Я печален печалью разлуки

Николай Гумилев

Его жизнь могла бы лечь в основу нескольких приключенческих романов. Его любовь – рыцарское поклонение прекрасной даме. Его бескомпромиссность и стремление идти до конца казались нелепым и опасным чудачеством, но в конце концов вызывали уважение даже у врагов. Его смерть символизировала гибель целого поколения, оказавшегося слишком прямым, чтобы приспособиться. В своих стихах Гумилёв был таким же, как и в жизни, – неистовым романтиком, безудержно стремящимся в неизведанные дали в поисках истинной любви.

© Нина Щербак, сост., вступит, ст., 2013

© ООО «Издательство ACT», 2013

«Как странно — ровно десять лет прошло…»

«Гумилёв говорит торжественно, плавно и безапелляционно. Я с недоверием и недоумением слушаю и смотрю на него. Так вот он какой. Блок — его портрет висит у меня в комнате — такой, каким и должен быть поэт. И Лермонтов, и Ахматова… Я по наивности думала, что поэта всегда можно узнать. Я растерянно смотрю на Гумилёва…» — пишет поэтесса Ирина Одоевцева, ученица Гумилёва, вспоминая о том, как впервые познакомилась с поэтом… В 1911 году Гумилёв организовал литературную группу «Цех поэтов», позже стал основателем нового направления в поэзии — акмеизма, а тогда, в 1918 году, он впервые читал лекцию по поэзии. «Гумилёв, действительно, явился», — пишет Одоевцева, — именно «явился», а не пришел. Это было странное явление. В нем было что-то театральное, даже что-то оккультное. Или, вернее, это было явление существа с другой планеты. Высокий, узкоплечий, в оленьей дохе, с белым рисунком по подолу, колыхавшейся вокруг его длинных худых ног. Ушастая оленья шапка и пестрый африканский портфель придавали ему еще более необыкновенный вид. Много месяцев спустя Гумилёв со смехом признавался Одоевцевой, каким страданием была для него эта первая в его жизни лекция.

— Что это было! Ах, Господи, что это было! Луначарский предложил мне читать курс поэзии и вести практические занятия в «Живом Слове». Я сейчас же с радостью согласился. Еще бы! Исполнилась моя давнишняя мечта — формировать не только настоящих читателей, но, может быть, даже и настоящих поэтов. Я вернулся в самом счастливом настроении. Ночью, проснувшись, я вдруг увидел себя на эстраде — все эти глядящие на меня глаза, все эти слушающие меня уши — и похолодел от страха. Трудно поверить, а правда. Так до утра и не заснул…

Главная любовь в жизни Николая Гумилёва, таинственная и мучительная, связана с великой поэтессой, его будущей женой — Анной Ахматовой. Николай Гумилёв и Анна Горенко познакомились в Рождественский сочельник. Тогда 14-летняя Аня Горенко была стройной девушкой с огромными серыми глазами, резко выделявшимися на фоне бледного лица и прямых черных волос. В то время пылкий юноша подражал Оскару Уайльду. Носил цилиндр, завивал волосы и даже слегка подкрашивал губы. Иногда критики говорят, несколько цинично, что «Гумилёву не хватало одной детали». Все подобные герои непременно были поглощены роковой страстью, а на роль жестокой возлюбленной Анна Горенко подходила идеально. Ее необычная внешность притягивала поклонников, к тому же Анна не питала к Николаю ответных чувств, а была влюблена в репетитора из Петербурга — Владимира Голенищева-Кутузова. Однако после продолжительной разлуки, возможно, осознав, что отношение Гумилёва искренно и глубоко, Анна отправляет ему письмо. Вероятнее всего, беспокойство Ахматовой связано с попыткой Гумилёва покончить с собой.

Из «Летописи жизни и творчества Анны Ахматовой» Вадима Алексеевича Черных: «На Пасху Гумилёв, в отчаянии от ее (Анны Ахматовой) нежелания всерьез отнестись к его чувству, пытался покончить с собою. Потрясенная и напуганная этим, она рассорилась с ним, и они перестали встречаться». Много позже, уже в пожилом возрасте, в записных книжках Ахматова сделает запись: «На Пасху 1905 — первая угроза самоубийства. Первый разрыв».

В 1905 году Анна переезжает в Евпаторию. В написанных спустя очень много лет заметках Ахматовой «О Гумилёве» о переписке тех лет сказано так: «Нашу переписку (сотни писем и десятки телеграмм) мы сожгли, когда женились, уже понимая, что это не должно существовать». Итак, основная загадка в отношении между Ахматовой и Гумилёвым того времени лежит в том, что об их отношениях можно лишь строить догадки, ведь в число всей уничтоженной переписки и стихов попали почти все «евпаторийские» стихи и письма. Насколько богаче оказалось бы литературное наследие Евпатории, если бы они дошли до нас! По оценкам специалистов, стихов могло быть не менее сотни…

По одним сведениям, поэт в это время с Анной не общается, но поддерживает дружеские отношения с ее старшим братом Андреем. Гумилёв готовит книгу стихов «Путь конквистадора», которую издает на средства родителей в октябре 1905 года. Многие стихи были посвящены Ахматовой, а некоторые — навеяны мотивами моря, поэтому вполне вероятно, что Гумилёв мог приезжать летом в Евпаторию в тот год:

У русалки мерцающий взгляд,

Умирающий взгляд полуночи,

Он блестит то длинней, то короче,

Когда ветры морские кричат.

У русалки чарующий взгляд,

У русалки печальные очи.

Бесконечные переезды и встречи. Отъезд Гумилёва в Париж биографы датируют началом июля 1906 года. Известно его письмо поэту Брюсову, тогдашнему законодателю мод в поэзии. Николай писал из Царского Села 15 мая 1906 года, что «летом я собираюсь ехать за границу и пробыть там лет пять».

Мог ли он в таком случае перед отъездом не повидаться с Анной? Ведь по-прежнему многие его стихи посвящались ей. К тому же Гумилёв с детства воспитывал в себе упорство, смелость в преодолении трудностей. С таким же упорством он многие годы добивался взаимности Анны, приходил в отчаяние, несколько раз пытался свести счеты с жизнью, увлекался другими женщинами, но снова и снова возвращался к Анне с очередным предложением. И если его посещение Евпатории в 1905 году все же пока версия, гипотеза, то с учетом всех известных обстоятельств, по всем расчетам неизбежно следовало, что в 1906 году Гумилёв был в Евпатории и виделся с Анной.

По версии Павла Лукницкого: «В 1905 году Николай Степанович сделал Анне Ахматовой предложение и получил отказ. Вскоре после этого они расстались и не виделись в течение года — полутора лет, даже не переписывались. Осенью 1906-го Анна Ахматова почему-то решила написать письмо Николаю. Написала и отправила. Это письмо не заключало в себе решительно ничего особенного, а Николай ответил на это письмо предложением. С этого момента началась переписка». Однако в воспоминаниях Срезневской об этом времени читаем: «Аня никогда не писала о любви к Гумилёву, но упоминала о его настойчивой привязанности, о неоднократных предложениях брака и своих легкомысленных отказах и равнодушии к этим проектам».

Осенью 1906 года Анна уже в Киеве, живет у родственников, учится в гимназии, стихов не пишет. Гумилёв в Париже находит друзей и единомышленников, в конце 1906 года они. задумывают издавать журнал «Сириус». В письме Анны к Сергею Штейну от 2 февраля 1907 года читаем: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже 3 года, и я верю, что моя судьба быть его женой». Но дальнейшие строки будто списаны с плохой мелодрамы: «Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю. Помните у В. Брюсова:

Сораспятая на муку,

Враг мой давний и сестра,

Дай мне руку! Дай мне руку!

Меч взнесен. Спеши. Пора.

И вот я дала ему руку, а что было в моей душе, знает Бог и Вы, мой верный, дорогой Сережа. Не говорите никому о нашем браке. Мы еще не решили, ни где, ни когда он произойдет. Это — тайна, я даже Вале Срезневской ничего не написала».

Близкая подруга Анны Валентина Срезневская пишет: «Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих „сизых голубков“. Их отношения были скорее тайным единоборством. С ее стороны — для самоутверждения как свободной от оков женщины; с его стороны — желание не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собою, независимым и властным над этой вечно, увы, ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому». Их союз не укрепился и с рождением сына. Лев Николаевич Гумилёв, будущий ученый историк, появился на свет 1 октября 1912 года. Воспитывался он у родных Гумилёва.

Ахматова и Гумилёв развелись в августе 1918-го. Но в заметках «О Гумилёве» Анна Ахматова замечает: «Когда в 1916 г. я как-то выразила сожаление по поводу нашего в общем несостоявшегося брака, он сказал: „Нет — я не жалею. Ты научила меня верить в Бога и любить Россию“». При советской власти Гумилёв ничего не изменил в своих взглядах, открыто заявлял о себе как монархисте. И хотя в политику никогда не вмешивался, в 1921 году был обвинен в соучастии в монархическом заговоре — «Таганцевское дело», и расстрелян 25 августа того же года вместе с другими шестьюдесятью обвиненными. По мнению Ахматовой, он был невиновен, и оказался жертвой провокации. Скорее всего, так и было, а после ареста дело просто сфабриковали.

По расхожим понятиям, для своего сына Анна не была образцовой матерью, но, тем не менее, сумела передать ему главное, то, что он сын своего отца. В доказательство приведем рассказ самого Льва Гумилёва о том, из-за чего он был арестован в 1938 году, будучи студентом университета, и попал в лагерь: «Лектор стал потешаться над стихотворениями и личностью моего отца. „Поэт писал про Абиссинию, — восклицал он, — а сам не был дальше Алжира…“ Не выдержав, я крикнул профессору с места: „Нет, он был не в Алжире, а в Абиссинии!“ Пумпянский снисходительно парировал мою реплику: „Кому лучше знать — вам или мне?“ Я ответил: „Конечно, мне“. В аудитории около двухсот студентов засмеялись. В отличие от Пумпянского, многие из них знали, что я — сын Гумилёва. Все на меня оборачивались и понимали, что мне, действительно, лучше знать. Пумпянский сразу же после звонка побежал жаловаться на меня в деканат. Первый допрос во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной следователь Бархударян начал с того, что стал читать мне бумагу, в которой во всех подробностях сообщалось об инциденте, произошедшем на лекции Пумпянского…».

Многие стихотворения Николая Гумилёва — «мысленный разговор с Ахматовой». Внутренняя связь обоих поэтов оставалась всегда. А неудачных подражательниц поэтессы, которых называл «подахматовками», Гумилёв любил высмеивать, ведь они порой практически вторили Ахматовскому «я на правую руку надела перчатку с левой руки», такими перлами, как «я туфлю с левой ноги на правую ногу надела». Так и остались эти воспоминания на долгие годы, порой счастливые, порой трагичные, всегда — живые.

Как странно — ровно десять лет прошло,

И не могу не думать я о пальмах,

И о платанах, и о водопаде,

Во мгле белевшем, как единорог.

Нина Щербак