Коллекционер желаний

Николай Зорин, 2017

Только-только в личной жизни Кати наметились приятные изменения: она встретила весьма привлекательного мужчину и решила наконец бросить своего нелюбимого мужа. Оставалась самая малость – прощальный ужин с Вадимом в день его рождения. Если бы она знала, чем это кончится!.. Тишину дачного поселка разорвал выстрел. Вадим пошатнулся и упал на засыпанную снегом дорожку… Приехавшие гости с ходу обвинили в убийстве Катю. А потом перед ними появился клоун в белом, с пистолетом в руке и кровавым пятном на груди… Вадим! Это был розыгрыш! Вернувшись домой, Катя надеялась утешиться в объятиях Михаила, но обнаружила… бездыханное тело любимого. Неужели снова дурная шутка? Или страшная правда?.. Ранее роман издавался под названием «Ремейк последнего желания»

Часть II

Глава 1

Он не был убийцей. Он, Евгений Ильин, был поэтом. Плохим, бездарным поэтом, но не убийцей. То, что произошло потом… Во всем была виновата она, эта ужасная женщина.

О том, что стихи его так себе, Ильин узнал случайно. До шестнадцатилетнего возраста Женя пребывал в счастливой уверенности, что поэт он от бога и что вот-вот настанет утро, когда он проснется знаменитым. Невероятная слава ждала его впереди. Он засыпал и просыпался в ожидании этого прекрасного утра. Женя писал, писал, писал по нескольку стихотворений в день и ощущал свою гениальность.

Пока, правда, печатать его не спешили. Даже журналы ни разу не взяли, даже забитые газетенки. Но это ничего, все будет, очень скоро будет. Женя свято верил в то, что наступит его звездный час, и наконец дождался.

Откуда ж ему было знать, что все закончится полным провалом и… И полным провалом.

Но в тот день он, конечно, ни о чем таком не догадывался и был счастлив, безмерно счастлив.

Городское молодежное литобъединение «Дельтаплан» проводило конкурс юных дарований. Женя услышал об этом случайно: по местному каналу прошла реклама.

Он никогда не смотрел местный канал, да и телевизор-то включал редко. А тут не пошел в школу (легкая простуда, но вполне убедительная отмазка), решил сотворить очередной шедевр, но шедевр с третьей строчки вдруг закапризничал и рассыпался. Послонявшись бесцельно по квартире и не найдя никакого применения своим отупевшим от насморка мозгам, Женя набрел на телевизор. Что ж, в его состоянии вполне можно посмотреть какой-нибудь не слишком обременительный для интеллекта фильмец. Ничего подходящего не оказалось — везде шли новости и нудные политические передачи. И только на четвертом канале в виде исключения пустили нечто более-менее приемлемое. «Новые приключения неуловимых». Конечно, не фонтан, но за неимением лучшего…

Женя принес подушку и плед, с комфортом устроился на диване. Приключения мстителей его не захватили, и минут через двадцать он даже почти задремал, но тут фильм прервали рекламой. Той самой, о конкурсе.

Вот оно. Настало. Дождался. Стартовая линия, начерченная мелом на асфальте. Женя всегда знал, что такая линия существует, лично для него существует, но только не предполагал, где она находится, и потому ошибочно тыкался не в те инстанции. А теперь, стоит только разбежаться, и он помчится вперед с бешеной скоростью, обгоняя всех, устремляясь в объятия великой славы. Без сомнения, к финишу придет он первым. И это только самый начальный этап. В дальнейшем же…

Сон тут же слетел, и Женя бросился строчить автобиографию (по условиям конкурса без этого не принимали стихи на просмотр) и отбирать свои лучшие творения. Таковых оказалось гораздо больше, чем требовалось, и юный гений никак не мог определить, которые отсеять: «Я не успею вам подать манто»? «И отражает лунный свет»? «Я просто глупый, смешной графоман»? Нет, эти три должны быть обязательно. И «Доска. На ней фигуры» нельзя выбросить. А это?

Я никогда не попаду в комнату, где меня обсуждают,

Не увижу людей, про меня говорящих,

Что в дождь он надевал шляпу и шел в гости.

И дом, в который меня впускали, наполнялся серой сырой ночью,

Ковер пил влагу моих ботинок,

Огонь обещал тепло, жег пальцы.

Я никогда не носил шляпу,

И если во мне просыпался голод по теплым лицам,

Я сочинял комнату, в которой меня обсуждают,

И людей, про меня говорящих, что в дождь он надевал шляпу и шел в гости.

Вот это, пожалуй, самое лучшее. Первым его и надо дать. Набрать чуть крупнее других, так, чтоб оно сразу бросалось в глаза. Может, картинку какую-нибудь к нему подобрать? Нет, картинка — лишнее. А вот название… Надо придумать название. Особенное название. Все остальные стихи не называются никак, идут по первым строчкам, а этому обязательно нужно дать имя. Но только какое? «Одиночество»? Избито до отвращения. «Поэт»? Почти штамп. «Сиротство»? Господи, ну и пошлость! А если…

Женя схватил со стола тетрадку, первую попавшуюся из стопки, и вывел маркером печатными буквами: «Непойманный дождь».

Лучше и не придумаешь. Кажется, ничего подобного в поэзии еще не было. И, наверное, никогда не будет.

Женя собрал рассыпавшиеся по полу листы со стихами, аккуратно сложил их и пошел досматривать фильм. Стихи он решил послать все, ничего не отсеивая, пусть сами там, в комиссии, разбираются, а он просто не может выбрать.

…Второе место! Нет, он, наверное, ослышался! Быть не может! Как? Почему второе? Десятое, пятидесятое, сотое — не поняли, не оценили, но второе? Как такое возможно?! И… кто же тогда занял первое?

— Награждение победителей в конференц-зале в Доме печати в десять утра пятнадцатого.

— Февраля? — Голос сорвался, задрожал, пальцы, сжимающие трубку, дурацкую телефонную трубку, сделались какими-то мокрыми, капли просочились между ними и затекли в ухо.

— Февраля, конечно. Белая рубашка, черные брюки. Просьба не опаздывать. Еще раз примите наши поздравления, Евгений. Всего доброго. — Официальный, равнодушный голос ушел из трубки, уступив место гудкам.

Награждение победителей. Каких победителей? Победитель мог быть только один — он, Евгений Ильин. И не просто победитель, а триумфатор. Даже первое место его не устроило бы, если бы оно было только первым и не принесло триумфа, но второе? Это какая-то ошибка, перепутали в списках.

Нет! Его перепутать не могли, он не просто лучший, он единственный, он гений.

Хлопнула дверь — мать пришла. Зачем она пришла раньше? Отпросилась с работы специально, чтобы поскорее узнать о его провале. Начнет сейчас утешать. Невыносимо!

Пока моет руки, попробовать проскользнуть в дверь? Не удастся. И потом, наступит же вечер, все равно придется возвращаться домой и выслушивать ее утешения.

Идет, идет. Толстая, примитивная дура, ходит, как бегемотиха, аж пол дрожит.

— Женечка? Ты дома? — А то она не знает, что он ждет звонка. — Ну как, еще не звонили?

— Звонили.

— И что, что? — Ладонь прижала к своей жирной груди, глаза выпучила, интересно ей узнать. Какая же она некрасивая!

— Ничего.

— Как? Совсем ничего? — Сейчас расплачется, а потом потащится в магазин покупать ему торт в утешение. Сама же половину и сожрет.

— Второе место.

— Второе? — не верит. Наверное, она считала, что ее сын победитель. Самомнение у нее, однако! — Господи! Женечка! Слава богу, а я так боялась! Умничка моя! Солнышко. — Сгребла ручищами, притянула к своим отвратительным пухлым подушкам, настоящее вымя, а не грудь. И какая толстая, красная у матери шея. — Мой маленький поэт! Это твоя первая серьезная победа. Надо же, второе место. Поверить не могу! Это такая радость, такая радость!

Она что, действительно радуется? Дура! Как может она радоваться, когда…

— Подожди, я позвоню Надежде Васильевне. Сейчас, Женюля.

— Кому?!

— Надежде Васильевне, твоей учительнице, она тоже переживала за тебя. Да мы с ней вообще часто перезваниваемся, Надежда Васильевна почти все твои стихи наизусть знает.

— Ты что, мама, давала ей мои стихи? — Да она совсем ничего не соображает? Дать литераторше его стихи! То-то Надежда так странно на него…

— Да, я даже сама перепечатала. А что, нельзя было? Тебе это неприятно? Напрасно. Для чего же писать, если держать это в тайне. Стыдиться нечего, стихи хорошие, вот видишь, второе место занял.

— Но Надежде-то зачем было давать?

— Надежда Васильевна — учительница литературы. Кстати, она предлагала тебе помочь, посоветовать, говорит, у тебя не всегда точная рифма и тавтологии много. Или… как же она сказала? Не помню. Надежда Васильевна согласна с тобой заниматься после уроков. Совершенно бесплатно, потому что считает тебя талантливым.

— Да что она может считать! Господи, мама! Ну что ты вечно лезешь, куда тебя не просят? Дать мои стихи этой идиотке!

— Женя, Женечка, как ты можешь так говорить? Надежда Васильевна…

— Дура она! И ты дура! Ты мучаешь меня, мучаешь!

— Женечка! Что ты, что ты, Женечка! — Опять эта душная грудь и толстая красная шея, ее руки у него на затылке, сжала плотным кольцом — не вырваться. — Ну что же ты плачешь? Такая радость у нас, а ты плачешь. Тише, тише, мой маленький. Ну куда ты, куда?

Умереть — единственный выход. Закрыться в своей комнате, придвинуть шкаф, кровать, стол и как-нибудь умереть. Второе место. Бездарный поэт, полный ноль, ничтожество. Нельзя жить таким никаким и при этом быть поэтом. Рождаться нельзя никаким поэтом. Таких, как он, нужно уничтожать при рождении. Либо гений, либо откровенное быдло — а иначе только мучиться.

Умереть, скорее умереть. Но сначала нужно уничтожить свои бездарные стихи. Творческий импотент, вот он кто.

Награждение победителей! Победитель может быть только один, остальные должны подохнуть.

Женя забаррикадировал дверь в свою комнату и набросился на рукописи. Плотная финская бумага не желала разрываться стопкой. Приходилось каждый лист уничтожать отдельно. Хорошо бы все это поджечь, разом избавиться, но нет спичек, а идти на кухню — значит снять баррикаду, мать вбежит в комнату, начнет вырывать рукописи, грудью встанет за компьютер. До компьютера он еще доберется. Уничтожать надо все, чтобы и следа не осталось от гадостных его стишков. Да с чего он вообще решил их писать? Когда это все началось?

— Женечка, впусти меня. Зачем ты рвешь бумагу? Я не буду звонить Надежде Васильевне. Впусти меня, Женечка.

Шесть лет. Да, ему тогда было шесть. Пошел снег, самый первый, осенний крупный снег. Он сидел на подоконнике и смотрел, как снежинки летят откуда-то сверху, долго-долго летят, но как только столкнутся со стеклом, сразу же умирают. Там еще фонарь горел. На фонаре они тоже умирали и на асфальте умирали. Вся их жизнь — это пока они летят. Он тогда вдруг понял, что тоже умрет, как эти снежинки, не так скоро, но все равно умрет. Он знал об этом раньше, но не понимал, а теперь понял. И хотел закричать от страха или заплакать от обиды и несправедливости, но вместо этого… Спасла его строчка, нет, две строчки. Они возникли ниоткуда, просто родились в голове:

Я — снежинка, таю, таю —

Умираю, умираю.

Сразу стало легче. Кошмар кончился.

Тогда, как и сейчас, первой с работы вернулась мама. Он прочитал ей эти две дурацкие строчки, просто так прочитал. А она пришла в восторг, стала кричать, что он поэт, потом бросилась кому-то звонить.

Да, с этого все и началось.

Но больше не будет! Никогда он не напишет ни одной строчки! Никогда.

— Женя, открой! — Отец. Вот сейчас и нужно грохнуть компьютер. Папочкин подарок. «Твори, сынок, ты наша надежда, наша радость!» Сволочи! Что они с ним сделали! Он был ребенок и ничего не понимал, но они-то должны были увидеть, что стихи его — самая заурядная дрянь. Второе место. И на конкурсе мудаков…

— Женя, ты меня слышишь? Немедленно открой!

Выбросить компьютер в окно? А лучше вместе с ним выброситься. Да, да, самый простой способ — седьмой этаж — и все.

Женя подбежал к окну, дернул шпингалет, рванул на себя раму. Но тут под натиском отцовского грузного тела баррикада не выдержала и поехала в сторону, освобождая проход.

Успеть было можно, но в последний момент Женя испугался и отступил от окна. Отец бросился на него и повалил на пол, следом протиснулась в комнату мать.

— Илюша, он хотел выброситься из окна, хотел!

Отец схватил его за шиворот, тряхнул и поставил на ноги.

— Что это ты надумал? Мать довел чуть не до обморока.

— Это я, я виновата. Нужно вызвать «Скорую». Мальчик перенес нервный стресс.

— Обойдется, я сам приведу его в чувство. — Отец снова с силой встряхнул его и бросил на кровать. — Мебель поставишь на место. Придумал, сопляк! Да я тебя сам убью, если жить надоело. Пойдем, Тамара. — Отец повернулся к матери, легонько подтолкнул ее к двери. — Пойдем, пойдем.

— Нет, я побуду с Женей. Мало ли что? И все-таки надо вызвать «Скорую».

— Как хочешь. Разбирайся с ним сама! Черт с вами!

Отец вышел, в ярости пнув по дороге тумбочку. Мать села на кровать, наклонилась к Жене.

— Ну что ты, мой маленький? Успокойся, из-за чего ты так расстроился? Ведь все хорошо. — Она погладила Женю по голове и почти улеглась на него своей грудью. — Я думала, мы устроим праздник по случаю твоей победы, пригласим бабушку, и тетю Таню, и Надежду Ва…

— Оставь меня в покое, оставь! Чего ты пристала ко мне со своим конкурсом? Да я и не участвовал ни в каком конкурсе! Не нужен мне этот дурацкий конкурс!

— Зачем ты обманываешь? Я же сама отправляла. И я просто не понимаю, почему ты так реагируешь. Второе место…

— Замолчи! Ты убьешь меня, убьешь!

— Очень почетное место, большая победа. Когда награждение?

— Я не пойду, не пойду. И никогда, никогда, слышишь? Никогда больше не напишу ни строчки.

Белая рубашка и черные брюки — наряд покойника. Все правильно, все так и должно быть, он и есть покойник. А этот их конференц-зал (какой шутник назвал эту душную комнатенку, едва ли больше тридцати квадратных метров, гордым «конференц-зал»?) — крематорий: здесь будет сожжен самый бездарный на свете поэт — Евгений Ильин, здесь его бездарность приобретет официальный статус: через пару минут объявят во всеуслышанье о его втором месте, объявят и вручат документ — почетную грамоту придурка. Получить такую грамоту — все равно, что с медалью закончить дебильную школу. Интересно, у них бывают медалисты?

Но перед этим он увидит истинного победителя. Для того сюда и пришел.

Победителем может оказать кто угодно: и этот мальчик его возраста справа, и этот взрослый мужик, ему, наверное, лет двадцать пять, не меньше, слева, и любой из тех ребят на передних рядах.

А пока награждали прозаиков. Выходили один за другим пришибленные уроды мужского и женского пола, получали цветок, грамоту и что-то еще: то ли деньги, то ли какие-то билеты. Старая усатая тетка называла фамилии, жала руку вновь прибывшему на сцену, фальшиво улыбалась и всучивала всю эту дребедень. А они, награжденные, были безмерно счастливы, благодарили за что-то тетку и, повернувшись к залу, наверное, от избытка радости, зачитывали куски своих шедевров.

Неужели и ему придется читать свои стихи? Его не предупредили об этом. Так нечестно!

— Алексей Гринберг.

Мальчик справа поднялся. Он и есть победитель. А по виду и не скажешь: вполне заурядная внешность. Может, это ошибка? Может, просто пристрастность комиссии? Как мог этот серый мышонок, этот лопоухий недоделанный мальчишка написать что-то лучше, чем его, Женин, «Непойманный дождь»? Лыбится, рот до ушей, радуется. Ну конечно, это ошибка. А он-то чуть жизнь самоубийством не кончил, со стихами решил порвать. Посмотрим, посмотрим, что этот мозгляк накропал. Наверняка какую-нибудь муть.

–…ученик десятого класса пятьдесят четвертой школы. У Алексея вышло уже два сборника стихов в издательстве «Родник», готовится третий.

Два сборника? Вот как! Может, тогда не муть.

Мальчик повернулся к залу лицом. Сейчас начнет читать. Посмотрим, посмотрим.

…Стихотворение называлось «Дождь». Просто дождь, без всякого эпитета. Да никакой эпитет его дождю и не требовался, он и так был осязаемо живым и трагически-самодостаточным. Женя это понял с первой строки. А потом…

Удивительно, что он смог дослушать стихотворение до конца и не умереть. Удивительно, что зал смог дослушать стихотворение до конца и не умереть. Удивительно, что Алексей смог дочитать стихотворение до конца и не умереть.

Но все они выжили. И даже свет не погас в зале, бесполезный свет забытой люстры, и даже зимнее солнце продолжало светить за окном, и воздух не распался на атомы, и старое здание Дома печати устояло на своем фундаменте, а эта усатая тетка на сцене не сорвала с себя одежды и не упала под ноги прекрасному юному гению.

Это было неправильно, жестоко и несправедливо: чудо не смогло породить новое чудо. А еще более жестокими, неправильными и несправедливыми были аплодисменты, которые вдруг грянули после минутного замешательства и смяли чудо. Мальчик снова стал мальчиком, а его священнодейство на сцене оказалось низринутым до уровня обычного чтения конкурсного стихотворения.

Усатая старуха стерла платком слезу, улыбнулась Алексею и, похлопав его по плечу, проводила к спуску со сцены: иди, дорогой, не задерживай очередь, у нас еще целый список таких, как ты.

Алексей поклонился и сбежал по ступенькам.

Следующим номером программы был он, Евгений Ильин. Зал ждал продолжения чуда, ну или чего-то приближенного, на втором месте от чуда.

Женя встал, осмотрелся кругом. Участники конкурса, им сочувствующие, организаторы этого сборища — все ему улыбались, они готовы были принять его, даже если он не оправдает их ожиданий, а усатая подбадривающе кивнула, приглашая на сцену. Не подняться нельзя было, вот этого-то ему как раз не простили бы. Женя двинулся по ряду. Но в проходе у двери стоял Алексей. Он держался за ручку, будто раздумывая: уйти или остаться здесь.

Женя сделал шаг к сцене, но вдруг повернулся и бросился из зала, почти оттолкнув от двери Алексея.

В холле в кресле у столика сидела какая-то женщина в очках с толстыми стеклами и курила длинную черную сигарету. Чем-то она отдаленно напоминала Алексея Гринберга. Может, тоже гениальная поэтесса, тоже чудо, только взрослое.

Женщина внимательно посмотрела на Женю, положила сигарету в пепельницу, поднялась и спросила:

— Ты из конференц-зала? Неужели все кончилось? Так быстро?

— Н-нет. Не кончилось.

— Но тогда почему ты ушел? — Женщина усмехнулась и опять внимательно на него посмотрела. Взгляд ее был неприятным и каким-то пронизывающим. Кажется, она видела его насквозь и прекрасно понимала, почему он ушел раньше времени.

— Я… — Женя хотел придумать какую-нибудь нейтральную отговорку, но ничего не вышло. — У меня…

— Бедный мальчик! Садись, — она кивнула на другое кресло, напротив. — Будем ждать вместе. Скоро должно закончиться. Я пришла с братом. Сегодня его награждают. Да, впрочем, не только сегодня, его всегда награждают, — женщина почему-то зло засмеялась. — Алеша Гринберг. Ты о нем, наверное, слышал. И скорее всего читал. Алешка — поэт модный, на гребне, так сказать. А ты у нас кто? Тоже поэт?

— Я… Нет. Я просто так.

— Что же тогда ты делаешь здесь, мальчик Просто Так? — Женщина опять засмеялась.

Женя ничего не ответил. Он сидел, низко опустив голову, стараясь не встречаться взглядом с ней, и мучительно думал, как бы уйти. Ему хотелось поскорее остаться одному. Ему просто необходимо было остаться одному! Для того чтобы прокрутить в себе это новое, неизведанное, необъяснимое, но необыкновенно сладостное ощущение, наверное, в чем-то неприличное, запретное ощущение, пока оно не затерлось, пока оно свежо и ярко. Что это такое, Женя не смог бы объяснить, он не знал ему названия, он никогда раньше ничего подобного не испытывал и даже не до конца понимал, отчего именно это ощущение возникло: от стихотворения, которое прочитал Алексей, или от самого Алексея.

Женщина опять о чем-то спросила (он не понял, о чем) и опять засмеялась. Она все спрашивала и смеялась, смеялась и спрашивала, а Женя мучительно изыскивал предлог, но ничего подходящего не придумывалось.

Конец ознакомительного фрагмента.