Бросок кобры

Николай Леонов, 1995

Сегодняшняя жизнь дает много примеров того, что люди в борьбе за власть готовы на все. Для осуществления своих грязных сценариев они находят «профессионалов», не останавливающихся ни перед чем. С такими людьми сталкивается полковник Лев Гуров в романе известного мастера криминального жанра Николая Леонова.

Глава 2

Гуров был действительно не пожарная команда, но мужик обыкновенный, и через три дня совместного проживания в одной квартире с красивой женщиной понял, что если не влюблен, то увлечен серьезно. Мария это мгновенно почувствовала и, ни слова не говоря, перебралась с дивана в спальню.

Около месяца они жили словно новобрачные, разговаривали мало, отношений не выясняли. Серьезного дела у Гурова в настоящее время не было, он утром отвозил Марию на репетицию, вечером забирал ее после спектакля или концерта, был сдержан, но внимателен, дарил цветы, порой ходил на спектакли. Мария чувствовала, что Гуров чего-то напряженно ждет, вопросов не задавала, так как поняла: сыщик не любит, когда ему досаждают вопросами.

«Терпи, — говорила себе Мария, — терпи и жди. Вцепись, держи крепче, таких мужиков уже давно не делают, если ты, дура, его потеряешь, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь». Он был статен, интересен, умен, но все это было не главное. Никогда в жизни Мария не чувствовала себя так спокойно и уверенно, казалось, она стала талантливее, значительнее, перестала обращать внимание на театральные и киношные дрязги и сплетни, после встречи с этим мужчиной Мария стала словно моложе, но одновременно и мудрее, и ироничнее. Казалось, он обладает сильнейшим биополем, которое не пропускает людскую злобу, зависть. Марию перестали раздражать даже хамство продавцов в магазинах и постоянное брюзжание ее костюмерши. Екатерина, так звали грозную костюмершу, однажды спросила:

— Маша, где ты отыскала такого мужика? Он будто не из нашего мира, я его даже боюсь.

— Я его тоже побаиваюсь, — призналась Мария. — Будем терпеть.

— Ты знаешь, Мария, ты стала красивее.

— Я стала увереннее. Но мне почему-то страшно, боюсь проснуться, ведь так не может долго продолжаться. Он дает мне силы, но словно ждет от меня чего-то невозможного.

Гуров действительно ждал. Он знал, затишье в его работе — дело временное, раньше он не боялся приближающейся бури, за двадцать с лишним лет службы он пережил не одну. Он не был бесстрашен, но относился к острым критическим ситуациям философски — у каждого человека своя судьба, любую дорогу необходимо пройти до конца. Сейчас он понял, когда грянет гром, то окажется более уязвим, чем обычно, защищать себя привычно, защищать двоих значительно труднее. Сыщик успокаивал себя, ведь он любил и когда-то был женат, однажды у него украли жену и ее малолетнюю сестру. Он тогда отбился, даже победил. Но то было другое время, иные преступники, человеческая жизнь стоила дороже. Кроме того, Гурова преследовало воспоминание о гибели Татьяны, которую расстреляли по ошибке, ведь пули предназначались ему, сыщику.

И настал день, когда генерал Орлов поручил полковнику Гурову разыскать «Бюро добрых услуг», профессиональных убийц, принимавших заказы на взимание долгов и ликвидацию неугодных.

Сыщик начал работать, и судьба в лице старшего следователя прокуратуры Игоря Федоровича Гойды услужливо подбросила ему козырную карту. Но если игра ведется с козырями, то они выпадают как в твои руки, так и в руки противника. В такой закономерности сыщик не сомневался.

Станислав Крячко любил бывать в квартире друга. Такие вечера выпадали нечасто, в основном они случались, когда оперативники вели серьезную разработку. Так и сегодня, друзья не договорили в кабинете, приехали к Гурову, который сразу отправился на кухню, Станислав позвонил жене, сказал, где находится.

— Передавай Льву Ивановичу привет и учти, что я позвоню дежурному по ГАИ, предупрежу, что ты водишь машину в нетрезвом виде.

— Спасибо за заботу, учти, что расходы, связанные с твоим звонком, за твой счет. Целую.

Станислав пришел на кухню, открыл холодильник.

— Супруга спровоцировала меня на сто грамм.

— Закусывать будешь пельменями. Имеется овощной салат, но ты его не получишь. — Гуров налил в кастрюлю воды, бросил щепотку соли. — Мария, кроме овощей, вечером ничего не ест, извини.

— Ты ее сегодня встречаешь?

— Нет, режиссер привезет, во сколько закончится смена — неизвестно.

— Ты не ревнуешь?

— Как когда, сегодня не ревную.

— Женись и быстрей рожай сына, тебе уже черт знает сколько лет. — Крячко достал из холодильника початую бутылку водки, налил половину стакана, выпил, хрупнул огурцом. — Я зароков не давал, мне легче.

— Не оправдывайся, алкаш. — Гуров вскрыл пакет с пельменями. — Как ты полагаешь, Егор Владимирович Яшин для получения долгов может обратиться в криминальную структуру?

— Это вряд ли, — копируя Гурова, ответил Станислав. — Считаю, он от криминала отошел. — Крячко убрал бутылку в холодильник. — У тебя вода кипит.

Гуров высыпал пельмени в кастрюлю, помешал ложкой, задумался, сказал:

— Яшин умный, согласен, однако он по своей природе трусоват. Нам надо же с чего-то начинать.

— Подождем результатов наблюдения за Аляшиным. Я считаю, ты рассудил верно, Аляшина могут «пасти», если мы выйдем на тех «пастухов»…

— То ничего хорошего не выйдет, — перебил Гуров. — Мы получим третьесортных исполнителей, которые ничего не знают.

— Так какого черта ты затеял всю историю?

— Сам знаешь, завел папку, в нее нужно класть бумаги.

— Значит, для галочки? — Станислав глянул недоуменно. — Сколько тебя знаю, ты никогда…

— Старею, становлюсь циником, — вновь перебил Гуров. — Честно сказать, не хочу так быстро вылезти на линию огня. Если за Аляшиным наблюдают, то, повторяю, это люди переднего края, автоматчики. А нам нужны штабисты.

В дверь прерывисто позвонили.

— Мария, — сказал Гуров, взглянув на часы. — Странно, она должна быть на съемках.

Мария ворвалась в квартиру, снимая на ходу плащ, чмокнула Гурова в щеку, взъерошила волосы Крячко.

— Привет, Станислав! — Глаза у нее радостно блестели, но на Гурова женщина не смотрела. — Мальчики, у меня потрясающая новость!

— Тебе сделал предложение принц Монако. — Гуров снял с плиты кастрюлю с кипящими пельменями.

— Приблизительно! Откуда ты знаешь? Ты всегда все знаешь, с тобой неинтересно! Я тоже хочу пельмени! К черту диету, налейте мне рюмку. Гуров, сегодня ты тоже выпьешь!

— Ну-ну. — Гуров выставил на стол полбутылки водки и бутылку коньяку, стал накрывать. — Вымой руки, садись за стол, рассказывай.

Мария пыталась жестами что-то объяснить Крячко, но он покрутил пальцем у виска: мол, дурак и не понимаю, и женщина убежала в ванную комнату.

— Станислав, кажется, мне улыбнулось счастье. Машка куда-то уезжает. Самое время, мне сейчас женщина будет мешать, — сказал Гуров.

— Ты же ее любишь!

— Именно поэтому и будет мешать…

Вернулась Мария, оглядела стол, театрально всплеснула руками:

— Бедность — не порок, но большое свинство! Станислав, почему не налито?

— Простите, мадам! — Станислав налил в рюмки водку, пустую бутылку убрал под стол.

— Сели! — Мария подняла рюмку. — За мой талант и удачу!

— Ура! — Крячко чокнулся с Марией и выпил.

— У меня сегодня были пробы у очень славного человека, но посредственного режиссера, — начала рассказывать Мария, — сценарий и роль так себе, в общем, работа за деньги, не более того. Ну, пробы и пробы, рутина, хотя все стараются, сегодня сняться в кино — удача. Я сосредоточилась, покойную маму вспоминаю, у меня по роли душевная травма, чувствую, партнер на меня не реагирует, взглядом мажет, нервничает. А по сценарию он влюблен в меня, должен гореть, глаз не сводить. Я уж и так, и эдак, не могу его достать, и все тут. Я сорвалась, со мной редко случается, швырнула тарелку об пол, как закричу на него, рубашку на груди рванула. Ты мужик или нет, ты же меня любишь, хочешь! На площадке тишина, Володька, режиссер, заметался, успокаивает. Неожиданно за моей спиной кто-то громко захлопал и басом: «Браво, Мари! Браво! А мне говорят, у тебя темперамента нет!»

— Станислав! — Мария указала на пустую рюмку. — Значит, захлопали и реплика про мой темперамент. А я рубашку-то порвала и по пояс обнаженная. Разозлилась, чувствую, горю вся, повернулась, а мне со света не видно, кто там хлопает и комментирует… — Она замолчала, смутилась, взглянула на Гурова, одернула кофточку, как бы проверяя, что сейчас одета нормально.

— Так кто же из великих появился на ваших пробах? — спросил спокойно Гуров.

Мария назвала фамилию известного режиссера, покраснела.

— Я всегда мечтала сняться у него в фильме.

— Я тоже его очень люблю. Что ты мнешься, словно девица на выданье. Он сделал тебе предложение?

— Сделал! Оказывается, он ради меня и на пробы приехал, и с нашим режиссером уже договорился.

— Как же он с режиссером договаривается, актрису не спросив? — удивился Гуров.

— Я же на пробах, считай, почти замужем.

— Короче, Маша, чем все кончилось?

— У маэстро российско-итальянская постановка, фильм уже в производстве, героиня тяжело заболела. Денег на западную звезду нет, приехали в Россию, что подешевле искать. Оказывается, мэтр давно ко мне присматривался. А тут я такой экспромт выдала, все сложилось.

— Когда же ты улетаешь? — Гуров взглянул на Крячко: мол, я же говорил.

— Ты ревнуешь? Пойми, я не могу отказаться. Такие предложения случаются раз в жизни.

— Я не мальчик, Мария. — Гуров поднял рюмку и выпил.

Сыщик был безмерно рад отъезду Марии. Рад и за нее, но больше — за себя. В сегодняшней ситуации ему были необходимы свобода, одиночество. Обдумывая и принимая острые решения, он любил побыть один, даже присутствие молчаливого в подобных случаях Станислава мешало. Но сейчас сыщик думал лишь о том, как бы не выдать охватившую его радость. Мария могла не понять, а объяснить подобное невозможно.

— Я за тебя рад, — сдержанно сказал он. — Когда ты улетаешь?

Женщина посмотрела ему в глаза, когда заговорила, голос у нее дрогнул, но вскоре окреп:

— Я боялась, что ты расстроишься, ты же обрадовался. Ты искренне рад за меня, но больше — за себя. Тебя обмануть трудно, я женщина и актриса, меня тоже обмануть не просто.

— Друзья, я сейчас уберусь, послушайте человека со стороны. В жизни далеко не всегда надо выяснять отношения. Я, возможно, вульгарен, но давайте выпьем за ваш успех.

Паспорт, визы, авиабилет Марии были оформлены за три дня. Она улетала днем, и Гуров приехал из министерства домой около двенадцати. Два чемодана и дорожная сумка стояли уже в гостиной. Мария обняла Гурова, прижалась и прошептала:

— Как же ты тут без меня?

Фальшивые слова из какого-нибудь спектакля, подумал Гуров, погладил актрису по голове, поцеловал в затылок.

— Постараюсь не подвести.

— Я вернусь, и мы поженимся, верно?

— Будем решать неприятности по мере их поступления, — усмехнулся Гуров. Он усадил Марию на диван, принес из кухни бутылку коньяка и две рюмки, одну наполнил, в другую налил символически. — По русскому обычаю, на дорожку.

— Мы выпьем в Шереметьеве, все вместе.

— Я не поеду в аэропорт, — сказал Гуров и, чтобы смягчить свой отказ, соврал: — Служба. Вызывают к министру.

— Ты врешь и ты сердишься! — Мария отставила рюмку. — Неужели ты не понимаешь, что означает для меня такая картина? В главной роли в ленте такого мэтра! Это наверняка Канны, пропуск в мировой кинематограф!

— Я прекрасно понимаю, — искренне сказал Гуров. — Тебе улыбнулась удача, я рад за тебя и желаю тебе всего-всего наилучшего! — Он поднял рюмку.

Серые глаза женщины потемнели от гнева:

— Ты говоришь так, словно я уезжаю не на съемки, а из твоей жизни.

— Не надо театра, дорогая. — Гуров чокнулся с рюмкой Марии. — Мы были счастливы больше месяца, не всем людям такое счастье выпадает в жизни. Не гневи бога, Мария, скажи спасибо за то, что есть, а будущее… До него надо дожить.

— Скажи, что будешь ждать!

— Я тебя буду очень ждать. — Гуров улыбнулся, так улыбается взрослый человек на вопрос ребенка.

— Гуров, ты страшный человек!

— Если тебе легче расстаться в ссоре, не отказывай себе ни в чем. — Гуров закурил и этим как бы остановил предстоящие объятия и поцелуи.

— Ты большой, умный и сильный! — Мария выпила свою рюмку. — Хочешь ты этого или не хочешь, но я вернусь!

Гуров согласно кивнул, понимая, что в данный момент женщина абсолютно искренна. Но когда самолет наберет высоту, она окажется уже в другом мире, в котором будет своя правда. И нет в жизни правых и виноватых, есть сама жизнь.

За Марией приехали два молодых человека, подхватили чемоданы, попытались уговорить Гурова поехать в аэропорт. Сыщик ответил холодной улыбкой, обнял Марию, развернул лицом к дверям, шлепнул по заднице, сказал:

— Ни пуха! — и остался один.

Он прошелся по квартире, в спальне убрал в тумбочку будильник Марии, в ванной без надобности переставил флаконы с туалетной водой, стер с зеркальной полочки пудру и брызнул на стены дезодорантом, подумал, что похож на преступника, который затирает опасные следы.

Неожиданно приехал Крячко, огляделся, сказал:

— Не бери в голову, скоро вернется. Сейчас в Италии, наверное, тепло, девушка загорит.

— Мы с тобой, Станислав, ее загар не увидим. — Гуров прошел на кухню, убрал в шкаф коньяк, включил чайник.

Крячко молча уселся за стол, после небольшой паузы сказал:

— Не увидим в жизни — увидим в кино.

— Обязательно, — усмехнулся Гуров. — Наш роман был попыткой с негодными средствами. Оба взрослые, оба лидеры, для каждого на первом месте — работа. Марии нужен муж-поклонник, который аккуратно ходит на службу, основное его занятие — встречать и провожать знаменитую жену, переживает ее успехи и неудачи, ревнует — в общем, ведет себя соответственно отведенной ему роли. А мне нужна жена-домохозяйка, которая меня тоже встречает, провожает, в основном — ждет. Существует пословица: мол, в тридцать лет жены нет и не будет. Следует принимать жизнь такой, какая она есть, и не изображать из себя Геракла. Все!

— Я сейчас виделся со старшим группы наружного наблюдения, — естественно сменил тему Крячко. — Они установили, что за Борисом Аляшиным ходит «хвост». Точно, не профессионалы, но люди достаточно квалифицированные. — Он вынул из кармана конверт, положил на стол. — Вот фотографии.

— Что же ты молчал? — Гуров вынул из конверта снимки, начал разглядывать. — Вот здесь, на втором плане… Кавказцы?

— Похоже, — неопределенно ответил Крячко. — У тебя чайник кипит, сделай мне кофейку.

— Почему московская группировка использует кавказцев? — Гуров начал заваривать кофе.

— Снимок плохой, второй план размыт, может, чудится.

— Ты сегодня же сядешь в машину к ребятам и глянешь на этих людей.

— Уже договорился. — Крячко взглянул на часы. — Они подъедут к твоему дому через десять минут.

Гуров и Крячко сидели за своими столами, то есть друг против друга. У Гурова было деревянное кресло с высокой прямой спинкой и подлокотниками, сыщик несколько лет назад купил его в комиссионном магазине. Сыщик сидел, упираясь затылком в резную спинку, закрыв глаза. Когда он слушал, то всегда сидел таким образом. Крячко к этому привык и называл такое сидение позой фараона. Хотя Станислав и шутил, но подметил точно: величественная неподвижная поза, прямая спина, руки на прямых подлокотниках, закрытые глаза — точно фараон на своем царственном троне. Крячко же сидел в современном вертящемся кресле, некогда оно походило на кожаное, но время выявило его фальшивую суть, из потертостей вылезал поролон.

На столе перед Крячко лежали записи, но он говорил, не заглядывая в бумаги:

— Наблюдение за Аляшиным ведется на трех машинах, но не одновременно, а попеременно. Владельцы двух машин установлены, третья — двадцать четвертая «Волга» стоит в гараже, обслуживающем депутатский корпус, ни за кем персонально не закреплена. Наблюдение ведут посменно семь человек. Я наружное наблюдение с Аляшина снял, выставил за неким Рзаевым Назим Баба-оглы, судя по всему, он старший, прописан в Москве, ночует последние два дня в гостинице «Минск». Есть основание полагать, что у него в гостинице знакомая женщина. Группа интернациональная, кроме азербайджанцев, в нее входят узбек, казах, грузин и трое русских. Личности устанавливаются.

Отмечено, наблюдаемый Аляшин часто пользуется телефоном-автоматом, что для москвича — явление нетипичное. Автоматов исправных мало. Пожалуй, на сегодня все, Лев Иванович.

— Каковы твои соображения? — спросил Гуров.

— Мы имеем дело с группировкой, — ответил Крячко. — Размер ее сейчас определить трудно, но три машины и семь человек — не кот чихнул. В отношении участия в работе лиц разной национальности я помолчу, так как своего мнения не имею. Это странно, но не более того.

— А если нам попросить помощи у контрразведки?

— С каких пор ты возлюбил данную организацию? — Крячко смотрел недоуменно.

— Их не обязательно любить, достаточно верить. Можно обратиться к Паше Кулагину, он год назад получил отдел, которым некогда руководил Ильин. Год — срок солидный. Павел наверняка подобрал надежных парней. Группа разноплеменная, одна из машин — из гаража Госдумы, сильно попахивает коррупцией.

— Обратиться напрямую к Кулагину ты вправе, но он без санкции сверху решение принять не может. Значит, придется подключить Петра Николаевича, а то и кого-нибудь из замов, и река выйдет из берегов.

— А может, это и к лучшему?

Обычно Крячко понимал друга с полуслова, но случалось, не понимал и после долгих размышлений. Существует избитая истина: чем дольше преступник не знает, что начался его розыск, тем больше шансов на успех. Также известно, чем выше уровень задействованных в деле генералов, тем скорее происходит утечка информации. И дело не в том, что генералы хуже полковников оберегают секреты, а в том, что генералов обслуживает большее количество людей. Если делом занимается главк, это одно количество чиновников, машинисток и помощников, которые оказываются в курсе дела, если же в работу включается заместитель министра, то о работе знает его аппарат, и от этого никуда не денешься. Замминистра не печатает на машинке, не регистрирует входящие и исходящие документы. Когда проводится широкомасштабная операция, десятки людей передают друг другу совершенно секретные документы, все молчат, но все о происходящем знают. Министерство затихает и бережно хранит секрет Полишинеля.

Крячко прекрасно знал: если Гуров ведет секретную разработку, то даже на имя Орлова не пишет секретных бумаг, таким образом, отсекая даже Верочку с ее книгой входящих и исходящих. До окончания операции все новости и планы сообщаются устно, лишь позже оформляются соответствующим образом. Начать переписку с контрразведкой, значит, выпустить информацию из рук.

— К лучшему? — повторил Крячко, глядя недоуменно. — Я тебя не понимаю.

— Мы исходим из того, что в криминальной среде создано новообразование по взиманию долгов и устранению, проще выражаясь, убийству лиц неугодных. Как ты представляешь, Станислав, какой уровень чиновников привлечен к работе такого «бюро»?

— Мы с тобой обсуждали вопрос. Координатор и три зама, не контактирующих между собой, каждый имеет криминальный окрас и ведет свое направление.

— Верно, но таково положение лишь на заключительной стадии, когда боевики берутся за автоматы. Но ведь прежде наверняка используются легальные способы давления. Беру названия с потолка. Допустим, некая Главнефть не может получить долги с крупного банка или наоборот. Кредитор обращается не в арбитраж, где ждут его многомесячные мучения и обесценивание долга, обращается в новоявленное «бюро». Что же, по-твоему, оговорив стоимость услуг, «бюро» высылает мордоворотов? Начинает стрелять, взрывать машины и двери? Ничего подобного. По своим каналам, через своих людей обращается к соответствующему министру либо в аппарат Президента, руководителю депутатской фракции или главе данной администрации.

— Но мы здесь при чем? — Крячко уже догадывался, но натурально изобразил недоумение.

— Должнику перекрывают кислород, один не получает сырье, другому отказывают в кредите, в большинстве случаев этого оказывается достаточно, должники расплачиваются. Но случается, что человек упрям либо самонадеян, предпочитает закрыть лавочку и, не заплатив долги, скрыться. Тогда начинается прессинг, прямое физическое воздействие вплоть до уничтожения.

— И если мы преступников берем, то волна жалоб катится обратно, наверх.

— Верно. Министр не знает, что его используют криминальные структуры. Причем он не знает лишь потому, что знать об этом не хочет. Опытный руководитель всегда понимает, какая бумага миновала чиновничьи рифы и не лежала в километровой очереди. Министр все отлично понимает, но действует в рамках закона и спит спокойно. За то, что министр не вникает в бюрократические сложности и создает для кого-то условия наибольшего благоприятствования, его собственная дача тоже строится особым способом.

— Я тоже не хочу все это знать! — вспылил Крячко. — Ответь мне по-простому, почему ты хочешь, чтобы о нашей работе знали люди, которым знать не положено?

— Потому, Станислав, что если мы не заручимся поддержкой прессы, то, кроме боевиков-исполнителей, нам никого тронуть не позволят.

— Ты что же, собираешься общаться с корреспондентами?

— Зачем? — удивился Гуров. — Мы лишь упустим информацию, газеты и телевидение сами раскопают, начнется кампания по разоблачению политиками друг друга. И так просто расследование уже не прикроешь.

— И на хрена козе баян?

— А без баяна нечего и ввязываться.

— И не ввязывайся, мы уголовный розыск.

— Петр приказал, я согласился работать, считай, поезд уже двинулся.

— Если ты все предвидел, то напрасно согласился, — резко сказал Крячко.

— Почему ты осуждаешь меня, а не генерала? Когда Петр решал начать розыск новообразования, то прекрасно отдавал отчет, какую волну поднимет.

— Значит, мы ввязываемся в большую политику? Дерьмовое дело, Лев Иванович.

— Отвечу тебе избитой фразой, Станислав. Родину не выбирают, мы с тобой родились в России. И коррупция у нас такая, какая есть. Мы либо деремся, либо увольняемся.

— Уже проходили. — Крячко тяжело вздохнул и матерно выругался.

Наружное наблюдение переключилось с Аляшина на его преследователей. По забитым машинами улицам следовали друг за другом «Мерседес» с Аляшиным, «Волга» с двумя кавказцами и двумя русскими парнями, «Волга» наружного наблюдения, «Жигули» ГАИ, в которых вместе с инспектором находился и полковник Крячко, и, то обгоняя всех, то пристраиваясь в хвосте, ехал Гуров в своем «Пежо».

Когда Аляшин выехал с Садового кольца на проспект Мира, Гуров поднес к губам рацию и сказал:

— Станислав, начинай.

— Понял, — ответил Крячко. «Жигуленок» ГАИ поравнялся с «Волгой» преследователей, замигал правым поворотом, инспектор опустил боковое стекло, махнул жезлом, приказывая остановиться.

Водитель «Волги» взглянул на инспектора ГАИ недоуменно, затем повернулся к сидевшему рядом Назиму Рзаеву, сказал:

— Придется тормозить, не отстанут.

Тот не ответил, лишь проводил взглядом удалявшийся «Мерседес» Аляшина и не обратил внимания на «Пежо» с Гуровым, который следовал за «мерсом».

— В чем дело? — грубо спросил Рзаев у инспектора, который, не обращая на пассажира внимания, обратился к водителю, представился, сухо сказал:

— Права, техпаспорт.

— Я ничего не нарушал, командир. — Водитель протянул документы. — Обслуживаю депутатский корпус.

— Здравствуйте, — сказал Крячко, подходя к машине с другой стороны, спросил у Рзаева: — Извините, вы депутат Думы?

— Я человек!

— Извините, в машине присутствует депутат Думы? — спросил Крячко. — Нет? Прошу всех предъявить документы.

— Ты кто такой? — вспылил Рзаев.

Сидевший на заднем сиденье русский парень ткнул узбека в бок, протянул Крячко свой паспорт, спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Случилось. — Крячко положил паспорт в карман. — Проедем в отделение, я объясню. А вы пока втолкуйте своему темпераментному товарищу, что в Москве не принято так разговаривать с сотрудником милиции.

— Вы в штатском.

— В отделении я предъявлю свои документы, поверьте, вам мало не покажется, — ответил Крячко.

Инспектор забрал у водителя права и техпаспорт, сказал:

— Перейдите в нашу машину, «Волгу» поведу я сам.

— Знал, что этим кончится. — Водитель направился к машине ГАИ.

После того как «Волгу» преследователей остановили, Гуров догнал «мерс» Аляшина, посигналил, показал в окно жезл ГАИ. Аляшин припарковался, Гуров сел рядом, предъявил удостоверение, сказал:

— Борис Федорович, вы ведете себя, мягко выражаясь, неосторожно, нам необходимо поговорить. Подъезжайте на Житную к министерству, я буду вас ждать у центрального входа.

— А в чем, собственно, дело? — спросил было Аляшин, потупился. — Хорошо, хорошо, еду.

В кабинете Гуров снял плащ, указал Аляшину на стул.

— Раздевайтесь, Борис Федорович, присаживайтесь, разговор предстоит неприятный.

— Снова о брате? — Аляшин тоже стянул с себя куртку, сел. — Убили Анатолия, убили. И я не знаю, кто и за что убил. Я это говорил в прокуратуре десятки раз. Что вы от меня хотите?

Гуров смотрел на Аляшина, морщился, молчал.

— Думаете, я молчать не умею и у меня нервы не в порядке? Хватит, меня мучили в прокуратуре! На ваши вопросы я отвечать отказываюсь!

— Тяжелый случай, — сказал негромко, как бы себе, Гуров. — Полагаю, в вашем поколении клинические дураки перевелись. Скажите еще, что будете жаловаться прокурору.

— Говорить не буду, пожалуюсь обязательно. Зря я поехал добровольно, надо было вас послать куда подальше.

— Действительно, жаль. — Гуров кивнул, оглядел полную рыхлую фигуру парня, которому, наверное, не было и тридцати. — Окажи вы сопротивление, я с таким удовольствием набил бы вам морду. Хватит дурака валять, может, у вас времени невпроворот, у меня ограничено.

Гуров редко разговаривал прямолинейно, тем более грубо, но что-то в сидевшем рядом парне крайне раздражало, и сыщик распустился, ему стало стыдно. Он прекрасно видел, что бравада, с которой держался Аляшин, лишь дешевый блеф, на самом деле парень растерян и сильно трусит.

— Хорошо. — Гуров достал сигареты, предложил Аляшину закурить, но тот отказался. — Я извиняюсь, что позволил себе говорить в подобном тоне. Начнем сначала, от печки. Вашего старшего брата Анатолия Федоровича Аляшина расстреляли из автомата. Человека не расстреливают случайно, по ошибке, пьянке или сгоряча. Банк, которым руководил ваш брат, разорился, оказался несостоятельным должником. Верно?

— Я член правления, но это чистая фикция. Я никогда ничего не решал, лишь выполнял отдельные поручения брата. — Аляшин передумал и взял из лежавшей на столе пачки сигарету, закурил.

— Вам неизвестно, чтобы с брата требовали срочно вернуть деньги, угрожали?

— Как это неизвестно? — возмутился Аляшин. — Постоянно требовали и угрожали!

— После смерти брата его наследником являетесь вы? Насколько велика задолженность банка и собираетесь ли вы ее выплачивать?

— Это зависит от того, поддержит ли нас Центробанк и расплатятся ли с нами должники.

Гуров понял, что вновь ведет разговор неверно. Сыщик ничего не понимал в банковском деле.

— Я в вашем деле не разбираюсь. — Гуров тоже закурил, выдержал паузу. — Я знаю, что вам выставлены определенные условия. Вы способны их удовлетворить и вообще собираетесь это делать?

— Я уже сказал, что погашение долгов зависит не от меня.

— Однако ваши кредиторы считают иначе, и вы прекрасно об этом знаете.

— Ерунда, ничего я не знаю.

— Судя по материалам, которыми располагаю я, вас убьют в ближайшее время, — безразлично ответил Гуров. — Счет идет на дни.

— Откуда? — Аляшин поперхнулся, вытер лицо платком. — Вы ошибаетесь. Кредиторам моя смерть невыгодна.

— Я тоже так считаю, но у них другая точка зрения. — Гуров выложил на стол фотографии, сделанные наружным наблюдением. — Вам знакомы эти люди?

Шанс на то, что Аляшин узнает кого-либо из преследователей, был минимальным, но иного способа разговорить парня Гуров не видел. Аляшин рассматривал фотографии внимательно, перекладывая их, смотрел одну и ту же фотографию повторно. Явно, что он кого-то узнал и тянул время, обдумывая ответ.

— Я не понимаю, какой смысл убивать должника, ведь с покойника точно ничего не получишь, — задумчиво произнес Гуров. — Когда убили вашего брата, то припугнули вас, рассчитывали, что вы с выплатой долгов поторопитесь. На что вы рассчитываете, какую цель преследуют ваши кредиторы, мне непонятно. Либо вы с нами откровенны и мы сотрудничаем, либо я от дела устраняюсь, вы решаете свои проблемы единолично. Скажу, ваши шансы остаться в живых я расцениваю как один к ста. Не будьте наивны, выехать из страны вам никто не позволит. Я имею в виду не милицию и пограничный контроль.