Николкины рассказы. Рассказы для детей

Николай Бережной

Бывает же так! Внезапно нахлынут воспоминания. Вспомнились голоса, когда-то окружающих меня людей. Детей, взрослых. Друзей детства, одноклассников, родителей. Песни далёких лет с пластинок радиолы. Чёрно-белый динамик радио на стене: «Вы слушаете радиостанцию „Тихий океан“. Передаём концерт по заявкам для моряков и рыбаков Дальнего Востока». Запах свежести принесённого мамой белоснежного белья с мороза. Как это называется – дежавю, кажется.

Чудище из банки

Хмурое осеннее утро. Вместе с папой мы идём в детский сад, крепко держась за руки.

И что-то мне так грустно на душе. Бывает же такое! Ещё вчера перед сном я начал вспоминать, когда же я познакомился со своей мамой? Не помню… А с папой? Тоже не помню! И теперь иду и вспоминаю. Мишку я давно знаю, Алёшку тоже давно. И всех девочек и мальчиков в своей группе знаю, потому что когда я в детский сад пришёл, все дети были уже в группе. Мы пели хором на новогоднем утреннике и на других праздниках. Но вот где и как мы познакомились с мамой и папой — я никак не могу вспомнить.

И от этих мыслей мне так грустно стало, что даже плакать захотелось. Папа, наверное, о чём-то догадался, наклонился ко мне, посмотрел в лицо и спросил:

— Сыночек, что-то случилось? Ты почему такой грустный?

А я папе так и сказал:

— Детство вспомнить не могу…

И даже слёзы выкатились у меня из глаз.

Папа так удивился! Остановился, улыбнулся, достал носовой платок, вытер мои слёзы и бодро сказал:

— Какие наши годы, сынок! Вся жизнь впереди! Вспомнишь ещё!

И моё настроение сразу начало подниматься. Папа у меня хороший! Добрый и весёлый!

Мы пришли. Калитка. Знакомое высокое крыльцо. В раздевалке, как всегда, тесно и шумно. Папа меня раздел, повесил одежду в шкафчик, улыбнулся, весело подмигнул: «Пока!», и я пошёл в группу.

После завтрака мы сели рисовать. Воспитательница дала каждому лист бумаги и сказала:

— Сегодня мы рисуем на произвольную тему.

Это значит, что каждый может нарисовать всё, что хочет! Только я какой-то сам не свой. Карандаши падают из рук, скатываются со стола на пол.

Я не знал, что нарисовать такое, чтобы мне понравилось. Дети рисовали кто что умел. Мальчишки войну: танки, самолёты. Девочки рисовали цветы, платья, любимых кукол.

Потом нас всех одели и повели на улицу гулять. И тут — как всегда! Только у нас с Мишкой появились важные дела, Марина Анатольевна объявила, что прогулка окончена.

— Все собираемся и идём в группу, — громко позвала воспитательница.

Тут ко мне подошёл Мишка и сказал:

— А давай мы не пойдём в группу.

— Как это? — спросил я.

— А давай убежим.

— Как же мы убежим, если вокруг детской площадки забор? — недоверчиво спросил я.

— А мы спрячемся в домике, под скамейкой. А когда все уйдут в группу, мы вылезем и убежим, — заговорщически сказал Мишка.

«Ничего себе, — подумал я. — Вот это Мишка! Ну, хитрец!» И мы потихонечку, незаметно подошли к домику. Домик на детской площадке был с крышей, но без стен. Он назывался «беседка». Мы оглянулись, и пока нас никто не видит, легли на землю и закатились под скамеечки.

Тут нас точно никто не найдёт. Мы с Мишкой затаились так, что даже не дышали. Нам было только слышно, как воспитательницы говорили между собой.

Через некоторое время воспитательница из другой группы увела детей в детский сад. Потом она вернулась и спросила Марину Анатольевну: «Ну, кого не хватает?», и Марина Анатольевна назвала наши фамилии. Мы с Мишкой затаили дыхание. Как она узнала?

Я лежал на песке и, рассматривая снизу серые некрашеные доски скамейки с загнутыми ржавыми гвоздями, думал: «Что же теперь будет? Вдруг нас найдут?».

Мишка тоже лежал напротив и смотрел на меня перепуганными глазами.

И тут другая воспитательница спросила:

— А ты точно посчитала?

— Да, — ответила Марина Анатольевна.

— Коля, Миша! — стала звать нас воспитательница.

Я испугался и уже хотел выскочить из-под скамейки, но тут Мишка показал мне свой кулак и прижал палец к губам. В этот момент ноги Марины Анатольевны зашли в нашу беседку и остановились между мной и Мишкой, прямо перед моими глазами. Ноги, обутые в женские сапожки, постояли, сделали шаг вперёд, потом назад, повернулись, и вдруг я увидел перед собой перевёрнутое лицо Марины Анатольевны!

— Ага-а, попался? А ну-ка, быстро вылезай! — сказала она сердитым голосом. — И ты! — повернулась в Мишкину сторону.

Мы молча выкатились из-под скамеек, поднялись на ноги и быстро-быстро стали отряхивать с одежды влажный песок с таким усердием, будто это было самым любимым нашим занятием.

— Ну, вы у меня сейчас получите! — угрожающе сказала Марина Анатольевна и подтолкнула нас к выходу из беседки. Вторая воспитательница, стоя рядом с калиткой и покачивая укоризненно головой, смотрела в нашу сторону.

Опустив головы и всё ещё отряхивая песок, мы нехотя побрели в сторону крыльца, где был вход в среднюю группу.

Марина Анатольевна ругать нас больше не стала, потому что была красивая и добрая, а мы с Мишкой были виноваты и всё время молчали. Нас даже в угол не поставили.

Мы разделись, повесили свою одежду в шкафчики, вымыли руки и пошли на обед. Все дети давно сидели за своими столиками и громко звенели ложками. Мы с Мишкой тоже сели за свой стол и только взялись за ложки, как услышали за своей спиной:

— А рыбий жир?!

Это нянечка подошла к нам с бутылочкой, из которой каждому в ложку наливала свой противный рыбий жир. Как я его не любил! Просто ненавидел! Мне так не нравился его запах! Меня даже тошнило от этого ужасного рыбьего жира.

— Ну, давайте свои ложки!

Мишка молча подставил ложку, а я со всей силы стиснул зубы, посмотрел на нянечку и замотал головой. Увидев моё перекошенное лицо, снисходительно улыбнувшись, нянечка сказала: «Ну и ладно…» и пошла на кухню, унося с собой злосчастную бутылку. Она знала, что я не люблю рыбий жир и что мне от него будет плохо.

Потом был тихий час. Когда проснулись, разучивали песню про маму, играли с игрушками, а после ужина ждали, когда за нами придут родители.

За мной пришёл папа, потому что мама была на работе. Папа очень спешил и стал торопить меня:

— Скорее одевайся, надевай штаны! Рубашку! Ну что ты возишься?

А потом вдруг говорит:

— Если ты быстро оденешься, я дам что-то очень интересное!

Я так обрадовался! Быстро оделся, папа завязал шнурки моих ботинок, взял меня за руку, и мы пошли домой. День к вечеру наладился. Яркое солнце ещё выглядывало из-за сопки, а я шёл и думал: «Что же это папа мне такое приготовил интересное?».

Папа открыл ключом дверь, мы зашли, и я от нетерпения сразу побежал на кухню.

— Пап, а пап… Что же ты мне хотел показать?

Но папа молчал, наверное, он не знал, что мне отвечать. Может быть, у него и вовсе ничего не было и всё это он нарочно придумал?

И тут я увидел на столе консервную банку. Я влез на стул, взял банку в руки и стал внимательно её разглядывать. Что это на ней нарисовано? К моему удивлению, на банке я увидел голову чудовища! У него был один глаз и очень страшная длинная белая борода. Что это?

— Пап! Вот это? Да? Вот это ты хотел мне показать?

Папа очень обрадовался, хитро улыбнулся, подошёл ко мне и радостным голосом сказал:

— Да, да! Ну конечно!

Что же мы будем с этим делать, подумал я.

— Мы что, будем это кушать?

— Ну да! — ответил папа.

Я с недоверием рассматривал страшное чудище на этикетке. Как такое можно есть?

И тут папа взял консервный нож, посмотрел на меня и говорит:

— Ну что, открываем?

— Открываем, — тихим, не очень уверенным голосом ответил я.

Папа воткнул в банку нож, ударил по нему рукой и стал её открывать. Мне было так интересно, и я хотел как можно скорее заглянуть под жестяную крышку банки.

Но папа не торопился. Он медленно, как бы испытывая моё терпение, стал поднимать крышку, и то, что я увидел, вовсе поразило меня! В банке были какие-то белые кусочки, а сверху на них лежали страшные щупальца с крючками на концах. Ух ты! Как на картинке!

Папа вопросительно посмотрел на меня. Ну, как тебе? Ты такого ещё не видел, — как будто спрашивал он, а я смотрел то в банку, то на папу и молчал. Я так растерялся, что даже не мог ничего сказать. Что же теперь будет? Неужели это чудовище можно есть?

Потом папа взял вилку, наколол на неё щупальца и спросил:

— Будешь?

— А ты? — писклявым от волнения голосом протянул я.

— Я-то буду, а ты что, испугался?

Я и правда испугался, но не мог же я признаться папе. И тогда я сказал:

— Давай! — и открыл рот.

Папа положил мне на язык белые щупальца с крючками и стал смотреть, что будет дальше.

А я смотрю в банку, где лежат другие щупальца, и боюсь закрыть рот.

Папа говорит:

— Ну, ешь! Ты почему рот не закрываешь?

Я закрыл рот, но жевать не стал.

Папа мне опять:

— Ты почему не ешь? Жуй и глотай! Они вкусные!

Кто это «Они», подумал я. Как же «Их» можно глотать?

— У-у-у… — замычал я и замотал головой.

— Ты чего мычишь? — спросил папа. — Ешь давай!

— Нет! — промычал я с набитым ртом. — Не могу!

— Почему? — удивился папа.

— Они мне кишки перепутают! — ещё сильнее замотал я головой.

Тут папа не выдержал, засмеялся, наколол на вилку такой же кусочек и быстро его съел.

— Да нет же, не перепутают! — не переставал смеяться папа, и только тогда я проглотил угощение.

Папа весело на меня посмотрел и сказал:

— Кальмары! Видишь? — показал пальцем на банку. — Каль-ма-ры! — по слогам повторил папа. — Они в море живут!

«Ну и ну, — подумал я. — Чего только не бывает в этой жизни!»