Охота пуще неволи

Николай Евгеньевич Близнец

Вторая книга об охотоведе Алексее Фомине.Продолжение истории о том, как преданные дикой природе люди не жалеют ни сил, ни здоровья, даже рискуя своей жизнью, отдают все свои силы и все свое время борьбе за ее сохранение.Новый охотовед района Алексей Фомин по просьбе друга приезжает в отдалённый от центра районный город, чтобы поднять «стоящее на коленях» хозяйство. Здесь он сталкивается с настоящей мафией, наживающейся на убийстве диких животных. Начинается беспощадная война с браконьерами…

ГЛАВА 2

Алексей проснулся от прикосновения к лицу. Сквозь сон почудилось — Таня! Открыл глаза, смущенно улыбнулся… На кровати рядом с ним сидит Лена и задумчиво смотрит на него. Увидев, что он проснулся, резко убрала руку и так же смущенно улыбнулась!

— Я не хотела тебя будить. Ты так сладко спишь, и я уже засобиралась домой…

— А ты давно здесь?

— Уже десять вечера, а я пришла сразу после работы.

— Ну, дела! А что ж ты сразу меня не растолкала, — он приподнялся на локти, потянулся к ней, приобнял за плечи, — да еще домой собралась!.. А что это так вкусно пахнет?

— Я разогревала ужин. Только что. Может, пойдешь, поешь? Ты же уже вторые сутки так ничего почти не попробовал, что сам и готовил.

— Конечно пойдем, — он вскочил с кровати, обнял ее, тоже вставшую, притянул к себе, — ты такая хорошая, ты просто молодчина, что пришла! Я так хотел этого, я так ждал этого!

Стал осторожно целовать её в шею, за ухом, в кончики губ. Она не сопротивлялась, потихоньку расслабляясь, закрыв глаза, обняла его:

— Не надо, не надо. Потом, у нас времени много. Я опять отпросилась у мамы. Ну что ж ты? — и она сама стала отвечать ему сначала робкими, а затем и более смелыми и страстными поцелуями, — пойдем вниз, пошли же!

И все же Алексей бережно уложил ее на смятую кровать, зарылся лицом в ее роскошные черные волосы, закрывающие грудь под расстегнутыми им пуговицами блузки…

Уже совсем стало светло за окном, уже перестали кукарекать соседские петухи, когда Лена чуть ли не силой заставила Алексея хоть немного поспать. Она уютно умастилась у него на плече, закрыла ладошкой ему глаза.

— Засыпай, хоть чуточку поспи — вон уже и утро, и мне на работу. Я так хочу, чтобы ты немного поспал, а я буду смотреть на тебя, гладить, может, и целовать. Только так, чтобы ты не проснулся, — ласково шепчет она ему, убаюкивая и завораживая своим шепотом. Алексей уснул и не увидел, как по щеке Лены покатилась и упала на подушку слезинка. Лена прижалась щекой к плечу Леши, закрыла глаза, продолжая поглаживать его по курчавым волосам на груди. Алексей говорил, что у него сегодня отгул и на работу не пойдет. Она вздохнула, взглянула на его часы. Шесть утра. Тихонечко встала, набросив его рубашку, прошла в ванную. В семь утра она всегда уходила на работу, и в это утро хоть так и не хотелось, но она все же, переселив и сон, и слабость, приняв душ, подвела ресницы, скептически углядев в зеркало синеву под глазами. Долго держала ключ в руках. Со вздохом положила его на кухонный стол, предварительно убрав с него посуду, вымыв и поставив ее в шкаф. Достала из сумочки блокнот ручку, написала несколько строк и, улыбнувшись, поднялась в спальню. Алексей безмятежно спал. Она положила записку на его одежду, поцеловала его в припухшие губы и, улыбнувшись, тихонько ушла.

Алексей, проснувшийся ближе к обеду, прочитал записку, улыбаясь, порвал ее и, приняв душ, занялся завтраком и обедом одновременно: благо вкуснятиной заставлены все полки в холодильнике. И только сейчас обнаружил, что телефонный провод отключен от розетки. Подсоединив телефон, позвонил на работу, передал, что сегодня у него отгул, будет завтра с утра. Секретарша пыталась узнать, чем он там занимается, так и забыла сказать, что звонил старый Сидорович с самого утра уже несколько раз. Алексей забросил в стиральную машину скопившуюся одежду, улегся на диване, притащил с собой телефонный аппарат и тарелки с едой на подносе, который поставил прямо на пол у дивана.

Лена сразу подняла трубку:

— Леша? Ты уже проснулся? Чего ж ты? Спал бы да отдыхал. У тебя же отгул!

— Я так хорошо отдохнул! Мне так хорошо давно не было. Спасибо тебе, Лена.

— За что Леша? Это тебе спасибо. Я весь день на крыльях летаю, представляешь?

— Представляю! Скоро обед у тебя, прилетай ко мне!

— О-о! Нет, Леша. Я не смогу, да мне сегодня пораньше домой. Ты не обижайся, родной. У меня тоже есть дом, дочь, мама. Мне и так сегодня выслушивать нотации и от мамы, и от дочери. Так что сегодня — никак.

— А когда?

— Леша! Мне очень хорошо с тобой. Я потом тебе все-все расскажу. Только давай не будем торопить события, ладно?

— Ладно, Лен, тогда до завтра. Но если передумаешь, звони.

— А звонить обязательно? А если я так приду?

— А зачем ты ключ оставила?

— Я же тебе написала, ты читал?

— Конечно, читал. Со смеху чуть не упал. Хорошо, я сделаю, как ты пишешь — ключ будет под кирпичом у порога; конспиратор ты мой!

— Все, Лёшечка, мне надо работать. Я целую тебя крепко в твою небритую щеку!

— А чего ж так мало?

— А ты меня?

— Мне нравиться с тобой целоваться, приходи, докажу.

— Нет, нет. Не соблазняй бедную женщину, а то я опять все брошу и прибегу.

— Так ключ я все-таки кладу, имей в виду!

— Всё, Леша, — она чмокнула в трубку, и они оба положили трубки, и телефон зазвонил почти сразу же.

— Алексеевич! Здорово! Это Болохин. Звонили лесники из Подречья. Так волки задрали дикого кабана на краю болота. Может, поедем, посмотрим?

— Здорово, Петрович. Ты откуда звонишь?

— Я из конторы.

— Ну, жди, я перезвоню тебе через десять минут. Вообще, Саша, собирай человек пять, едем. Я буду через час!

— Вот это дело! А то я сразу испугался, «перезвоню», — передразнил он, — ждем. Я беру станции, флажки, звоню в лесничество, чтоб кто-то ждал. Так, Алексеевич?

— Да, да, Петрович. Собирайтесь, и я по пути заберу Антоновича, позвони и ему, пусть собирается!

— Я уже позвонил! Он едет сюда на своей машине!

— Хорошо. Еду. Ждите, — Алексей положил трубку, минуту молча сидел глядя на невключенный телевизор. Взяв с подноса остывший голубец, съел его за два приема, с сожалением глянул на так и неначатую бутылку водки. Вздохнув, поднялся и уже через полчаса его УАЗ остановился у гастронома. Издали заметил табличку «закрыто».

«Наверное, обед уже, ладно» — успел подумать, как двери открылись и на крылечке магазина появилась Лена в фирменном магазинном халатике. «Как же она хороша!» — с удовольствием разглядывал приближающуюся Лену, подумал и вышел навстречу из машины.

— Ты куда, Алексеевич? — Лена озабоченно оглядела его камуфляж, а он вспомнил о включенной стиральной машинке в ванной.

— Ах, черт, — пробормотал про себя.

— Ты чего, Лёша?

— Я забыл в машинке шмотки, неохота возвращаться, а придется.

— А ты куда? На охоту? В рейд? — глаза её широко открытые и удивленные, смотрели по-детски наивно и по-взрослому беспокойно.

— Я еду на работу. Позвонили. Ночь буду в лесу, а там машина, я забыл.

— Леша, может… если хочешь… ну, я схожу.

— Там у меня автомат. Тряпки только достать надо, а то я не знаю, когда приеду — затухнут.

— А ключ?

Алексей заулыбался, взял ее за плечи:

— Ключ под резиновым ковриком. Я кирпичи не нашел.

— Я прямо сейчас схожу, разберусь. Едь, если так надо.

— Я ж тебя звал. А ты что сказала? Не могу. Говорила?

— Ну, а сейчас у меня причина!

— А то, что я просил — не причина? Вот сейчас поцелую при всех — что будешь делать, причина?

— И не вздумай! И так они уже шепчутся.

— А мы, что — дети? Или у кого-то спрашивать буду?

Лена потупилась:

— Ты женатый. Не надо, Леша! Не надо!

А он все же прижал ее к себе, поцеловал прямо в губы, сел в машину и уехал, оставив ее в изумлении у крыльца.

Болохин, Антонович, Пырков уже ожидали в полной готовности. Загрузили флажки, забрали рюкзаки и через полтора часа прибыли в лесничество, где лесник-охотник рассказал, что выследил следы волков, которые где-то на болоте живут, видимо там логово, потому, что он уже несколько раз слышал в той стороне вой, и на днях волки загрызли подсвинка, и следы опять ведут в болото. Алексей развернул карту, лесник быстро сориентировался, показал на карте кварталы, о которых только что говорил. Алексей карандашом стал чертить линии, подробно расспрашивая лесника обо всем, что только могло представлять информацию: во сколько слышал вой и где; какая была погода; где видел следы и какие они: круглые или продолговатые, видел ли, может, следы волчат; видел ли подранный когтями мох, землю; пугают ли волки домашний скот; где были и пропали, ушли косули, кабаны? Опрос занял почти час, в результате у Алексея сложилось картина, относительно места логова волков. Это участок около десяти квадратных километров в моховом болоте на границе его хозяйства, куда егеря редко наведываются. Егеря молча и сосредоточенно слушали разговор охотоведа и лесника, изредка курили и перешептывались.

— Ну что, мужики? По коням? — Алексей еще раз оглядел карту, сложил ее в планшет.

— Едем, Антонович, прямо на Глиницу. Помнишь то урочище?

— Чего бы я его не помнил? Сколько раз там висел «на мостах».

— Погода сухая, может, прорвемся. Все берите по станции, буду вабить сегодня ночью. На месте разберемся, кто и где будет сидеть на подслух.

— Меня возьмите, — запросился лесник, — я еще ни разу логова не брал.

— Поехали, Дмитрич, поехали. Тесновато будет, но ладно, лишним не будешь, — Алексей похлопал по плечу обрадованного лесника, — только давай, быстро собирайся — десять минут тебе и не забудь сало захватить.

— А сало навошта? Хиба волков манить?

— Нет, Дмитрич. Сало для других целей. Бери и не жалей.

— Добра, добра — подтвердил Дмитрич, подставив ухо что-то хитро шептавшему ему Антоновичу, — ага, понял, понял, зраблю!

— Антонович, ты что там уже вымышляешь? За рулем сегодня и завтра ты, имей в виду! — Алексей уловил хитрый взгляд шофера.

— А я что, Алексеевич? Я всегда готов, да вот комары жару дают, грызут, противоядие надо бы! А до утра прочухается!

— Никаких сегодня «противоядий», — открыто оборвал охотовед, — завтра, другое дело, и то — будет видно. Поехали!

Пыля по песчаным дорогам, разбрызгивая невысохшие лужи, нагруженный УАЗ ползет к намеченной цели. Солнце уже начало скрываться за верхушками деревьев, когда бригада охотников прибыла на место. Дальше на машине уже не проехать, а время поджимает. Захватив с собой катушки с флажками, бригада двинулась вдоль болота. В одном месте лесник показал на кабаньи лежки недельной давности и место, где волки загрызли подсвинка. Об этом свидетельствовала только рассыпанная по изодранному мху рыжая и черная щетина кабана и недоеденный копыт.

Здесь Алексей достал свою карту, сориентировал ее по компасу, оглядываясь по сторонам, задумался на минуту, подошел к кромке болота и, постояв там в тишине и в одиночестве минут десять, вернулся к ожидающей его бригаде.

— Так, мужики, — полушепотом начал он инструктаж и указывая рукой точку на карте, — мы находимся вот здесь. Вон там, — он указал на островок деревьевв болоте — остров. За ним есть еще один. Я полагаю, что логово на втором острове. На первый остров пойдет самый опытный — Болохин Саша. Сядешь так, чтобы ветер был на тебя со второго острова и на болото не выходи из-за деревьев. Сидишь тихо до четырех утра. В четыре я буду вабить второй раз. Первый раз завою около полуночи. После четырех ты, Саша, в любом случае останешься на острове, но перекрой путь от леса ко второму острову. Если будут идти отсюда волки, они тебя не увидят, не учуют! С номера я тебя сниму лично около шести утра. Все включают радиостанцию только в пять утра ровно. Кто не включит, мы будем знать, что у него что-то на виду. Всем сидеть тихо, стрелять только в исключительном случае, на сто процентов добычи.

В полночь я буду вабить с поляны на Микитовом лугу. У меня ПНВ, если волк самец где-то будет близко, он обязательно придет на поляну меня прогнать. Там я его и замечу. Если выстрелю, волчица сразу уйдет на логово, она далеко сейчас не уходит. А в четыре я завою волком. Должна коротко отозваться волчица или волчата. Если никто из взрослых волков утром не отзовется, я дам вабу волчицей, тогда точно отзовутся щенки. Саша ты их обязательно услышишь. Вот и весь расклад. Сейчас ветер с болота на нас. Значит, волки на охоту пойдут на ветер, т. е. отсюда в сторону железной дороги и реки. А обратно кругом будут возвращаться здесь. И пойдут на «Сашин» остров или на Мишу, которого я усажу отсюда метрах в трехстах. Антонович сядет на перекрестке квартальных линий, где они отмечают свою границу. Тоже смотри ветер! А я и Дмитриевич пойдем по полукругу на поляну, Микитову, как ее здесь называют. Там их, волков, путь где-то в середине их маршрута, то есть они там будут около часу ночи. Флажки бросаем здесь. Рации давайте проверим. Патроны, документы, оружие…

Все молча и сосредоточенно выполнили указание. Проверили оружие, патроны, документы, фонари, рации. Всё, как всегда, в порядке. На месте остался один Болохин, все остальные бесшумной цепочкой скрылись в подлеске. Болохин, постояв несколько минут, откатал сапоги и по воде меж кочек пошел к первому острову, предварительно зарядив и поставив на предохранитель ружье. Вскоре вышел на край острова и по кромке обошел остров справа до выступа в болото, выбрался на сушу, осмотрелся. Второй остров находился в полукилометре и угадывался по верхушкам старых елей, торчащих над чахлым сосняком верхового мохового болота. Пройдя метров сто вглубь острова, наткнулся на старый волчий помет: черная, с шерстью косули, «метка» говорила о близости логова. Волки у логова не гадят, уходят на двести — триста метров. Болохин это отметил в уме, вернулся на свой клочок и приготовил место себе для засидки на всю ночь. Для этого пригодился старый пень с пышной моховой шубой, окруженный густыми зарослями папоротника. Убрав из-под ног сучки и шишки, достал бинокль, фонарь из рюкзака, глотнул крепкого кофе из термоса. Рюкзак поставил на пень. Сел, встал несколько раз, тихонечко сломал несколько стебельков рябины, мешавших обзору, особенно в сумерках. Решив кемарнуть, пока суть да дело, лег прямо на траву у пня, засунув руки в рукава бушлата и накинув наглухо капюшон на голову: до полуночи еще больше двух часов; ветер на второй остров от него — зверь не пойдет оттуда; а с леса не должен: там много следов и запахи еще от их присутствия остались. Можно смело поспать час-два, сбить сон на ночь. Вездесущие дрозды весело и задорно обозначили заход солнца, одинокий бекас «проблеял» несколько раз и стих. Что-то мелкое прошуршало совсем рядом — мыши обеспокоены появлением нежданного гостя. В полудреме Болохин жестко терся щеками о стенки капюшона: комаров он жестоко ненавидел, в отличии от последних, которые норовили пролезть в каждую щелку, чтоб не только укусить и насытиться его драгоценной кровью, но и хотя бы позлить его своим ужасным писком… Мазаться или опрыскиваться каким-либо репеллентом категорически запрещено. Где-то далеко громко треснула ветка. Наверное, лось мечется. Над головой просвистел крыльями селезень кряквы. Самке сейчас не до полетов — утята. Незаметно пролетело время, и Болохин сквозь щель капюшона заметил, что уже совсем стемнело — пора вставать. Тихонечко встал, всполошив дремавших на рябине пичуг. Огляделся в бинокль — все тихо. Снял с предохранителя ружье и затих. Сидеть придется долго. Очень долго: всю ночь до рассвета. Опять в лесу треснула ветка, а где-то совсем далеко раскатисто рявкнул самец косули. И вновь тишина. Совсем стемнело и уже в десяти шагах ничего не видно. Вдруг со стороны второго острова явно донеслось злобное тявканье-подвзвизг. Сначала подумал, что показалось, но снова явно и отчетливо послышалось повторное взвизгивание. В ночном лесу, среди болота, на острове! Сразу стало жарко, руки вспотели. Болохин ни разу не искал логова, не забирал волчат. А сейчас, дважды услышав тявканье и взвизг не-то собачат, не-то волчат, опешил. Тревога, волнение, мелкий озноб пронзили и тело, и мозг одновременно. Сон, как рукой, сняло. Ох, это таинство дикой природы! Где-то цивилизация, где-то войны, где-то свадьбы, любовь. А тут! А тут дикая жизнь: как была сотни тысяч лет, так и осталась. Волчата, оставшиеся без опеки родителей — голодные напуганные, холодные. И грызутся меж собой, кусаются и визжат. Вот они! Болохин в очередной раз удивился и порадовался прозорливости, интуиции, опыту и чутью охотоведа Алексея. Не ошибся, хотя здесь был, может, раз, может, и два. Вот молодчага. А раз волчата грызутся — они одни. Взрослых волков с ними нет. Они на охоте! И здесь не проходили. Пошли по кругу под ветер, как и предполагал Алексей. Значит, они где-то у реки по пути к Микитовой поляне, где сидит с карабином Алексеевич.

Вдруг ночную тишину леса пронзил далекий протяжный высокий вой. Так воет переярок: молодой одинокий и голодный волк. «Мурашки» побежали по телу у Болохина. Он знал, что это Алексеевич, но совсем оторопел от услышанного воя в ночном лесу. Спустя секунд десять, где-то в той же стороне завыл еще один волк, потом еще. Завыли, запищали, затявкали волчата. Болохин думает, что сердце сейчас выскочит из груди от этой ночной симфонии. Внезапно волчата смолкли, и до Болохина донесся низкий голос волка, резко оборвавшийся на подъеме. Все затихло в ночном лесу. Видимости — ноль даже в бинокль. Лягушки, и те затихли.

Выстрел заставил Болохина вздрогнуть. Хоть и ждал он его. Резкий, раскатистый, издалека отраженный эхом от тысяч деревьев, он показался оглушительным, хотя и прозвучал в нескольких километрах от охотника. И вновь тишина.

«Ну, Алексеевич! Начал!» — думал Болохин, не переставая дрожать от возбуждения и волнения. Через полчаса возобновили свою монотонную песнь лягушки, где-то ухнула сова, и вот явно Болохин услышал всплески на болоте. Всплески легкие, ночные, бесшумные приближались к острову со стороны леса. И дрожь, и учащенное сердцебиение, и дыхание: все исчезло, превратилось в слух. Тьма июньской ночи не позволяла видеть чуть дальше вытянутой руки. Шаги приближаются, и Болохин замер с ружьем у плеча, не зная, как быть. Светануть фонарем нет смысла, брать бинокль — тоже. Он замер, пропуская мимо себя буквально где-то в пятидесяти шагах осторожное и быстро передвигающееся животное. Он представляет, как волк или волчица прыгает с кочки на кочку, изредка попадая в воду, он сжимает ружье, но, сколько не вглядывается, ничего не видно; зверь уходит ко второму острову. В стволах картечь: сыпануть на звук, и все дела — зверь ляжет! Но нельзя. Табу стрельбы на звук уже в крови, при любой ситуации. Даже по неясно видимой цели Болохин стрелять не будет. Дисциплина и строгое выполнение инструктажа по техники безопасности побеждают азарт, волнение, охотничью страсть. Сердце вновь возвращается на место, появились пропавшие куда-то комары. Шаги, прыжки, плеск стихли. И вдруг ясно услышал с острова грызню волчат и одинокое тявканье; так же все и стихло. Болохин точно понял, это мимо прошла волчица. А, может, и волк. Он знал, что Алексеевич не промахнется из карабина с прицелом ночного видения. Сразу стала ломить спина, заболели ноги в резиновых сапогах, еще больше «загорелись» руки и лицо от укусов комаров. Но нужно сидеть до утра. Она, если это была именно волчица, может вернуться, может своим же следом повести волчат. А может, по ее или его следам пойдет еще один волк. И Болохин сидит, вглядываясь в непроглядную темень. И вот уже забрезжил рассвет, появились очертания деревьев на болоте, протянул вальдшнеп где-то на опушке леса. Наступило утро. Рацию не включил, знал, что где-то в пять утра будут вызывать, а раз он не отвечает, значит у него «что-то есть». А есть — еще как есть! Настроение улучшилось. Не отрывая глаз от болота, осторожно глотнул уже остывающий кофе. Все внимание сосредоточил на соседнем острове. Вот глухарь-одиночка мелькнул черной тенью среди деревьев острова, вот сойки затрещали на соседнем острове. Очень хочется включить рацию, послушать как там дела. Но сейчас ничем нельзя выдать свое присутствие. Вот бы догадался Алексеевич сразу с флажками прийти. Обтянули бы весь остров, а потом занялись бы поиском логова.

Словно откликом на его мысли, послышался всплеск шагов со стороны леса. И тут же он увидел цепочку охотников, быстрым шагом идущих к нему. Он встал на затекшие ноги, и охотники сразу заметили его издалека. Замыкающий колону егерь Пырков махнул ему шапкой, а вот у Алексея на шапке Саша разглядел еловую веточку: «Все-таки добыл Леша волка», — немного ревниво подумал, разглядывая его сосредоточенное лицо в бинокль. Где-то недовольно «зачуфыкал» самец тетерев, явно не одобряющий появление здесь, в его вотчине, людей. В лесу кукушка начала кому-то наивный отсчет чего-то.

— Ну что? Можно поздравить? — Болохин, протягивая руку, спросил у охотоведа.

— Да, Саша! Матерый есть. Волчица не показалась. Ты не видел?

— Слышал, Леша! Я тут такого наслушался, — и он подробно рассказал Алексею о проведенной ночи.

— Все почти ясно, — так же шепотом объявил собравшимся кругом охотникам Алексей. — Будем вслепую обкладывать флажками вон тот остров. Опять я с карабином останусь здесь. Мне будет удобно стрелять на открытом пространстве. А вы быстро обходите слева и справа остров и развешивайте флажки. Снега нет, потому высота нитки — пояс. Тяните больше по открытому, траву притаптывайте. Начинайте с торцов этих двух мысов, а проход ко мне загородите последним. Волчица напугана. Услышит вас — сразу уведет волчат. У нее два пути отхода: под ветер к реке и своим следом через меня. Сразу отрезайте ей от реки, если пойдут на меня, я их не пропущу; здесь как в тире. А когда обложим, я подойду, и все вместе будем решать, как брать логово. Всё мужики, время против нас. Вперед…

Охотники также максимально бесшумно направились к острову и, не дойдя метров сто до него, разделились и двумя парами, с катушками за плечами, стали обходить остров с разных сторон. Дойдя до острых углов острова стали растягивать флажки и скоро исчезли из вида. Алексей забрался на вывороченный корень старой ели и стал всматриваться в противоположный остров через увеличивающий прицел карабина. Пока все идет по плану. Волчица у логова с волчатами. Наступающий день на руку охотникам: она, в случае чего, неохотно будет срываться днем от логова. Через час охотники вернулись к началу размотанных флажков и затянули последнюю прореху. Оклад закрыт. Нужно идти.

Алексей слез с дерева и, не таясь уже, пошел к острову. Вспотевшие, явно уставшие охотники улеглись на сухом взгорке, пригрелись в лучах взошедшего солнца. Выглядят все уставшими, опухшими от укусов, разомлевшими. Лесник Дмитриевич вообще храпит и сопит во сне. Алексей подошел, улегся на траву. Тело действительно ноет от усталости. Рабочий день впереди. И до машины еще топать километров пять отсюда. Но… Надо вставать. Волчица уже точно ищет выход из флажков, волчата еще не боятся: просунуться под флажками, и ей ничего не останется делать, как, млея от страха, лезть под бесконечно страшные, смертельно опасные для ее сознания флажки, пахнущие человеком. Проверять, правильно ли егеря развесили флажки, уже нет ни сил, ни желания.

— Подъем, мужики, — негромко скомандовал Алексей. — Ну, что? Где у нас настойка допинга?

— Так, Алексеевич, в машине, я не брал своего рюкзака! — Дмитриевич, как и не спал, растерянно развел руками.

— Ну и ладно. Вот мой термос. Здесь чай с чабрецом и зверобоем. Давайте по глотку, а я пока подумаю, как лучше нам сработать…

Егеря по очереди хлебнули из крышки термоса горячего чая, и Алексей уже принял решение.

— Я и Болохин пойдем внутрь искать логово. Если найдем — потрубим в стволы, тогда всем включить рацию. Я скажу, что делать дальше. А пока, Антонович, расставьтесь на номера. Вы вдвоем с Мишей прикрывайте отход здесь у болота на первый остров, а Дмитриевич, знающий эти места, пусть идет в тыл и станет там где-нибудь на пути к реке, где волки шли сегодня, то есть вчера с вечера. Ясно? Оружие зарядить картечью. В первую очередь стрелять волчицу. Пошли, Петрович, лопатка у тебя с собой?

— Да, я всегда ее ношу.

— Ну и хорошо. Пошли.

Они углубились в островную чащу. Бурелом, ветровалы, непролазные заросли малинника, высокая трава с папоротником на более или менее открытых участках, по колено и даже выше кустики черничника, вперемежку с багульником: остров встретил их неприветливо. Кое-где все же опытный глаз следопыта находил примятую траву на тропе, кое-где своеобразный помет, кое-где конкретный отпечаток волчьей лапы. Вдруг раз за разом раздалось два выстрела в противоположной стороне острова и какой-то крик.

Алексей немедленно включил рацию:

— Я «Жасмин», я «Жасмин»! Кто слышит, ответьте!

— Алексеевич! Я «Жасмин-1», — он услышал взволнованный голос Антоновича. — Вы стреляли?

— Нет! Скорее всего, лесник. А кто кричал?

— Не знаю! Но где-то тоже в его стороне.

— Вот черт, — ругнулся вне радиоэфира Алексей, — Антонович! Снимайтесь с номеров и идите туда срочно. А мы отсюда, с центра, тоже идем к вам. Конец связи…

Они бросили поиски логова и напролом пошли на выстрелы. Вскоре, выйдя на край острова, заметили всех егерей что-то бурно обсуждающих и явно ругающихся. Алексей и Болохин подошли ближе.

— Ну, все, Алексеевич. Просрал лесник волчицу вместе с выводком. Заколдовала она его, мать его в душу! — Миша Пырков смачно выругался, показывая пальцем на смущенного лесника.

— Что здесь происходит? — Алексей строго уставился на всех охотников, — Дмитриевич, говори!

— А что говорить, Лексеич. Все равно никто не верит, — лесник в сердцах махнул рукой.

— Говори мне, Дмитрич. Я поверю.

— Ну так вот. Сижу я вот на том пне за флажками. Слышу, что-то сзади хрустнуло. Оглядываюсь — глаза! Не глаза, а глазища! Вот сейчас у меня перед глазами они стоят. Вот тебе крест, Алексеич, я всю жизнь охочусь, а такого не было! Вижу: в пяти шагах от меня глаза и зубы желтые. Меня и парализовало. И что ружье в руках — забыл! Все мышцы свело, волосы на голове дыбом стали. И эти глаза прямо меня жгут огнем. Сколько так было — не помню. А потом опомнился — нету глаз. Я шевелиться начал, а руки и ноги, как вата. Не слушаются. Тогда гляжу — по болоту волки идут. Далеко уже от меня, вон, около той коряги, — он махнул рукой в сторону коряги без коры, торчащей из болота более чем в ста — ста пятидесяти метрах от них, — так вот. Вижу: впереди шесть щенят прыгают по кочкам, за ними облезлая волчица, хвост меж ног. Прыгает и в мою сторону оглядывается и, вроде, как улыбается, скалится, значит. Вот я со злости и выстрелил по ней два раза. Да только картечь по воде секанула около них. Брызги полетели, видел сам. Заговоренная она, Алексеич, заколдованная… свят, свят, свят… — перекрестился он опять, — вот такие глазищи! А там, облезлая вся, невылинявшая. Вот такие дела, Алексеич. А они вон драться лезут, говорят, что с бодуна я. Я с вами уже второй день — и ни росинки, кроме чая. Чего они, Алексеич нападают?

— А и правда, мужики, чего напали на человека? Кто из вас видел вблизи волчьи глаза? Никто? А глаза волчицы? Тоже никто? И не дай вам Бог, хлопцы, увидеть глаза дикой волчицы ближе десяти метров!.. Я видел, поэтому и говорю. Помоложе я был. Тоже вот так, только зимой, оклад флажками поставили. Тоже вот так сидел, а волчица сзади подошла неслышно и стала. Пока я под ее гипнозом сидел, раненый волк и переярок ушли под флажки, а она у меня на глазах — за ними. И ружье заряженое у меня в руках, и спиртного, вы знаете, на охоте не беру. Только, когда следы по снегу опытные охотники увидели, то и подтвердили: загипнотизировала меня волчица.

— Алексеевич! Вы же биолог! Разве может животное человека загипнотизировать? — Миша Пырков не мог простить деду его оплошности.

— Может, Миша. Не любой зверь и не любого человека. Но страх за жизнь для всех одинаков. Волчица спасает свою семью и готова броситься на человека. А природа ей шепчет: «Человек. Нельзя. Табу». А человеку природа шепчет: «Замри, не шевелись. Иначе — смерть!» Ясно? Вижу, не понял ты, Миша? Инстинкт выживания заложен в мозгу у всех. И в данном случае — вам пример! Чтобы выжили волчата, волчица готова была пожертвовать собой, нарушить Закон неприкосновенности человека, данный ей Богом при сотворении. И жизнь её волчат ей дороже собственной жизни и дороже Закона Природы, то есть Закона Божьего. Ну а человек? Здесь сработал тот же закон сотворения. Хочешь жить — не дергайся. Это, мужики, свыше! Материнский инстинкт и инстинкт самосохранения. Кто говорит от Бога, кто — от Природы. Теперь ясно? Это одно и то же!

— Ясно-то, ясно, Алексеевич. А теперь из-за этого инстинкта и волков упустили, которые пол-леса сожрут, и флажки сматывать, до машины тащить, его еще в деревню везти. А сил уже нет!

— Всё у нас есть, Миша! А вот флажки сматывать не будем. Завтра я позвоню лесничему. Или сегодня. Он отправит сюда пару-тройку лесников во главе с Дмитричем. Они и флажки снимут, и логово отыщут. Нам это логово еще пригодиться в будущем. А пока пошли к машине, скоро уже и обед, и правда, пора домой.

Усталые, к обеду они добрались до машины. Болохин первым делом осмотрел матерого волка. Худой, невылинявший, с черным от запекшейся крови пятном на лопатке и вывалившимся сквозь желтые клыки языком, он и в таком виде вызывал уважение и поклонение перед своей мощью, хоть уже и бывшей. Петрович приоткрыл пасть волку:

— Ого, Алексеевич, трофей на серебро, сто процентов, тянет!

— Я смотрел, Саша. Да, на серебро точно, может, и на малую золотую. Завезем в город, я отдам одному человеку, он и займется трофеем.

— Алексеевич, это я не к тому!

— А что еще?

— А проставляться, кто будет за такую красоту?

— Куда я денусь, поехали до магазина.

— Поехали!

Они забросили тушу волка в «собачник» и тронулись в молчаливом, усталом и сонном встряхивании на бесконечных ямках, ухабах и выбоинах.

Домой Алексей приехал уже при свете фар. Антонович остановил машину у самой калитки.

— Все, Антонович. Устал, как конь. Завтра — день в конторе. Заедь за мной поутряне.

— До завтра, Алексеевич. Отдыхайте. Я буду, как всегда, в полседьмого.

— До завтра…

Устало добрел до двери. Ключ под ковриком. Не стал его доставать. Открыл дверь своим ключом, вошел в дом. Бросил в шкаф форму и в одних трусах прошел на кухню. На столе стоит в вазе букет цветов с его клумбы, на стульчике — стопка выглаженной одежды. Улыбнулся. На душе стало тепло и уютно. Включил колонку, долго отмокал в горячей ванне, и уже после контрастного душа усталость совсем исчезла. Легкость, тепло, уют, цветы на столе. Открыл холодильник, не разогревая, съел несколько кусочков мяса. Хлебнув холодной водки из кружки, потому что так вдруг захотелось именно из кружки, почувствовал, что сил осталось только подняться по лестнице до спальни. Медленно добрел до кровати, развернул одело и провалился в сон

* * *

Не дозвонившись домой Алексею, Сидорович позвонил в приемную лесхоза и попросил секретаршу о том, чтобы она, если появится охотовед, обязательно передала ему, чтобы тот срочно приехал к нему домой, т.к. в лесу завелись злодеи. Бросив трубку, постоял в раздумье, отвязал коня и, усевшись на возу, направил коня к магазину. Не доехав до магазина, все-таки свернул заглянуть: стоит ли браконьерский УАЗ? Ворота плотно закрыты, но во дворе слышен оживленный разговор. Остановив коня, Сидорович прислушался.

— Ну, прощаться не буду, — лесник узнал по голосу Костика Алексашкина — коммерсанта из города, которого недавно, как писали в газетах, судили за браконьерство. Много штрафа заплатил Костик, об этом долго судачили в деревне. И вот, похоже, вновь за свое взялся!

— Там заедь, Костя, в делянку возле маяка. Там лось, лосиха и два лосенка живут. С твоим винторезом ты легко их посчитаешь. Потом, если что, заедешь, я пособлю, — это уже говорит хозяин дома, узнал лесник, подойдя ближе к калитке.

— Открывай ворота, поехал я. Лосятины как раз не достает к свинине. Хороший фарш получится на колбасу! Надо бы вчера проехаться, да пропьянствовали здесь с тобой. Ладно, поехал я, открывай…

Не успел Сидорович отскочить — калитка распахнулась и в проеме показалась отекшая физиономия хозяина. Взглянув на лесника, сходу заорал:

— А ты что здесь пасешь, старая колода? Подслушивал? Костя, — окликнул он во двор, — иди, глянь на чудо! Общественный инспектор явился и ухо клеит!

На улицу вышел Алексашкин в камуфляже и незнакомый мужчина, тоже в камуфлированной форме.

— Вот тебе и раз! Сидорович! Какими судьбами? Может, зайти хочешь или сразу тебя здесь на улице загасить, старый черт. Ты что, опять стучишь своему охотоведу?

— Ничего и никому я не стучу, а ты аккуратней со старшими, пацан. Я тебе не то чтобы в батьки, в деды гожусь!

— А что ж ты, дед, под калиткой тусуешься? Что тебе здесь надо?

— Я ни у кого не спрашиваю, где мне ходить, ясно?

— Давай, дед, вали отсюда, пока я тебя и коня твоего в фарш не перекрутил, ясно?

— Как ту свинку, что вчерашней ночью на горохе убили. И поросяток без мамки оставили? Так?

Алексашкин оглянулся:

— Ты что несешь, гнида? Какую свинку?

— Такую! Я видел следы. Это твой УАЗ, что стоит вон там, в сарае, только вы никак нажраться не можете! Кишкоблуды! Хотите красть — крадите! Вам закон не писан, и я вам не указ. А чего в лес претесь? Лес — это общее. А кто из общего крадет — тот крыса. А вы хуже крысы. Матку подсосную убили и жрете. Как она вам в горле поперек не стала! Только что водкой запили, чтоб не подавиться, ироды. И не вылупливайся на меня. Будет и на вас управа! Мало заплатил? Так вообще в тюрьму сядешь, и там у тебя и спросят, что ты на воле делал, с чего жил, чем кормился? Будет тебе и там жизнь, увидишь!

— А ты меня жизни будешь учить, ты меня пугать вздумал, прихвостень лесхозовский? Ну-ка пошел вон, козел, пока тебе на месте голову твою дурную не открутил и собакам своим не скормил, — замахнулся на деда Алексашкин, но его удержал хозяин-пасечник…

— Подожди, Костя. Ну, мелет старый, пусть и мелет. Пусть брешет себе. Собака лает — караван идет. Не трогай его — сам скоро сдохнет где-нибудь в лесу. Или дерево на него упадет. Ехал бы ты домой, Костя!

Они вернулись во двор, затворили калитку. Сидорович постоял, сел на телегу и дернул вожжами, повернув коня к дому.

«Вот Леша приедет — все ему расскажу. Я вас, сволочей, начисто поставлю, я найду на вас управу!» — бормотал он, подгоняя коня. Сердце сильно защемило. Приехав домой, выпил валерианки, прилег. Хозяйки дома нет, с утра на велосипеде уехала к родственникам в соседнюю деревню. Проснулся от сигнала машины.

«Наверное, Леша приехал», — обрадовался старик.

Взяв на руки спавшего в ногах кота, вышел на улицу. У калитки стоит незнакомая машина — большая, черная иномарка.

«Что это еще за гости?» — тревожно мелькнуло в голове.

Вышел из калитки. Стекла в машине такие черные, как и сама машина. Вдруг двери распахнулись, и из машины выскочили шестеро молодых парней.

— Ты, дед, вчера на гороховом поле на коне ездил?

— Я ездил, а что?

— А то, дед, что у нас там пропала коза.

— Я не видел там никакой козы, о чем вы?

— А вот мы знаем, что козу нашу ты, старый пердун, стырил. А на других людей стрелки переводишь. Было такое?

И только тут Сидорович обратил внимание, что номерные знаки на машине обмотаны тряпкой.

«Костик бандюг подослал», — пронеслось в голове.

— Ты, дед, слишком много знаешь и слишком много болтаешь. А живешь на отшибе. Как ты думаешь, быстро твоя хата сгорит? Не знаешь, молчишь? А вот мы сейчас проверим…

Один из парней вытащил из машины канистру, пнул ногой калитку и вошел во двор, не обращая внимания на заходившихся в лае собак. Облил стены дома содержимым канистры, и до лесника донесся запах бензина.

— Что делаете, ироды. Я же вас сейчас перестреляю, сволочи. Отойди от хаты!

— Перестреляешь? Чем? — один из бандитов подошел к леснику. Схватил у него из рук кота и, зажав за задние лапы, ударил того головой о столб. Швырнул к забору мертвое тело с окровавленной головой.

— Ты хочешь, чтоб и тебе так сделали? — он подошел к деду, подставив ногу, ударил в грудь. Сидорович упал.

— Сегодня мы твою хату сжигать не будем, но если ты еще раз нашу козу тронешь… мы тебя, дед вместе с твоей бабкой в этой хате самих зажарим. Ты понял? Седи, старый, дома и наслаждайся жизнью. И не лазь по чужим дворам, и не вздумай жаловаться, а то… — он достал из кармана зажигалку, — чирк… и все, дед. Пожалей свою бабку. Еще раз «стуканешь» — пеняй на себя. Будет как этому коту… — они заржали, сели в машину и уехали.

Сидорович долго лежал у калитки, поднялся, вытер слезу, подошел к мертвому коту. По небритой щеке опять покатилась слеза.

«Скоро хозяйка твоя придет. Что я ей скажу?.. Скажу, что сошел в другую деревню? Скажу, что видел тебя там на ферме? Попереживает и успокоиться. Ничего ей рассказывать не буду», — решил дед, разговаривая над котом.

Взял во дворе лопату, поднял кота, ушел в дальний конец огорода и закопал у забора. Сравнял землю, чтоб не бросалось в глаза. Слез уже не было. Застыли они солью на морщинистом лице, застыли болью в выцветших глаза, застыли добавившейся сединой в путавшейся шевелюре…

Александровна приехала уже в сумерках.

— Дед, а что-то у нас во дворе бензином воняет?

— Это не бензин. Я хату обмазал маслом отработанным, чтоб шашень¹ не грыз.

— Чего ты сегодня какой-то захворалый, а? Никак приболел? Говорила тебе, не мотайся ты день и ночь по белу свету. Сидел бы уже дома на печи. Нет, неймется ему…

— Александровна, — ласково обратился он к ней, — как помру, с кем будешь ругаться?

— Ай… помру! Я первей тебя помру! Пошли-ка спать. А где-то кот наш запропастился? Что-то нету «хозяина».

— А где ему быть? Я сегодня, вроде, как его аж на ферме видел.

— Ну, это значит дня три по «девкам» гулять будет. Весь в хозяина пошел! Правильно в народе говорят: какой хозяин — такая и скотина. Да, дед?

— Пошли-ка спать, мать. Что-то я устал. Завтра договорим.

Александровна быстро расстелила постель, исподтишка поглядывая на мужа. Тот разделся, лег и повернулся к стене и, казалось, уснул.

Но не спал Сидорович. Сжав кулаки и скрипя вставными зубами, обдумывал план. План мести.

* * *

Кормов в лесу хватало, поэтому свиноматка несколько дней не водила свое большое стадо на поля. С наступление сумерек дикие кабаны снимались с дневной лежки и, растянувшись, бродили по лесу, болоту, собирая грибы, зеленые ягоды, вырывая из земли коренья, разоряя гнезда, муравейники и мышиные норы. Приблудные поросята прижились с новой мамкой и неотступно следовали за ней. Она же ревностно их охраняла не только от пытавшихся подкрасться к ним лисам, енотовидным собакам, но и от сородичей, особенно молодых бездетных свинок, так и норовивших воспользоваться случаем, чтобы разорвать будущего конкурента как в кормовом плане, так и в плане захвата территории. Матка всегда была начеку, поросята росли и из «полосатиков» начали превращаться в рыженьких, покрытых шелковистым пухом и прорастающей черной щетиной любопытных и вездесущих неслухов. Волки больше не появлялись; люди в этой глуши тоже были редкостью. Стадо мирно осваивало лесные угодья, постепенно забывая о настоящей опасности, которая подстерегает диких животных в их мире, в их жизни.

Дикие кабаны любили летом заходить на свою зимнюю подкормочную площадку, устроенную для них людьми. Егеря соорудили в лесу небольшое дощатое хранилище, в которое по осени завозили зерно, желуди, соль. Рядом с хранилищем устроен навес, под который завозились по осени отходы зерна после сортировки, картофель. До зимы картофель подгнивал, превращаясь в сладковатое лакомство для диких кабанов зимой. Недалеко от навеса стоит кормушка с сеном и вениками для косуль, еще дальше в болотине вырыт прудик, который дикие звери используют как водопой. Кабаны с удовольствием грызли соленую землю под корытом, оборудованном в спиленной осине. Летом ковырялись в остатках кормов, находя для себя там полезные добавки к своему лесному рациону. Но основным для них оставалась соль. Соли диким зверям в лесу не хватает катастрофически, поэтому они с наслаждением лакомились на подкормочной площадке и соленой землей и просоленной древесиной от разломанного ими же ящика с солью под кормушкой для косуль. Насытившись, они тут же убегали к водопою.

В этот вечер, как и в предыдущие, дикие кабаны высыпали на подкормочную площадку, едва лишь только стемнело в лесу. Свиноматка со своими поросятами замешкалась немного, отстав от основного стада. Вдруг резкий визг сначала одного, затем и еще одного диких кабанов заставил ее вздрогнуть, напрячься, готовясь к обороне; а чуть позже и вовсе, собрав всех своих соплеменников, галопом умчаться от дикого, разрывающего ночную тишину леса визга и хрипа.

Умчавшись от непонятной опасности, кабаны остановились отдышаться, прислушаться: нет ли погони? Погони не было, но еле слышный визг продолжался. Затем последовало два хлопка, и вдруг визг прекратился. Лес вновь тревожно затих. Свинья ухнула, подав сигнал всем остальным к движению. К утру стадо было уже далеко от злополучной подкормочной площадки, не дождавшись двух своих собратьев, о судьбе которых они так никогда и не узнают.

* * *

— Костян! Третью ночь выезжаем. Может, бросить эту затею. Поедем на поле с фарой, и делов-то, — закадычный друг Кости Алексашкина, — Сергей, залпом выпив рюмку, крякнул, захрустел, закусывая сушкой.

— Сегодня ночью придут. Ты видел, что следы свежие. Там матка очень ушлая. Видно, что почуяла наши следы и не пустила стадо. А сегодня никуда не денутся. Соль им позарез нужна. Придут. А десять петель, что мы установили на подкормочной — это тебе не по полю мататься, инспекторов дразнить. Тихо, мирно пара — тройка кабанов в петли влезут. Сами влезут, того и гляди…

Договорить он не успел. Со стороны подкормочной площадки раздался визг попавших в петли кабанов. Браконьеры быстро выскочили из УАЗа, захватив оружие и фонари. К подкормочной площадке подошли в темноте с подветренной стороны. Два диких кабана, визжа, дергались в петлях, сделанных из многожильного стального тросика, хватая зубами окружающие их кусты.

— Есть, голубчики. Чем бить будем, Костя?

— Давай с «мелкашки». Ты свети, я стрелять буду под ухо. По головам свети, мудак, что ты бока высвечиваешь.

Алексашкин с близкого расстояния дважды выстрелил в ослепленных мощным светом кабанов, завалившихся и захрипевших в агонии после выстрелов. Достав из-за голенища нож, Костя быстро перерезал горла еще живым зверям. Вытер нож об их шкуры.

— Классно! И тихо, и без пыли и грязи. Молодец, Костян, это ты здорово придумал!

— А что ты думал? Знаешь, сколько я бабок потерял? Наверстывать надо. Давай фляжку. За удачу!

Они по очереди хлебнули из горлышка без закуски.

— Что теперь? Машину подгонять?

— Давай, гони. Посветишь фарами, освежуем тут же. Пусть ищут, легавые, мать их. Пока они здесь появятся, лисы и воронье все растащат, а мясо в столице в кабаках уже сожрут. Ищи-свищи, Алексей Алексеевич!

За час они освежевали туши, загрузили в багажник машины и к полуночи уже были в деревне. Быстро разгрузили мясо в холодильную камеру, установленную подпольно в дровнике. Забросали двери дровами, отъехали на машине к речке. Целый час ушло на мойку машины, чтоб ни кровинки, ни волосинки не осталось. Тут же на реке отмыли обувь, ножи. Ружье, уложенное в чехол, лежит в сейфе. Придраться не к чему, не то, что впрошлый раз, расслабились.

Пока сохла машина, распаковали сумку, уложенную «на речку» хозяином. Сало, хлеб, лук, яйца вкрутую, пара толстых блинов и бутылка самогона. С удовольствием опустошили бутылку. Уже собирались ехать домой, когда у Кости зазвонил сотовый.

— Да, слушаю! Понял! Кого убили? Кота? Фу, черт, ты же не пугай так. А дед не помер? Нет. Облили? Не подожгли? Ну и хорошо! От души, хлопцы, приеду — рассчитаюсь. А вы хоть намекнули, что и зачем? Ну, ясно, ясно. Все, отбой!

Обернувшись к приятелю:

— Давай, дружище за водителем в деревню, я тут посижу. Привези еще литр, есть желание и настроение. Хороший сегодня день. И ночь. Завтра можно и отдохнуть, а послезавтра повторим. Всё. Гони…

Машина уехала. Костя сел на берегу, закурил. Да, здорово его подкосил охотовед. И не возьмешь его голыми руками, гада. И связи большие, и компромата нет, и подсунуться невозможно. Но ничего. Сейчас надо деньги вернуть, заодно хорошо проработать план ликвидации охотоведа. Чтоб наверняка. С нескольких сторон. Хорошо бы бабу ему подложить. Один, зараза, живет. Может, импотент? Жена, вон, уехала. Ну, ладно. Жену, скажем прямо, спровадили мы. Думали и сам за ней махнет. Нет. Остался, сволочь. Не импотент. В райсполкоме у него есть кукла одна — люди видели ночью. Но она разведена. И они не встречаются, во всяком случае, никто не видел больше. Взятки не берет. Пьяный за руль не садится. Зарплата высокая. Замминистра — его друг, да и среди «авторитетов» у него друзья. Как же его взять, волчару хитрого. Может, подбросить домой дичь и ментов вызвать. Это — идея! Раз! Бабу подложить — два! Напоить за рулем — три! Пару жалоб от населения — четыре! А то и припугнуть еще раз. Прошлый урок ему, дуболому, не пошел впрок. Быстро оклемался. Этот вариант надо повторить, только, чтоб не убили. А то ведь спросят. Менты — нет, а Люди могут спросить. И тогда никуда не денешься. Разденешься, и по миру пустят. Нет. Этот вариант последний. А пока надо заняться первыми четырьмя, да и среди егерей надо будет пошерстить, шестерку подкупить. Это тоже один из главных этапов в свержении этого набродня.

Костя встал, потянулся, выбросил в реку окурок. Поступил заказ на крупную партию дичи для столичных кабаков, а по осени просят пару сотен шкур бобра на Питер. Это уже копейка. На безрыбье и рак — рыба. Ресторан отобрали по суду. Продали, правда, его же другу: и за его же деньги друг выкупил кабачок на аукционе. Но денег дома почти не осталось. Надо работать и охотоведа надо убирать. Любыми путями, любыми средствами, иначе действительно «век воли не видать», как говорит Серега, дважды уже побывавший в зоне. Серега молодец, туповатый, правда, но бескорыстен. Покажи ему «зелень», он Алексеевича завалит без зазрения совести. Может, и этот вопрос замутить. Только как-то хитро их стравить. Серегу только на понятиях можно раскрутить на «мокруху». Это уже… «пять» или «шесть» — запутался Костя, ну все, вон уже и фары его машины светятся по лугу вдоль реки.

— Ну, что, Костя? Быстро я? Вот банка литровая, вот огурчики-помидорчики бочковые, блины и картошечка, еще теплая, лук зеленый, на грядке сам нарвал, сейчас в речке ополосну, — Серега быстро все выложил на капот машины, за рулем которой сидел «шкаф» Паша. Нелюдимый, неразговорчивый, но покладистый и преданный, как пес, личный шофер Алексашкина. Даже обанкротившись, он не уволил его, оставив при этом емусолидный оклад, естественно, в конверте.

— Паша, ты можешь музычку включить нам громче?

— Угу, бут сделано, ваше право, — буркнул Паша и включил на всю мощность автомагнитолу.

Водку он не пил, в пьянках и загулах не участвовал, по девкам не бегал — семьянин! Да и жена у него, хоть и маленькая, но въедливая, ревнивая, крикливая, плаксивая. Костя не заходил к ним домой из-за претензий его жены к вечно опаздывающему на ужин мужу, из-за «прихоти его хозяина-Кости».

— Слышал, Костя? Охотовед соседей накрыл с электроудочкой?

— Да, знаю. Никто же его, гада, не закроет самого!

— А это, Костян… И правда, впадлу электроудочкой или динамитом рыбу долбить. Другое дело — бредень потаскать.

— Потеплеет, тебя за бредешок Леша без штанов штрафами оставит.

— Да ладно! Нашел фраера. Давай еще по сотке. Да поедем домой, Костя, холодно здесь на берегу.

— Конечно, у меня в кабаке было теплее. Да просрали мой кабак!

— Кто, Костя, не ты ли сам барыгой заделался, жаба тебя заела, вот и прозевал ты за этой жабой свой кабачок. А хорошее, теплое место. Эх!

— Ладно, не в вывеске дело. Ты ж знаешь, что он мой. Почти!

— Ну, конечно, знаю. Только «почти» Костя, это понты. Это — «почти». Ты это знаешь лучше меня. Давай замнем, а с охотоведом мы поговорим, как ты просил. Сказал бы тогда привалить его, сейчас бы и не вспоминали. А так… Вот сейчас из-за берега хлебало свое высунет — и я не удивлюсь, Костян! Работает он. Вот завтра в кинотеатре собрание.

— Какое еще собрание?

— Охотников Леха собирает. Районное собрание, значит. В районной газетке написано. И по радио я вчера слышал утром, как он всех приглашает. Кино какое-то будет крутить. Бесплатно. Вот, Костя, значит, чем он берет. Люди к нему и тянуться. Завтра с бабами, с детками за ручку придут. А ты? А ты всех паленой водочкой травишь, да дикое мясо в котлеты-антрекоты подсовываешь. И хочешь, чтоб тебя любили? И если б не охотовед, ты депутатом бы стал. А вот он станет, посмотришь. Колхозники за него и проголосуют, не за тебя — барыгу.

— Стихни, морда пьяная! Разошелся! Поехали, Паша, все настроение испортил, оратор. Посмотрю, что ты завтра заговоришь, когда курить не за что будет купить. А воровать-то уже разучился. А меня барыгой крестишь! С чьей руки хаваешь, говнюк? А может, Паша, его пешком отправим?

— Как скажешь, шеф. Можем и притопить здесь в речке, пусть раки жрут!

— Ты еще, фраер, обозвался! «Притопит он», — обиженно засопел Серега, — смотри на дорогу и крути баранку, топила хренов.

В машине наступила тишина, и вскоре Костя и Серега уснули, пьяно толкая на ухабах друг друга плечами.

* * *

В семь утра Алексей, свежий, выбритый, уже сидел в своем кабинете. Работы бумажной скопилось, как всегда, много; кое-какие бумаги по срокам уже находились «на грани» сроков исполнения. До обеда занимался именно этими делами: отчеты, списание ГСМ, проверка ведомостей, составленных егерями, выписка разрешений на добычу диких животных, квитки по дому охотника и рыболова и многие другие важные отчетные документы привел более или менее в порядок. Периодически отвечал на звонки или звонил сам. Несколько раз вызывал к себе директор.

Не заметил, как опустел лесхоз — все ушли на обеденный перерыв.

Антонович кашлянул:

— Алексеевич, может, я на обед отскочу на служебно машине?

— Езжай, я не пойду никуда. Чаю здесь выпью. Работы много, хочу до пяти все с большего завершить.

— Там я видел три машины с соседнего района — приехали охотники. Человек пятнадцать.

— Так пусть зайдут, позови.

Антонович ушел, спустя время в дверь постучали.

— Входите.

В кабинет вошли четверо незнакомых мужчин:

— Здравствуйте, Алексеевич. Мы из соседнего района. Узнали, что у вас сегодня собрание в кинотеатре, решили тоже послушать. Не прогоните?

— Нет, конечно. А ваш охотовед Тренченков не приедет?

— Да мы не в курсе, мы сами по себе.

— Ну, рассказывайте, что у вас интересного?

Они почти целый час беседовали. Охотники жаловались, что в районе процветает браконьерство, зверя мало, цены на путевки высокие, егерей заставить работать невозможно: зарплата низкая, чуть что, сразу увольняются. Охотоведом работает бывший милиционер. Отставник.

Алексей слушал и с горечью думал: «Вот беда. Не только у нас. Почти везде серьезно власти не воспринимают проблему. И вот показатель: у соседей численность диких зверей падает из-за перебора в добыче, не учитываются добытые браконьерами звери, добытые волками, падшие по другим причинам. Учеты проводятся не на должном уровне. Сколько недаработок, а в целом все сводится к неоправданным потерям. Там зверя бьют, места обитания остаются пустыми. И мой зверь уходит на пустые площади. Так устроен дикий мир: пустующих угодий не бывает. Сколько здесь не бейся, если у соседей пусто, то будешь зверя растить и охранять для соседей, где их браконьеры и волки уже ждут.

Поговорив с охотниками, записав их адреса и телефоны, попрощался до вечера, до встречи на собрании. Очередной звонок телефона оторвал от рабочих забот, звонила жена:

— Ну, привет, солнце! Леша, ты уже совсем не звонишь, я даже не говорю, что не приезжаешь. Домой тебе звоню третий день. На работу звоню. Нигде нет. У тебя все в порядке?

— Да, вроде бы. Работы много.

— У тебя всегда работы много! А мы беспокоимся. Можно позвонить домой хоть раз в день?

— Домой, Таня, мне звонить некому, там пусто, как ты знаешь.

— Леша! Дом там, где семья. А там, где ты живешь — это не дом. Это твоя… берлога волчья!

— Таня! У волков не бывает берлог. У медведей! И то — только на зиму.

— Берлога, Леша, у того, у кого нет семьи, нет дома, нет детей, нет желания видеть детей, семью, жену, в конце концов. Вот у кого берлога, а не у медведя!

— Так, так, не кипятись. Я уже давно собираюсь приехать. Мяса приготовил. Целого поросенка. Я только немного себе отрезал. На днях привезу, не буду через людей передавать оказией. А ты чего не приезжаешь в мою, как ты говоришь, берлогу. Страшно?

— Чего-то мне страшно, Леша? Первый ли день замужем за тобой! Ты же сам сказал: без звонка не приезжать. Вот я и звоню, а все бестолку. Дети просятся к тебе, а что им скажу? Так и говорю — забыл вас ваш папка. Может, себе там уже новую жену завел…

— Ты не городи, Таня, ерунды, — прервал её Алексей, — не надо учить детей заранее иметь претензии ко мне. Пусть собираются, я завтра-послезавтра приеду, заберу с собой.

— А практика? А лагерь? А к бабушке? Я уже не говорю о том, чтобы побыть всем вместе здесь.

— А почему там? А почему не побыть вместе здесь?

— А работа моя?

— А моя работа?

— А ты, Лешенька, четыре года не был в отпуске. Мне в профком позвонить? Почему бы тебе не взять отпуск, не приехать как человеку, отцу, мужу, в конце концов, — голос ее задрожал, — приехать домой, потому, что твой дом здесь, — и она шмыгнула носом.

— Давай я приеду, разберемся!

— А что разбираться, Леша? Мы тебе не нужны, я не нужна. Я так больше не могу и не хочу. И замужем — и без мужа. Если так и будет продолжаться, я подам на развод.

— Как будет продолжаться?

— Ну ты что, не понимаешь или притворяешься, как всегда? — она все-таки зарыдала и бросила трубку. Алексей несколько раз набрал ее номер, никто не поднял трубку…

В четыре вечера приехал к кинотеатру. У входа толпились мужики в совершенно разных нарядах: кто-то в камуфляжах, кто-то в костюмах при галстуках, кто-то вовсе в рабочей одежде. Собираясь в маленькие группы, обсуждали свои охотничьи будни, смеялись, разводили, как обычно, руками, показывая, размеры пойманной «буквально вчера» щуки. Завидев охотоведа в парадной форме, как у прокурора, в фуражке и со звездочками на петлицах, притихли.

— Здравствуйте, здравствуйте, — отвечал налево и направо Алексей, проходя по холлу кинотеатра. В зале уже установили аппаратуру, позволяющую проецировать на экран фильм с видеокассеты. Фильм любительский, снятый самим Алексеем служебной камерой. Четыре поры года в охотхозяйстве. Весна… Охота на гусей, тетеревов, уток, вальдшнепов. Посев кормовых полей, ремонт биотехнических сооружений. Лето! Охота с вышек; засидок на сельхозпотравах; охота на косулю во время гона; охота на волков на вабу; открытие охоты на уток; уборка урожая; борьба с браконьерами. Осень: охота на оленя на реву; охота на кабана загоном, с собаками; открытие охоты на пушных; выкладка кормов. Зима: охота с вышек; охота на волков с флажками; учеты диких животных; подкормка диких животных на подкормочных площадках; и опять браконьеры.

Ровно в семнадцать ноль-ноль поднялся на сцену. В отличие от существующих традиций, президиум не собирал. Один сел за стол, снял фуражку и положил на стол рядом с одним единственным листиком и ручкой. Приветствуя охотников, поблагодарил их, что нашли для себя время и желение собраться здесь на эту встречу. Представил делегацию из соседнего района — по залу прошелся оживленный гул. Охотники живо обсуждали эту новость, не скрывая на лицах удовлетворение: вот, мол, у нас как! Не то, что у соседей!

Алексей попросил охотников просмотреть получасовой фильм, пока еще подъезжают и подходят опаздывающие. Когда фильм закончился и включили свет, в зале раздались редкие аплодисменты, а затем дружные рукоплескания: многие с удивлением узнали себя и на охоте, и на проверке документов, и на заготовке кормов.

Алексей рассказал присутствующим (около трехсот человек) охотникам о проделанной за полгода работе. Остановился на раскрытии нашумевшего дела по браконьерству на железной дороге, не вдаваясь в подробности. Определил задачи хозяйства, рассказал о планах, ответил на все многочисленные вопросы: о заказнике, об организации зоны для выгула охотничьих собак, о выставках, о соревнованиях, о выделении транспорта для общества охотников, о ценах на охоту. Вопросы задавали до восьми вечера. Наконец Алексей поблагодарил всех за участие в собрании и предложил оставшиеся вопросы решать в рабочем порядке у него в кабинете по понедельникам и пятницам, когда у него официальный приемный день.

Выходя из кинотеатра, охотники садились в машины, собирались в группки: ясно, что продолжение собрания они запланировали где-то в своих, только им известных, местах. Естественно, с непременным атрибутов этих «дебатов», позванивающим в их сумках.

Алексей усмехнулся: у его УАЗа стоит уже человек шесть.

— Алексеевич! Поехали с нами!

— Нет, с нами, у нас банька.

— А у нас уха!

— А у нас хозяйка холостая!

— А у нас водочка холодная!

Алексей с улыбкой всем отказал, сославшись на ждущую его жену и детей. Все сделали вид, что поверили, и огорченные, разошлись к своим машинам.

Алексей сел в свою машину:

— Поехали, Антонович, домой.

— Алексеевич. Как же? Наши егеря на озере ушицу заварили. Там Миша командует. Да и Болохин вон ждет, — он указал на Петровича, поглядывающего на машину, стоя в компании охотников.

— А кто там еще будет?

— Никого, только свои. Это ж, Алексеевич, теперь у нас в районе новый праздник — ваше собрание. Все отмечают, а мы, что, левые?

— А где рыбу взяли на уху?

— На удочку Мишка наловил, — хитро сощурил Антонович.

— Вот я покажу когда-нибудь эту «удочку». Ладно, поехали. Зови Сашу!

По пути Алексей попросил остановить у магазина. Купил бутылку водки, бутылку минералки, курить.

На берегу озера весело горит костер. В котелке вариться уха, на покрывале у костра расположились егеря и охотовед. Это уже второй котелок, второй «замес» ухи. В разговоре, в основном об охоте, о работе незаметно пролетел вечер. Звездное ночное небо угадывалось над головой.

Алексей, подперев голову ладонью, наслаждается теплом костра, размеренной беседой егерей. Не вмешивается, пока они, разгоряченные внезапно возникшей проблемой, не обращаются к нему с вопросом. Отвечает, обдумав ответ, чтоб не обидеть ни одну из сторон. А сам думает о своем. Мыслей много: и попроще, и неразрешимых в данную минуту. Надо ехать в город. Надо ехать к семье. А почему-то, как раньше не было никогда, что-то держит, что-то и не очень хочется. Решил все-таки завтра на ночь уехать к семье, с тем, чтобы утром следующего дня быть уже на работе. Сам себе не хотел признаваться, что ехать-то и не особо тянет, как раньше, когда почти каждые свободные дни уезжал к семье.

Весь следующий день провел в кабинете. Закончил все возможные отчеты, подписал все акты, согласовал все планы. С утра провел осмотр всех рабочих дневников егерей, записав себе в блокнот замечания. К шести вечера, загрузив в свою «Волгу» замороженную тушу, отправился в областной центр к жене и детям.

Подъехал к дому вечером. По обыкновению соседки-домохозяйки и старушки затихли при виде его черной «Волги», внимательно проследили, как он с трудом занес на плече в подъезд «что-то большое, завернутое в целлофан», вернулся к машине, и только возвращаясь в подъезд во второй раз со спортивной сумкой, поздоровался с соседками. Когда скрылся за новыми металлическими дверями, не преминули обсудить событие:

— Наверное, целого оленя или лося поволок егерь наш! Везет Таньке: и дома, и замужем!

— Да, вот алименты платит на почте, и так деньги присылает! Мясо и рыбу бесплатно привозит! Что еще надо?

— А наши мужики — ни рыба, ни мясо, и ни грошей. Только что свои пьяные морды! И делов-то!

— Чего-то пьяные? Вон, Гришка почти не пьет. Молодец!

Так, или почти так, обсудили соседи приезд Алексея и перешли к основной теме: выборам Президента России.

Таня уклонилась от поцелуя в губы, подставила щеку. Ткнувшись носом в щеку, Алексей чмокнул, неловко взял ее за плечо и попытался обнять. Она опять увернулась:

— Ну, соскучился? Говори, изменник, как меня любишь?

— Сильно! Вот сколько, — он широко размахнул руки, показывая «сколько» и внезапно опять обнял ее, сжал в объятиях, — так соскучился, так заждался, а ты все не едешь и не едешь. Вот и приехал. Сам!

— А что привез? Если косулю — неси сразу назад. Не хочу. Она сухая, готовить ее долго…

— Нееет. Что надо, то и привез. А вот смотри, что детям привез! Он достал из спортивной сумки коробку, затем другую.

— Это вот Игорю: БМВ на пульте с управлением. Это Антону: новая игрушка-стрелялка, электронная приставка.

— Ну вот, Леша. И так в телевизоре весь кинескоп «посадили». Будешь новый покупать!

— Ну купим. Этот и вправду уже старый. Пора.

— А мне ты что привез?

— Тебе я привез себя! Пойдет?

Он достал из сумки коробку конфет, бутылку вина.

— Леша, Леша! Ты не думаешь, что я вино не пью. И тебе не советую. Лучше бы цветов купил. Ты когда в последний раз мне цветы дарил, а?

— Мать, я не помню. Извини. Наверное, когда из роддома забирал. Следующий раз, ладно?

— А, сколько раз обещаешь, обещаешь!

— Таня, а вот еще тебе, — он достал из кармана коробку с духами, — возьми, я не знаю, понравятся ли?

— Ой! Спасибо! Как хорошо пахнут! — она обняла Лешу и поцеловала уже в губы. — Спасибо, муж. Что-то случилось у тебя в лесу?

— Чего это?

— Ты, наконец-то, научился духи выбирать. За столько лет. Впрочем, у тебя ж учителя хорошие, да, Леша?

— Какие учителя, Таня? Я заехал в парфюмерный магазин, попросил девчат, они мне посоветовали, вот и все.

— Да? А я думала, ты сам выбирал. Эх ты, чудо лесное. Кушать хочешь?

— Вообще-то да! Я сегодня еще не ел.

— А ты когда поедешь обратно?

— Вот тебе и раз, — Алексей досадливо поморщился. — Я ж еще и не раздевался.

— Ой, Лешечка! Я не удивлюсь, если ты скажешь, что у тебя дела, и ты уже уезжаешь.

— Ты не удивишься? Я такой хам, по-твоему?

— А что? Не было такого разве?

— Таня, может, я все же пройду?

— Это, смотря насколько ты приехал!

— Это что, условие?

— Да! Если рано утром захочешь уехать, то стоит ли городить огород? У тебя телефон. Позвони и скажи, что останешься на два-три дня. Или вообще, что уйдешь в отпуск. Ты же начальник! А то не успеет приехать — сразу собирается.

— Я действительно должен быть завтра на работе.

— Серьезно?

— Что в этом такого?

— Ничего! — Она отвернулась, поставила духи на трельяж, стоящий в прихожей, и пошла в зал, села на диван, включила телевизор. Алексей остался стоять между кухней и прихожей.

— Таня, а Таня! Ты рада, что я приехал?

— А ты как думаешь? А с чего мне радоваться, если ты утром уезжаешь? С чего? Приехал, отметился, переспал, как… как… с любовницей, получил свое и пока-пока.

Алексей не стал дослушивать, вышел в подъезд, закурил. Где-то в комнате слышен крик играющих детей. Сердце защемило. Очень хочется увидеть детей, но домой идти неохота. Подошел к машине, открыл дверь. Так хотелось, чтоб она вышла, подошла, обняла, позвала в дом. Что-то приготовила пахучее, вкусное. Что-то говорила бы веселое, беззаботное.

Алексей завел машину, включил передачу, медленно выехал со стоянки, медленно проехал возле подъезда, выехал на улицу. Посмотрел в зеркала — никого. Нажал на педаль газа. Через два часа он уже загнал машину во двор, закрыл ворота, взошел на крыльцо дома. Ключ лежит под ковриком. Вошел в дом. Тишина, пахнет родным гнездом, где-то наверху бормочет приемник, у соседей уже начали кукарекать петухи — приближается ранний летний рассвет, а пока еще темно. И на душе скребут кошки. Неужели так и должно быть? Куда все подевалось? И кто все же виноват во всем этом недоразумении? А в недоразумении ли? А может, все уже давно решено? Может, просто не хочет она его? Может, и любовника завела там? А почему бы и нет. Ведь и у него есть женщина. И хотел поговорить, да психанул, как обычно…

С этими невеселыми мыслями, отложив душ до утра, поднялся в спальню, разделся и сразу же уснул.

* * *

Елена Анатольевна — заведующая магазином продуктов, красивая стройная брюнетка с большими красивыми черными глазами в это утро работала у себя в кабинете. Подшивала накладные, сверяла с записями в журнале, когда услышала шум в торговом зале и крики продавцов. Быстро выбежала из кабинета в зал, где увидела страшную картину: трое молодых парней стоят у стойки с холодильником; у одного из них разбит нос, у одного пол-лица поменяло цвет с обыкновенного на лиловый. На полу зала лежат двое мужчин. Один сверху держит второго одной рукой за горло, а второй рукой выкручивает руку, лежащего внизу мужика, в которой зажат нож. Наконец, нож выпал. Верхний мужчина ударил кулаком в лицо нижнего, встал, отряхнул колено и зло бросил пацанам у витрины:

— Что стоите, щенки? Или валите отсюда, или добивайте этого, пока он вас на пику не подсадил, молокососы бестолковые.

Парни сразу же рванули к выходу, стоящий мужчина поднял ногу и сильно ударил в бок ногой лежащего на полу и пытающегося подняться мужика:

— Не вставай, баклан, пока я тебе совсем макатырку не разбил, ясно?

Тот уткнулся головой в пол, ничего не отвечая.

Стоящий мужчина провел взглядом по залу. Глаза Елены и его встретились. Сердце захолодело. Глаза этого мужчины, зеленые, злые, звериные, вдруг улыбнулись. Улыбнулись именно ей, и он подошел к ней. Бесцеремонно приподнял бейдж на ее халате и прочитал подпись:

— Так, так. С Вас причитается гражданка «директор магазина». Еще б несколько секунд, и у вас кровищи бы было. Хорошо, что я зашел курить купить.

— Что вообще тут происходит? Мы сейчас милицию вызовем, — и, взглянув на делающего попытки подняться избитого мужчину, вскрикнула:

— Девочки, вызываете милицию. Он встает.

— Не надо вызывать милицию, лучше в «скорую» звоните. «Девочки. Хм!».

Он подошел к поднявшемуся избитому, взял его за руку и ворот куртки, вывел на крыльцо и ударом в челюсть отправил последнего в полет над ступеньками. Пролетев по воздуху все крыльцо, дебошир ударился о землю и затих, не подавая признаков жизни. Прибежавшая следом заведующая закричала:

— Что Вы сделали? Вы ж его убили!

— Не кричите, дамочка, а то он опять проснется и придет к Вам на разборки. Или за ножом, что лежит там на прилавке. А так, полежит-полежит, подумает за жизнь свою паршивую, встанет и уйдет. Даже не вспомнит, что был у вас в «гостях»… Так, ладно, я пошел. Хотя я сигареты забыл купить. Пойдемте, что ли. Пусть полежит, я ему ничего не сломал, сам доберется, можете не сомневаться…

Они вошли в магазин, где их встретили перепуганные продавцы и редкие в этот утренний час покупатели.

— А кто Вы? Как хоть Вас зовут?

— Меня не зовут. Я сам прихожу. А так, я Сергей Петрович. Можно просто Серёга. А Вас?

— Меня зовут Елена Анатольевна! А вы… свою фамилию можете сказать.

— И паспорт показать! Только вечером. Вы во сколько закрываетесь? — он оглянулся на двери, — в двадцать ноль ноль! Разрешите, Елена, я вас проведу домой!

— Нет, нет, спасибо. Я сама!

— А если этот фраер придёт?

Лена замолчала, поглядывая на двери, потом, собравшись, ответила:

— Не надо меня провожать. Спасибо. Меня есть кому и провожать, и встречать. До свидания. Девочки, кто-нибудь зайдите ко мне и обслужите, пожалуйста, вот… товарища… Сергея.

Она ушла в кабинет, куда вскоре пришли продавцы с хлебного отдела и рассказали, что вот этот… избитый с ножом хотел прямо в магазине порезать своих сотоварищей. Тех, которые потом убежали. Он их бил, они хотели ему сдачи дать, а он достал нож… А потом в магазин вошёл… этот… Серёга. Он посмотрел на драку, скрутил того, что с ножом, хоть тот хотел и его ударить ножом. Всё остальное уже видела своими глазами заведующая. Она всё же позвонила в милицию. Там спросили о том, есть ли раненые, есть ли свидетели. А раз ничего этого уже нет, то и звонить, отвлекать от работы не стоит. Лена вздохнула, положила трубку, глянула в окно.

«Потерпевший» уже поднялся на ноги и, держась за забор, потихоньку стал двигаться от магазина, как обещал тот… Серёга. Ну и глаза у него, как у тигра. Хищные, жгучие, злобные — она передёрнула плечами. А вот у Лёши глаза другие. И хотя тоже такие строгие, внимательные, настороженные; с грустинкой, но добрые. И бывают ласковыми. Она не может их представить злыми. Хотя работа у него такая опасная. И звери, и браконьеры, и вообще — лес, безлюдье. Как ей хотелось попасть на то собрание, что он проводил в кинотеатре. Случайно подслушала на следующий день разговор в автобусе мужиков, наверное, охотников. Хвалили его, а ей было приятно слышать. И почему? Чужой человек, женатый. Но как хорошо с ним! Как спокойно, непринуждённо, как тепло и ласково, как трепетно и нежно… Но вот уже второй день, второй вечер она не может ему дозвониться. Звонила подружке в лесхоз, та сказала, что его на работе не было, только сегодня и появился. Обидно, что не звонит он ей. Может, обиделся за что-нибудь. Но и она больше звонить не будет. Мало ли что сама себе напридумывала. Мужики все одинаковые, а она это узнала, к сожалению, не понаслышке, за последние пять лет после развода со своим мужем — пьяницей. Все одинаковые: и женатые, и холостые обращают внимание только на её талию и грудь. А вот Лёша, казалось, не такой. Он тоже любуется ею украдкой, она это замечает, но он не торопит, не затягивает в кровать сходу. Хотя… Было же у них уже один раз — целая ночь. Какая ж это ночь! Лена вспомнила, и глаза её опять повлажнели. Как ей было хорошо с ним. Она уже стала забывать, что она женщина, что и ей может быть хорошо. А с ним всё так просто, так естественно, как будто они всю жизнь вместе, как будто она рассказала ему сама все свои тайны. Ан нет. Он сам всё понял, сам всё узнал, сам всё истребовал.

Рука сама тянется к телефону. Трубку сняли, она услышала его родной для неё голос, немного с хрипотцой, немного раздражённый, немного уставший:

— Да, слушаю Вас!

Она растерялась. Что сказать? А вдруг он уже и забыл о ней?

— Алексей Алексеевич? Здравствуйте!

— Здравствуйте, извините, а кто это?

Сердце совсем упало. Зачем звонила? Что сказать? Она замешкалась, прикусив губу:

— Алексей Алексеевич! Я, наверное, не вовремя?

— Ох, Лена, Елена Анатольевна! Я тебя и не узнал, извини. Я так ждал твоего звонка. Или, чтоб ключик у меня из-под коврика кто-нибудь забрал!

— Не обманывайте, Алексеевич, бедную женщину. Я Вам звоню, звоню, а Вас нет и нет.

— Лена, я тут двое суток мотался. Давай сегодня я тебя заберу с работы? А там по ходу решим, останемся у меня или как?

— А «или как» — это что?

— А это значит, что в любом случае я тебя подвезу домой. Договорились?

— Хорошо. Я в полдевятого обычно выхожу.

— Ну и прекрасно. Я буду на машине. Не прощаюсь и…целую тебя, — перейдя на шёпот почему-то, ляпнул он, — целую крепко…

— И я тоже, Лёша! Пока…

Лена положила трубку. Он сегодня приедет. А если бы она не позвонила, сама напросилась? Да ладно! Что в этом такого — и сама с себя засмеялась: как девчонка перед свиданием. Мы взрослые люди, и то, что он изменяет своей жене со мной — это не моя вина. В большей мере — это её проблемы. Живёт она там, в «столицах», бросила его одного здесь. Одними пельменями и пивом мужик питается, а ещё женат.

В дверь постучали.

— Войдите!

В кабинет вошёл мальчишка с большим букетом роз:

— Вы тётя Лена?

— Допустим!

— Вы здесь главная?

— Да!

— Вот Вам цветы от Серёги и записка. Возьмите!

— От какого Серёги?

— Он сказал, что Вы знаете, он сегодня с вами познакомился. Всё, я пошёл.

— Постой, постой. А где он тебя нашёл, ты кто?

— Я просто, сам себе. А он подвёз меня к магазину, дал цветы и записку, сказал, чтобы я Вам отдал. Дал мне за это денежку и уехал.

— А его точно Серёгой зовут?

— Да! Он здоровый такой, с татуировками. Он сказал, что вы его узнаете по записке.

— С татуировками, говоришь? — Лена вспомнила сегодняшнего «Рэмбо». — Ладно, мальчик, спасибо, денежку я тебе не дам. А вот мороженое попроси любое, тебе дадут. Скажи, что я разрешила.

Мальчик ушёл. Лена развернула записку: «Леночка. Я от Вас без ума. Хочу, чтоб Вы стали моей. Сергей». Круто он, ничего себе! Что за самоуверенный тип. В дверь заглянула продавщица Аллочка:

— Леночка Анатольевна. Там мальчишка от вашего имени мороженое требует!

— Запиши, Аллочка, я позже оплачу, вечером.

Хо-ро-шо! — протяжно удивилась Аллочка и бесшумно закрыла дверь.

Лена взглянула на букет, на записку. Записку порвала, а букет поставила в вазу.

Рабочий день закончился. Кассу сдали, магазин поставили на сигнализацию. Скрипнув тормозами, на противоположной стороне дорог, остановился УАЗ. Сердце учащённо забилось: приехал! Не виделись-то всего три дня, кажется, что целую вечность. Как захотелось выбежать ему навстречу, броситься, обнять, поцеловать, услышать его бархатный голос, почувствовать его запах, увидеть его и утонуть в его объятиях. Она еле-еле сдерживает себя от этих девичьих желаний. Улыбаясь, подошла к бровке дороги; Алексей, открыв дверцу, улыбается из машины.

Внезапно, стоящая поодаль иномарка, на которую Лена и Лёша не обратили до этого внимания, резко сорвавшись с места, подкатила прямо к Лене. Дверца распахнулась, за рулём оказался Сергей с татуированными кистями рук:

— Привет, Лена! Я за Вами, как и обещал. Карета подана, присаживайтесь.

Лена опешила:

— А я не заказывала карету. За цветы, спасибо, очень красивые розы. Я надеюсь, что я Вам ничего не должна?

Алексей вышел из машины и направился к ним.

— Как не должны? Я бандитов-жуликов сегодня разогнал? Вот и разрешите за это проводить Вас домой. И всё.

— Всего-то? Спасибо, не надо. За мной уже приехали, — она указала на УАЗ, стоящий напротив и идущего к ним Алексея в своей обычной повседневной форме.

— Во, блин. Где-то я видел этого прокурора? А-а! Алексеевич! Доброго Вам здоровья, охрана природы! Вы уже поправились? Говорят, что по дороге домой как-то ушиблись. Головка не болит?

Алексей уже подошёл вплотную и хорошо слышал слова хозяина иномарки.

— Здоров, Алексашкинская шестёрка. Ты за мою голову не переживай, свою побереги, а то будет синяя, как, вон, твои клешни!

— Ах ты, скотина, — Серёга выскочил из машины, схватил Алексея за отворот кителя, — щас я тебя, гнида, по кускам разорву, как падаль!

Алексей резко ударил коленом в пах на голову выше себя бандита. Тот заорал, схватился за ушибленное место и, согнувшись, полез в машину.

Алексей схватил его за одежду и потащил из машины. Заметив, что у того в руке монтировка, ударил в челюсть, а затем и в лоб. Выронив монтировку на асфальт, Серёга осел спиной к машине. Глаза, казалось, смотрели в разные стороны, а потом и вовсе закрылись. Лена бросилась оттаскивать Алексея, который поднял монтировку и намеревался ещё раз перетянуть сидящего на асфальте.

— Лёшенька, не надо, ты убьёшь его. Пошли скорее, поехали.

Алексей бросил подальше монтировку, вытащил из замка зажигания ключи, положил себе в карман.

— Лёша, зачем ты ключи берёшь?

— Надо, Лен, — он сплюнул, — будет повод завтра договорить. Поехали. — Они сели в машину. Алексей включил передачу. — Может, покатаемся, ты, помнится, просила «на природу».

— Только давай заедем ко мне. Мне надо дома кое-что. Заедем?

— Конечно! Поехали!

Дома Лена переоделась в джинсы и свитер. Выглядела она совсем юной, женщину в ней выдавала округлость форм, плавность движений, глубокий пронизывающий взгляд. Смело уселась на переднее сиденье, скомандовала:

— Поехали!

Они проехали город, за городом Алексей свернул на дорогу вдоль речки; по лугу они проехали до изгиба реки, и вскоре город вообще исчез из поля зрения. На том берегу лес вплотную прижимался к реке красивой дубовой рощей, а на этом же, пологом, берегу росли ивы, крушины, в зарослях кустов смородины и ежевики. Остановившись недалеко от берега, Алексей помог выйти из машины Лене, они обнялись. Он долгим поцелуем задержал её губы. Лена, затаив дыхание, прижалась к нему, словно желая раствориться в этом мужчине, пахнущим и дорогим одеколоном, и бензином, и сигаретами и ещё чем-то таким знакомым, родным, тёплым, близким. Они погуляли по берегу, Алексей разложил небольшой костерок. Солнце скрылось за верхушками деревьев, а на излучине запел поздний соловей, как по заказу. Так славно, так переливчато, так незнакомо, что Лене показалось, что она смотрит и слушает всё это в кино. Пламя костерка медленно поглощало сушняк, собранный Алексеем, а они сидели у костра обнявшись и долго-долго о чём-то говорили, иногда переходя на шёпот, иногда — на смех. И комары куда-то исчезли, и наползающий вечерний туман не принёс холода. Они любовались природой, наслаждались теплом костра, пением соловья и общением друг с другом. Не заметили, как наступили сумерки, почти ночь.

— Ой, Леша! Надо ехать. Я обещала быть дома до ночи!

— Ну что ж, поехали!

— А ты не хочешь меня пригласить к себе?

— Хочу!

— А почему не приглашаешь?

— Лена! Мы едем ко мне. До утра, а под утро я отвезу тебя домой, ты придёшь тихонько, на цыпочках и ляжешь. И все подумают, что ты была всю ночь дома. Идёт?

— Ещё как идёт, конспиратор ты мой! — она обняла его, прижалась щекой к его лицу, — и всё равно не хочется уезжать. Так красиво здесь, так уютно с тобой. Спасибо, Лёша, что вытащил меня из города, — и уже совсем тихо на ухо, — и за то, что ты у меня есть. Где же ты был раньше?

— Не важно. Главное, что мы и здесь и сейчас вместе.

— А потом?

— И потом вместе. Несмотря ни на что!

— Ой, Лёша, Лёша. Я так боюсь, что влюбилась в тебя.

— Разве ж этого нужно бояться?

— Да, ещё как нужно, — она отстранилась и строго взглянула на него. — Ты женат, и это главное.

— Лена! Давай об этом никогда не будем говорить, а? Пока мне нечего тебе отвечать. А дальше что будет, я и сам не знаю, не то, чтобы сейчас загадывать. Ладно?

— Ладно! Извини. Поехали.

Она ловко запрыгнула на переднее сиденье. Алексей разбросал ночной костерок, притоптал яркие угольки. Уезжать и вправду не хотелось. Но, нужно всё-таки ехать: холодно и темно. Ночь. А их ждёт такое романтическое продолжение этой ночи! Он вскочил в машину, вскоре УАЗик с выключенными фарами выполз из тумана на дорогу и уже со светом направился по шоссе к дому Алексея. Лена бережно держала в руках три веточки колокольчиков, издававших в машине свой чудесный, ни с чем не сравнимый аромат. А в ушах у неё звенит нескончаемая трель соловья. Счастливая, она украдкой поглядывает на Алексея, сосредоточившегося на управлении автомобилем и казавшимся от этого таким чужим и недоступным, холодным и нереальным, что она даже потрогала его. Он тут же улыбнулся — и всё стало на свои места. Она даже не заметила, как они подъехали к дому Алексея и, лишь когда он собрался выходить, чтоб отворить ворота, она увидела, что они уже приехали. Сердце вновь заколотилось, она уткнулась лицом в цветы.

— Лена! Ты заходи, пока я с машиной тут разберусь на ночь. Ключ у тебя есть.

— Откуда?

— А ты подумай!

— Под ковриком? Ты его не убрал? — она быстро поднялась по ступенькам, приподняла коврик. Ключ лежал на «своём месте». Она открыла дом и несмело вошла. Пахло чужим, но до боли близким; не включая свет, она села на кухне, наблюдая, как он что-то делает под открытым капотом машины.

Встала, несмело открыла холодильник. Кусочек сыра и полный лоток яиц, начатая бутылка водки и замороженное «в камень» мясо в морозильном отсеке. «Холостяцкая хижина» — почему-то мелькнула весёлая мысль. Пока пришёл Алексей, она вскипятила воду в чайнике и поджарила на остатках маргарина несколько яиц. Поискала хлеб — в хлебнице пусто.

— Лёша. У тебя даже хлеба нет. Как ты так живешь?

— Да, ты знаешь, сам иногда удивляюсь. Но у меня есть сухари. — Он достал из кухонного шкафчика полбуханки чёрствого черного хлеба, — вот. Сейчас я из него буду хлеб делать. Для тебя лично.

— А тебе?

— Ну и для себя.

Он разломал пополам хлеб, положил на чайник одну половинку, сняв с чайника крышку. Первый сухарь на пару превратился в подобие хлеба, и они со смехом кое-как съели яичницу, выпили свежезаваренного чая. Поднялись наверх после того, как Лена помыла посуду не без помощи Алексея. Вскоре свет на втором этаже дома Алексея погас, и на улице наступила полная темнота. А где-то в конце улицы щёлкал и заливался трелями неутомимый соловей.

* * *

Серега, с набухающим большим синяком на лбу, кое-как завел проводами машину. Бешенство, обида, злость, ненависть застилали глаза. Как доехал до Костика — не помнит, помнит лишь, что проехал на красный свет, чуть не столкнувшись с какой-то легковой машиной.

Костя, увидев Сергея с заплывшими глазами, заржал:

— Не все тебе, бык, бодаться. Где-то ж нарвался, хвались!

— Костя, гадом буду, охотовед за бабу отстегнул мне по бровям. Я ж его не прощу, я ж его зубами буду грызть, Костя! Я его бесплатно привалю, падлу эту. Оох, Костя, что я с ним сделаю. Подонок, сволочь, так засветил мне из-за спины!

— Из-за чьей спины, Серега? Из-за бабы какой-то?

— Из-за моей, Костяныч, из-за собственной спины, пока я в машину за монтировкой полез, а он, вражина позорная, меня за шмотку потянул и только помню, что искры полетели и ноги подкосились. Очухался — никого, и ключи, уволок, падла! Ох, я ж его достану. Хотел хату поставить, но вовремя спохватился. Нельзя по злобе в хату идти. Позже зайду, а пока, Костя, дай мне добро его завалить. Замочу и пойду на срок, мать его так!

— Ты, Серега, придурок по жизни, а Лешка тебе последние мозги вышиб, если они и были. «Завалю», «на зону пойду». Во-первых, за него ты в зону при твоих судимостях не попадешь, только к Богу на суд. Вышка тебе за него, сто пудов, светит. А во-вторых, ты знаешь или нет, что за него тебя люди из-под земли достанут, а не найдут, так тебя менты им сдадут, и тогда тебе не брови, а булки твои рассекут. Кубатуришь? «Мокрушник» нашелся. Не твое это, Сергей, так что не спеши на парашу, а лучше расскажи все по порядку. Пошли: сотку-другую накатим, чтоб тебе лучше думалось-вспоминалось, вояка хренов…

Они пошли в предбанник, Костя достал из старого, без замка, сейфа бутылку водки, развернул из газеты закуску и разложил на столе, куда поставил два одноразовых стаканчика. Разлил водку:

— Ну, будь здоров, воин безрогий.

— Да ну тебя, что обзываешься?

— Не огорчайся ты. Это я так, шучу. Выпил? На, выпей еще. Полегчает. Теперь говори.

— Короче, решил я снять телку одну. Магазинщицу. Сегодня познакомились. Там в магазине какой-то кипеш назрел. Я заточку отнял, полупокера этого немного подмолодил, а тут выходит «эта». Глазища — во, талия — одной пятерней возьму, грудь — пятая, ножки точеные. Я с ней ля-ля, тополя, цветов нарвал на площади у Ленина и ей передал прямо в магазин с малявой, мол, приеду вечером, покатаемся. Ну, приехал, а там этот фраер. Я не обратил внимания на УАЗик, вижу — выходит моя лебедушка, я к ней и подрулил прямо под ноги. А тут этот козел нарисовался, что-то пыхтеть начал. Я его и успел только за шкуру взять, а он мне коленом по яйцам, я в машину за ломиком под сиденье, а он меня…

Сам видишь, налей еще…

Костя налил еще, задумался, а потом спросил обыденным голосом:

— Говоришь, Лена к тебе вышла на дорогу?

— А то к кому? Я ж цветочки, записку пацаном заслал. А то к кому ж еще? Да и магазин они при мне на сигнал поставили. Я сам видел, как лампочка засветилась, «луна», значит.

— Она, Сережа, как раз к твоему охотоведу шла. УАЗ, говоришь, стоял на дороге?

— Да, его машина. На боку «Охрана природы».

— Эх ты, лопух. Цветочки, букетики. Не твоей рожи эта телка. Я знаю ее с детства. Не дает она никому, как мужика своего выгнала — одна так и живет. Такой целкой она и раньше была, а ты хотел на ленинский букет ее купить! Лох ты, Сергей. А вот, что к охотоведу она шла — это проверить надо. Если это так, то будет она, Сергей, под тобой. Увидишь. Дай-ка время. Сейчас пей, сколько влезет, переночуешь у меня здесь на топчане. Я еще подойду, а теперь мне нужно срочно проехать…

Алексашкин быстро переоделся, выгнал свой потрепанный «Жигуленок», вместо проданной на аукционе Ауди, быстро растворился в потоке машин. Заехав к Лене домой, узнал у матери, что дочь сегодня задержится на работе. Заехав к магазину, убедился, что магазин закрыт. В сумерках подкатил к дому охотоведа. Света в окнах нет, машины тоже нет. Значит, и хозяина тоже нет…

Алексей, открывая ворота, не обратил внимания на припаркованный у соседнего дома старый «Жигуленок». Алексашкин же, сидевший в этой машине, успел сделать несколько снимков инфракрасным объективом выходящую из машины Лену, потом входящих в дом по очереди — сначала Лену, затем и хозяина. Таймер указал на кадрах разницу в пятнадцать минут. Он завел машину и исчез в конце улицы, довольный своей смекалкой и фартом. «Теперь я с тебя не слезу, пока своего не добьюсь, а Ленка сослужит службу, царица македонская, видишь ли, свои ей уже не по вкусу, подавай приезжих. А корчит из себя недотрогу», — зло ухмыляется он, стараясь не вспоминать, сколько раз он безуспешно заманивал ее в свой ресторанчик — не пошла. А кого нашла! Вот дура! Она на каблуках повыше его будет. Вот тебе и бабы! Что у них на уме? Что у них за душа? Кого выбирают — не поймешь!» Так он доехал до дома, загнав машину, заглянул в баню: Серега храпит на диване, две пустых бутылки валяются под столом. Лицо опухло и приняло желто-зелено-фиолетовый оттенок. «Хорошо врезал такому быку. Молодец, я давно это знал, а Сергей нарвался. Вот теперь-то Серегу надо попридержать на цепи до поры, а потом менять намордник и спускать с поводка. Вот концерт будет! Локти, гадина, кусать будешь», — неизвестно кому угрожая, пробубнел Константин, заходя в свой дом сквозь сжатые зубы.

С женой после суда спали на разных кроватях. Так захотела она, когда, боясь ареста имущества, перевезли к родственникам всю мебель, кроме двух этих кроватей, которые судебные исполнители «за бедность ответчика» не стали описывать. Потоптавшись у спальни, где спала жена, вернулся к своей кровати, разделся, но уснуть долго не смог. Мерещился охотовед, Ленка — Елена Анатольевна, Серега с разбитым лицом. Ближе к утру удалось уснуть. Кажется, только уснул, как услышал ворчливый голос:

— Накатался. Уже третью ночь внаглую по бабам ездишь. Костя, я не шучу. Я на развод подаю. Мне надоело все, я хочу спокойной жизни. А ты…

— Заткнись, змея! Развод? Прямо сейчас убирайся к своей маме. Когда ела, пила с моей руки — не было ночей? А сейчас ночи ей мешают. А где бабки? Где? Не знаешь? А где на развод подают, знаешь? Ну и катись, только не рви мне последние нервы. Без тебя хватает!

— Костик, золото. Не кричи. Ну, мне же тоже неприятно. Захожу в баню утром, а там этот зэк развалился, как у себя дома. Любая хозяйка, Костя, против будет. Что — не так? Молчишь? Не води ты этих бичей к нам. Из-за них все проблемы у тебя!

— Не твоего ума дело. Скажи спасибо, что шлюх не вожу. Договоришься, доспишься на отдельной кровати! Сам уйду и на развод подам. Вот увидишь. А пока ты мне еще жена, приготовь перекусить. Раз уж разбудила. Я, между прочим, сутки почти не жрал. Это как? Нормально? А, жена? Что молчишь? — Они еще долго ругались меж собой, тем не менее, жена накрыла на стол и, хлопнув дверями, ушла, накинув на ходу плащ: на улице заморосил дождь.

Константин встал, сходил в баню, растолкал Серегу:

— Вставай. Пошли, перекусим да кое-что обсудим. Пора действовать, работать, а также отрабатывать, Серега! Машину тебе дал, деньги даю, кормлю, пою. А ты? Что с тебя толку. Сейчас поедешь в деревню, заберешь две туши, завезешь в Райзаг к соседям. Я позвоню. Оттуда привезешь по весу колбасу, скинешь в Солтовке, в магазине, и сразу ко мне. Чтоб к двум часам был у меня. Ясно? Хорошо. И вот еще что: к Ленке, магазинщице, пока ни ногой, ни раком. Ты понял? Смотри, узнаю — подвешу за твои больные яйца. И упаси тебя бог сунуться на охотоведа. Обходи его пока стороной. Это заруби себе на носу. Пока я тут кое-что нарисую. Деньги нужны. Сдашь колбасу — деньги до копейки мне привезешь. Если успеем, то сегодня мотанемся на еще одно дело. Будет видно. Пока ешь, что есть и езжай. Уже семь утра, а ты еще дрыхнешь. Мне бы такую работу, а, Серега! Молчишь, морда побитая? Ладно, ладно, не скрипи деснами. Обломаешь свои последние зубы, что Лешка пожалел, по тыкве замолотил, молодчага. Знал, что мозгов нет, сотрясения не будет. И не зыркай так на меня, а то добавлю. Или не веришь? То-то же.

Серега укатил за мясом. Костя допил чай, переоделся, побрился. Подойдя к Жигулям, поморщился как от зубной боли, сел в машину и скоро был уже в магазине, где работает Лена. С Леной Костя учился в одной школе, и они были хорошо знакомы, хотя Костя и затаил обиду за ее строптивость и отказ на его ухаживания.

— Привет, Елена Анатольевна, — Костя с улыбкой поздоровался, оглядывая заведующую, — ах хороша! Ну почему я не твой муж? До сих пор, Лена, сожалею, что не сделал тебе предложения.

— Здравствуй, Костя. А что тебе с твоей Люсей плохо? Вон, выглядишь ухоженным, упитанным. Чего-то не хватает?

— Тебя! Ты же знаешь.

— Что-то не замечала. Это когда ты меня в свой кабак все хотел затащить?

— Глупая ты, хоть и Елена, и прекрасная! Я ж, любя!

— Ладно, Костик, некогда мне, работы много. Может, что-нибудь хотел?

— Кроме тебя, Леночка Анатольевна — ни-че-го!

— Ну и ловелас ты, Костя. Надо Людке твоей тебя к кровати привязать, иначе толку с тебя, как не было, так и не будет, — она весело рассмеялась, крутнулась на каблуках и легкой упругой походкой зашла за прилавок…

— Говори, чего приехал? По глазам вижу: что-то хочешь.

— Я ж говорю. Нужно переговорить. Можно уединиться?

— Нет, нельзя. Говори, если что серьезное, а то мне вправду некогда.

— Хорошая ты, красивая и ладная женщина, хотел поговорить с тобой, чтоб уберечь тебя.

— Ой-ой, что такое Костя? — Лена насторожилась. — Говори, раз уж начал.

— Зря ты, Ленка, с охотоведом Фоминым связалась — непутевый он. Поиграется и бросит. У него в каждой деревне своя продавщица, ты что, слепая или глухая?

— Ты это о чем, Костя?

— Не о чем, а о ком. Об Алексее, с которым ты голову теряешь.

— А тебе какое дело? Ты что сплетни уже стал собирать у себя на рынке?

— Это не на рынке. Об этом весь город уже судачит. Говорят, вчера ночью к себе тебя привозил, и ты…

— Это не твое дело, Костя! Я не собираюсь ни перед кем отчитываться о том, с кем и где я бываю. Я человек свободный.

— А он?

— Я не знаю, Костя, с какой целью ты здесь прогибаешься. То, что он тебя за браконьерство прищемил, я слышала. На базаре… И не лезу не в свои дела. И тебе, Костя, не советую лезть в наши!

— Ого, уже в ваши? Нормально. Уводишь мужика из семьи? Он и так алименты по всему свету платит. Ты что, не знаешь? Так спроси у своей подруги. Она ж в бухгалтерии лесхоза работает, если мне не веришь.

— Ты за этим приехал?

— Нет, я случайно зашел за сигаретами, вижу — ты. Думаю, предупрежу, ведь выросли вместе, когда-то дружили. Смотри сама, я не хочу тебе зла. А ты не веришь. Ладно, Лена, извини, что лезу, действительно не в свое дело. Поеду я.

— Постой, Костя! У него ж семья, жена, дети. Какие алименты?

— Дура, ты, Ленка! Я ж тебе говорю, это не я ловелас, а твой хахаль этот, Лена. Сколько у него по свету семей, один черт знает, а ты на меня обижаешься.

— Ладно, Костя, мне и вправду надо работать. Иди.

Лена растерянно побрела в свой кабинет, села за стол. Посмотрела в окно. На улице моросит мелкий противный дождь. Так же холодно и сыро стало на душе. Вот оно что! Вот почему он не хотел говорить о своей семье, вот почему уехала жена. Это у него уже не первая семья! Ничего себе. Почему ж он не сказал ничего? Как же так. Она думала, что он одинокий, брошенный мужик своенравной Татьяны. А он? И сразу уходит в защиту, когда она просит рассказать о своей жизни. Оказывается, он ее просто обманывает. А как хорошо с ним было, так легко, так просто, так естественно. Она отдалась ему вся, до последнего нерва, до последнего вздоха. И ей казалось, что ему она нравится, что и ему хорошо с ней. А он в душе, за пазухой носит камень. Что же делать? Сказать ему все? Скрыть? Ах, как жаль. И себя, и отношений. Неужели все кончено?

Она набрала телефон подруги, поговорив с ней ни о чем, так и не решилась спросить о том, ради чего звонила. С чего бы ей вдруг интересоваться его личной жизнью. Но раз так, то ничего делать не надо. Надо просто прекратить отношения и все. Кофе уже не помогает, очень хочется и спать, и домой. Еле дождалась окончания рабочего дня, как всегда, поставив на сигнализацию магазин, последней вышла на улицу. Так хотелось увидеть его машину, его самого. Но… увы. Ни его машины, ни его самого нет. И не позвонил ни разу. Лена вздохнула, достала из сумочки зонтик и направилась к остановке.

В десять утра принесли телеграмму от Сидоровича: «Срочно приедь». Два слова, значит, что-то случилось. Алексей тут же вызвал водителя, Болохина. Показав телеграмму, дал полчаса на сборы: заправить оба бака, документы, оружие… К обеду они были уже у дома лесника. Сидорович, обиженно сопя, попросил Алексея отойти с ним в сторону. Они с полчаса о чем-то шептались, переходя иногда на громкие вопли. По выражению лица охотоведа, Болохин понял, что дела плохи. Что-то случилось. Вскоре лесник пошел в хату переодеваться, Алексей подошел к машине.

— Петрович! Тут целая война началась. Сидорович нашел место добычи дикого кабана, скорее всего свиноматки. Остались следы маленьких поросят. Поехал в соседнюю деревню. Повздорил там с пасечником, у которого в это время пьянствовал Алексашкин. Сам Костя тоже деду угрожал. Вечером на джипе приезжали отморозки сюда, к деду. Облили хату бензином, деда обидели, кота его убили.

— Ни фига себя, заявочки, — Петрович озабоченно почесал затылок, — номера, конечно, Сидорович не запомнил.

— Номера тряпкой были замотаны. А Костик на своем УАЗе был. Его машину Сидорович видел во дворе, в сарае. Что можно сделать?

— Пасечника раскрутить попробовать?

— Ладно, — Алексей взъерошил волосы, — пока поехали к пасечнику. Ведем себя резко, нагло. Задачи: узнать, есть ли в доме оружие, сети, капканы, мясо или что-то, связанное с этим. Если найдем, повезло. Дальше, как обычно. Ты, Петрович, пишешь свои бумаги, а я буду «защищать» его от тебя. Если не схавает наживу, не поведется, тогда я с ним отдельно поговорю, без свидетелей. Я дам знак — уйдете в машину. И последнее, если ничего не выйдет — вариант «О». Антонович, ты знаешь, что делать. Поехали. Ты, Сидорович, оставайся дома, никуда не лезь. За неделю я твоих обидчиков найду — увидишь и почувствуешь. Так и скажи Александровне.

— Ой, Леша, она ничего не знает.

— Ну и хорошо. Не расстраивай ее, да и сам крепись. Если сегодня не заедем или завтра, не переживай. Значит, работаем, а не горелку у тебя пьянствуем. Ну, а если что, как себя вести, я тебе рассказал. Все, мужики, по коням…

УАЗ скрылся в пелене пыли, поднимаемой колесами.

Подъехав к дому пасечника, остановились у открытых ворот. Во дворе стоит знакомая Алексею БМВ и тот же, вчерашний, мордоворот в солнцезащитных очках что-то складывает в багажник.

— Милиция, — Болохин показал удостоверение опешившим хозяину дома и хозяину машины. — Вы подозреваетесь в незаконной добыче дикого кабана, мы идем по следу, имеем право на досмотр без санкции прокурора. Что грузите в машину?

Он подошел к багажнику, Сергей захлопнул багажник у него перед носом:

— Начальник, Петрович, я два раза сидел. Законы знаю. Не имеешь право шмонать. Буду жаловаться!..

— Я знаю, что будешь жаловаться. Даже знаю кому: Алексашкину. А пока, открой багажник, потому, что я тебе приказываю, предлагаю и прошу при очевидцах, которые на суде будут свидетелями…

Тут подошел Алексей, достал из портмоне ключи:

— На, Петрович! У меня случайно похожие ключи есть. Может, подойдут!

Серега аж подпрыгнул на месте:

— И ты здесь? Мать моя женщина! Что это твориться? Ты за мной следишь, ментяра?

— Так, — вмешался в разговор Болохин, — уже один протокол и пятнадцать суток есть за оскорбление должностного лица при исполнении. Еще будешь кипишить, получишь не только пятнадцать суток, а статью за оказание сопротивления. Алексеевич, глянь, что в сарае, ворота вон открыты. Ого, Антонович, зови соседей, здесь в багажнике мясо, — он развернул целлофан и показал замороженные туши двух кабанов. — Туши без шкур, на одной вижу следы от пулевого ранения…

— Петрович! Тут камера холодильная! Открывать?

— Подожди, Алексеевич. Сейчас Антонович соседей приведет. Будем оформлять акт осмотра и протокол. Хозяин, подойдите!

Пасечник подошел к милиционеру.

— Слухаю, Петрович.

— Откуда мясо?

— Не знаю. Это не мое.

— Чья машина у тебя во дврое?

— Это Серегина.

— Мясо он грузил из твоего морозильника. Мы это видели. Там еще много дичи?

— Я не знаю, я туда ничего не клал, и ничего оттуда не брал.

— А кто положил, раз берет Сергей?

— Ну, раз Серега берет, значит, он, может, и положил?

— Заткнись, идиот, — Серега зарычал на пасечника, — я не знаю никакого холодильника. А в багажнике у меня не дичь, а домашнее мясо. Я езжу по деревням, скупаю. Вот у него купил, — он показал на пасечника, — а он на днях и забил этих кабанчиков у себя в сарае. Что, это запрещено? И вообще, я поехал.

— Вы никуда не поедете, потому что задержаны за грубость, неповиновение и угрозы лицам, находящимся при исполнении служебных обязанностей. Сейчас мы поедем и проведем наркологическую и психиатрическую экспертизу, выясним вашу личность и заодно оформим Вас в суд на предмет пятнадцати суток и штрафа. Это пока. Потом выясним, откуда у пасечника в сарае дичь, и его привезем к тебе в наручниках, чтобы тебе не скучно сидеть было. А вот и понятые!

Он пригласил понятых к машине с открытым багажником, выложил на траву во двое две замороженные туши. Показал на обеих тушах следы от пулевых ранений. Прошли в сарай, открыли морозильный контейнер. В нем висело и лежало на полу еще три туши кабанов и одна туша косули.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Шашень (белорусск.) — личинка короеда.