Между избранными и изгоями

Николай Геннадьевич Буров, 2021

Ослепительно яркий белый свет… Постепенно, как сквозь туман, начинают появляться очертания высотных домов, становятся все ярче и четче…. Оживленная улица мегаполиса, рыжеволосая девушка спешит в потоке людей…. Она еще не знает, что от ее выбора будет зависеть дальнейший путь развития всего человечества.… Но при этом должен сложиться весь пазл этой истории. За этой девушкой, словно паря над Землей, наблюдает прозрачное облако, в котором с трудом можно узнать человека. Он чем-то обеспокоен и мечется из стороны в сторону, беззвучно кричит… Каждый из нас задавался вопросом: есть ли жизнь после смерти? И что такое человеческая душа? Существуют ли Ангелы-хранители и могут ли они как-то повлиять на судьбу человека или только наблюдать и предостеречь? Людей вновь и вновь волнуют ответы на эти вопросы. О мире реальном и мистическом, о нашей современной жизни и жизни невидимой, которая присутствует совсем рядом. Обо всем этом новая книга Николая Бурова "Между избранными и изгоями".

Глава 5. Отрывок из прошлой жизни Виолетты

Больше века назад душа Виолетты Треуголкиной была неотъемлемой частью девушки Евдиньи. В те давние времена люди жили совсем по-другому, так как иначе воспринимали многое: жизненные события, отношения, окружающий мир, пищу… Человек был намного сильнее связан с природой. В той реальности не было электричества, автомобилей, телефонов… Люди передвигались пешком и на лошадях, верхом, на телегах или в каретах; освещали помещение, зажигая сальные или восковые свечи, часто заходили в гости друг к другу без предупреждения… Информация о тех событиях соответствовала той энергетике и шла в другом формате.

Восемнадцатилетняя Евдинья была единственной дочерью купца Образцова. По определенным причинам к девице на выданье свататься никто не спешил. А в деревне, где она родилась, уже девки намного моложе ее удачно замуж выходили.

— Во всем твой буйный нрав да острый язык виноват. Больно уж ты умная и строптивая. В жены-то берут кротких и ласковых. Никакому хозяину бешеная коза во дворе, а, тем паче, в доме — не нужна! — сокрушался отец Егор Агапович.

— Я тебе говорила! Сызмальства всем ее прихотям потакал: все гувернанток нанимал, обучал, слишком умную дочку растил. Что хотел, то и получил… — во время разговора подливала масла в огонь его жена и мать Евдиньи Клавдия Герасимовна.

— Батюшка, а я замуж не спешу. Зачем за дураков да слабовольных замуж выходить? Я же наследница твоя, единственная!

— Помолчи и мать с отцом послушай, как себя на людях вести надобно. И нам не перечь. Тем паче на людях. На ярмарке-то в прошлом месяце торговаться да спорить с купцами вместо меня вздумала.

— Егорушка, да что же ты энту ярмарку ей всю жизнь вспоминать будешь? Иди к себе в спальню, красавица моя, а то они поедом тебя съедят и снова ужина лишат. Голодная опять спать ляжешь, упрямица, — заступилась за внучку теща Домна Кселефонтьевна.

В последние два года такие разговоры и споры практически каждый день велись, если, конечно, Егор Агапович не в отъезде был.

"Евдинья, Евдинья!" — послышался женский голос с улицы и Евдинья, как птица, проворно выпорхнула за ворота.

На дороге у калитки, сняв с плеча коромысло и поставив ведра с водой на землю, ждала девушку бездетная молодая вдова Мария Николаевна.

— Евдинья, что мне сейчас бабы у колодца поведали, — возбужденно заговорила Мария и пересказала только что услышанную странную историю.

Якобы год назад прошел слух, что в округе появились сомнительные сваты. К богатым людям, у кого дочери на выданье, эти сваты приезжают откуда-то издалека. Говорят, что наслышаны про невесту, о ее красоте, уме, сноровке — всем разное говорят. Сватаются, назначают день свадьбы и хороший выкуп за невесту обещают. Жених, говорят, красавец: чернобровый, стройный, высокий. Богатые семьи настаивают, чтоб свадьбу у них сыграли, ну, чтоб невеста со всеми попрощалась, так как увезут они ее далеко-далече, и приезжать она будет изредка. Сваты не противятся, соглашаются и денег оставляют, чтоб родители невесты хорошо к свадьбе приготовились. Приезжают сваты в день свадьбы, пьют, гуляют, веселятся и в ночь невесту увозят. Сначала родственники невесты на оставленный адрес письма пишут — а от невесты ни слуху ни духу. Затем родители едут их разыскивать, но ни дочери, ни тех людей найти не могут.

— Вот что творится-то, милая, пропадают богатые невесты и найти их не могут. Я как это узнала — сразу к тебе!

— Ты, Мария, женщина с виду умная, а глупых деревенских баб слушаешь. Им бы все небылицы разносить да в страхе жить, и ты туда же, — резко оборвала разговор Евдинья, попрощалась и ушла. А на душе неспокойно стало, ночью долго заснуть не могла. Все крутился в голове рассказ Марии о странных сватах.

День за днем и месяц пролетел, Евдинья уже про рассказ о загадочных сватах и не вспоминала. Егор Агапович уехал на ярмарку, мать хозяйством во дворе руководит, Домна Кселефонтьевна с девкой Марфой по дому хозяйничает, а Евдинья книги умные читает, те, что батюшка из города привез. День за днем, вот наконец-то и вернулся с торгов Егор Агапович. И привез для Евдиньи ни одну-две книги, а пять.

— Какой-то отец чересчур веселый возвернулся, хоть и трезвый. Хохочет, всем подарки раздает… — подумала Евдинья.

За ужином выпил Егор Агапович и говорит:

— Дина, дочка, мужа я тебе сыскал — хорошего! Смотрин не будет! Сразу свататься приедут. Вдовец он и ребенок у него без матери растет. Чуть старше тебя возрастом будет. Да не бойся, лет на пять, не больше.

— Ой, батюшка, а вдруг он мне не понравится? Как же так — без смотрин-то?

— Евдинья! — вмешалась Клавдия Герасимовна, — на смотринах невесту смотрят, а не жениха!

— А невеста жениха смотрит!

— Евдинья, доченька, да понравится он тебе, мужик-то видный. Рода, как и ты, купеческого. Гляди, не учуди чего. Прикинься ласковой да покладистой, а замуж выйдешь — тогда и нрав покажешь. Потом он пусть с тобой сам разбирается, — засмеялся отец, встал, обнял Евдинью и по спине похлопал ладонью, вроде как для успокоения.

Через неделю сваты пожаловали:"Хлеб да соль… Ваш товар — наш купец…"

Не любила Евдинья все эти обряды да присказки, не нравились они ей почему-то. А девицы, с кем она общалась, наоборот, были готовы только про всякие сватовства да смотрины целыми днями судачить.

Во время сватовства вела себя Евдинья, как батюшка велел: кротко, тихо, слова не промолвила. Мать настаивала, чтобы она платье новое, красное надела, а Евдинья заупрямилась, синее надела, в котором на всех смотринах раньше была.

С покорной улыбкой, в грустном синем платье молча ела и ни на кого не глядела за столом Евдинья. Застолье разгулялось, сваты разговорчивые оказались: шутки, прибаутки да присказки и вино да водка рекой полились…

Выбрала Евдинья момент и незаметно три раза подмигнула бабушке. Мол, позови меня, чтобы я из-за стола вышла, поговорить надо.

— Горькую не пью: возраст не тот; покоя хочется, пойду, прилягу. Евдинья, проводи меня, — повелительным тоном сказала Домна Кселефонтьевна.

— Мать, что с тобой? Побудь еще с гостями-то. С родней будущей познакомься, — озадаченно заговорил Егор Агапович. Озадаченно от того, что заподозрил:"Теща-то моя с дочуркой никак неладное что-то задумали?"

— Егорушка, вы разговоры все говорите, а я-то старая уже, устала. Как представлю, что Дина скоро уедет — так плакать хочется. Вот и хочу, чтоб она со мной хоть лишнюю минутку побыла, — теща догадалась, что зять-то озадачился, и попыталась его успокоить.

Как вошла Евдинья в бабушкину спальню, сразу затараторила:

— Баба, я как жениха увидела — так сразу сердце в пятки ушло. Не хочу я за него замуж!

— Дуреха ты, Евдинья! Я такой же была. Как деда твоего увидела — сердце тоже в пятки ушло, так со всеми бывает. Жених-то видный: чернобровый, стройный, высокий…

— Да не очень-то он высокий. Ну, чуть выше меня… — начала спорить Евдинья и резко замолчала, потом прошептала:"Чернобровый, стройный, высокий… А не те ли это сваты?"

С полминуты подумала и взволновано заговорила:

— Баба, ты вот что… Вели Прохору, конюху, приготовить мне Гнедую… Пусть кобылу оседлает и отведет за колодец, к березе. А там меня ждет!

— А сколько ждать-то?

— Сколько надо, столько пусть и ждет. Пока не приду — пусть ждет. Хоть всю ночь. Да, потом Марфе скажи, чтобы приготовила мой костюм для верховой езды. Пусть на кровать мне положит и про сапоги не забудет: те старые, в которых я на коне езжу. Да все тихо сделайте, чтоб никто не знал. А ты не помнишь, откуда сваты приехали?

— Говаривали, из соседней губернии. Доченька, а какой такой костюм-то?

— Да рубаха батюшкина, толстая, и его штаны старые, Марфа все знает. Ой, бабушка, хорошо, если я ошиблась. Помолись за меня… Я побежала за стол, утром тебе все расскажу…

Вернулась Евдинья за стол. Гости шумели, веселились, а она улыбалась и молча думы думала:"Как да что проверить-то…"

Спорили да рассуждали и сговорились на том, что свадьбу в доме у невесты сыграют. Потом молодые у жениха на родине повенчаются. Смеркалось на улице, когда сваты в дорогу засобирались. Как говорится — пора и честь знать…

Уехали сваты, а батюшка Евдинью на двор позвал, поговорить:"Как тебе жених?.. Понравилась ли родня будущая?" — расспрашивал дочку хмельной Егор Агапович.

Евдинья сказала, что, вроде бы, все понравилось, но страшновато замуж-то за незнакомого парня выходить…

Глубоко за полночь Евдинья на цыпочках, тихонько, как мышка, по дому пробежала и, когда убедилась, что все спят, проскочила в кухню. С печи прихватила сдобный каравай, завернула его в полотенце и нож самый острый выбрала. С ножом и караваем в руках вернулась в комнату и положила все в суму, которую через плечо надевают. Переоделась в"костюм для верховой езды", суму через плечо перекинула, быстро ноги портянками обмотала, натянула сапоги и бегом к березе, что за колодцем растет.

Прохор прислонился спиной к дереву и заснул. Гнедая кобыла почуяла, что кто-то приближается, недовольно зафыркала, начала на месте топтаться и разбудила конюха.

— Барышня, ты куда же в ночь-то собралась? — полюбопытствовал Прохор, увидев Евдинью.

— Ты беги домой да спать ложись, Прохор. С утра, как спросят что-то про меня, сказывай: ничего не видел. А то, может, я к полудню уже вернусь. Если батюшка строжиться будет, скажи, что я тебе велела кобылу к березе привести и привязать, а меня не ждать и никому ничего не говорить. Скажи, якобы подумал, что я прокатиться решила… Освежиться после сватовства. А что куда и во сколько, знать не знаешь, а то батюшка тебя накажет. Ну, все, беги. Спасибо тебе за помощь… Да еще, Прохор, а сваты в какую сторону поехали? Ты слышал?

Прохор молча махнул рукой в сторону леса. Потом схватил кобылу за узды, чтобы Евдинья не уехала, и спросил:

— Барышня, да ты никак бежать вздумала? От замужества текать?

— Дурень! Да куда мне текать-то? Узнать мне кое-что надобно, но так, чтоб батя не знал, вот и все! Иди уже домой! Да завтра все скажи, как я велела. Ну, прощай, Прохор, некогда мне с тобой больше говорить, — ответила Евдинья; сапогами стукнула лошадь по животу и поскакала по дороге, что вела не в город, а в лес.

Вот уже рассвет, а Евдинья все скакала и усталости не чувствовала. Останавливалась иногда, ложилась на дорогу и слушала: не слышно ли конского топота. Не догнала ли она сватов? Ничего не слышала… Гнедая уже выдохлась совсем, и солнце сильно припекало, стало быть, скоро время к полудню, а сватов все никак не догнать. Евдинья спешилась у моста через реку, Гнедую разнуздала, свела к реке, напоила и отпустила отдохнуть, травку пощипать.

"Ни сна, ни отдыха не хочу, — сама себе удивлялась Евдинья. — Но лошади надо отдохнуть. Гнедая — кобыла молодая и дюже выносливая: за свою жизнь первый раз такую вижу. Если пару часов ей не дам отдохнуть — падет лошадь… Неужто, за столько времени я нагнать сватов не смогла?.. Они же пьяные были, а, может, делали вид, что пьяные? А, может, Прохор перепутал чего и, с перепугу, мне не в ту сторону рукой показал?.."

Засомневалась Евдинья и увидела, как на телеге, запряженной старой клячей, мужик с бабой да с малым дитем мост переезжают. Обрадовался мужик, увидев Евдинью, и закричал:

— Девонька, милая, до Воронежа-то еще сколько ехать? Может, подскажешь…?

Баба на телеге с опаской смотрела то на своего мужика, то на простоволосую девку в мужской одежде, с сумой через плечо…

"Негоже перед чужими мужиками волосы-то распускать", — подумала Евдинья, достала из кармана штанов платок и, повязав голову, заговорила:

— Два дня пути. К вечеру большую деревню будете проезжать, там на ночлег попроситесь. А то придется в лесу с дитем ночевать.

— Весь народ честной в поле работает — на дорогах никого. А ты куда путь держишь? — снова заговорил мужик, переехал мост и спрыгнул с телеги. За ним и баба его с дитем тоже слезла, видно, ноги затекли.

— А по дороге двенадцать мужиков верхом на конях не встречали? — спросила Евдинья.

— Как же, как же — часа два назад проехали. В аккурат двенадцать человек: я пересчитал. Считать-то меня бабка моя сызмальства научила. Она не из простых была, да замуж за моего деда вышла, любила…

— Меня Евдинья зовут, — поклонилась Евдинья мужику и бабе.

Познакомились, разговорились и Евдинья выяснила, что двенадцать всадников, он встретил в аккурат на развилке трех дорог. И видел, как они свернули на дорогу, что в другую губернию ведет.

Девушка в путь засобиралась, поклонилась мужику и бабе.

Евдинья-то думала, что баба немая и вдруг она заговорила: да так, что не остановить:

— Там, если по той дороге версту или две проехать, тропинка влево уходит. Она идет через лес, полдня езды — и приедешь снова на дорогу. А там уж другая губерния. По большой-то дороге день пути вокруг выходит. По той тропинке на телеге не проехать, только верхом. Может и зря я тебе девица про тропинку поведала? Тропа-то энта тоже раньше большой дорогой была. Лихие люди там озорничать начали и никто ездить не стал. Ты, Евдинья, если шум какой услышишь — в лесу спрячься, пережди.

Баба посмотрела на своего мужика и добавила:

— Пошто очи-то на меня пялишь? Я же с этих краев, забыл что ли. На той дороге брат мой старшой пропал. Вот я про энту тропу и ведаю…

— А пошто ты раньше-то молчала? Всегда ты, Нюрка, скрытная да нелюдимая… — начал браниться мужик.

Евдинья не стала слушать семейный спор, а обуздала Гнедую и поехала через мост. После развилки, через полторы версты, съехала она на тропу, по которой не только телега не проедет, но и верхом быстро не проскакать. Смеркалось уже, когда тропинка совсем узкая стала, что и лошадь не пройдет. Спешилась Евдинья, развернула лошадь в обратную сторону, сняла узду и седло с Гнедой и оставила на земле. Похлопала ладонью по шее лошадь, а затем обняла за шею и, прощаясь, сказала:"Домой иди, да к людям не подходи, а я дальше пойду".

Лошадь стояла и идти никуда не собиралась. Евдинья взяла с земли прут, хлестанула Гнедую по корпусу и прикрикнула:"Пошла… Домой пошла". Лошадь недовольно фыркнула и медленно направилась в обратную сторону.

Дошла Евдинья по тропинке до ручья, прильнула к нему, напилась. Комаров да мошкары у воды — тьма тьмущая. Проголодалась девица и достала из сумы каравай. Отламывала куски хлеба, жевала, от гнуса противного рукавом обмахивалась, черпала ладонью воду, запивала и все размышляла:"Коли сваты нормальные, что батюшки скажу? А если разбойники — что тогда…?"

Похолодало ночью в лесу и затрясло девушку от холода, да так, что комариные укусы уже не чуяла. Она вроде бы поела, а сил-то не прибавилось. Вышла Евдинья на дорогу и пока шла по ней, искала место, чтоб заночевать. Ночь темная, луны не видно, где-то далеко, кажется, волки завыли, филин громко ухает:"Уху, уху"… От страху кажется или правда волки воют?..

Увидела Евдинья дуб раскидистый, а в нем — дупло большое, залезла туда и уснула.

Проснулась она, а вокруг светло, птички поют. Затекли руки ноги, все тело болит. Шла Евдинья по дороге, отламывала каравай: и по кусочку, по кусочку весь хлеб к полудню съела.

Остановилась девушка на пересечении двух дорог и дальше куда идти — не знает. Легла на дорогу, прильнула ухом к земле и услышала: конский топот приближается. Спряталась в кусты и ждет. Всадники на конях вихрем мимо пронеслись, а на развилке вправо свернули. Так быстро проскакали, что Евдинья их даже сосчитать не успела, но жениха своего чернобрового она сразу узнала. Вылезла из кустов, отряхнулась и пока колючки с рубахи да штанов отрывала, рассуждала:"Сваты-то, видно, куда-то еще по делам заезжали, вовремя я на землю легла, послушала…»

Приободрилась Евдинья и направилась вслед за всадниками. К вечеру снова дорогу заброшенную, травой да кустами заросшую, по левую сторону увидела. Подумала:"Может свернуть? Снова путь срежу…"Заманчивой ей эта мысль показалась, и внутри как будто кто-то подталкивал:"Сворачивай, авось, так быстрее получится. Одну ночь в лесу переночевала — еще переночуешь… Что испугалась?.."

В лесу быстро стемнело; снова нашла Евдинья дуб огромный разлапистый, но дупла в нем не было. Забралась она повыше на дерево, вытащила из сумы веревку да привязала себя к стволу, так и уснула. Проснулась под утро от холода, снова руки-ноги затекли, и сил куда-то идти уже не было. Но не оставаться же в лесу: тропинка совсем заросла, и шла Евдинья куда глаза глядят. Ягоды рвала и ела, пока шла, зайцев да лисиц много раз видела, а волков не встречала. Не заметила, как опять стемнело. Старый тополь увидела, забралась на него, как и до этого, обвязала ствол и себя веревкой, так и уснула. Проснулась — а уже светло, все тело болело, сбилась с пути, во времени потерялась; а все шла и шла Евдинья, и сама не знала, где находится и куда идет. Уже не помнила, сколько дней в пути…

Вышла на большую дорогу и темнота расступилась, засияла луна полная, и увидела Евдинья дымок над лесом, в ту сторону и пошла. Дошла до забора, в щель посмотрела: дом стоит огромный, конюшня, сарайки… Пошла вокруг забора, нашла выломанную дыру и пролезла в нее. Вокруг тишина: каждый шорох слышно. Ползком проползла до крыльца: кажись, никого нет… Дверь приоткрыта. Потихоньку вошла Евдинья в первую комнату: на стене много одежды весит — теплая, зимняя, сапоги стоят разного размера, на лавочке старушка дремлет.

Подошла Евдинья к ней и до плеча дотронулась:

— Бабушка, подскажите, кто живет-то здесь…

Вытаращила старуха на девицу глаза, лицо руками трет и шепотом спрашивает:

— Откуда ты взялась-то, девица? Они же, как тебя увидят, убьют. Да не бывать этому, текай быстрее отсюда…

— Не для того я путь такой проделала, чтоб бежать. Двенадцать мужиков, что свататься ездят, здесь живут? — тоже шепотом, но упрямо и уверено проговорила Евдинья.

Бабка молчала да глазами хлопала.

"Коли старушка шепотом говорит, значит, в доме еще кто-то есть", — подумала Евдинья и тихонько начала ее расспрашивать:

— Кто эти люди, бабушка? Пока не узнаю — никуда не пойду. Мне знать надобно, ведь они ко мне свататься приезжали. В доме еще кто-то есть?

— Нету никого. Уехали они все. Только однорукий конюх в конюшне живет. В дом ему не велено заходить. Пойдем, тебе дом покажу, сама все поймешь.

В первой комнате стояли стол и лавки, большая печь, дрова да разная кухонная утварь. Вторая комната была намного больше: столы и лавки вдоль стен, на столах канделябры со свечами, а на стенах картины висят.

— Жрут они здесь и веселятся, — тихо сказала старушка и открыла дверь в следующую комнату. Оттуда навозом завоняло. В углу, у окна, стол стоит, на нем нож лежит. Под столом ворох белья, а посередине комнаты стоит огромная чурка, в ней топор воткнут. Молча прошли. Следующая комната была как кладовая царицы: вся уставлена сундуками и по стенам платья да наряды женские весели. На стенах следующей комнаты висели ружья и всевозможные ножи, сабли, кинжалы и на полу стояло несколько сундучков. Дальше прошли, в следующей комнате стояло десять кроватей: над спинкой каждой кровати на стене висела мужская одежда. В седьмой комнате стоял стол, пара стульев и две кровати, а стены были коврами да мужской одеждой завешаны.

— Вот здесь их атаман почивает, — сказала старушка, указав пальцем на дальнюю кровать.

— Накорми меня, бабушка, я ведь не знаю, сколько времени в лесу пробыла, — попросила Евдинья.

Вернулись в первую комнату. Старушка поставила перед ней тарелку с кашей и ломоть хлеба. Евдинья пока ела, рассказала, как сюда попала. Когда старушка налила себе и ей горячий травяной отвар, Евдинья начала ее расспрашивать.

Выяснила, что не напрасно слухи о странных сватах по краю гуляют. Один человек у них за главного — атаман, и слушаются его остальные одиннадцать беспрекословно. Старушка попала сюда очень давно, сама уже не помнила, сколько лет назад.

Была она когда-то в няньках у дочки помещика. Жена у него рано померла, и девочка любила няньку как мать родную. Когда девицу замуж выдавали, заартачилась она:"Без няньки не поеду!.."Взяли с собой няньку: она тогда не такая старая была, как сейчас. Когда в этот дом приехали, невесте голову отрубили и свиньями скормили."Эта баба не молодая уже — бежать побоится, — сказал тогда атаман. — Пусть живет, будет нам жрать готовить да стирать". С тех пор старуха и живет у них в услужении: еду готовит, печь топит, стирает, прибирает…

— Ох, и страху я натерпелась поначалу. А теперь, как невесту привозят, я им стол накрою и сама за печкой прячусь, чтоб не слышать и не видеть ничего, — закончила свой рассказ старушка.

От усталости, тепла и еды Евдинья прямо на лавке задремала.

— Евдинья, Евдинья, девица, просыпайся. Едут, едут они… Слышишь: колокольчики звенят — значит, невесту везут. По что ж я, дура старая, тебя раньше-то не выпроводила? Ой, че будет-то? Прячься, прячься быстрее. Они близко уже, подъезжают, — разбудила Евдинью старуха и забегала по комнате взад — вперед.

— А куда мне спрятаться-то, бабушка?

— Хоть куда! Иначе убьют они тебя. В одежду заройся али под кровать какую залезь. Беги, беги…

Спросонья Евдинья не сразу сообразила от кого и куда прятаться-то… А лошадь, звеня бубенцами, уже во двор въехала. Послышались голоса да хохот. Забежала Евдинья в другую комнату, а там-то одни столы да лавки, и спрятаться негде. В следующую забежала, зарылась в белье грязном, что под столом валялось.

— Стол накрывай, старуха ленивая… — услышала Евдинья голос и поняла, что это атаман на бабушку орет. Голос она этот сразу узнала: хрипловатый, тонкий, на женский похож, словно осипший. Вспомнила и человека, чей голос-то был: среднего роста, в преклонном возрасте… Она еще сперва подумала, что это батька жениха… Все сваты и сам жених заискивающе на него поглядывали: мол, так все, как должно быть, или нет? Он еще во время сватовства у Евдиньи подозрения нехорошие вызвал…

Началась гулянка; зашумели, загалдели разбойники, разговаривают, хохочут, а иногда слышно тонкий девичий смех. Пьют и пьют, хохочут да снова:"Давайте, братцы, выпьем…"

Лежит Евдинья в грязной вонючей куче белья, ни жива ни мертва, от страха дышать боится. Так пролежала она неизвестно сколько времени. То ругала себя, то батюшку, Егора Агаповича; то Бога молила помочь, то Ангела-хранителя просила вызволить ее из этого треклятого дома… Так в бреду и задремала. Проснулась, когда услышала, как вся компания вместе с невестой вошла в комнату.

— Раздевайся сама, да аккуратно: смотри платье не порви, дуреха. Все украшения снимай да в энту коробку складывай… — просипел голос атамана.

Евдинья потихоньку раздвинула белье, чтоб хоть одним глазом посмотреть — что делается-то? Мужики еле на ногах стояли, все сильно пьяные были. Невеста тоже пьяная, уже раздевалась и плакала, не понимая, что происходит.

С одного пальца кольцо никак снять не могла. Мужик, что на сватовстве старшим братом жениха назвался, схватил невесту, положил руку на чурку рядом с топором и одним взмахом кинжала отсек пальчик. Палец вместе с кольцом отлетел прям в кучу белья, где Евдинья спряталась. Пошарила Евдинья и сразу нащупала пальчик, быстро сняла с него кольцо, а палец положила поближе к краю белья. Невеста во весь голос, как только могла, орала, пощады просила…

— Харитон! — заорал атаман. — Найди кольцо.

Мужик с кинжалом, шатаясь, подошел к столу, нагнулся, пошарил рукою по тряпкам, нащупал палец. Достал — а кольца на нем нету.

— Атаман, да я завтра с утра найду, ей Богу, найду, — еле ворочая языком, прорычал Харитон.

— Хорошо. Кузьма и Балька, давайте заканчивайте уже да спать пойдем.

Невеста голая, кровью вымазанная, рыдает и окровавленную руку к себе прижимает и как рванулась бежать из комнаты, но у двери ее схватили два мужика. Один, что на татарина похож, ловко из чурки топор поддел, а второй голову девушки к чурке прижал. Ах! Взмах топора и от первого же удара покатилась голова… Эти же мужики и с телом быстро разделались. Один прикладывал, другой на куски рубил: руки, ноги, туловище…

Жених с маленьким мужиком быстро открыли подпол, оттуда свиное хрюканье послышалось: шумели голодные свиньи. Покидали куски человеческие в подпол и закрыли его. Вернулись разбойники за стол, выпили и обратно через комнату, где пряталась Евдинья, спать ушли.

Евдинья лежала в оцепенении и пошевелиться не могла от увиденного ужаса, от зверства нечеловеческого…

Она даже не заметила, как через пару часов в спальню к разбойникам прошмыгнула старуха и вернулась к ней с одеждой в руках:"Вылазь, девонька. Глянь-ка, я тебе платья атамана принесла". Вылезла Евдинья из белья, а старуха ее раздевать давай да приговаривать:"Быстрее, быстрее, девонька, они до рассвета проспят, да так, что из пушки не разбудишь… Одевай одежду атамана, да вот шапку его одевай, волосы-то под ворот спрячь… Сапоги его одевай… На-ка суму свою одень, авось, пригодится… Твою одежду-то я в печи сожгу… Быстрее, быстрее, девонька… Коли чего заподозрят — мне-то уж не жить, а ты-то — молодая…"

Конец ознакомительного фрагмента.