Пена 1

Николай Захаров, 2019

В приключенческой повести (с элементами мистики) описан период нескольких недель лета 1943-го года. Курская область – Огненная дуга. Повседневная жизнь и служба военнослужащих Рабоче-крестьянской Красной армии. Война – одним словом. Им посвящается эта книга. Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Ленька, внимательно слушающий разгоревшийся внизу под ним спор, с облегчением вздохнул, поняв, что страсти улеглись, и все закончилось миром. Из всего сказанного он уяснил для себя только одно, прямо под ним лежал полный кавалер ордена Славы, годящийся ему, пожалуй, по возрасту в отцы и однофамилец.-"О, как бывает", — подумал он, получивший фамилию в детдоме и родителей своих непомнящий.

Родился Ленька приблизительно в 1924-м и тут же был подброшен в тряпье к учреждению государственному, занимающемуся окормлением сирот. Случилось это в летнее время и пролежав неведомо сколько рядом с крыльцом в это учреждение, Ленька перенес это первое в своей жизни испытание вполне благополучно и, по словам принявшей его нянечки,"хлопчиком был справным, упитанным, а из имущества имел при себе только крестик деревянный на шнурке с выцарапанным, на обратной его стороне, именем — ЛЕНЯ". Фамилия указана не была и мальчонку внесли в списки казенные под фамилией нашедшей его служащей. Отчество, не мудрствуя лукаво, также вписали по фамилии и появившийся в одночасье новый гражданин Советской России Васильев Леонид Васильевич, поставленный на довольствие в приюте для грудничков, начал расти на благо Отечеству. Жизнь у Леньки сложилась вполне обычно и ничем от сотен тысяч других не отличалась того периода. Детдом, потом школа рабочей молодежи /ШРМ/ и восьмилетнее образование, полученное перед войной, незаконченное по причине банальной для того времени — посадили Леньку и отправили в места не столь отдаленные на пять лет за разбой.

В те времена былинные Фемида пролетарская, «слепорылая», рубила с плеча совершенно безжалостно. Отправляя на «перековку» и не за столь экзотические прегрешения. Набирал силу Культ личности Иосифа Виссарионовича, и сесть можно было на этот же срок за вульгарное опоздание на рабочее место или прогул. Власть закручивала гайки в предверии Большой Войны, миазмы которой витали в воздухе. Так что Леньке, можно сказать, повезло несказанно, что в статью соответствующую УК РСФСР не успели внести изменения соответствующие и получил он за групповое ограбление всего"пятерик"по минимуму.

На суде ему сделали скидку на возраст и учли положительную характеристику, выданную заводским профкомом. Ленька и сейчас еще должен был хлебать лагерную баланду, но началась война с Германией и по амнистии он, отсидев всего пару лет, попал в танковую школу в неполных семнадцать лет. Присягу по Закону он еще принимать не имел права до совершеннолетия и поэтому девять месяцев осваивал военную специальность механика-водителя.

По окончании учебки получил военно-учетную специальность — /ВУС/, звание младшего сержанта, одновременно присягнув и Родине. Летом — 42-го он уже загрузился было в эшелон воинский, чтобы отправиться на фронт, но в последний момент несколько сержантов свежеиспеченных поступила команда снять и отправить в распоряжение учебной роты, для дальнейшего прохождения службы в качестве инструкторов. Офицеров катастрофически не хватало, и на должности командиров экипажей назначали сержантов. Еще почти год пришлось Леньке проторчать в инструкторах, и только в 43-м весной он наконец-то оказался в действующей армии в звании сержанта. Кубари, ромбы и треугольники в петлицах армия уже сменила на погоны и изменения эти восприняты были личным составом как нечто само собой разумеющееся и особенных дискуссий даже в курилках не возникало. Решил Сталин так, ему видней.

Ленька усмехнулся, вспомнив, за что получил срок и, вот уж тут его счастливчиком вообще-то считать было бы опрометчиво. Ни за что огреб. Если честно, то скорее за недоносительство. Видел, как началась драка, кинулся на вопль дружка: — "Наших бьют", — получил по голове и отключился не вовремя. Очнулся в околотке и там ему быстренько следователь объяснил, что и как нужно подписывать. Нет, не выколачивал из него признания, и Боже упаси, как-то еще домогался, чтобы упечь за решетку. Вполне обстоятельно разложил по полкам все"ЗА"и"ПРОТИВ", убедив Леньку, что лучше сесть за грабеж, чем по статье какой-то мудреной антисоветской. Как выяснило следствие, группа подростков напала на членов Коммунистического Союза Молодежи, высыпавших со своего очередного собрания и бурно обсуждающего его итоги. Кто-то кого-то зацепил или на ногу наступил нечаянно, слово за слово и началась драка. Комсомольцы оказались в численном большинстве и хулиганов внесистемных повязали, сдав потом в органы правоохранительные. Так что, как ни крути, а вполне можно было"пришить"политику.

— Пиши, Леонид Васильевич, как советую, всяко получишь меньше, — пожалел его следователь. — Твои подельщики уже раскаялись в содеянном, и правильно все поняли. Поработаете на Родину годок другой, пилой поширкаете и выйдете на волю с чистой совестью, — слукавил, преуменьшив минимальный срок. Но когда Ленька уже в лагере добрался таки в библиотечке до УК РСФСР, то убедился, что все же следак действительно не лгал по большому счету. Получить он с подельниками мог запросто и высшую форму социальной защиты, если бы его не послушали или попали бы они в лапы не столь порядочного служаки, искренне их сопляков пожалевшего.

И все же слова следователя про"год, другой"так или иначе, а сбылись. Как раз два года и отсидел Ленька, попав под амнистию. Кстати, в те времена амнистии были делом обыкновенным и получившие срока по статьям уголовным частенько попадали под них, если не к годовщине ВОСР — 7-ноября, так ко дню Солидарности трудящихся 1-го Мая. Леньке доводилось встречаться с такими счастливчиками, которые в совокупности недосиживали столько, что вряд ли им и прожить-то столько было суждено при жизни экстремальной. По сорок лет накапливали, отсидев, с перерывами амнистийными, лет пять.

Ленька вздохнул и, спустившись с полки, прошел в тамбур перекурить. Проходя мимо купе для проводников, с приоткрытой дверью он окинул его взглядом и отметил присутствие там двух женщин в форме с петлицами медслужбы. Уже знакомая ему майор, маленькая и чернявая, лет сорока о чем-то разговаривала с дородной, в звании лейтенанта, отчаянно жестикулируя руками.

— Утром обеспечьте горячую пищу всем, товарищ лейтенант, — донеслось до ушей Леньки и он слегка притормозив, услышал ответную реплику лейтенанта:

— Есть, Вера Сергеевна. А где взять-то на всех?

— Роди, — рявкнула в ответ майор, и Ленька невольно расплылся в улыбке. Совет этот он в армии уже слышал тысячу раз от начальства разного уровня. Универсальностью своей он вписывался во все рода войск без исключения.

— Как? — прогудела басом лейтенант.

— У вас голова или болванка для пилотки, товарищ лейтенант? Думайте. Изыскивайте резервы. Включите воображение. Довольствие мы получим продовольственное только послезавтра утром, а завтрашний день придется обходиться без него.

— И где я рожу? — всхлипнула лейтенант.

— Здесь и сейчас. И не ныть мне тут, — сурово пресекла проявление слабости подчиненной майор. — Быстро организуйте из санитаров бригаду фуражиров и соберите у бойцов сухпайки, выданные им накануне. У тех, кто еще их прикончить не успел и все в один котел. Разогрев и разнос пищи, я надеюсь, вам не нужно объяснять, как осуществлять?

— Ой, спасибо, Вера Сергеевна. Бегу. А я не сообразила, как рожать. А просто-то как, — вскочила на ноги лейтенант, оказавшись роста богатырского.

–"Ни хрена себе, подруга", — удивился Ленька, шагнув мимо двери и радуясь тому, что кто-то беспокоится о нем и всех остальных."Соображает майор-то, что и как. Видать не первый эшелон гонит. А литюха зеленая еще. Первый раз, наверное", — сделал он вывод, вываливаясь в тамбур, затянутый дымом так, что лица здесь собравшихся подымить видно было не очень отчетливо.

— И на хера закуривать. Дыши, да и все, — пробормотал он, вынимая все же из кармана кисет.

Голос Ленькин прозвучал неожиданно громко в замкнутом помещении и столпившиеся здесь солдатики, разной степени потрепанности, дружно отреагировали на две его фразы, будто сказал он невесть что остроумное.

— Ха-ха-ха, го-го-го, — колыхнули дымовую завесу, размазывая ее по потолку и стенам.

— А дверь слабо приоткрыть, чтобы проветрить? — спросил Ленька, присаживаясь на корточки и сворачивая"козью ногу".

— А че открывать-то? Стекол вона все одно нет. Неуспеват вытягивать, — посетовал кто-то сквозь хохоток. — Мы шустрее дымим.

— Орлы, — вынужден был признать Ленька, добавляя свой клуб дыма в общие усилия.

— Ползем еле-еле, за час километров десять всего проехали. Чего тащимся? — проворчал кто-то из курящих.

— Двадцать пять, я по столбам засек, они тут кое-где еще стоят, — уточнил кто-то.

— Ты что тут в тамбуре весь час торчишь что ли? — хмыкнул первый голос.

— В вагоне вонь… — ответил второй голос.

— А здеся-а просто благовония стоят, — подковырнул первый.

–"Здеся", — передразнил второй.–"Здеся"вонь привычная, а"тама"у меня тошнота и рвота сразу начинаются.

— Ишь ты, нежны мы каки. А я-то думаю, кто тут весь пол изгвоздал блевотой. А это вон он ты, значится. Впору лопатой выгребать, мать твою, — не остался в долгу первый.

— А в рыло, ефрейтор, — завелся второй.

— Отставить грызню, — рыкнул командирский голос. — Мать вашу перемать. До станции потерпите, петухи, и там хоть морды друг дружке сверните, а здесь, чтобы тихо мне. Вышвырну на хрен в окно, не посмотрю что увечные, — голос принадлежал стоящему рядом с Ленькой верзиле с погонами капитана.

— Прально, товарищ капитан. А вы чей-та с нами в вагоне? Для товарищей офицеров свой вагон навроде как есть, — заискивающим голосом обратился к нему кто-то и Ленька, присмотревшись, удивился, поняв, что голос принадлежал тому самому"первому"скандалисту. Росточка невысокого он прислонился спиной прямо напротив Леньки.

— Куда сунули, туда и загрузился, — отмахнулся от него капитан пехотинец. — Открой меж вагонную дверь, заботливый ты мой. Прав сержант, устроили тут душегубку, мать вашу, — капитан осторожно протиснулся к выходу, и в тамбуре сразу стало вольготнее.

— Во, лось! — восхитился кто-то из раненых курильщиков.

— Гвардеец, — хмыкнул, занявший место капитана первый"скандалист", открывший все же меж вагонную дверь и переместившийся по этой причине на освободившееся место. Лязгающие буфера и сцепка заполнили скрежетом и лязгом помещение тамбура, и разговаривать стало невозможно. А протолкавшаяся через толпу группа"фуражиров"с мешками сухпайков и лейтенантом медицинской службы баскетбольного роста, размазала контингент по стенам, превратив процесс курения в совершенно дискомфортный. Леньке пришлось встать, чтобы его не затоптали в образовавшейся давке и кто-то, прижавшись к нему, так чувствительно потревожил повязки, сковыривая коросты, что он взвыл в голос и, матерясь, вывалился обратно в вагон. И уткнулся прямо в майора медслужбы со змеями в петлицах.

— Повязки шевельнули? — поняла она без слов по заслезившимся Ленькиным глазам и болезненным гримасам на его лице. — Без отравы этой никак не вытерпеть? Ну-ка в мою конуру живо и скидывай гимнастерку. Ох, и дух от тебя, — майор скривилась привычно и затолкала Леньку в свое купе. Гимнастерку Ленька содрал с себя с зубовным скрежетом и затрясся от сквозняка из распахнутого оконца.

— Закрой и не трясись, — подвинула его майор слегка и принялась разбинтовывать кисти рук.

— Пустячные ожоги у тебя, сержантик, и заживают скоренько. Молодец. Только вот мазью этой Вишневского обрабатывать их я не рекомендую, дружок. Полгода будешь маяться, пока присохнет. Есть народное средство им и пользуйся.

— Какое? — простонал Ленька.

— Мочой собственной обрабатывай. Справил нужду на бинт и перевязался. Через неделю все заживет, — улыбнулась ему майор. — Как зовут-то тебя?

— Леонид Васильев, — просипел Ленька сквозь зубы.

— Терпи тогда. Имя у тебя царское. А это не ты вокруг меня на станции крутился, что, дескать, здоров? — пригляделась к нему майор.

— Я.

— Не навоевался? — вздохнула майор.

— Нет… Просто, если здоров, то чего в госпиталь туда-сюда ездить? В медсанбате бы отлежался пару неделек и ладно, — промямлил Ленька.

— Эх, молодежь, — взглянула на него укоризненно майор. — Навоюешься еще. Война, дружок, нынче длинная получилась. Успеешь. Небось, об орденах мечтаешь, сержант?

— Не… я на медаль согласен. Я не гордый, — попытался отшутиться Ленька.

— Медаль? Ну да, в самый раз бы тебе ее из нержавеющего чугуна. Все девки тогда твои на танцульках, — майор закончила перевязку, не пожалев пары новых ИПС — /индивидуальных перевязочных средств/, и затянув узлы бантиками аккуратными, помогла Леньки натянуть гимнастерку. — Свободен, жених, — улыбнулась она ему, выпроваживая из купе. — Про мочу не забудь. Прямо сейчас загляни вон за ту дверцу и воспользуйся советом Веры Сергеевны. Она плохого не порекомендует.

— Спасибо, Вера Сергеевна, — поблагодарил майора Ленька и советом ее тут же воспользовался, заскочив в туалет. Там он чуть не задохнулся от запаха хлорки, которой тут засыпали все помещение и убедился, что вода из соскового крана все же течет худо-бедно, а нажав на педаль унитазную, добился выплеска небольшого на мелькающие в отверстии шпалы.

— Прямо гранд-отель, — буркнул Ленька и, понюхав свои бинты, скривился брезгливо. — Вах. Вышвырнут мужики в окно за этот букет, если засекут, что от меня благоухание.-

В двери кто-то громыхнул кулаком, одновременно яростно дергая ручку и, Ленька поспешил освободить туалет.

— Что ты там, мать твою, заснул что ли? — рявкнул на него вполне незлобиво санитар преклонных лет в белом халате не первой свежести. — Поберегись, уткой зашибу, — предупредил он, протискиваясь мимо Леньки с посудиной специфической. И из нее в нос шибануло так, что собственный запах Ленькин в сравнении с ним и в расчет принимать не следовало.

— Ни хрена себе, — протер заслезившиеся глаза Ленька и, цепляясь за поручни, побрел в свой отсек. — Хорошо, что лето и окна нараспашку. А зимой здесь каково? — прикинул он.

Полку свою он застал занятой, и конфликтовать по этому поводу не стал, на ней лежал пристегнутый тяжелораненый и Ленька пристроился в ногах у однофамильца, как можно деликатнее переместив его ноги подальше от края к перегородке.

— Не стесняйся, сержант. Пристраивайся, — услышал он голос артиллериста. — Там мне такие шикарные шины примотали, что пулей не прошибешь, хоть ложись. Ей Богу. У тебя водицы нет чуток? Губы сохнут, — попросил он, и Ленька полез на верхнюю полку за своим сидором, в который не забыл сунуть флягу с водой.

— Родниковая, — похвастался он, откручивая пробку. — Не то, что в сортире… Рыжая.

— Это где же ты, милок, родник-то сыскал? Что-то никто более не хвастался в санбате про него, — вопрос задал сидящий рядом с лейтенантом рядовой с петлицами пехотными.

— А я при кухне в санбате удачно пристроился и все окрестности обошел. Есть там, в овражке ручеек. Воду-то для пункта хозяйственного довольствия — /ПХД/ на полуторке в бочках доставляли, а к родничку сестрички бинты полоскать бегали. Там все ветки в бинтах на просушке, — Ленька напоил однофамильца и тот благодарно ему улыбнулся:

— Иван Васильев, — протянул он руку.

— Леонид, — пожал руку Ленька. — Тоже Васильев.

— Иди ты… Откуда сам? — обрадовался однофамильцу Иван.

— Из Ленинграда. Детдомовский и родни нет, — не оправдал его ожидания Ленька.

— Это ни че. Заведешь еще свою. Женишься и нарожаешь себе родни, на сколько прыти и терпения хватит, — подмигнул ему Иван. — У меня вон три брата и две сестренки были, а теперь одни племянники да племянницы от них остались. Без войны вымерли при савецкой власти.

— Я, товарищ старшина, конечно, вас уважаю за геройство ваше, но вот что это вы все с подковыркой на Советскую власть. Или не нравится она вам? — не удержался от реплики лейтенант.

— А чего не нравится? Власть и власть. Всякая от Бога и савецкая тоже. Прибрал Господь братьев с сестрами в двадцатые. И жизнь, и смерть, все в Его ведении, чего уж на власти-то роптать, — попробовал уклониться от очередного спора Иван.

— А Гитлер? Он тоже от бога власть получил? — не унимался лейтенант.

— Эко вы… — вздохнул Иван. — И Гитлер тоже от Бога. Бич он Божий для нас, по грехам нашим.

— Бич? Ну, старшина, ну ляпнул, — рассмеялся лейтенант зло. — Думаешь, что брякнул, не подумав? Гитлер — бич. А по мне так он людоед из людоедов, а не бич. Бич — это такая плеть, которой стегают за провинности и, стало быть, кто-то его держать должен. Так?

— Так, — кивнул старшина.

— И в чьей же руке этот бич?

— Известно в чьей. Сатаны, — не задумываясь особенно, ответил Иван.

— А бог тогда где? Почему Сатану эту не пресекет? — не унимался лейтенант.

— Так ведь пресекает через нас. Аль вы, товарищ лейтенант, все по щучьему велению хотите, чтобы происходило? С Божьей помощью пресекем и ума разума через это наберемся.

— Бесполезно, я вижу, с вами беседы вести, — махнул рукой здоровой лейтенант. — Все к одному сводите, старшина. Куда у вас не сунься, везде бог. А я что-то ни разу его не видал. Может, подскажете, как его увидеть и промыслы эти самые?

— Повертите головой, кругом все по промыслу и все от Него. Не понятно?

— Не понятно, — упрямо мотнул головой лейтенант.

— Это у вас от лет молодых. Понимание с возрастом вместе появляется, тут я вам не помощник, — опять попытался свести разговор на нет Иван.

— Полная хрень это все, — лейтенант явно завелся не на шутку. — Ученые убедительно доказывают, научно, что нет никакого бога. Есть материя в ощущениях, в разной форме и все. Листал я Библию вашу и плевался в нее. Тупые сказки собраны в ней. Ни уму, ни сердцу.

— Всю прочитал и всю оплевал? — повернул к нему голову Иван.

— Да ее всю никакого терпения прочитать не хватит. Я уж про слюни не говорю. Где взять столько? Вон, какая толстенная книжища, — скривился в презрительной ухмылке лейтенант.

— Ученые говорите? — Иван поморщился и оглушительно чихнув, извинился. — Сквозняков с детства не выношу, сразу на сопли пробивает. Прикрой, Леонид, слегка оконце.

— Да. Ученые. И сопли тут мне свои, старшина, на уши не вешайте. Я фактам привык доверять. И если не докажете убедительно, что есть бог, то так и буду говорить, что вы трепло.

— Хе-хе-хе, — рассыпался вдруг смешком Иван. — А почему я должен вам доказывать, что Он есть? Я это знаю, потому верю и ни к кому не лезу с Ним в душу. Тут каждый должон сам разбираться постепенно. Я так считаю. А вот, вы, товарищ лейтенант, прицепились ко мне, как репей к собачьему хвосту и уже час почитай долбите, как дятел все про одно. Докажи вам, да докажи. А ведь и докажу. Коль хотите.

— Жду, весь в нетерпении, — аж подпрыгнул на полке лейтенант и скривился от боли в раненой руке, которую очевидно растревожил.

— А все ведь просто очень доказывается, — улыбнулся ему старшина. — Вот это что такое? — дотянулся он до медной солдатской кружки, стоящей на столике.

— Ну, кружка, — буркнул лейтенант.

— Она есть?

— Само собой. Вот же она. Я ее вижу. Я могу ее пощупать, — торжествующе воскликнул лейтенант. — А бога твоего я не вижу и пощупать не могу.

— Хорошо, — кивнул Иван. — А если я сейчас эту посудину в окно вышвырну, и вы ее видеть перестанете и пощупать не сможете, то что, станете утверждать, что нет ее, как и Бога?

— Не стану. Потому что я знаю, что она есть, знаю какая она и все такое, поэтому не стану. Кружка есть, а бога нет.

— Значит, про кружку вы из личного опыта знаете и потому в нее верите? — уточнил Иван.

— Да. А как еще?

— Ни как. Только вот про Бога вы говорите, что нет Его, а чего нет то? Коль нет чего-то, так как и представить такое можно? А вы спорите так, будто точно знаете про что. Это получается, что вы, товарищ лейтенант, больше чем я про Него понимаете. Я-то не рискну сказать, что Бога познал, а вы вон какой уверенный, что нет Его. А чего нет то? Вот с кружкой понятно, а с Богом как быть? Чтобы что-то отрицать, надо понимать, чего нет. Вот я выбросил, скажем, кружку в окно и можно смело говорить, что ее тут нет, потому как знаем, чего нет. А когда вы говорите, что нет Бога, то, что имеете в виду? Уточните для меня темного? — Иван постучал кружкой себе по лбу и, брякнув ей по столу, взглянул на лейтенанта требовательно. — Ну?

— Ох, хитрец вы, старшина, — вынужден был признать лейтенант. — Только на хитрую задницу есть хрен с винтом. Слыхали такую поговорку народную?

— Слыхали, — кивнул Иван.

— Хорошо, что слыхали, — опять подпрыгнул, торжествуя лейтенант и, опять скривился от боли.

— Я про того Бога говорю, которого в Библии вашей малюют. Страшилище жуткое.

— И где же Он там страшилищем выставлен? — удивленно приподнял брови Иван. — Я, конечно, не такой грамотей, как вы, но тоже читал писание. Грамоте по нему обучался, заместо букваря. И сколько мне помнится, Бог всегда милосерден, долготерпелив к людям грешным и Он и есть сама Любовь.

— Терпелив, милосерден, любовь? Да он там только и делает, что мучает и наказывает всех. Детишек этих еврейских, за то, что старика-пророка придурковатого дразнили, тысячами жизни лишал. Да он хуже фашистов в этой Библии, — лейтенант обличающе ткнул указательным пальцем здоровой руки в Ивана, будто бы это он лично перебил несколько тысяч детишек в древнем Израиле. — Страшилище он там и не спорь со мной, старшина. Я лучше знаю.

— Прочитал, поплевался и теперь лучше знаете, какой он там описан? Страшилище увидели и оно вам не понравилось, правильно? — Иван с любопытством разглядывал возмущенное лицо лейтенанта.

— Правильно. Нет его, — упрямо набычился лейтенант.

— Ну, так на нет и суда ведь нет. О чем спорить, коль нет? А может быть, товарищ лейтенант, это у вас пока нет? А у меня вот уже есть. И не страшилище. А вашего, который страшилище, точно нет. И не дай Бог, если бы был такой. Такого мы Сатаной называем — Отцом Лжи. Обезьяной Божьей, который промеж нас суетится и все норовит Божье благое обгадить. Только вот, что странно. Почему вам так необходимо доказывать, что нет того, чего нет? Вы верите в то, что Бога нет. И эта вера ваша такая неистовая, что впору на костер за нее или на крест. Даже завидно, ей Богу, — рассмеялся вдруг Иван.

— Темный вы, старшина, хоть и геройски воевали. Потому и не понимаете, что Библию попы древние написали, чтобы народ в покорности держать. Чтобы не бунтовал, чтобы революции не совершал и грабить чтобы его сподручнее было. Не так скажете?

— Не так, конечно. Кабы не было бунтов, да мятежей, да революций с войнами, так и спорить бы не стал. А так сами в учебниках школьных почитайте. Сколь люди живут, в них описанные, так и все воюют промеж себя и революции устраивают с бунтами. Хоть у нас в Расеи. То Разин, то Пугачев, то еще кто-нибудь во все века баламутил. И где покорность ваша?

— Так это от того, что терпение у людей лопалось. Они же гады, закабалив народы, три шкуры под это дело начинали драть. Вот люди и начинали бунтовать. И что попы? А попы норовили народ утихомирить. Сами почитайте историю. Вечно попы лезли с увещеваниями, а в результате народ потом на плаху волокли. Того же Пугачева казнили принародно.

— Так мы про что тут разговариваем? Про то, что попы плохие, и поэтому Бога нет? — усмехнулся Иван. — Однако, вот я темный, вы светлый, а кружка все равно медная, одинаковая для нас разных. А вот скажите, товарищ лейтенант, вам под бомбежкой приходилось бывать? Когда мессеры сверху пикируют прямо на твой окопчик?

— Приходилось, — поджал сурово губы лейтенант.

— И что? Кого поминали, чтобы мимо пронесло смерть? На войне, лейтенант, неверующих нет. Вот поэтому вы и кипятитесь, что наверняка Бога поминали, когда мессер сверху завывал. Только вы это за слабость свою сочли и теперь лезете ко всем с разговорами. А я, когда под бомбами или минометным огнем в окопчике укрывался, то молился не с перепугу, а потому что веру имею в то, что все от Бога. И даже бомбы эти, коль время мое здесь закончилось. И приму без страха, и паники. И не побегу поэтому, струсив. Так что моя вера мне в помощь. Она от страха первое средство верное. Понимаешь? Если нет, то мне сказать больше нечего. Поговори с кем посветлее моего. А от меня отстань. Утомил верой своей, в то, что нет Бога, — Иван демонстративно отвернул голову от лейтенанта, а тот, щелкнув несколько раз челюстью, поднялся и отправился в тамбур, бормоча себе под нос: — Герой, а дурак — дураком.

— Комсорга на вас нашего нет здесь, — пошутил Ленька. — Вот уж кто одним бы этим Чарльзом Дарвиным вас, старшина, запинал бы. Как заведет на политинформации про опиум для народа, так вся рота в учебке дрыхнет на табуретках без задних ног. А погиб вообще-то геройски. Мне дружок отписал сюда уже. Сгорел литюха в танке. Орденок ему посмертно Родина выдала. Вот бы вам с кем языками-то зацепиться, а мы бы, с нашим удовольствием, послушали.

— Оно и понятно, скучно вам в вагоне с болячками трястись, — взглянул на него лукаво Иван. — А ты крещен ли сам?

— Крещен — должно быть. Меня мамка моя непутевая к сиротскому дому подкинула с крестиком на шее, — Ленька похлопал себя по груди легонько. — Ношу память мамкину.

— Почему непутевая? — взглянул на него сурово Иван. — Ты ведь не можешь знать всех обстоятельств. Может ее и в живых не стало, а люди посторонние на себя обузу взять не захотели, вот и снесли тебя мелкого в приют. А чтобы не объясняться с властями, подбросили. Однако крест на шее — это, братец, о многом говорит. Мать и отца своих почитать полагается по писанию, только за то, что через них человек в этот мир приходит по Божьему Промыслу. А уж каковы они, не нам судить. Он Судия всем. Все видит, все про всех знает и всем воздаст. А наше дело — жить по заповедям. Вот и вся простота жизненная. Коль сможешь так-то, то и все будет ладно у тебя в ней. Все своевременно. Господь и обстоятельства так составит, что проживешь жизнь интересную, своевременную и полезную для всех. Людям, стране полезную.

— Эх, дядь Вань. Понятно вроде все говоришь. И лейтенант тоже, вроде как, все правильно про Пугачева и попов. Я, видать, еще тоже про Бога ничего не понимаю. Есть, нет ли. А когда мессер завывает, я не про Бога всегда думаю. Мне просто страшно и жалко себя бывает до слез. Было сперва. А потом привык. Чему быть — того не миновать. Рукой махнул. Бойся не бойся, что толку? Если твоя на бошку летит, то верь не верь в Бога — все одно твоя.

— А вот тут ты не совсем прав, Лень, — Иван повернул к нему лицо. — У меня сколь раз уж было так, что моя вроде, несомненно, а она раз и не моя. Я перед боем всегда молитвы творю и прошу Господа не погубить раба Божьего Ивана, потому как дома детишки ждут и их еще мне следует воспитать, в люди вывести и внуков еще от них дождаться. Так и прошу всегда, внуков поминая. И сколь раз уж так было, что всю прислугу в расчете выбьет немчура, а я хоть и побитый слегка, а жив курилка. Два года уж так-то. Теперь-то, конечно, спишут в запас и я с чистой совестью в тыл еду. Да и устал до смерти.

— А чего такого было, что сразу про Промысел можно подумать? — спросил, не утерпев, Ленька.

— Обыкновенное все. Бомба как-то прямо в окопчик рухнула. С меня размером, кило на сто. Как хряснет за спиной. Оборачиваюсь, а она всю траншею перегородила, растопырилась стабилизаторами. Мужики все от нее врассыпную, — Иван рассмеялся. — Саперы потом примчались, обезвредили. Очень на ней сидеть удобно потом было. Вроде лавочки пригодилась.

— Видать боеголовка бракованная оказалась или эти… антифашисты подпольные на заводе военном Рейху подгадили, — предположил Ленька. — Бывает.

— Я с сапером про это разговаривал, так он руками развел. Не сработал взрыватель от удара. Вроде как земля рыхлая, то се, — пожал плечами Иван. — А мы эту"рыхлую"задолбались ковырять лопатами, чисто гранит. Камень на камне, куда ни ткни. А эта чушка на шесть пудов в нее вгрызлась, как в пуховую подушку. Так она зараза рядом со мной полдня торчала потом, пока саперы заявились.

— Так разбежались же все, а вы что же? — не понял Ленька.

— А мне нельзя. Я вроде как при ней за часового остался, — улыбнулся Иван. — Погода опять же испортилась, дождь со снегом пошел и Люфтваффе угомонилось. А чушка эта теплая, ну я и подумал, что коль сразу от удара не сдетонировала, то чего ей опосля взрываться в неподвижности. Плащ-палатку накинул поверху, привалился и спину прогрел. Холодрыга же начиналась, а блиндажики еще отрыть не успели. Зуб на зуб не попадал. Только пригрелся, саперы приперлись.

— Ну, ты дядь Вань… Слов нет, как умеешь загибать, — восхитился Ленька.

— А че мне загибать? — насупился Иван. — Ты, племянничек, руками своими перебинтованными размахивай не так шустро, поаккуратнее. Два раза уже по ноге приложился чувствительно. Я хоть и похвастался, что хорошо их подбинтовали, но кулачищи у тебя все равно куда как ядреней против этих шин.

— Ох, извини, дядь Вань, — покраснел Ленька и отодвинулся слегка ко краю полки.

— Да сиди, только за руками следи. Машешь ровно крыльями, — остановил его за локоть Иван.