Ничего важнее нет, когда приходит к человеку человек

Николай Витем, 2020

Иван уговаривает жену уехать в деревню, пока в город не вошли немцы. Поля отказывается. Война далеко. Когда на город посыпались бомбы, стали гибнуть люди, уехала в деревню с тремя малолетними детьми и беременной четвёртым. Родила сына. Деревня подверглась бомбёжке и обстрелу. Танковый снаряд попадает в окно, под которым стояла качка с ребёнком. Дом разрушен. На постой вошла хозяйственная группа немцев. Работа в немецком колхозе под грохот канонады сражений и ожидания освобождения. Идут бои. Подруга Поли влюбляется в немца, регистрирует брак. Поля едет в Вязьму крестить сына и узнает, что её городской дом при бомбежке разрушен. Иван пропал. Отец Поли друг старосты. Староста просит друга подержать у себя немецкую печать и бланки. Город и деревню освобождают. Отца Поли, как пособника фашистов, расстреливают. Подругу арестовывают и судят, ребенок рождается мертвым. Поля с четырьмя детьми и слегшей в постель матерью, остается без средств существования.

3. Ожидание

— Папа, желательно, как можно быстрее выправить Костику свидетельство о рождении. Придут немцы, будет не до бумажной волокиты, следует торопиться. В райцентре загс должен работать.

— Понял, дочка, понял, начну действовать. Председатель сельсовета жил в райцентре, к нам на машине приезжал, сидел до пяти… Давненько ни машины, ни его не вижу. Отправлюсь к Николаю, разузнаю, что к чему. С его помощью определюсь, начну действовать безотлагательно. Метрическая книга исчезнуть не могла, в правлении, скорее всего, хранится. Попрошу Николая, чтобы поискал, сделал запись и позвонил председателю. Ему не составит труда договориться о встрече. Если тот не сможет приехать, сами отправимся к нему.

Выслушав Максима, Николай вспомнил, где находится книга, но отказался заполнять её.

— У меня пропала связь, то ли сбой на линии, то ли провода перерезаны, собрался ехать в райцентр разбираться. Ты вовремя подошёл. Ваше дело не сложное, много времени не займёт. Возьму книгу с собой, в райцентре заполню. Меня больше волнует колхозный урожай. Что делать с не вывезенным госзаказом и намолотом, распределяемым крестьянам по трудодням: льном, рожью, овсом, чечевичкой — не знаю. Хранилища забиты овощами: морковью, свёклой, картофелем. Вначале твердили ждать лучших времён, потом обещали разобраться, теперь и вовсе замолчали. Как простой труженик я знаю, что следует предпринять — раздать весь урожай жителям. Как председатель, к тому же коммунист, отлично понимаю, чем грозит подобное самоуправство. Разобьют немцев под Вязьмой, советские чекисты пришьют хищение государственной собственности — это расстрел. Не раздам государственный урожай — придут немцы, всё достанется им. Опять плохо, пришьют желание оказать помощь врагу, а это, опять — таки, уголовная статья — или двадцать пять лет, или расстрел.

Хочу ради подстраховки получить в районе письменное указание, подтверждающее факт дальнейших действий, чтобы защитить себя от беды. Завтра утречком по холодку и отправимся. Не забудь Полю предупредить.

— Пожалуй, забуду! Она сама к тебе послала.

Конюх, семидесятилетний старик, вспомнив молодость, принялся ухаживать за Полей, рассыпать ей комплименты.

— И правда, красивая, подтвердил Максим, поглядев на дочь внимательно. Я как — то на её красоту не обращал внимания. Дочь и дочь, ничего особенного, а дед увидел в ней породу былой красоты Анны — мужиков с ума сводила. Вот пенёк, нос к земле тянется, а он всё не угомонится. Узнает Иван, холку тебе начистит.

Конюх обиделся на «пенька», отвернулся, и больше не проронил ни слова.

Николай дёрнул за рукав Максима: — Ну, зачем ты так?

— Язык сам вылез, не хотел человека обидеть. Прости меня, Агафон!

Вместо ответа Агафон поторопил лошадь: — Н-но, пошла, — и помахал кнутом для острастки.

Доходяга давно трудится в колхозе, всего навидалась, усвоила, что тише ходишь, дальше будешь. Потому не сделала ни единой попытки ускорить шаг, лишь из вежливости мотнула хвостом в сторону, показав, что команду слышала.

Лошадь, ушедшая в лес «по грибы» с уголовными мужиками, назад не вернулась, видно в другом месте ей живётся лучше. Связь существовала и Николай воспользовался ею. Позвонил в райотдел милиции, сообщил о случившемся в надежде, что кого — нибудь пришлют провести расследование, и начать поиска — не дождался ни того, ни другого.

Секретаря сельсовета застали дома — кормила кур во дворе. От неё узнали, что председателя призвали в армию. Перед отправкой дела передал ей, теперь она полноправная хозяйка сельсовета. Со слов Максима заполнила книгу записей актов гражданского состояния, приложила штампик.

С книгой учёта компания отправились в загс. Перед дверью загса Николай остановился и задал вопрос всем сразу:

— Мне — то, зачем с вами идти? Обойдётесь без меня. Я пошёл в райком.

Инспектор стояла у окна, прислушиваясь к отдалённой канонаде. Женщина пожилая, привычку ходить на службу сохранила, не взирая на развал управления, и явно обрадовалась посетителям. Радость объяснила тем, что последнее время занимается выписыванием свидетельств о смерти. За свидетельствами о рождении не идут. Сама пояснила, почему не идут: — Время такое, женщинам не до родов.

Поля взяла в руки свидетельство о рождении, прочитала, и только сейчас до неё дошло, что родив сына в деревне, сделала его деревенским на всю его жизнь.

— Ты чего? — поинтересовался Максим, увидев расстроенную дочь. — Да, так! Костик — деревенский. — Ну и что? — не понял отец.

— Ничего, благодаря мне он стал крестьянином. Не хотела же ехать, Иван настоял.

Максим промолчал, поскольку ничего не понял. Полина разъяснять не стала, попросила отца: — Поедем к райкому.

Николая на месте не было, пришлось ждать. Подошёл он через полчаса. По тому, как с размаху шлёпнулся на телегу, стало понятно, что он не просто расстроен, а зол.

Дорогой равномерное покачивание успокоило его и он рассказал.

— Райком закрыт, на двери замок. Отправился пытать счастье в райисполком. Входная дверь раскрыта, но в комнатах никого. Хотел отправляться к вам, только во дворе повстречал заведующего промышленным отделом, решившего заскочить в свой кабинет — понадобились ему кое — какие документы. Хотя завпромод очень торопился, нервно перебирая ногами, как застоявшаяся лошадь, всё — таки выслушал меня.

Зря к нему обратился. Он сам ничего не знает, указаний не дал, но на кое — какие мысли меня навёл.

Спросил я его, что делать с урожаем? Ответил, что обратился не по адресу. Он отвечает за промышленность. Готовит к вывозу оборудование с «Торфодобычи», «Лесопила» и МТС. Надеется, что распоряжение отменят, и вывозить не придётся — райцентр берут под защиту. Ожидается прибытие армейских подразделений для создания оборонительного рубежа фронтом к большаку.

— Получается — в нашу сторону? — уточнил Максим.

— Получается, так! — согласился Николай.

— Оборону будут строить возле Пещёрска, фронтом в нашу сторону, так? И сам ответил: — Так! Отсюда напрашивается вывод: деревню защищать не будут.

— Согласен, — подтвердил Николай, — не стратегический объект и расположен неудачно, не в нужном месте — в стороне от большака. Объект не представляет ценности, защищать не имеет смысла.

Пещёрск же вынуждены оборонять, чтобы не отдавать врагу железнодорожную станцию, стоящую на направлении движения поездов в сторону Калуги.

Калужское направление второстепенное, следовательно, защищать станцию большими силами не будут — это не Вязьма с мощным железнодорожным узлом. Дивизию, здесь не разместишь. В оборону если поставят, то максимум полк — обычный заслон.

Военная тема мало интересует Максима. Прибытие Поли с детьми, поставило передним проблему: чем её семью кормить? Продуктов, что они приготовили с Анной, на зиму не хватит, как не растягивай запасы. Надежда на председателя колхоза.

— Так как с урожаем поступим? — задал вопрос и тут же поправился, — что намерен делать?

— Как что? Последовать совету завотделом промышленности — ждать развития военных событий.

События не замедлили ждать. Со стороны большака показалась небольшая группа красноармейцев в мятых скатках, в ботинках с грязными обмотками, в испачканном, кое — где порванном и обожженном обмундировании. Возглавляет группу молоденький командир с гладеньким личиком, но уже потрёпанным боевой жизнью, как говорится, хлебнувшим лиха.

Офицер остановил подразделение на площади перед правлением колхоза и приказал: — Взвод, стой!

Хотя, скорее надо было ему скомандовать: — Всё, что осталось от взвода, стой! По прикидке со стороны в команде не более четырнадцати человек вместе с командиром.

Красноармейцы тупо выполнили команду — устали до такой степени, когда жизнь не в радость. Им сейчас прилечь бы где — нибудь на пару суток, и спать, спать до тех пор, пока ум не станет ясным и голова чугунная не превратится хотя бы в деревянную.

Население не спешит встречать гостей. Но, любопытство пересилило крестьянскую осторожность: показались дети, за ними робко выглянули за калитку пожилые бабы в застиранном домашнем платье, которым терять уже нечего — разведка, решившая проведать, что понадобилось родной армии в их невеликой деревушке. В бабьем тылу появились старики, доживающие век. За ними подтянулись мужики во главе с председателем колхоза.

После команды: «Разойдись!» солдаты, заранее проинструктированные, разбрелись по деревне.

Низкорослый солдатик робко приблизился к калитке палисадника, не решаясь войти во двор. Стоящая на крыльце мать Поли, ласково спросила: — Тебе что — нибудь нужно, сынок? Говори, не стесняйся!

Паренек не глядя в глаза, смущенно попросил: — Тетенька, не дадите керосина? Не спросив, для каких целей керосин и сколько нужно, тётенька пообещала: — Сичас, сынок, сичас вынесу «карасин».

Русский человек не жадный. В сознание крепко вбито вековое правило: Проси, дадут. И дают.

Чтобы не унижать людей просьбами, по устоявшейся многовековой традиции в русской деревне, всегда один дом дежурил для приема бездомных, путников, скитальцев, коробейников. Сажали за стол вместе с семьёй, давали ночлег и всё необходимое к нему.

Традиция обогревать сирых и бездомных оборвалась после революции. Но на просьбу о помощи народ продолжает откликаться. Вынесла бабка бутыль, заткнутую тугой бумажной пробкой, скрученной из газеты. — Держи, сынок, не разбей! — и посочувствовала, — трудно вам сейчас? Небось, достаётся!

Спохватившись, поинтересовалась: — Бутыли — то, хватит?

Паренёк, не ответив, отвёл глаза в сторону.

Керосин в деревне в цене, к керосину относятся с уважением. Керосин — не обязательно свет и тепло, это ещё растопка и экстренное лекарство при простуде, ангине. «Сынок» взял бутыль трясущимися руками и поспешно присоединился к товарищам.

Офицер взмахом руки показал невеликому войску направление дальнейших действий. И словами подогнал: — Работы много, начинайте! И поторапливайтесь! Ещё в Велеево предстоит заскочить. А до него топать…. Отстанем от части, посчитают дезертирами!

Действительно, если идти большаком, то набежит двенадцать километров. Лесом того больше. К тому же светит вариант заблудиться. Велеевский лес небольшой протяженности, но он не приспособлен для прогулок: моховые кочки, мочажины, поваленные деревья затрудняют и удлиняют путь.

Красноармейцы рассредоточились вдоль овина и амбара, расположенные обочь деревни, ввиду ближних полей.

— Давай! Трое с той стороны, четверо с этой, и… Быстрее, — торопит офицер. Сам с несколькими солдатами остался на дороге, повернувшись лицом в сторону деревни.

Деревенские строят догадки.

— Слушай, Коль, может они хотят в конце деревни занять оборону, а? — с надеждой спросил Максим. — Ты чего, Максим, двумя отделениями, да еще позади деревни? Оборону занимают перед объектом, а не сзади. В царской армии служил, неужели военную науку забыл? — Так это… давно было!

— Тут что — то другое! Зачем — то керосин понадобился? Что они делают? Вот же, твари! — возмутился государственный человек, председатель колхоза «Заветы Ильича», Николай. Нашим керосином обливают постройки. Смотри, смотри, поджигают! Вот тебе и свои, мать их в косоворотку!

Стоят мужики, «чешут репу», раздумывая, как им поступить в подобной ситуации. Мимо них рванули бабы: — Что ж вы, ироды, делаете?

Офицер вытащил пистолет: — Не подходить, буду стрелять. Нам приказано уничтожить продукты, чтобы не достались врагу. Всем отойти.

Остановились бабы, смотрят, как поджигают овин и амбар с урожаем этого года, собранного их натруженными руками. Из — за начавшейся войны урожай не смогли сдать государству и распределить по трудодням.

Пламя радостно охватило старые сухие постройки, созданные для коллективного пользования поколениями отцов и мужей. «Кулаки» возводили на общественной земле объекты, стараясь строить на века. В коллективизацию Советы их реквизировали под нужды колхоза.

Бабы навзрыд заплакали, завыли: — Детки, что же вы делаете? Там же и наш хлебушек. Нам на трудодни еще не выдали, ждем команды. Как зимой без хлеба жить? У нас дети… Разрешите по мешку «пашеницы» взять; детей кормить хлебушком…

— Не положено, — отрубил строгий командир. Не смотря на неказистый вид и молодость, он убедил крестьян в святой правде, что им действительно, не положено! Устами не по годам зрелого военного глаголет истина: они простые производители. Потребители те, кто распоряжается их добром по своему усмотрению. Примолкли бабы.

Отдельной толпой стоят угрюмые мужики, не согласные с определением офицера. Чтобы поджигатели не слышали, вполголоса жутко матерятся, поминая святых и построение счастливого будущего. Не могут помешать поджогу, так душу матом отводят.

Парни в солдатской форме, стараются не смотреть в сторону деревенских жителей. Сами деревенские — знают, что значит хлеб для крестьян! Они выполняют приказ. За невыполнение приказа по закону военного времени положено максимальное наказание, такое, какое получил давным — давно известный философ Сократ за нарушение закона, подтвердив его суть: «Закон суров, но он закон» и принял яд. Солдатам яд не положен по Уставу, предложат им пулю.

Жгут, такие же обманутые строители коммунизма, воспитанные на идеологии: «Кто не с нами — те не наши; кто не с нами — против нас», перефразируя, Пер Гюнта Ибсена: «Сзади плачут дети наши — кто не с нами, те не наши. Сзади кличут жёны нас — кто не с нами, против нас!». С нами те, кто научился экспроприировать, расстреливать и… жечь.

Жгут солдаты; ждут: пусть сильнее разгорится пламя!

Разошелся пожар, заметался огонь в поисках очередной жертвы. Не выдержали жара расположенные вблизи дровяники. От них огонь перекинулся на крышу ближайшего жилого дома.

Зерно горит — беда. Собственное жильё горит — лихая беда. Лихая беда перебивает беду; большее перекрывает меньшее. Без зерна, трудно, но можно прожить, чем — то другим заменить; родственники, соседи придут на помощь.

Смотреть на пожар чужого строения не только интересно, но и любопытно. Зрелище пожара завораживает. Другое дело, когда горит твой дом, твой защитник, твоя крепость. И твое наследство; единственная ценность, оставляемая детям.

Хочется хоть что — то спасти, но теряешься в догадках, не знаешь, что нужнее и важнее. Не знаешь, за что хвататься, что первым спасать. Появляется чувство безысходности. И хочется в голос выть: — За что мне все это? Что за божье наказание свалилось на мою бедную голову? До каких пор паны будут драться, а чуб у меня трещать? Ну, «не виноватая я!» — кричала героиня послевоенного фильма.

Сделав солдатское дело, правое или не правое — неважно, важно, что выполнили приказ, армия ушла, забыв попрощаться с деревенскими товарищами.

Возводились дома на века, сухое дерево горит хорошо, бездымно, с треском и завыванием, от боли сжигаемого кислорода.

Остаться на зиму без жилья — страшно. Бросились вежневцы, не сговариваясь, спасать соседей. Вспомнили, как до большевистского переворота помогали друг другу, как спасали нажитое веками добро.

Чтобы пожар не распространился вдоль улицы, раскатали ближний дом. Свободное пространство отсекло деревню от горящих строений.

Боевую атаку собственных войск крестьяне отбили, ограничившись малыми потерями.

Хлеб горит тяжело, долго, смрадно, разнося вдоль улицы желтоватый едкий дым с неприятным запахом, напоминающим горение человеческой плоти. Проникает через закрытые двери и окна, пропитывает одежду, напоминая о трагедии.

Сокрушаются сельчане, ругают себя: — В каком месте забыли ум? Керосин отдали, считай, собственными руками уничтожили урожай зерновых и хозяйственные постройки! Поверили Красной армии, в обязанность которой входит защита населения от агрессора. Воистину говорят: «Если Бог хочет наказать человека, лишает его разума!».

Ругают председателя: «Почему Николай не раздал хлеб»? «Всё ждал команды сверху, дождался»! «Сам не гам, и другим не дам».

А красноармейцы? Разве не могли раздать хлеб, а строения сжечь! Война войной, а кушать людям чего — то надо?

«Рассказывает Федор Клочков.

— Когда французы вошли в деревню, он впустил к себе нескольких солдат, напоил водкой и брагой, а ночью, закрыв окна ставнями, а двери добрыми засовами, поджег избу», — Н. Задонский: Денис Давыдов.

Такой поджог с точки зрения морали понять можно: хозяин собственный дом поджигает. Своим имуществом человек вправе распоряжаться по личному усмотрению, но чтобы на уровне собственного государства творить такое!!! Зачем трогать мирян? Они потому и называются мирянами, что мирно живут, никому не причиняя вреда.

К слову сказать, благодаря мирянам воюющие стороны сыты, обуты и иногда пьяны.

В первую Империалистическую ни русские, ни австро — венгерские войска специально не жгли хутора и села подданных. Не старались оставить после себя выжженную землю. В цивилизованном веке воюют армии; население раздражать, унижать без нужды нет смысла. Жечь дома своих подданных, обездоливать людей, в один миг, сметая с поверхности земли труд многих поколений — страшная практика, в совершенстве усвоенная строителями нового общества. Правители совстраны, без тени сомнения считают: в политике участвуют все. Отвечают за политику, пусть и направленную против самого народа, все — народ в первую очередь.

На следующий день мужики, способные ходить и держать в руках топор, собрали раскатанный дом, построили сарай, вернули живность на место. Сгоревший дом восстанавливать не стали — нет леса. Погорельцы устроились у родственников. К ним отогнали спасённую скотину.

Всё чаще мимо Вежнева, в сторону Вязьмы и Гжатска летят самолёты с крестами на крыльях, вселяя ужас в сердца крестьян. Услышав отдаленное гудение моторов, семейства одевают детей и, сломя голову, покидают дома, спеша в окопы, надеясь на защиту земли — матушки.

Рыть окопы потребовали партийные и военные власти Пещёрского района после падения Минска — приучая жителей к самообороне.

Некоторые не хотели портить огороды канавами, не верили, что война приблизится к Вязьме, а вот же, пригодились.

Самолёты пролетели, народ выходит на улицу и, прислушиваясь к разрывам, комментирует:

Разрывы еле прослушиваются. «Сведущий» в военном деле человек, сообщает: — Бьют по солдатским казармам в Гармоново.

«Специалист» поправляет: — Бьют по железнодорожному мосту через реку Вязьму.

Разрывы близятся, стали слышнее, «Знаток» подсказывает: — Бомбят станцию и железнодорожный узел.

Два бомбардировщика, лениво кружатся над Пещёрском. Моторы, то затихая, то взвывая, наигрывают мелодию войны. Зрелище завораживающее. Толпа с восхищением наблюдает за полётом стальных птиц — такого зрелища крестьяне ещё не видели. Не найдя ничего достойного, чтобы потешить своё тщеславие, лётчики сбросили бомбы рядом с населённым пунктом.

Разрывы, поднятая вверх земля, напугали любопытных.

— Они же бомбы кидают. Смотрите, как взрываются. А если бы по людям попали? Нельзя же так, убить могли бы! — схватилась за сердце одна из женщин.

На взрывы мелкой дрожью отозвалась земля. Жители, находившиеся в доме, услышали жалобный звон посуды в шкафах.

При очередном налёте, несколько бомб взлохматили колхозное поле с зеленеющими всходами озимой пшеницы и ржи. Несколько бомб взорвалось на лугу, одна упала в огороде сгоревшего дома. Никто не пострадал, но страху нагнали по самую маковку.

От налёта осталось неприятное чувство — словно бомбы целили именно в тебя.

Советские истребители не защищают воздух, зенитки красных армейцев не стреляют, и «белонемецкие» Хейнкели, Не 111, основные бомбардировщики Люфтваффе, обнаглев, резвятся, летая без сопровождения истребителей.

Окопы и ячейки армейского заслона отрыты на окраине райцентра. При бомбёжке, из — за рассеивания бомб, достаётся не заслону, а ближним ветхим домишкам и пустым огородам: урожай жители успели собрать, даже капусту в бочках заквасили до морозов.

Неизвестно что всех ждёт впереди, потому жители посчитали за лучшее не терять спокойное время и заранее сделать продуктовые запасы.

Отстав от райцентра, Хейнкели устроили проверку защитных средств Вежнево. Взрывы бомб рвут и раскидывают по сторонам вежневскую землю.

Услышав близкие разрывы, Полина жутко перепугалась. Бестолково засуетилась, не зная, что делать в подобной ситуации: сидеть дома, или бежать в окоп. От страха не соображая, ни о чём другом, не думая, лишь бы не находиться с детьми в закрытом пространстве, схватила в охапку Инну, взяла за руку Лилю, бросила Вале: — Быстрее на улицу. Попадёт в дом, пропадём. Валя, перепугавшись, вцепилась в подол матери.

Максим бежал спасать дочь. Увидев Полю с детьми, не дав ей слова сказать, подтолкнул: — Давай в окоп. Быстрее.

Спустив дочь с детьми в окоп, вернулся помочь жене и Зине. Увидев мужа, Анна обрадовалась. От избытка чувств, прижалась к нему, как к надёжному спасителю — бомбёжка не страшна, мужчина с ними, он знает, что делать, не даст погибнуть. И сказала ему слова, которые за давностью лет стала забывать: — Дорогой мой, ты с нами! Как я рада!

Поля, очутившись в укрытии, чтобы успокоиться самой, принялась за спасательные работы: посадила девочек в угол, накрыла их головы кофтой, сбоку прикрыла своим телом. Создала хоть слабую, но защиту от ударов кусками земли, обломками досок, сопровождающих близкие разрывы.

Приведя себя в чувство, спокойным голосом, чтобы не пугать девочек, попросила: — Не бойтесь девочки, это «Гром гремит, земля трясётся, поп на курице несётся. Зебегает в первый класс: — Гутен морген! Вас ист дас?». Мама с вами, мама в обиду не даст, гроза вскоре пройдёт.

Валя удивлённо смотрит на мать: — Ты на каком языке сейчас говорила? Я ничего не поняла.

— Милая ты моя, Валечка, это я со страху вспомнила детскую побасёнку с немецкими словами: «Гром гремит, земля трясётся. Поп на курице несётся. Забегает в первый класс: — «Доброе утро! Что такое?».

Взрывы отдалились в сторону райцентра, девочки перестали трястись, зашебуршились, намереваясь выбраться из — под кофты, мешавшей смотреть. Мать прервала их попытки предостережением: — Не вылезайте! Сидите тихо, я вам скажу, когда вылезать. Подождём ещё немного, убедимся, что грохот совсем прекратился, и отправимся домой.

Напою вас горячим чаем…. — С сахаром? С надеждой спросила Лиля. — С сахаром, — пообещала мама, и девочки затихли в ожидании блаженного момента. Поля, покидая дом, сына не стала собирать. Чтобы не терять время и сохранить хотя бы дочерей, оставила его в люльке, надеясь, что судьба к нему будет благосклонна.

Приготовилась вылезать из укрытия, но в очередной раз затряслись стенки окопа от близкого разрыва. Валя зашлась в крике, закатила глаза. Рот скривился, начала дёргаться щека правой стороны лица.

Лиля судорожно икает, уткнувшись в колени матери. Поля не на шутку перепугалась. Несмотря на животный страх, схвативший её саму тисками, попыталась как — то успокоить дочерей, бормочет: — Всё будет хорошо, девочки, всё будет хорошо, детки, потерпите родные! Не бойтесь, — по очереди гладит детей по головке.

Инна и Лиля, охрипнув от рева, уцепились за мать с силой, не уступающей мужской, — ищут защиту. Поля терпит боль, стараясь не обращать на нее внимания. Её всё больше беспокоит лицо Вали с непреходящим нервным тиком; косо дергается правая сторона лица.

Лиля испугавшись, что ее засыплет землей, громко вскрикнула, когда земля попала на неё. Оторвавшись от матери, судорожно пытается избавиться от кусков.

Чтобы успокоиться самой, и защитить детей от свалившейся с неба напасти, обратилась к богу. Вспомнила Поля молитву, не раз произносимую матерью и выручавшую её в тяжелые революционные годы: продразвёрстки, раскулачивания, создания колхоза: «Господи, помилуй. Господи прости. Помоги мне, боже, крест свой донести. Ты прошел с любовью свой тернистый путь, ты нёс крест безмолвно, надрывая грудь. Ты за нас молился, ты за нас скорбел и за нас распятый муки претерпел. Я великая грешница на земном пути. Я ропщу и плачу: — Господи, прости! Помоги мне, боже, щедрою рукой»…

Молитва помогла или бомбы закончились, но взрывы прекратились. «Надо идти к сыну», — решила Поля, но её опять задержало совсем близко раздались громкие выстрелы, словно стреляли над ухом.

Загрохотало, затрещало рядом с окопом, и Полина вновь подумала о сыне: «Долго находясь в одиночестве, от сильного грохота испугается. Необходимо срочно забирать его к себе, успокаивать». Обратилась к дочкам: — Девочки, дорогие мои! Костя долго находится один. Как он там? Вы посидите тут, не вылезайте, я сбегаю, посмотрю.

Рванулась наверх, пытаясь выбраться из окопа: — Я мигом, в дом и обратно. Возьму Костю… Но девчонки не дали. — Нееет, неееет, нет! — зашлись в крике, уцепившись за одежду матери. Повисли на ней, тянут на дно окопа… Малышка Инна горько плачет…

Старшие дочери наперебой кричат: — Мама, не ходи! Мама, не ходи! Не оставляй нас! Не пустим! Смирилась мать, решив положиться на божью волю. Опустилась, села рядом с детьми. Подумала: «Чему быть, того не миновать, на все твоя воля, Господи!» — произнесла вслух, и заплакала. Увидев маму плачущей, девочки присмирели, стали гладить маму, успокаивать.

Утихли выстрелы. Надо выходить, а у Поли силы кончились от пережитого. Подняла малышку на поверхность огорода, кое — как сама закинула ноги наверх, с трудом поднялась на колени.

В таком положении и застал её отец. — Как вы тут? — спросил и, не дождавшись ответа, помог дочери встать на ноги, детям выбраться из ямы.

Поля бросила взгляд на дом, ожидая худшего. Дом стоит невредимый. «Слава те, Господи», — перекрестилась, — «не зря молилась»!

Попросила: — Папа, присмотри за детьми, а я к сыну. Заскочив в дом, открыла дверь в Светёлку и увидела картину: сын лежит, широко открыв глаза. Посмотрел на мать, хотел улыбнуться, но вместо этого сморщил носик и чихнул.

— Будь здоров, сынок! Слава Богу, с тобой всё нормально, — произнесла Поля, перекрестив сына. — О, да ты мокрый! Сейчас поменяю пелёнку, покормлю…

Максим привёл девочек, и поразился мирной картине: дочь кормит грудью сына. Смотрит на него и довольно улыбается, будто не было бомбёжки и адского грохота.

Соседу, живущему с левой стороны от её участка, не повезло — прямым попаданием бомбы дом разнесло на куски и щепки; памятником войны осталась торчать полуразрушенная печная труба.

Осколки другой бомбы, упавшей в огород Васильевых, посекли северную стену Полиного дома. Да так удачно, что ни один осколок не попал в окно, под которым Поля установила качку с сыном. Максим осмотрел выщербленные брёвна, успокоил дочь: — Ничего страшного, не насквозь, обойдётся.

Родители, и их младшая дочь Зина, воздушный налет просидели в другом окопе, отрытым Максимом на огороде Тепловых. Думал он, что окоп пригодится сёстрам Ивана, если приедут из Москвы, а пригодился самому.

Первый серьёзный налет немецкой авиации не привел к жертвам. Больше, чем сама деревня, пострадали колхозные поля: бомбы понаделали на пахотной земле глубоких круглых ям с бровкой по краям. Несколько бомб упало на удалении от деревни, в лесу, повалив и повредив деревья. Досталось дороге, по которой Поля пришла в отчий дом.

Немецкие летчики без всякой необходимости бомбили деревню. Кидали бомбы для острастки, а может норму бомба — вылетов выполняли, вместо самолета — вылетов, как, например, в Советах выполняют план по тонно — километрам. Скорее же всего, как считает Николай, немцы совершали разведку боем, соединяя разведку с тренировкой молодых лётчиков.

Очередные налёты самолёты с крестами на крыльях стали совершать на райцентр. Жители Пещёрска прячутся, где могут, красноармейцам же запрещено покидать линию обороны. Из окопов пару раз выстрелили из винтовки. На этом сопротивление защитников прекратилось — стрелять из винтовок по самолётам, всё равно, что стрелять из рогаток по медведям.

Только — только жители деревни приучили себя стоически переносить стрессовое состояние, вызванное бомбёжкой, как наступила пугающая тишина. Воспользовавшись затишьем, дочь Зина отправилась к подруге и ровеснице Оле, сестре Тани.

Чтобы ни о чём стороннем не думать, чтобы в голову не лезли пугающие мысли, Анна занялась готовкой драников, любимой еды детей. Натёрла картофеля, добавила муки, два яйца и щепотку соды. Посолила, и на большой чугунной сковороде напекла большую миску картофельных блинов. Отправила Максима звать Полю в гости.

Поля с радостью согласилась. Она уже позабыла, когда в последний раз сама делала «тертуны», а тут готовое лакомство — как отказаться?

— Валя, Лиля, одевайтесь, идём к бабушке в гости, — обратилась Поля к дочерям, натягивая тёплую кофту на маленькую Инну. Гурьбой отправились в дом, в котором обосновались родители. Не доходя до дома, почуяли вкусный запах блинов, испечённых на топлёном сале.

По очереди обняв дочь и внучек, Анна поинтересовалась: — Поля, ты «чевой — то» Костю не взяла?

Валя и Лиля, обойдя бабушку, приблизились к столу, схватили из миски по дранику и, не садясь за стол, принялась жадно глотать блины.

Поля собралась было сделать им замечание, что без разрешения пристроились к столу, но увидев, как её мама, глядя на девочек, умильно улыбается, передумала.

На вопрос матери запоздало ответила: — Он так сладко спит, будить не захотела. Мы побудем у вас недолго, поедим драников и сразу домой.

— Тады, ладно, хотя время такое, что лучше ребенка одного не оставлять. Зайдёт в дом посторонний, обидит дитя, не боишься? — О чём ты толкуешь, конечно, побаиваюсь, но чужаков в деревне нет, надеюсь, обойдётся.

Сняли обувь, сели за общий стол в гостиной — раздались выстрелы со стороны райцентра. В ответ забухало от Смоленского большака.

— Странно, не слышно гула самолетов, что же так сильно ухает и взрывается? — побледнев, поинтересовалась Поля у отца.

— От райцентра пушка стреляет. Посмотрел в северное окно, — а от шоссе немецкие танки. — Глядите сюда, — освободил место женщинам, — в кустах видны танковые башни и дым от выстрелов пушек. Слышите рёв танковых двигателей? — обратился к женщинам Максим. И пояснил: — Бьют по обороне райцентра…

Близкий удар, сопровождаемый ужасным грохотом, прервал фразу Максима. Удар потряс дом. На столе подскочила посуда. Женщины испуганно отскочили от окна.

— Кому — то в дом попало, — предположил Максим. — И совсем близко. Не в наш ли?

Анна всполошилась: — Беги, Полюшка, беги, доченька! Беги к сыну: «Кабы, не случилось чаво!». Близёхонько стукнуло…

Стрельба прекратилась, и Поля в панике выскочила на улицу. Как говорится: — «Здорово у ворот Егорова, а у наших — то ворот всё идет наоборот». Вот уж в точку сказано. Не узнала Поля «собственного» дома. — «Батюшки — светы», — изумлённо всплеснула руками.

С восточной стороны из середины стены выломаны три бревна. Выбило так, что один конец валяется на земле, а другой держится в зарубке венцов. Боится Поля войти в дом, ожидая худшего. Смотрит на примчавшегося вслед за ней папу, ожидая, чтобы он первым вошёл. Папа отвернулся от её взгляда, давая возможность ей первой переступить порог.

Стоит Поля, телом окаменев, ногами ватными. В голове мелькнуло: «Зачем ребёнка оставила, Иван убьёт».

Стоять, тупо смотря на входную дверь, не имеет смысла. Перекрестившись, медленно переступая ватными ногами, вошла и ужаснулась увиденному бедламу. На полу валяются: доски, щепки, куски материи, обрывки бумаги, кирпичи, — словно Мамай прошёл. От входных дверей видна часть обстановки Светелки, уже не заслоняемая переборкой: пол завален битым кирпичом вперемешку со стеклом, кирпичная красная пыль «украшает» покрывала на кроватях.

На подгибающихся ногах, заглянула Поля в Светелку, со страхом приблизилась к люльке и заплакала от счастья. Костя, ее мальчик — кровиночка, увидев мать, раскрыл беззубый рот в улыбке. Поля чего угодно ожидала, только не этого: марля, закрывающая качку, упала вниз под тяжестью битого стекла, не сделав на Косте ни единой царапины, не причинив вреда.

Глядя на плачущую дочь, медленно приблизился отец, со страхом заглянул в качку и облегчённо вздохнув, обнял дочь. И тоже заплакал.

Ввалилась запыхавшаяся мать с девочками и ближайшими соседями. Увидев, в слезах отца и дочь, остановились в отдалении, не решаясь приблизиться. С горестно склонёнными головами стояли до тех пор, пока Поля не повернулась в их сторону и, улыбнувшись, не успокоила: — Всё в порядке. Не стойте столбом, начинайте помогать!

Принялись за освобождение Костика, аккуратно снимая осколки и восхищенно приговаривая: — Ну, счастливчик, ну и везунчик! Лежит, улыбается, как ни в чём не бывало: у — тю — тю — ту — ту!

Освободив ребёнка из стеклянного плена, шустро принялись за приведение комнат в состояние, пригодное для жилья. Вынесли на улицу обломки досок, обрывки бумаги, битый кирпич.

— Как же тебе, Поля, повезло, — погладил Максим дочь по спине, — снаряд попал в окно, вышиб раму, разворотил угол печки и переборку, выломал бревна из стены, прошёл по косой от окна…. и не взорвался. На войне подобный случай может быть один на тысячу. Вот он и выпал Косте. Все будет хорошо у вас. Поставь свечечку перед образами. А насчёт ремонта, доченька не беспокойся. Приведу дом в порядок. Много сил не потребуется: вдвоём с Николаем поставим брёвна на место. Николай мне не откажет.

Поля послушалась отца и зажгла две свечки перед иконкой Божьей матери в серебряном окладе, не пострадавшей от снаряда, даже не упавшей от удара в печь и брёвна.

Забрав сына и дочерей, отправилась жить к родителям.

Два дня ушло на исправление разрушений — помогли Николай и соседи. К Николаю идти с просьбой не пришлось, сам предложил помощь. Брёвна подняли, рычагами и топорами поставили на место. Изнутри обклеили сохранившимися газетами. Исправили печь и восстановили перегородку.

Один из танковых снарядов повредил трансформатор в Пещерке, от которого тянутся электрические провода в Вежнево — деревня погрузилась в темноту. Вернувшись в «свой» дом, Поля нашла в прихожей керосиновую лампу, заправила керосином. Городской житель, она отвыкла от слабого освещения, но это всё же лучше, чем сидеть в темноте.

Фронтовой гул западнее Вязьмы перешёл в сплошной грозный грохот, не умолкающий ни днём, ни ночью. Сведущие люди сообщили, что бои идут недалеко, в Ржевско — Вяземском лесу.

Деревня, как мышь под мешком с крупой, затаилась в ожидании не прошеных гостей, которые хуже татарина, даже самого злого. Что дальше произойдёт, чего ожидать? В том, что враг появится, ни у кого не осталось сомнений. Пещёрские и вяземские начальники, которые до войны без приглашения наведывались в деревню, что — то проверяли, чего — то вынюхивали, не без умысла ругали и увозили людей в райцентр, собрания никчемные проводили, указания давали — пропали без следа, оставив сельчан без надсмотра, бросив на произвол судьбы и божьего проведения. Из начальства один Николай вместе со всеми пятый месяц несёт крест ожидания крутых перемен в жизни колхозников. Никому помочь не может, но присутствие его успокаивает — какой — никакой, а руководитель: свой, деревенский, к тому же партийный.

Никто не командует Николаем, и Николай не принимает решений, не распоряжается людьми. Какие могут быть распоряжения, когда осталось ждать всего ничего. Придут немцы, найдётся человек, сообщит, кому следует, что он член партии — пощады не будет. Вернутся «товарищи», узнают, что остался служить врагу, накажут за пособничество. Как не крути, а ни те, ни другие к людям жалости, не имея, отыграются на Николае.

Самое лучшее, что в такое неопределённое время можно придумать, это ничего не делать и надеяться, что «Бог не выдаст, свинья не съест», положиться всецело на русское правило — авось пронесёт и победа будут за нами, поскольку наше дело правое.

Крестьяне бояться отлучаться из деревни, дальше околицы не ходят — не те времена настали, чтобы даже на короткое время покидать место обитания. Но каким — то непонятным образом слухи просачиваются и люди в курсе происходящих событиях за пределами деревни. На слух определяют марку пролетающих немецких самолётов. Безошибочно отличают Хейнкель 111 от Юнкерса 86 — высотного среднего бомбардировщика.

Окопавшийся в Пещёрске батальон Красной армии ждёт наступления немцев со стороны Вежнево, поскольку первые танковые выстрелы раздались от большака.

Первая атака немцев с севера благополучно отбита — достаточно было сделать несколько выстрелов из пушки — сорокапятки вдоль дороги Пещёрск — Вежнево. Попав в танк, не подбили его, но врага напугали и заставили отступить. Красноармейцы зря радовались лёгкой победе, вселившей надежду в их сердца на благополучный исход последующих боёв. Немецкие танки появились возле райцентра не с севера, а с юга, откуда их не ждали. Враг пришёл по лесной дороге со стороны Юхнова, на которой не выставили даже банального поста слежения.

Спаслись немногие: побросав оружие, убежавшие в лес. Остальные сдались, здраво рассудив, что «против лома нет приёма, если нет другого лома». Оставив в райцентре тыловое подразделение, войска танковой Группы армий Центр продолжили движение на Вязьму.

Пещёрск — относительно небольшой населенный пункт, но для вежневцев он значит больше, чем Вязьма. Посёлок и деревня имеют давние дружеские, родственные, торговые и деловые связи. Деревенский люд посещал посёлок ежедневно: отоваривался в магазинах продуктами и промтоварами, навещал друзей и родственников, ходил по делам в сельхозконтору, райком, райсовет, загс.

Основные продукты, а также товары первой необходимости в райцентре имелись. Чего не могли приобрести в Пещёрске, доставали в Вязьме или в Москве. Для выезда из райцентра чаще пользовались поездом, чем автобусом.

Чтобы сесть на автобус, необходимо до остановки на Смоленском большаке добираться пешком или на подводе, на поезд же садятся на станции в самом райцентре, что удобно.

Бомбёжка и пережитый от неё ужас, смягчили обиду деревенских жителей на Красную армию, пытавшуюся сжечь деревню, народ уже готов её простить. В разговорах проскальзывает сожаление, что красноармейцы не смогли отстоять райцентр, не задержали немцев, отдали Пещёрск без боя. С другой стороны, рады, что жители райцентра не пострадали. Родственники, посетившие деревню, поделились новостью — немцы появились, обойдя с юга — запада вежневские поля по лесной дороге, которую не каждый местный знает. Пользовались ею, в основном, грибники и ягодники. Не зря над районом целыми днями висела «рама». Досконально изучив местность, немцы не стали тратить людские силы и ресурсы на удары в лоб, воспользовались лесной, мало наезженной незащищённой дорогой.

На постой устроились основательно. Районные здания: райисполком, райком, райсуд, райотдел милиции заняла военная администрация оккупационных войск. Районную больницу отвели под военный госпиталь. В райкоме открыли управу. Школу занимать не стали, пообещав открыть учебное заведение после наведения порядка.

Крепкие на вид дома освободили от жителей, но не выбросили их на улицу, а переселили в другое жильё, уплотнив. Ведут себя по отношению к местному населению относительно вежливо — не обращают на них внимания. Мародёрства и насилия пока нет, но развитие событий население ожидает с опаской. На ночь запирают двери.

Гражданское делопроизводство возложила на себя управа из местных жителей — повылезали тёмные личности, предложившие услуги. Вновь кто был никем, стал всем. Немцы в местные дела не вмешиваются.

На столбах и домах расклеены объявления. Комендант райцентра приказал всем коммунистам прийти в комендатуру и стать на добровольный учёт. Не ставшие на учёт будут подвергнуты мерам административного наказания.

Объявлен набор добровольцев на службу в отряды охраны правопорядка, а проще, в полицаи. Набирают мужчин от шестнадцати лет без ограничения. Вооружают старыми русскими винтовками и повязками с надписью «полицай». Обещают платить

Танки вошли в Вязьму без боя. Отдохнув и заправившись в городе, ударная группа танковых и механизированных дивизий двинулись на Гжатск. Понадобилось всего несколько часов, чтобы прорвать оборону советской армии, стоящую заслоном в районе Гжатска. На следующий день сходу прошли оборону следующей советской армии, пытавшейся преградить путь немецкому катку в Можайске.

На востоке наступило затишье, а на западе продолжаются бои. По большаку мимо деревни пошли нескончаемые колонны пленных красноармейцев. Вид у солдат ужасный. Грязные, в оборванном обмундировании, многие без ремней и пилоток. Большинство ранено. Некоторые идут сами, других поддерживают. Идут, с трудом переставляя ноги, понурившись.

Всего полгода назад ходили они бравым строем по плацу, на полигонах азартно кололи штыками соломенное чучело, отрабатывая психическую атаку на воображаемого врага. Проведя учебную отработку удара, под назидание командира взвода, напоминавшего слова Александра Суворова, что «Пуля дура — штык молодец», шли принимать «рубон» с энтузиазмом исполняя «Советский военный марш», написанный Лебедевым — Кумачом и переложенный на музыку братьями Покрасс: /Если завтра война,/ /Если враг нападёт,/ /Если тёмная сила нагрянет,/ /Как один человек,/ /Весь советский народ/ /За советскую Родину встанет/… /В целом мире нигде/ /Нету силы такой,/ /Чтобы нашу страну сокрушила./ /С нами Сталин родной,/ /И железной рукой/ /Нас к победе ведёт Ворошилов./

Как же так получилось, что «Непобедимая и легендарная, познавшая радость побед» многомиллионная армия, вооружённая революционными идеями построения коммунизма, разбита, и красноармейцев, как рабов позорных, под дулами винтовок, гонят в плен?

Не сговариваясь, хозяйки собрали продукты, пришли к шоссе и принялись раздавать узелки с хлебом, варёным картофелем, бутылками молока. В первую очередь старались обеспечить едой раненых. Если солдаты несли раненого, клали еду на носилки, чтобы и носильщики и раненый могли подкрепиться. Несут, в основном, раненых в форме с кубарями.

Отпали последние сомнения в скором прибытии немцев в Вежнево. Пока их нет, воспользовавшись моментом, Поля уговорила отца сходить к Николаю.

Николай живёт один — хозяйственные дела приучили его без нужды ни с кем не делиться своими заботами. Грустно пьёт чай. Его сын офицер, воюет на фронте. Сведений о нём нет. Дочь замужем, живёт в Киеве, два месяца как перестала писать. Максима и Николая общие проблемы с детьми ещё более сблизили. Младший сын Максима Василий воюет, известий от него нет. Как нет ни слуху, ни духу и от старшего сына Паши, работающего на оборонном заводе в Куйбышеве.

Поговорили о детях, их нелёгкой военной судьбе. — Да не крути ты, Максим, не ходи вокруг да около, говори, что надо, — не выдержал тяжёлого разговора Николай.

— Дочка послала, — почему — то смутился Максим. — У неё четверо детей, кормить чем — то надо, а у меня на них запасы не приготовлены. Не поможешь картошкой. На первое время — мешочек. — Чего мало просишь, мне не жалко, бери хоть всю, пока безвластие. Немцы придут, скажут, что это их урожай. Сам бери и народу передай, особенно тем, кто бедно живёт, у кого нет запасов, чтобы подсуетились. И не только картошку, но и морковь, свёклу…. Дед Романов по старости в колхозе не работал, картошки со своего огорода на зиму ему не хватит, лично помоги. Линя с дочкой без кормильца живут….

Возьми колхозную лошадь, развези по дворам…. Хотелось бы мне помочь тебе, но я светиться не хочу — мало ли как оно повернётся в дальнейшем. — А ты, как? Тебе привезти? — От пары мешков, не откажусь, на зиму запасы не делал, надеялся на волю военкомата. Считал себя ещё не старым, приготовился идти воевать, а оно вон как получилось, забыли про меня. Но сейчас речь не об этом. Ты мне завези с десяток мешков овса. Возьми из старых запасов в сарае — стоянки лошадей. Если немцы не позарятся на «старушку» и оставят её мне, лошадка пригодится. Закончишь работу, поставь её в мой сарай…. Всё ж будет под приглядом.

Максим вышел от Николая, и тут до него дошло, почему попросив картошки, смутился: Поля не работала в колхозе и общественный картофель ей на трудодни не положен.

Взяв, в помощники двух взрослых мальчишек, Максим сделал несколько ходок. Отвёз четыре мешка картошки и по мешку свёклы и моркови Поле, по три мешка картофеля Николаю и деду Романову, два мешка Лине Даниловой. Закинул морковь и свёклу.

Линя не ожидала подобного подарка и не знала, чем и как отблагодарить Максима. Предложила: — Не выпьешь, Максим, стаканчик. У меня припрятан самогон…. Брать самогон у нищей семьи, которая еле — еле концы с концами сводит, Максим не решился и соврал: — Ты же знаешь, как моя баба к выпивке относится…. Станет пилить….

— Ну, поешь хоть «яешницы», мигом на шкварках сготовлю. Печь топится. Пяток яиц выдюжишь? — Пяток выдюжу, но не больше, — не стал Максим привередничать. — Тогда «сидай» за стол, я мигом.

Молва быстро разнесла по деревне новость: «Николай разрешил брать колхозный картофель и другие овощи».

Слово «разрешил» — магическое слово. Услышав его, перестают значить другие слова, ограничивающие широкое толкование разрешения: откуда брать, что брать, сколько брать…

Самые нетерпеливые, не дожидаясь транспорта, по двое, по трое ломанулись в овощехранилище и потащили на себе мешки с овощами, сколько было по силам. Сделав несколько ходок, забили чуланы. Остановились, когда Николай лично закрыл ворота на замок и резко потребовал: — Хватит!

Занятия в школе отменены, и подростки не знают, куда деть освободившееся время, не знают, чем заняться. Энергия молодости и привычка жить в коллективе сбивает в стаю. Не сговариваясь, потянулись к дому Полины, не возражавшей против их присутствия. Расселись на лавках поближе к печке. Хозяйка обнесла молодёжь семечками, и они принялись лузгать, сосредоточенно сплёвывая лузгу на бумажку, чтобы не сорить на пол.

Подтянулись взрослые. Разговор вертится вокруг основных тем: немцы, колхозы, вера. Единодушно сошлись в одном: — Немцы, цивилизованные люди и не коммунисты. В Германии колхозов нет, придя в деревню, колхозы отменят, и народ заживёт прежней жизнью с частной собственностью. Само собой, разрешат верование. Жить станет легче. Хотя нутром понимают — чужой хрен своего хрена не слаще!

Николай в разговор не вступает. Тяжелую думу думает председатель колхоза. По партийной дисциплине, против своей воли, стал председателем. Придут немцы, что им про него скажут колхозники? Что с ним сделают немцы? Команды уезжать не было, а самовольно оставлять колхозников сам не захотел.

Отдалённая стрельба с западной стороны, усилилась до такой степени, что превратилась в сплошной гул. Война идёт не возле её дома, но Полина всё — таки подошла к окну. Постояла, ничего не увидела интересного и вернулась к плите.

Стукнула входная дверь. — Ты как себя чувствуешь? — войдя в комнату, спросила Тася. Вместо ответа Поля пробормотала: — Всё грохочет, всё грохочет, всё гудит, — с ожесточением помешивая картофельное пюре в кастрюле. — Отец сказал, немцы хозяйничают уже в Можайске.

— Это не новость, об этом все знают. — Что же тогда продолжает так сильно грохотать? — Чтобы дети не слышали, тяжело вздохнув, Тася прошептала: — По секрету мне сообщили: немцы добивают в лесном массиве окружённые советские войска перед Вязьмой. Называют цифру в восемьсот тысяч.

— Сколько? — переспросила Поля, от изумления перестав помешивать варево в стоящей на горячей плите кастрюле. Варево пролилось на плиту, запахло палёным.

— Восемьсот тысяч, а может и больше, точно не знает никто. — Ох — хо — хо, как много, — горестно покачала головой Поля, и сказала утвердительно: — Значит и мой младший Вася там. Стараясь сдержать слёзы, сморкнулась в фартук, вытерла потное лицо, раскрасневшееся от близости к горячей плите. Посмотрела на плиту, затем в кастрюлю, увидела лопающиеся пузыри в пюре, сняла приготовленную еду и стала яростно отдирать от плиты горелые ошмётки.

Старики, не выдержав напряженного ожидания новых событий, собрались за оградой, откуда в просвет между кустами просматривается тракт. Молчат, лишь глаза их энергично живут, провожая проходящие по смоленскому большаку колонны танков, колёсного транспорта, пехоты…, пленных. Шум движения многочисленных колонн ночью не стихает.