Мы из Кронштадта. Том 1

Николай Берг (2012)

Человечество привычно к войнам. Любимые герои у людей — военачальники. Вся история — сплошные битвы. Потому, когда мир захлестнуло ордами восставших мертвецов, ничего особенного, в общем, и не произошло. Просто очередная война. Ну, немного другой противник, а так — дело известное. Привычная издавна работа. Герои книги уже знакомы читателям по «Ночной смене». Охотничья команда по поиску и ликвидации особо опасных мутировавших зомби. Обычная мужская работа.

Глава 7. Простенькая задачка

Так что проблемы множатся. И новодельные соседи в виде зомби тоже по-прежнему непонятны. Вот навал на Петропавловку после заморозков — с чего был? Ладно, морфы — у них есть интеллект хищников. Обычные-то зомбаки с чего стаей поперли? В общем — все непросто и еще более непростым будет. Опять же, сейчас сложнее стало работать: тепло, дождики — и зомби не то что ожили. Слово тут неуместное. Они стали куда активнее, бойчее и нахальнее. Про шустеров — и речи нет. Вполне на полуморфов уже тянут.

Опять же, Кабанова из некролаборатории утверждает, что шустеры имеют несколько отличное от простых зомби поведение. Простой зомби просто хочет жрать. Тупо. Мясо. И все. Отожравшийся мясом в шустера зомби становится несколько иным — ему не просто хочется жрать, он словно наркоман — голод крючит его, словно ломка, и шустер оголодавший пускается во все тяжкие. В лаборатории так зомби и называют — сонными, а шустеров — проснувшимися. Про морфа и разговора нет. Кабанова не устает восхищаться выдержкой приведенного мной тогда Мутабора. Надо бы их навестить, кстати — вопросцы накопились.

— Старшой, мы на трассе — поворачивается Вовка.

— Принято, — отзывается майор, сидящий в самом хвосте, у дверцы.

Он, конечно, не то, что Николаич. Но как-то по негласному решению старого костяка Охотничьей команды это звание к нему перешло. Все-таки он — Старшой в команде.

— А может, отпустим грузовики — тут они и сами доберутся, а мы еще что успеем? Я тут одно местечко знаю, — говорит водитель.

— Позже. Сначала доберемся до клиники, там медиков оставим. С Енотом.

— А чего это мы без медиков-то?

— Хотят уже сегодня лабораторию смонтировать, а кто разбирал — тому проще сказать, что куда ставить. Вот пусть и ставят. Раз местечко тут рядом — так и без медиков обойдемся.

— Час потеряем, если не больше.

— Ничего, но раз мы конвой, то должны все сделать тип-топ. Чтобы лаборатория завтра стояла готовой к работе. Я обещал.

— Ну, раз так, тогда конечно…

Для меня это новость. Честно говоря, я бы с удовольствием поехал бы таки в местечко. В любое. Подале от места сборки лаборатории под ключ. Не разбираюсь я в технике, есть такой грех. Тем более, в незнакомой. Енот тоже морщится. Зато Надежда спокойна как слон, когда ему дают булочку, и даже улыбается.

С Енотом все понятно. Он как тот ротвейлер, которого пять часов выгуливать бегом надо, или какая там порода от спокойной жизни взрывается, словно хомяк от килограмма динамита. Беспокойная у него натура, как и положено его тотемному животному. А тут он, считай, два месяца на костном вытяжении был, теперь на костылях — тоже не побегаешь, и сегодня ему даже пострелять не удалось. Явно сегодня что-нибудь отчебучит скандалезное. Надо бы с ним ухо востро держать: вроде бы он пока меня не цапал, но черт его разберет. А так умеет он устроить бурю в стакане и на ровном месте. Ильяса дважды мешком накрыл, причем с самым невиннейшим видом — то посочувствовал ему, что тяжело, конечно, быть у жены под каблуком, то попросил Андрея рассказать про снайперские премудрости — вот заодно и Ильяс послушает, ему же надо учиться, он же тоже типа почти снайпер. Надежде что-то невзначай сказал насчет нашего совместного проживания — она сидела потом, брови хмурила. Своего начальника — Ремера постоянно подкалывает. Тот, правда, подчеркнуто наплевательски относится к выпадам, даже наоборот — начинает интенсивно соболезновать ранению подчиненного, проявлять отечески душевную заботу, отчего начинает корчить самого Енота.

Но пока его можно не опасаться — Енот на боевом выезде и Енот в мирной обстановке — два разных зверя. Если его и не удавили еще, так только потому, что во время «дела» он совершенно адекватен и здорово полезен.

«Найденыш», не дожидаясь выгрузки из грузовиков, сваливает прочь. Енот, плюнув вслед, ушкандыбывает на костылях куда-то в сторону барахолки. Вполне бы могли его подвезти, но он то ли гордый слишком, то ли злобу так выпускает. Оба грузовика вкатываются в мрачноватый готичный парк, где расположен тот самый госпиталь, который дебютно чистила уже широко известная сейчас артель алебардщиков — первый опыт зачистки здания холодным оружием. Встаем, не доезжая памятника Исаеву с его известным девизом: «Жизнь мчится стремительно — спешите трудиться!» Я помогаю таскать короба и свертки, надеясь, что это продлится как можно дольше и понимая прекрасно, что это хоть как-то отсрочит мое неизбежное фиаско в плане сдачи лаборатории в эксплуатацию. С сильным опозданием в голову приходит, что надо было снять на видео хотя бы, что где стояло. Не подумал вовремя. И Надежда куда-то делась.

Появляется она за пять минут до конца таскания и складывания. Грузовики с грузчиками сваливают прочь, остаемся втроем — Надя привела с собой какого-то сохлого мужичка, довольно старого — лет за пятьдесят, худющего, с какой-то тонкой, пергаментной кожей, большими залысинами и острым носом. Первая ассоциация — шибко старый Буратино. То есть свою мечту стать живым мальчиком деревянный исполнил, да поздновато. Но наша медсестричка обращается к нему подчеркнуто с уважением — впрочем, довольно фамильярно называя его «дядя Костя».

— Все сгрузили? — спрашивает она меня.

— Все, — печально отвечаю я, ожидая предложения начать командовать.

Она неожиданно улыбается и говорит очень знакомую откуда-то фразу: «Не печалься, ступай себе с Богом, утро вечера мудренее!» Вроде как из какой-то сказки, что ли?

— Надя, а документация ко всему этому есть? — тем временем задает вопрос Буратино-переросток.

— Боюсь, что не вся, но вот это было в кабинете у директора, это — в шкафчике в самой лаборатории, — отвечает Надежда, доставая из своей сумки какие-то проспекты и явно техническую документацию.

— О! Так еще и оборудование для постановки ПЦР в классическом формате. Реагенты и тест-системы для ПЦР и мультиплексного ПЦР тоже есть? И боксы?

— Конечно.

— Умничка. Так, «Биотестсистемс» — это знакомо, «Санта Круз Биотехнолоджи», «Премьерлаб» — тоже видали, ага.

Он продолжает бубнить, разбирая листы и проспекты. Надя тихо говорит мне:

— Вы не волнуйтесь, дядя Костя — не то что голова или две головы, как вы любите говорить, а три или даже четыре, что касается медтехники, особенно лабораторной. Расположение агрегатов я сняла на свою мыльницу, компы тут уже есть, так что разберемся. А через полчаса морячки прибудут — таскать и ставить. В общем, ничего особо сложного нет, я на таком же работала три года.

— Отлично, — оживаю я. И быстро сматываю удочки.

Впрочем, очень скоро останавливаюсь. После такого подарка вопрос угощения Надежды встает ребром — я же сам сегодня обещал устроить пирушку. Надо бы разжиться чем-нибудь этаким. Чтобы не было мучительно стыдно за выставленное угощение. Можно зайти на барахолку. Но сначала загляну-ка я в больницу — может, коллеги что сосватают, тем более что тут совсем рядом.

Из коллег только пара реаниматоров свободна — только что закончили операцию, клиента вывели, есть время передохнуть. Сидят, передыхают.

— О, здравствуйте, как ваше ничего? — приветствует меня один из них, полноватый усач.

— Мое — ничего в основном, — ответствую так же чопорно, после чего меня усаживают и предлагают рассказать что-нибудь интересное. Глаза у обоих красные, видно, что недоспали, а подремать сейчас нельзя — развезет. Судя по тому, как они поглядывают на часы — перерыв минут 15, за это время не отдохнешь, если задремлешь, а только еще больше рассолодишься.

— С чем пожаловали?

— С гнусным эгоистичным интересом.

Они оживляются. Гнусный интерес — это что-то стоящее внимания.

— И?

— Я в разумении покушать. Обещал сегодня Наде что-нить сготовить к тому вину, что у вас тут на премии раздавали. Есть у вас что подходящее по сусекам? Чтобы такое, экзотичное.

— Можем дать кило апельсинов.

— Ишь ты, богато живете! Давно апельсинов не видел.

— Да пришло тут судно очередное. Перепало чуток из грузов. И еще — тут на стадионе сегодня пионеров дрессируют — вы скажите однорукому вожатому, что я вас прислал. Думаю, у них найдется для вас пара копченых сигов, а вы отработаете потом.

— Это что — пионеры рыбу коптят?

— Ага. У них как полевое занятие — так они отрабатывают готовку на воздухе. Да сами увидите. К слову, ручонку ему после укуса оттяпали. Так что однорукий про вас наслышан.

— Драться не полезет?

— Вряд ли. Он нормальный человек.

— Редкость, однако.

— А как же. Стал бы я вас к кому другому посылать. Но прежде чем уйдете — что нового слышно? Нам тут не разогнуться, а вы все же вольный казак.

— Сейчас приволокли лабораторию целиком, для диагностирования ЗППП.

— Это здорово. Если главной удастся все провернуть, как она рассчитывает — глядишь, и справимся с этой эпидемией. Стрелять много пришлось?

— Да знаете — не так чтоб очень. Рутинный выезд. Один морф, сотни две обычных зомби. Несерьезно.

— Это радует. Этак, глядишь, и нам работы уменьшится, а то все тащат и тащат. Я бы с удовольствием сходил в отпуск.

Я удивленно смотрю на усача. Нет, он совершенно серьезен.

Усач хмыкает в свои усы.

— Вы вот на тему чего поразмыслите: я когда в Лос-Анджелесе у своего однокашника гостил, сам удивился. Однокашник у меня из врачей в сценаристы переметнулся. Невысокого полета птица, на хлеб с маслом хватало, хотя полагаю, что скорее как литературный негр подмолачивал у более матерых. Не в этом соль. Я как-то его спросил: почему в фильмах пендосы такие тупые — обязательно им разделиться, обязательно вести себя по-идиотски, обязательно глупостей наделать. Зачем вы такие дурацкие сценарии пишете? А он мне и отвечает: «Да все просто, иначе не получится приключений. Когда все идет как надо и разумно, то вместо приключений производственный репортаж выходит, без кишок и мозгов на стенке. Не зрелищно ни разу. А вот как все разделились и пошли поодиночке Силам Зла противостоять — тут тебе и визг, и кишки, и мозги». Конечно, когда вы всей командой этого морфа проутюжили — так и рассказать вроде не о чем. А вот в одиночку если б вам пришлось это делать?

— Сомневаюсь, что мне удалось бы потом это описать, — самокритично оцениваю я свои шансы при встрече даже с прыгуном. Я по летящим объектам стреляю неважно.

— Вот о том и речь.

— Ребята. Пора, готово уже, — всовывается в дверь медсестра.

— Ну, пошли страждущее население спасать, — иронично говорит усачу его молчавший до того коллега.

Так, кило апельсинов у меня есть.

Пионерскую группу нахожу практически сразу — достаточно пройти в ворота на стадион, он как раз рядом с больницей. Детишки уже такие — большие, лет по 14–15. Человек двадцать, один взрослый, который практически не выделяется из этой толпы ни габаритами — некоторые подростки еще и повыше будут, ни одеждой — они тут все в одинаковом камуфляже. Разве что он единственный вооружен, да еще у него нет левой руки.

По возрасту он тоже не намного старше своих подопечных: лет двадцать пять, двадцать восемь — есть морщинки на лбу и в уголках глаз.

Заняты детишки приготовлением пищи: стоит пара десятков жестяных сборных ящичков, из них валит дымок, и когда ветерком дымок доносит до моего носа, понимаю, что это они коптят рыбу. Запах вкусный.

Подхожу, представляюсь. Вожатый неожиданно для меня собирает в кучу своих подопечных и говорит: «Вот, ребята, я про него рассказывал — это их Охотничья команда отработала ампутацию, спасающую от укуса зомби».

Мне становится сильно неловко, так внимательно они на меня смотрят. А тут еще чертов однорукий начинает жать мне руку и говорить прочувственным голосом: «Спасибо, доктор!»

Нелепое ощущение, да и спрашивать в такой патетический момент пару копченых рыбин как-то неловко, поломаю я им патетический воспитательный момент, как Гаврила Державин, столп и Великий Поэт оконфузил встречавших его с трепетным почтением лицеистов вопросом: «А где тут, братец, отлить можно?»

Отвечаю на всякие вопросы, страстно желая свалить побыстрее, тем более, что сегодня мы щенка с собой не брали — ждет уже, небось, прогуливать ее надо и дрессировать опять же. Впрочем, приходит в голову умная мысль.

— Мне интересно стало на пионеров посмотреть. А тут еще смотрю, что вы что-то готовите. Я так не умею, что считаю прорехой в образовании. Вот и хотел уточнить, учите ли кого со стороны или нет.

— Учим. Тем более что это несложно. Хиросима, угости Доктора сигами.

Белобрысая круглолицая девчонка фыркает презрительно носом, но распоряжение выполняет быстро, замотав трех обалденно пахнущих сигов в коричневую крафт-бумагу. Черт, жжется. Приходится натягивать перчатку.

— А почему Хиросима?

— Серафима меня зовут, — мрачно косясь на вожатого, бурчит девчонка.

— Ага. Понял. Спасибо, Хирос… То есть извини, Серафима, оговорился, — отвечаю я не очень удачно под хохот ее приятелей.

— Не за что, — бурчит девчонка, сердито глядя на вожатого.

— Мне неудобно забирать харчи у ребят просто так.

— А мы просто так и не даем, — отвечает вожатый.

— То есть как?

— Сможете найти время пообщаться с ребятами?

— О чем?

— Расскажите, как вы морфа в плен взяли! — выдает Хирос… то есть, Серафима, конечно.

— И как Завод чистили! И про госпиталь! — подхватывают ее приятели.

— Договорились? — спрашивает вожатый.

— Ребята, у нас в команде есть люди и позаслуженнее…

— А вы все и приходите. А мы вас еще рыбой угостим — нам рыбаки привозят. Ладожская, чистая. На ваших хватит!

— Ну, я поговорю с нашими. Ладно, что-нибудь придумаем.

— Обещаете?

— Обещаю!

Чертовы анестезы, сосватали мне рыбку. Вот мне подвигами своими похваляться — самое то. И рассказывать-то неудобно ни разу. Ишь, чего набуровили — морфа в плен взял. Ага. Восемь раз не напрягаясь. И главное — смотрят как… И поди их разочаруй. Вот вляпался — так вляпался.

* * *