Шаг вперёд, два назад

Николай Асламов

Смерть ходит по дорогам Европы. Закутанный в саван, с барабаном на плече, Костлявый забирает смертных одного за другим. Ему нельзя помешать. Он не знает жалости и никогда не допускает осечек. Лишь однажды Смерть промахнулся, и бродячий флейтист Вальтер задержался в этом мире. В мире, где на каждом шагу оживают страшные сказки и жуткие легенды. В мире, где незнакомый человек опаснее ужасов ночи. В мире, потерявшем Бога.

История вторая. Ради Неё

Ночной лес — отвратительное место для прогулок. Готфрид фон Вааге, продиравшийся сквозь заросли орешника, спотыкавшийся о каждый корень и путавшийся в зарослях папоротника, наглядно подтверждал эту прописную истину.

Темень была такая, что хоть глаз выколи. Когда луна все же сумела пробиться через непроницаемую пелену тяжелых туч, тусклые лучи мягко высветлили серебром густую летнюю листву. Широко раскинувшиеся кроны переходили одна в другую почти без просветов, и пробиться сквозь них было трудно. На высокий подлесок сил ночного светила едва хватило, а до грешной земли небесный свет не добрался вовсе. Рыцарь едва успел сориентироваться и немного сменить направление, как плотная, непроглядная тьма, раскинувшаяся в разные стороны тысячами узловатых рук и сотнями тысяч шевелящихся пальцев, вновь встала одесную и ошую.

Готфрид шел хоть и медленно, но совершенно не таясь. Цепь, соединявшая навершие меча и браслет на правой руке, то и дело бряцала о кольчугу. Уверенный в том, что этой ночью наконец сможет встретиться с Ней, рыцарь хотел бы бежать со всех ног, напрямик, сокрушая любое препятствие на своем пути, но боялся напороться на какой-нибудь сук или ненароком подвернуть ногу. Он ждал почти тридцать лет и готов был потерпеть еще немного.

Шорохи, шуршания, уханье и хлопанье крыльев — все эти звуки, в изобилии порождаемые лесом, казались шевелением адских тварей, вылезших изо всех щелей, чтобы забрать душу того, кто потревожил их покой. Впрочем, звучали они в некотором отдалении: от уверенной поступи шагавшего через лес человека ночные существа старались убраться подальше. Мало ли что у него на уме! Да и рыцарь был не настолько мнительным, чтобы всерьез опасаться диких зверей. По крайней мере, этих.

* * *

— Да сколько можно, в конце-то концов?!

Возмущению Конрада не было предела. Он яростно тыкал рогатиной в ствол подвернувшейся липы, и Готфрид разделял его чувства. Причуды графа Эбергарта фон Зеевальда им всем уже порядком опостылели.

— Вам не надоел наш болван для отработки ударов? — все больше распалялся Конрад. — Зачем, ну зачем он сделал его в полтора раза выше ростом и снабдил дополнительной парой рук? Где он видел таких язычников? На другом конце света, сразу за землями моноподов?

Тринадцатилетний Готфрид, вдохновленный примером чуть более старшего товарища, воткнул рогатину в ствол с другой стороны. Липа трещала, но удары держала хорошо. Как верный оруженосец графа, Готфрид вынужден был регулярно сражаться с четырехруким громилой так же, как и Конрад, приходившийся фон Зеевальду племянником. И точно так же тяготился этим дурацким занятием.

— Эй, хватит тупить! — резко бросил Гильберт, но увидев, как друзья, нахмурившись, поворачиваются к нему, поспешно добавил: — Я про оружие.

Гильберт был средним сыном конюшего и, несмотря на то что отец давал ему поручения, игнорировал их, всегда и всюду таскаясь за друзьями — на ристалище, на кухню, в лес, куда графу приспичит. Граф Эбергарт по непонятной прихоти Гильберта поддержал, даже однажды осадил конюшего, когда тот хотел выдрать сына вожжами, и стал мурыжить наравне с остальными, чему и Готфрид, и Конрад были чрезвычайно рады — делить подзатыльники и оплеухи графа на троих было куда выгоднее, чем на пару.

— А кольчугу он почему не снимает? — снова затянул Конрад старую песню, но рогатиной больше не размахивал. — Ест в ней, спит в ней, молится в ней. Моется — и то в ней!

— Когда речку проезжает? — схохмил Готфрид. Уж он-то знал, что Эбергарт мытье не жаловал. И без брони действительно не оставался ни на миг. Даже когда кому-то из них, находившихся в замке на попечении и воспитании рыцаря, надо было чистить его кольчугу, приходилось сначала облачать рыцаря в запасную броню.

— Несет от него, как из дьяволовой задницы! — сплюнул Конрад. — А на бабу как? На бабу он тоже в кольчуге залезает?

— Кто о ком, а Конрад все о бабах! — усмехнулся Гильберт. Конрад в свои неполные пятнадцать лет, несмотря на вечно растрепанный внешний вид и торчащие в стороны уши, умудрился оприходовать едва ли не всех замковых служанок старшего возраста, чему двое других приятелей открыто завидовали. Они были младше и, к своему глубочайшему сожалению, женщин так близко еще не знали, вынужденно довольствуясь подробнейшими рассказами друга о новых и новых победах.

— Ну ладно кольчуга, а кони? Кони где? — продолжал лопоухий дамский угодник. — Почему мы верхом почти не деремся? Рыцарь без коня — вообще не рыцарь!

— Похоже, в это Рождество пояс и шпоры нам опять не светят, — мрачно предрек Гильберт, в очередной взглянув в сторону клонящегося к закату солнца, — время поджимало. Среднему сыну графского конюшего в тринадцать лет рыцарство получить было можно, но только за выдающиеся заслуги, которых пока, увы, не наблюдалось.

Готфрид, неудачно задев елку, получил снегу за шиворот, выругался, кое-как отряхнулся и двинулся дальше. Он надеялся на лучшее, но предсказание Гильберта имело все шансы сбыться. Они целый день лазили по лесу, но нужных следов не обнаружили: птичьи, заячьи, лисьи, волчьи — этих особенно много — но не медвежьи.

— Медвежатины ему захотелось на праздник! — все так же раздраженно ворчал Конрад, у которого, как видно, крепко наболело. — А чего сам не пошел? Сидят там в замке у камина, пока мы в лесу яйца морозим!

Племянник графа с досады пнул небольшое деревце, и несколько комьев снега, упавших с веток, угодили ему прямо на шлем.

— Да уймись ты, Конрад, — взял его за плечо Гильберт. — Сам ведь знаешь, что шатун, да еще и наверняка подранок, вблизи замка совершенно ни к чему.

— Полезный зверь, мишка-то! — поддержал друга Готфрид. — Все с него в дело пойдет: мясо, сало, шкура, кости на поделки.

— Ага, талисман из клыков сделаем! — хмыкнул Конрад, а потом добавил примирительно: — Сейчас-то что делать будем?

Вопрос был действительно не праздный. В замок на Рождество Христово съехались рыцари чуть ли не со всего Заэльбья. С какой целью — неизвестно, но ходили слухи о большом походе в земли язычников. Трое друзей втайне надеялись, что на праздник состоится их посвящение, но вместо положенного суточного бдения в замковой часовне и заветного удара по плечу или щеке они получили от графа Эбергарта отнюдь не символического пинка. Точнее, получил Конрад, поскольку первым подвернулся под ногу. Вроде как в окрестностях замка посреди зимы проснулся медведь и задрал несколько человек, а к праздничному столу съехавшихся воинов неплохо подойдет жареная медвежатина. Вооружившись рогатинами и топорами, воспитанники Эбергарта в броне и шлемах отправились в лес со смесью разочарования и гордости: с одной стороны, о посвящении граф даже не заикнулся и с него станется отложить обряд на неопределенный срок; с другой стороны, медведь — зверюга серьезная, взять его для всякого почет, а для них троих — шанс показать себя и честно заслужить посвящение. Вот только показать, кроме себя, пока было нечего…

Они быстро нашли место, где зверь задрал двоих селян, отправившихся в лес за хворостом: небольшой распадок был изрядно утоптан, в том числе следами большого когтистого зверя, и залит кровью. Веревка, что связывала собранный в кучу валежник, была разорвана, дрова раскиданы. Кое-где попадались окровавленные клочья меховой одежды, а в сугробе обнаружился даже топор одного из селян — Готфрид углядел торчащую рукоятку, — но не было самого главного. Не было тел. Ни обглоданных костей, ни кусочка плоти, ничего. Трое охотников излазили все склоны распадка, но никаких следов, кроме звериных, не обнаружили. Предположить, что два изорванных тела за неизвестные заслуги ангелы вознесли на небеса, было столь же глупо, как и поверить, что медведь уволок жертв с собой, но других объяснений произошедшей на поляне чертовщине разум троих юных следопытов породить так и не смог. Определить направление, в котором ушел зверь, труда не составило, но след они быстро потеряли. Точнее, глубокие следы шатуна попросту исчезли в мешанине других, более мелких, так внезапно, будто их и вовсе не было. Побродив по окрестностям, горе-охотники выяснили, что в распадок вернуться тоже не могут, хотя направление они не теряли. Всем троим казалось, что те же самые деревья и кусты попросту стали расти в других местах, а их собственные следы закручиваются в петли, но признаться друг другу в этом друзья так и не решились.

Выбраться из леса труда бы не составило — по солнцу или звездам всегда можно определить, где запад, а крепость на холме не увидит только слепой. Если прямо сейчас повернуть назад, можно успеть к праздничному богослужению, но перспектива возвращения с пустыми руками никого не прельщала: нрав у владельца замка Зеевальд был таким же тяжелым, как и рука, да и собственная гордость не позволяла сдаваться.

— Что делать, что делать?! Следы искать, — буркнул Гильберт, осматривающий стволы в поисках царапин от медвежьих когтей.

Быстро уходящее за деревья солнце окрашивало снег в нежно-розовый цвет. Пушистый искрящийся ковер пересекали длинные серые тени деревьев и причудливо переплетенные узоры из следов разной величины. Где-то справа громко хрустнула ветка.

— Мне одному кажется, что за нами наблюдают? — спросил Готфрид, поеживаясь от странного предчувствия.

— Самка! — воскликнул Гильберт, указывая на снег. — С волчатами.

Трое оруженосцев столпились вокруг цепочки следов, уходивших в том же направлении, куда двигались они.

— Да что нам с нее! — махнул рукой Конрад. — Медведь-то где?

Холод пока только пробовал их на вкус: плотные стеганые куртки, подшлемники, меховые варежки и почти непрерывная ходьба по неглубоким сугробам неплохо грели. Если бы удалось подшлемник на лицо натянуть, было бы совсем хорошо. Вот только ночь опускалась слишком быстро, а во рту с утра ничего, кроме снега, не было. В порыве ненужного благочестия решили в сочельник попоститься. Сглупили.

Шагов через пятьсот стемнело почти окончательно.

— Может, огонь разведем? — высказал Гильберт общую мысль.

Ночевать в лесу — это не пировать в замке, но искать берлогу посреди ночи уже никому не хотелось.

— Стойте! — вскрикнул Годфрид и сделал несколько шагов вперед. — Видите?

На деревьях и снегу плясали тени. Очень слабые, но заметные.

Гильберт принюхался.

— Дым.

— Может, там другие охотники? Взяли медведя и решили на месте остаться, чтобы ночью не тащить? — предположил Готфрид.

— Какого черта?! Это наш медведь, и мы его вздрючим! — взбрыкнул Конрад, а потом, посмурнев, добавил: — Надо у них хоть голову забрать, а то Эбергарт нам не поверит.

Проверить огонь в любом случае стоило. Разбивать лагерь в такой близости от неизвестных было бы наиглупейшим завершением бездарного похода.

Перехватив рогатины поудобнее и стараясь не наступать на ветки, трое охотников медленно двинулись вперед. Снег под ногами тихонько поскрипывал, изо рта вылетали облачка пара, а ночной мороз все сильнее прихватывал за покрасневшие носы и щеки, еще не знавшие бритвы…

Судя по отсветам на снегу и стволам, становившимся все заметнее, костер был немаленьким. Деревья очень скоро поредели, и впереди показалась поляна, на которой горел огонь. Людей не было ни видно, ни слышно.

Гильберт жестом предложил обойти поляну справа, Готфрид и Конрад кивнули и двинулись следом.

В пламени на снегу было что-то зловещее. Ну какой нормальный человек на Рождество в лесу останется? Даже самый захудалый лесоруб, перебивающийся продажей дров и хвороста, даже самый бедный охотник, месяцами гоняющийся за пушниной, чтобы накормить многочисленное семейство, предпочтет посидеть этой ночью с домашними, попеть песни и попрощаться с постом…

Готфрид попытался вспомнить, как выглядят его домашние, но не смог. Как-никак, семь лет их не видел.

— Смотри! — шепнул Гильберт, приподнимая рогатину. — Точно самка!

На поляне, в стороне от огня, но без всякого страха перед пламенем, сидела волчица с четырьмя рослыми волчатами. Они пожирали оторванную человеческую ногу. С увлеченным чавканьем и урчанием волчата отпихивали друг друга в сторону и рвали друг у друга куски. Взрослый зверь то и дело прихватывал за холку то одного, то другого щенка, прекращая ссоры, но детеныши практически сразу возобновляли возню и потасовки.

Никаких других частей тела видно не было.

— Какого… — ошарашенно произнес Конрад, шедший чуть позади, и, грубо растолкав товарищей, побежал. Друзья, не сводя глаз с жуткой картины, двинулись за ним. Как подумалось Готфриду, не с какой-то целью, а просто чтобы не отставать. Оставаться одному в ночном лесу совершенно не хотелось.

Испуганные волчата отпрянули в сторону, а волк, точнее волчица ощерила зубы и встала перед сильно погрызенной ногой, защищая то ли детенышей, то ли добычу.

Конрад подхватил древко рогатины второй рукой и встал в стойку, намереваясь ударить, но тут раздался такой рев, что с ближайших к поляне деревьев упал снег. Три головы одновременно повернулись в сторону ельника и увидели то, что забыть теперь не смогли бы до самой смерти.

Одна из елок была украшена внутренностями. Размотанные кишки по спирали опоясывали деревце. На ветвях то тут, то там лежали вырванные куски бесформенной плоти. Верхушку украшала оторванная человеческая голова с широко раскрытым ртом. Она была слишком тяжелой для тонкой вершины, поэтому сильно завалилась на бок, щурясь полузакрытыми глазами на оторопевших друзей. Увиденное настолько не укладывалось в голове, что Готфрид даже зажмурился, пытаясь прогнать наваждение. Кто и, главное, зачем нарядил дерево таким жутким образом? Кому и что этим хотели показать?

И тут из ельника вышел волк. Матерый самец с очень темной шерстью медленно вылез из-под ветвей и отряхнулся. По шкуре, слегка присыпанной снегом, бегали огненно-рыжие сполохи, словно у адской гончей. Зверь коротко рыкнул и пошел прямо на людей. Он обнажил клыки, прижал уши. С каждым шагом он непостижимым образом увеличивался в размерах: зверь раздавался вширь и ввысь, и вовсе не потому, что шерсть вздыбилась от ярости, — чудовищный волк наливался силой. Щенки, испуганно скуля, потрусили в его сторону, а самка попятилась, продолжая рычать и щериться на застывших в ужасе мальчишек.

Втрое выросший самец встал на задние лапы, короткие и приземистые, и с места прыгнул на Конрада. Тот даже рогатину поднять не успел. Когти чудовища располосовали стеганую куртку, как льняную рубаху, и вошли глубоко в грудь. Тварь на мгновение замерла, а потом рывком вытащила лапу, с мерзким чавканьем выдернув из тела Конрада кровавый ошметок.

Готфрид почувствовал, что ноги его приросли к земле. Ему вдруг очень захотелось проснуться за праздничным столом у рождественского камина, но кошмарный сон и не думал заканчиваться. Гильберт с отчаянным криком бросился на чудовище с рогатиной.

Широкое лезвие длиной в две пяди вошло точно между ребер. Чудовище, рыкнув, поперло на человека, навалилось, насаживаясь на острие до самого упора, не дающего рогатине войти слишком глубоко в тело, и пару раз взмахнуло когтями, пытаясь достать человека. Гильберт при всем желании не смог бы устоять под тяжестью этой туши, поэтому, уперев древко в землю, присел почти до самой земли, пытаясь удержать нужный угол наклона и одновременно избежать страшных когтей.

Готфрид, стряхнувший наконец оцепенение, подскочил сбоку, выхватил из-за пояса топор и мощно, с размаху рубанул по мохнатой спине, целясь немного выше хвоста.

Есть!

Ноги твари подкосились, а уши заложило от нового рева. Гильберт, дрожа от страха и нечеловеческого напряжения, с большим трудом опрокинул лязгавшего зубами зверя на бок, и Готфрид рубанул еще пару раз по мощной шее. Фонтаном брызнула кровь. Гильберт, провернув и вытащив рогатину, отскочил в сторону, а Готфрид рубил еще и еще, словно сумасшедший, и не понимал, почему же никак не удается перерубить шею.

— Хватит, Готфрид, хватит! — орал ему на ухо Гильберт, пытаясь за плечи оттащить друга от монстра. Оруженосец попятился и наконец бросил топор в снег. Забрызганные кровью руки тряслись, как у последнего пьяницы.

И тут монстр зашевелился, перевернулся на бок, затем встал на все четыре лапы и с хриплым отрывистым лаем поднялся на две. Нарочито медленно, чтобы показать людям, как затягиваются страшные раны на шее и могучем торсе. Торжествующая ухмылка твари выглядела так жутко, что у Готфрида все внутри оборвалось.

«Господи! Господи! Господи, так не может быть! Так не должно быть!»

Гильберт умер на месте; чудовище одним махом оторвало ему голову вместе со шлемом. Готфрид успел податься назад, заметив расплывчатое мохнатое пятно, и, как оказалось, вовремя. Острые как лезвия когти лишь располосовали ему лицо. Оруженосец схватился правой рукой за искореженные остатки носа и скорчился от боли, вытягивая безоружную левую руку в судорожной попытке защититься.

Тварь играла с ним, как с добычей. Опустившись на четыре лапы, чудовище сделало пару шагов влево, пару вправо, а потом рвануло, намереваясь подмять под себя, но в последний момент сомкнуло челюсти на выставленной левой руке.

Готфрид непонимающе посмотрел на кровавый обрубок, а через мгновение пришла боль. Всепоглощающая, резкая, ветвящаяся по разорванным венам. Монстр с видимым удовольствием сморщил нос, втягивая запах свежей крови.

Оруженосец осел на подкосившихся ногах, встал на одно колено, сквозь туман наблюдая за тем, как чудовище нависает над ним, занося лапу для окончательного удара…

Но когти с жутким скрежетом скользнули по чужому, невесть откуда взявшемуся круглому щиту, и тварь жутко завыла, схватившись за обожженую лапу. Готфрид ощутил в правой руке появившийся прямо из воздуха клинок и услышал тихий голос:

— Рази!

Из последних сил он ткнул вперед. Клинок на миг сверкнул, как солнце, и вошел точно между ребер. Тварь нечеловечески взревела, отшатнулась назад и вдруг исчезла вместе с мечом. Убежала, прыгнула или просто растворилась в воздухе — Готфрид не видел. Он повалился в снег, но сознание не потерял, хотя сейчас ему этого очень хотелось. В голову почему-то пришла мысль, что через миг-другой, когда он все-таки провалится в небытие, его тоже начнут грызть волчица с волчатами, сражаясь за лакомые куски.

Над Готфридом навис воин в старинных позолоченных доспехах и выбивавшихся из-под них белых одеждах.

Нет, не воин. Дева.

Она была прекрасна и грозна, как полки со знаменами. Светлые волосы Ее, покрытые снежно-белым капюшоном, были как стадо коз, сходящих с Галаада. Они мягко обрамляли ланиты, румяные, как две половинки гранатового яблока, а глаза… В человеческом языке нет слов, которыми можно было бы их описать. Вся радость и вся скорбь мира была в Ее глазах. Вся мудрость и все снисхождение. Вся строгость и вся любовь. Опустившись на одно колено, Она ласково коснулась его левой руки, затем провела по лицу, и боль немного отступила, затаилась, будто готовилась снова напасть. Но не сейчас, а немного погодя, когда Она уйдет.

Одним рывком Она поставила его на ноги и повела куда-то в лес. Готфрид спотыкался, но Она не давала ему упасть, он качался, но Она поддерживала его, он увязал в снегу, а Она тащила его. Он не знал, как долго это продолжалось, но рассвет еще не наступил.

Услышав звук охотничьего рога, Готфрид рухнул без сил. Она вновь склонилась над ним, поправляя волосы на его взмокшем лбу.

— Что… Что мне сделать… для Тебя? — спросил оруженосец, с трудом шевеля изувеченными губами.

Она не ответила. Только улыбнулась и бесшумно исчезла в глубине леса.

* * *

Правая рука невольно дернулась к левой культе, и тяжелая посеребренная цепь, тянувшаяся от запястья к оголовью меча, предательски звякнула. Первый из семи данных рыцарем обетов — никогда не расставаться с оружием — поначалу доставлял немалое неудобство и в бою, и в редкие мгновения мирной жизни, но довольно быстро Готфрид привык к кровавым мозолям на запястье и научился использовать цепь как оружие. Только жить с одной рукой он так и не привык и часто просыпался от того, что давно истлевшую левую ладонь жгло немилосердно. Тогда вспоминал о Ней, и боль уходила…

Рыцарь взял себя в руки и замер, вслушиваясь в окружающий мир, который с большим трудом можно было бы назвать Божьим. В лесу встрепенулась какая-то птица, громко захлопала крыльями и с короткими тревожными криками улетела во тьму, будто предупреждая тех, кого Готфрид намеревался отыскать. И с помощью Божьей и по Его повелению отыщет.

Словно в ответ на эти мысли в лесу завыл волк. Взвыл протяжно, уверенно, грозно, как в боевой рог затрубил. Рыцарь опять замер, прислушиваясь к застывшему в ужасе лесу. Даже деревья боялись шелестеть в присутствии своих хозяев. Не услышав ответного воя, Готфрид двинулся вперед.

Луна не спешила выглядывать из-за облаков, и потому рыцарь вновь и вновь спотыкался о корни, путался в кустах и здорово расцарапал ладонь о какой-то сучок, когда, продираясь через очередные заросли, пытался прикрыть лицо от веток. Готфрид решил не перевязывать; быстро он с этим не справится. Глубокая царапина, конечно, удручала — в бою меч мог ненароком выскользнуть из окровавленной руки, и тогда вся затея окажется провальной. Впрочем, за долгие годы рыцарь привык доверять своему оружию, и меч платил ему тем же.

Сориентировавшись по вновь показавшейся луне, Готфрид вышел на открытое пространство и наконец обнаружил то, что искал — то ли широкий ручеек, то ли узенькую речушку. Какой-то из притоков Двины, убегавший к северо-западу. Стараясь не шлепать по воде и не подвернуть ногу на поросших мхом камнях, рыцарь ускорился, двигаясь против течения.

Вообще ливонские леса были густыми, труднопроходимыми и тянулись на многие дни пути. Кроме рек, никаких нормальных дорог здесь не было, а ориентироваться по деревьям и звериным тропинкам для того, кто здесь не жил, было задачей непосильной. А жили здесь матерые язычники, десятками истреблявшие людей у подножия священных дубов и не желавшие принимать святое крещение.

Орден братьев меча и братья святой Марии Иерусалимской⁹ больше двадцати лет пытались нести в здешние земли Слово Божье, но успехи по-прежнему оставались весьма сомнительными: едва удавалось крестить одних, как они тут же ополчались против других и требовали помощи; эти другие, на своей шкуре ощутив остроту и тяжесть рыцарских мечей, тоже принимали святое крещение и просили помочь против третьих, которые тем временем заключали союз с первыми, успевшими вернуться обратно в язычество. Орденские рыцари от таких событий постепенно свирепели и все чаще предпочитали крестить огнем и мечом, нежели водой и Духом, но поделать со здешними жителями ничего не могли. Недавно даже решили обратиться за помощь к датскому королю и включить в хитросплетения местной политики еще одну серьезную фигуру, но Готфрид слабо верил в то, что этот шаг действительно поможет. Чтобы перековать местных на нужный лад, нужны не столько усилия, сколько время. И настойчивость в демонстрации истинности Христова учения, которое, по мнению местных жителей, не годилось для решения извечных проблем, связанных с лесом. Стоит только на половину дневного перехода отъехать от Риги, Зигвальда или Вендена и оказаться в тени здешних дубов, буков, грабов и осин, как попадаешь в абсолютно чужой мир, живущий по своим древним мрачным законам — кровью платить духам леса за защиту и покровительство. И встреча со всякими эстами, ливами, селами, пруссами (особенно с пруссами!) для одинокого чужака чаще всего заканчивалась одним и тем же — созерцанием священной листвы и перерезанным горлом. И рыцарь не льстил себе. Ни доспехи, ни опыт, ни меч охранить его от такой участи никак не могли. Могла лишь десница Божья.

«Продли милость Твою к знающим Тебя и правду Твою к правым сердцем, да не наступит на меня нога гордыни, и рука грешника да не изгонит меня!»

Готфрид не носил на одежде ни красного меча, ни черного креста¹⁰, хотя ему предлагали и то и другое. В конце концов, он нередко жил среди братьев обоих орденов, делил с ними пищу, так же ревностно вставал с ними на молитву и так же шел в бой, чтобы помогать людям, защищать веру и славить Господа¹¹, но дело его было другим. Ради Той, Которая спасла его самого, Готфрид фон Вааге, один из судей ордена Бедных рыцарей страданий святого креста Акрского, оберегал и праведных христиан, и нечестивых язычников, и весь род людской от тех, кто приходил из леса. Тех, кто был сильнее любого из простых братьев воинства Христова. Тех, от чьей ярости местные жители отгораживались реками жертвенной крови и горами человеческой плоти. Тех, чьи завывания сегодняшней ночью раздавались все чаще и все ближе.

«Несколько стай», — подумал рыцарь, прислушиваясь к разноголосой перекличке.

В последнее время оборотни все меньше таились, хотя нападать стали реже. Уходя, они оставляли много следов и все менее старательно прятались, будто сами хотели, чтобы их нашли. Или же просто торопились куда-то.

Рыцарь, двигаясь зигзагами с востока на запад, объездил все окрестные поселения, подвластные братьям меча, излазил все леса и перелески в попытке выследить тропы этих тварей. Складывалось впечатление, что оборотни готовят что-то значительное. Настолько значительное, что Готфрид решил не посылать за помощью к братьям своего ордена, а вместо этого, не теряя времени, подняться от Вольмара по реке до залива, чтобы поговорить с местными жителями. Даже если ничего узнать не удастся, по морю рукой подать до устья Двины, а значит и до Риги, где в свите епископа Альберта¹² состояли другие Бедные рыцари. Они тоже могли что-то знать.

Одной рукой управляться с лодкой было невозможно, даже с помощью даров Господних. Оруженосцы у Готфрида не задерживались; их веры в Спасителя не хватало, чтобы служить Его делу с нужным рвением, поэтому они чаще всего оседали в орденских крепостях или попросту гибли в непрестанных боях с гостями из леса. Кто-то из здешних орденов в разговорах с язычниками был бы скорее помехой, чем подспорьем, поэтому волей-неволей пришлось взять с собой одного из крещеных латгалов, который правил лодкой, а заодно помогал объясняться с жителями прибрежных деревень. Может, еще на что-нибудь сгодится, кто знает пути Господни?

Здешние жители, чуть только завидев лодку, бросали дела и сбегались толпой на берег. Но как только люди замечали тех, кто сидел внутри, женщины забирали детей и уходили в дома, а мужчины брали в руки оружие. Нападать они, конечно, не спешили: никто не хотел на собственной шкуре оценить остроту рыцарского меча. А многие наверняка слышали о Готфриде, который за эти годы исходил столько лесных троп и породил столько слухов, что сам стал такой же легендой, как те твари, которых истреблял.

Хмурые люди пристально разглядывали кольчугу с капюшоном и длинными рукавами, одежду из некрашеного сукна и старые сапоги, явно прикидывая, сколько это добро может стоить. Как всегда, они удивлялись цепи, скреплявшей правую руку и меч, и цокали языками. Оружие вызывало особенную заинтересованность, словно люди только и ждали того момента, когда Готфрид решит его извлечь. Потерять трех-четырех человек в бою, чтобы получить хорошее оружие и броню — вполне выгодный размен. Только обычно никто не спешит первым внести свое имя в список этих трех-четырех… Впрочем, меч они так и так не получат.

Как только люди замечали обритую и безбородую голову, изуродованное безносое лицо с характерным шрамом от когтей и обрубок левой руки, кто-нибудь из жителей, очевидно, узнавший происхождение шрамов, давал грубый и настойчивый совет убраться из деревни до наступления темноты. Дальше отмели или причала рыцаря уже не пускали, а на все расспросы об оборотнях суровые бородачи предпочитали молчать и качать головой — мол, ничего такого не знаем.

Ночевать приходилось на берегу реки, что, впрочем, никаких особых неудобств не доставляло. Рыбу латгал ловил отменно.

* * *

Они появились сразу после заката.

Летнее небо было еще довольно светлым, но первые звезды уже робко высыпали на небесный свод, словно опасаясь, что дневное светило скоро вернется и не даст им возможности погулять по темно-синему полю.

Босоногая девушка, на вид лет тринадцати-четырнадцати, и два серебристо-серых волка, каждый из которых в холке доставал ей до маленькой, только-только проявившейся под платьицем груди, почти бесшумно вышли из леса, с закатной стороны.

Девушка легонько коснулась пальчиками темени одного из волков, и тот неспешно потрусил к лодочнику, спавшему сном то ли праведника, то ли человека, день за днем выполнявшего тяжелую и нудную работу гребца. Второй волк покосился на снятые рыцарские сапоги, которые после многомесячной носки стали крайне удобными, но совершенно не добавляли теплому ночному воздуху благоухания, брезгливо фыркнул и улегся на землю, положив узкую морду на передние лапы и уставившись на Готфрида немигающим взглядом холодных светло-голубых глаз.

Рыцарь немного привстал, снял с углей палочку, на которую была нанизан один из только что пожаренных лещей, и, вновь усевшись на сложенный плащ, принялся аккуратно ее обгладывать, то и дело выплевывая мелкие косточки, которыми так славится речная рыба.

«Хороший лещ. Жаль, нет к нему ничего», — подумал Готфрид, уже порядком забывший о такой роскоши, как свежий, ароматный ржаной хлеб с хрустящей корочкой. Соли тоже не было.

Девушка, застывшая в отдалении и внимательно изучающая нехитрое расположение их пожитков, была Готфриду незнакома: тоненькая, как осинка, стройная, в простом сером платьице без пояска, у ворота и на рукавах расшитом замысловатыми узорами-оберегами красного, синего и зеленого цвета. Голова не покрыта, в светлые волосы вплетено несколько бусин, которые посверкивали при каждом повороте головы. На шее на простой бечевке красовалась искусно сделанная лунница из бронзы. Но завораживал ее взгляд — глубокий и пронзительный, буквально вынимающий душу, но вместе с тем теплый и сочувственный. Такой же, как у Нее. Впрочем, сходство искать едва ли стоило. Все девушки на земле были чем-то на Нее похожи. И все чем-нибудь отличались.

— Зачем ты ищешь нас, меченый? — спросила наконец гостья, неуверенно сделав в его сторону пару шагов.

Рыцарь бросил обглоданный скелетик в костер, сплюнул мелкую косточку, застрявшую в зубах, и потянулся за новой рыбой. Отчасти для того, чтобы потянуть время, — нападать стая явно не собиралась, но что им было нужно, пока не ясно, — а главным образом для того, чтобы скрыть удивление: девушка-оборотень говорила на чистейшей латыни, выучить которую в здешних лесах было попросту не у кого.

— Я ищу не вас, — ответил Готфрид, делая приглашающий жест в сторону жареной рыбы.

— Тогда кого? — резко бросила девушка, игнорируя приглашение. Впрочем, рыцарь не слишком надеялся, что они разделят с ним трапезу. По правилам язычников это означало бы крайнюю степень доверия, вплоть до запрета на убийство, а на такое оборотни пойти не могли. А вот рыцарь мог. Конкретно этих тварей и прямо сейчас он убивать не хотел.

Волки стояли напряженно и не спускали с людей глаз, что Готфрида изрядно забавляло. Как бы они не перенервничали…

— Тебе нужна слава? — возобновила допрос девушка.

Рыцарь хохотнул и тут же пожалел об этом, поперхнувшись рыбой.

— Смерть?

Готфрид покачал головой, пытаясь прокашляться. Серьезность разговора этим обстоятельством была явно смазана.

Восстановив дыхание, рыцарь сразу перешел в контратаку:

— А старшие знают, что вы пришли ко мне? Не боитесь, что я пойду по следам и накрою ваше сборище?

Тот волк, что был ближе, угрожающе ощерил зубы. Острые, еще не истершиеся. Зубы волчонка, а не матерого охотника.

— Ты убил несколько стай, но на всю летнюю сходку тебя одного не хватит, — гордо вскинулась девушка.

Так, уже кое-что. Стало понятнее, с чего вдруг такой наплыв оборотней в эти края.

— И с чего ты решила, что я один?

Волки инстинктивно дернули ушами, а девица, потеряв самообладание, огляделась по сторонам, явно не понимая, в чем подвох. Ситуация забавляла рыцаря все больше.

Главное, не спровоцировать их на глупости: в том, что он сумеет убить троих щенков, рыцарь не сомневался. Оружия у них не было, а клыки и когти против Готфрида — не оружие. Тихо лежащий в ножнах меч тоже так думал. Но спешить с этим убийством совершенно не стоило. Вдруг у волчат удастся выудить что-нибудь еще.

— У тебя есть самка? Дети? — спросила девушка, сделав еще пару шагов вперед.

Готфрид отрицательно покачал головой:

— Нет и не было.

— Это твой ученик? — спросила девушка, указывая на посапывающего латгала, который по-прежнему спал без задних ног. Умаялся.

— Нет. Были, да все умерли, — ответил рыцарь, улыбаясь.

Видимо, эмоция на изуродованном лице произвела на щенков нужный эффект: тот, что лежал ближе к рыцарю, вскочил на лапы и, пригнув уши, ощерил пасть. Но девушка только улыбнулась и сверкнула глазками.

— Ты хоть и крепок, но уже стар, меченый, — продолжила она, странно растягивая слова. — После тебя не останется жизни: ни детей, ни тех, кого ты воспитал. Ради чего ты существуешь на земле?

Готфрид ответил. Себе, не ей.

Девица странно посмотрела на него, и рыцарь вдруг ощутил внизу живота неодолимое желание. Ему захотелось накинуться на девушку прямо здесь и сейчас, на глазах у других оборотней. Содрав с нее платье, безоглядно, дико и яростно совокупляться у костра…

Воспоминанием о Ней Готфрид подавил желание, а вслух сказал, медленно подбирая ноги под себя:

— А ради чего живет ваша стая? Ради чего вы заявились к меченому, убийце стай, всего втроем? Завести от меня детей? Увещевать? Заключить перемирие? Биться?

— Ты понятия не имеешь, за что и против кого мы бьемся. Все вы живы только потому, что есть мы, — в раздражении топнула босой ножкой девушка-оборотень. — Потому что мы — стражи жизни.

— Ну да, — скривился рыцарь. — И конечно, исключительно для спасения моей жизни вы несколько ночей подряд крались вдоль берега, выжидали, высматривали других рыцарей и, когда убедились, что больше никого нет, решили заявиться прямо сюда, гордые и самоуверенные. Или попросту трусливые? Целая стая на одного меня, такого старого и ничего не понимающего!

Девица сдвинула светлые брови и сжала кулачки. Один из волков угрожающе зарычал, но Готфрид уже вошел во вкус:

— Смерть или слава, да? Принести на сходку голову меченого или пасть в бою за собратьев? Но сначала зачем-то почесать языком… Для самооправдания?

Твари потихоньку зверели — шерсть на холках вздыбилась, а лапы напряглись до дрожи, но болтовня дарила драгоценные мгновения, которые рыцарь тратил самым эффективным образом — наматывая цепь на кулак.

Оба волка прыгнули одновременно, как по команде. Первый — к горлу зашевелившегося от шума гребца, второй, взяв короткий разбег, в сторону рыцаря. Две предсказуемые ошибки.

Готфрид хорошо видел летящую к нему серебристо-серую молнию и коротко хлопнул по ней открытой ладонью, сбивая в сторону раззявленную пасть. Оборотень боком врезался в рыцаря, как в дерево, коротко мотнул головой и покачнулся на лапах, потеряв ориентацию. Ожидаемо попался на самое распространенное из благословений Бедных рыцарей: того, кто твердо стоял в христовой вере, сбить с ног было невозможно даже тараном.

Почувствовав, как его немощное тело мгновенно переполняется бесконечной Божественной силой, Готфрид ударил кулаком вниз, с громким хрустом сокрушая хребет истошно взвизгнувшей адской твари, словно молотом, и тут же отскочил в сторону, пропуская второго волка, чьи окровавленные челюсти лязгнули в опасной близости от его босых ног.

Недолго думая, Готфрид упал вперед, придавливая серебристое чудовище к земле. Оборотень задергался, замолотил лапами по земле и вывернул голову, силясь укусить рыцаря. Тот успешно воспользовался последним обстоятельством, накинув цепь на волчью шею.

Раздалось явственное шипение, тварь завизжала, ощутив на шее ожог от ненавистного металла, и конвульсивно забилась в захвате. Пришлось обхватить волка ногами, прогнуть спину и даже помочь себе левой культей, довершая начатое. Будь цепь прикована к обычному мечу, трюк не сработал бы, но святой клинок прочно сидел в ножнах и покидать их по-прежнему не собирался…

Когти еще пару раз полоснули по воздуху, не причинив рыцарю никакого вреда, и тварь затихла.

Готфрид вскочил на ноги, по-прежнему удерживая перед собой обмякшего оборотня, медленно возвращающегося в человеческий облик. Благо, щедро дарованной Господом мощи на это с лихвой хватало.

Девушка уже успела перекинуться в кошмарную боевую форму, но в бой не вступила, присматриваясь к Готфриду. Разумная предосторожность. Теперь, наклонившись к земле так, что левая передняя лапа доставала до земли, она решала, как лучше атаковать. От былой субтильности не осталось и следа: серебристо-серая шерсть покрывала бугрящиеся мускулы, а плечи своей шириной могли поспорить с телегой.

Адская тварь прыгнула, стремясь располосовать рыцаря чудовищными когтями, но тот, бросив тело ее собрата, шагнул вперед и в сторону, оказался сбоку и крепко двинул обороню по ребрам. Раздался явственно слышимый хруст.

Боли чудовище, похоже, не ощущало, поскольку, развернувшись на месте, дважды хлестнуло длинными лапами. На месте инквизитор, естественно, не стоял, но уклониться тоже не успел: кольчуга на животе лопнула, распоротая скользящим ударом. Будь на его месте кто-то другой, его бы таким ударом выпотрошили, как рыбу. Но с Готфридом такой трюк не пройдет…

Оборотень, не понимавший, почему человек еще не выронил собственные внутренности, попытался развить успех, но не смог, хотя старался изо всех сил. Силуэт волчицы буквально расплывался в глазах рыцаря, он чувствовал, что совершенно не успевает за противницей, и она тут же достала его еще раз. Но это его нисколько не смутило: милостью Божьей тело рыцаря было неуязвимо для когтей, клыков, жал, ядовитых хвостов, щупалец и другого оружия слуг сатаны. Другое дело сталь — от нее рыцарь носил кольчугу.

Волчица металась вокруг с такой скоростью, что Готфрид едва успевал за ней следить. Броня быстро превращалась в лохмотья, но в боевом умении рыцарь намного превосходил адскую тварь, поэтому вскоре начал разгадывать ее маневры, раз за разом доставая чудище ударами кулака, на который была намотана посеребренная цепь.

Бедро. Плечо. Живот.

Искалеченная, не понимающая, почему человек все еще жив, тварь двигалась неуклюже, ее атаки становились все более медленными и размашистыми. Рыцарь постепенно заводил ее на мелководье, где двигаться было еще труднее. Разгадав замысел инквизитора, она отчаянно прыгнула, силясь порвать его зубами, но именно этого Готфрид и ждал. От мощного удара снизу челюсти лязгнули, как замковая решетка, и чудовище, стремительно уменьшающееся в размерах, навзничь рухнуло в реку.

Рыцарь тут же подскочил к ней и привычным движением накинул цепь на тонкую девичью шею. Теперь она не могла стать зверем, иначе серебро сожжет ей глотку, а бороться с рыцарем в человеческом облике — это даже не смешно.

Похоже, тварь потеряла сознание, иначе она бы что-нибудь предприняла. Рыцарь слегка притопил ее, чтобы привести в чувство, и, получив пару шлепков от слепо размахивающих рук, приподнял над водой. Из-под мокрых спутанных волос на него смотрели глаза. Глубокие, как небо, и добрые, как у Той, о ком инквизитор думал все эти годы. И эти глаза отчаянно молили о пощаде.

— В ночь солнцестояния, верно? — прохрипел Готфрид, которому все эти прыжки дались нелегко. Девушка была права; сорок три года для Бедного рыцаря — глубокая старость. Столько не живут.

Девушка непонимающе нахмурилась.

— Ваша сходка через две ночи, на солнцестояние, — разъяснил рыцарь свою догадку. — Где?

Готфрид немного ослабил цепь, и девица с трудом произнесла в кровь разбитым ртом:

— Иди на закат к широкому ручью… Там, в верховьях…

Их взгляды снова встретились, и рыцаря опять как ножом по сердцу резанули.

«Только ради Нее…»

Не узнавая себя, рыцарь снял цепь и отшвырнул девчонку в воду. Та, мокрая, как мышь, не стала менять облик, а попросту нырнула в реку и ушла на глубину. Где она вынырнула, Готфрид не увидел.

Он окинул взглядом побоище, коротко помолился, поблагодарив Господа за дарованную победу и задумался над тем, как лучше устроить погребение щенячьей глупости.

* * *

Ночная тишина рухнула, разрезанная непрерывными завываниями. На этот раз гораздо ближе, но все еще далеко впереди. Кто-то коротко завыл прямо за спиной, шагах в тридцати-сорока, не больше.

Прислушавшись, Готфрид уловил ритмичный плеск воды и тут же метнулся вправо, где темнел широкий овраг. Спрятавшись в распадке и стараясь успокоить дыхание, рыцарь лежал, обратившись в слух. Главное сейчас — не спугнуть.

Плеск раздавался все ближе и ближе.

Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп — трусил волк по мелководью. Еще миг — и светлая вытянутая тень откликнулась на новые требовательные завывания, метнулась, ускоряя бег, и исчезла за поворотом ручья. Подождав на всякий случай еще некоторое время, Готфрид тихонько выбрался из оврага, стараясь не шуметь, и тут же рухнул на землю, придавленный навалившейся на спину мохнатой тяжестью.

Ловко она его провела!

Мощные лапы с треском и звоном рвали кольчугу и поддоспешник, а вес твари не давал перевернуться на живот. Вот только оружия у оборотня по-прежнему не было, а значит, вся звериная хитрость была напрасной…

Готфрид заорал, как оглашенный, а потом затих, прикинувшись мертвым. Дожидаясь, когда тварь слезет со спины и решит проверить, жив ли он, рыцарь задержал дыхание.

Ощутив смрадное дыхание возле своего лица, воин внезапно выбросил вперед руку, заталкивая оборотню кусок цепи прямо в раззявленную пасть. Монстр попытался отшатнуться, но рыцарь бросился вперед и навалился сверху, используя мощь Божьего благословения. Не обращая внимания на отвратительное шипение и утробный вой твари, продолжал жечь вертящуюся зубастую пасть серебром, все глубже, и глубже, и глубже погружая кулак с цепью в воняющую разложением глотку. На холке оборотня блеснули стеклянные бусины…

Светловолосая девушка лет тринадцати-четырнадцати, раскинувшаяся на дне распадка, смотрелась нелепо. Порванное платье, спутанные волосы, расцарапанные руки, судорожно сжимавшие землю, непонимающие глаза, разорванный рот и вывернутая нижняя челюсть… Казалось, что она умерла от чрезмерного удивления, пытаясь раскрыть рот шире, чем позволяла природа.

Готфрид содрал с себя пришедшую в полную негодность кольчугу, скинул остатки поддоспешника, вновь опоясался мечом и поцеловал простое кипарисное распятие, покачивавшееся на крепкой бечевке.

«Если бы не Ты, меня бы здесь не было», — подумал рыцарь и опустил веки девушке-оборотню.

* * *

Волк взял очень высоко. Тянул долго, с хрипотцой и раскатистыми переливами, но на одной ноте. Выдохся и стал затихать, но тут же подхватили другие. Тембром пониже, но с теми же переливами.

«Как на мессе», — подумал рыцарь и тотчас услышал, как зашелестели листья. Будто ветер подул, хотя никакого ветра не было.

С чавканьем и скрежетом деревья и кусты вынимали из земли змеившиеся корни, которые, зажив самостоятельной жизнью, ползли куда-то в сторону, стелясь, будто женские волосы по воде. Ветви ходили ходуном и надсадно скрипели. Сверху падали сухие сучья, один с глухим звяканьем отскочил от шлема. От заполошного птичьего крика заложило уши.

Готфрид знал, что у оборотней особые отношения с лесом, но такое видел впервые. Деревья вперевалку уходили прочь от того места, где продолжали многоголосо завывать несколько волчьих стай.

«Да сколько же их там?!»

Рыцарь побежал вперед, попробовал проскочить вперед между стволами, но тут же споткнулся и едва не угодил под узловатый пень, прыгавший, как гигантская лягушка. Встал на ноги, повернулся боком, чтобы впритирку протиснуться между стволами. Чудом уцелел, ободрав живот, увернулся от рухнувшего вниз полена, внезапно забывшего, что оно идет вперед, присел, пропуская над головой какую-то тень, выпрямился и тут же получил хлесткий удар крепкой еловой веткой. Хорошо, что в грудь, а не в лицо, иначе без глаз бы остался.

Лес в прямом смысле ходил ходуном, и рыцарю требовалось применить все свое боевое умение, чтобы уцелеть. Шаг вперед, два назад, прыжок, поворот… Он еще пару раз метнулся из стороны в сторону, как заяц, и вдруг понял, что уже стоит на опушке.

Перед взором инквизитора предстала огромная и довольно ровная поляна, на которой стояли, сидели и лежали около сотни косматых чудовищ. Кто на двух, кто на четырех лапах, одни в виде волков, другие в боевом облике, но в человеческом обличье не было никого.

Они были разделены на два неровных строя. Те, что стояли слева, были всклокоченными, темно-коричневыми. Именно они выли, задрав к небу морды.

Когда они окончили свой переливчатый вой, их вожак, сутулый, с длинными передними лапами и большим ярко-красным пятном на загривке, полоснул себя когтями по груди и сделал широкий стряхивающий жест. В тот же миг на его шкуре заплясало адское пламя, быстро покрывшее все тело. Но боли оборотень явно не чувствовал. Чудовищный костер сделал пару шагов на задних лапах, опаляя траву и цветы, и его собратья одобрительно завыли.

Те оборотни, что стояли справа, были такими же серо-серебристыми, как те щенки у реки. Их было несколько больше, чем темно-коричневых, и в их лапах было оружие — мечи, копья, секиры, у некоторых щиты.

«Плохо дело!»

Предводитель серебристых ударил копьем по воздуху, коротко и мощно взревел, и внезапно поднявшийся ветер сверхъестественно быстро разметал все облака на небе. Поляну теперь озаряло не только жуткое пламя темного вожака, но и ровный серебряный свет луны. Шкуры многих светлых тоже засветились серебром.

Их вожак метнул свое копье куда-то во вражеский строй и резко, без всякого предупреждения прыгнул на горящего оборотня. Остальные не стали дожидаться окончания поединка; две армии тьмы с лаем, визгом и ревом бросились друг на друга в беспощадной борьбе за охотничьи угодья, самок или просто кусок леса.

«На всю летнюю сходку меня действительно не хватит…»

Меч сам вылетел из ножен и лег в руку. В клинок были вкованы частицы гвоздя, которым был прибит к кресту Спаситель, в рукояти — мощи святого мученика Георгия. Лезвие покрывали святым миром и три ночи выдерживали над мощами святого Бонифация. Другого такого меча во всей вселенной не было.

Реликвия была настолько мощной, что никакой силой ее нельзя было извлечь из ножен — меч сам решал, когда следует помогать рыцарю. Можно было подождать, когда слуги дьявола истребят друг друга сами, но медлить и прятаться было не в обычаях Бедных рыцарей. Сейчас надо было просто идти к Ней. Твердо и уверенно, как всю жизнь до этого часа.

Готфрид повернулся к темнеющей шеренге застывших деревьев и воздел клинок над головой.

— Встаньте, давшие клятву, и препояшьте чресла ваши истиною!

Едва не сорвавшийся от громкого крика голос, отраженный от деревьев, откликнулся эхом, которое не смогли заглушить ни лязг металла, ни душераздирающие вопли чудовищ, вгрызавшихся друг другу в глотки.

— Облекитесь в броню праведности, — мощно прогудел из-под глухого шлема неизвестный рыцарь в хауберке. Настоящий великан! Кольчуга на груди едва не рвется.

— Обуйте ноги в готовность благовествовать мир, — хрипло произнес граф Эбергарт фон Зеевальд, двадцать лет назад павший от рук пруссов.

— Возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого, — хором продекламировали трое рыцарей с тамплиерскими крестами, перекидывая треугольные щиты со спины на руку.

— И шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие, — возгласил плечистый стрелок, накладывая стрелу на тетиву.

— Приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять! — нараспев произнесли две дюжины голосов.

Перед Готфридом стояли воины в белоснежных одеждах. Их кольчуги и шлемы блестели, щиты искрились золотом, а клинки сияли ярче солнца. Клятва Бедных рыцарей была крепче объятий смерти, тверже могильного камня, прочнее вражеской стали. Две дюжины братьев снова вышли на бой, потому что смерть для рыцаря — не повод не идти в атаку. Каждый из них клялся в том, что сможет выйти на поле Армагеддона для последней битвы. И каждый знал, что любая битва со злом — последняя, а поле Армагеддона — шире всей земли.

Пятерка лучников встала на фланге, готовясь по команде выпустить стрелы. Могучий рыцарь поднял свой щит и встал в один строй с тамплиерами. Эбергарт обнажил меч и чуть заметно подмигнул Готфриду. Все ждали только одного…

— С нами Бог!

Рыцарь снова вскинул клинок к небесам.

— С НАМИ БОГ! — грянуло Небесное Воинство так, что земля содрогнулась.

Готфрид обернулся к врагам, которые, привлеченные боевым кличем, уже разворачивались в его сторону. Как на крыльях, долетел до неровного строя оборотней и первым врубился в мельтешение серебристых и темно-коричневых шкур.

Полуголый, с перекошенным от праведного гнева лицом, Готфрид в одиночку метался среди врагов. Он хлестал чудовищ цепью так же, как Господь бичевал осквернителей иерусалимского храма. Он разил их мечом и повергал могучими ударами наземь, как архангел Михаил повергал восставшие на Бога легионы тьмы. А на поле боя спускались все новые и новые воины в белоснежных одеждах…

* * *

Готфрид фон Вааге лежал на спине и смотрел на щербатую луну, которая злорадно скалилась ему с медленно светлеющего небосклона. Ног и рук он не чувствовал. Чувствовал только, как из него толчками вытекает жизнь. С каждым невольным подергиванием в истерзанном теле, с каждым хриплым вдохом и с каждым ударом сердца.

Было страшно холодно.

Вокруг царила полнейшая тишина, даже в ушах звенело. Только воздух с клекотом вырывался из горла, надувались и лопались на губах кровавые пузыри. Дышать было все труднее. Будто ночной воздух стал тяжелым, как камень, и все сильнее давил на грудину.

Рыцарь попытался перевернуться на бок. Не вышло. Собрался с силами, рванулся, и снова не вышло. Перевернулся только с третьей попытки. Увидел перед собой оскаленную волчью морду и оттолкнул ее в сторону.

Сплюнул, подобрал под себя ноги, уперся рукой, пробуя подняться, но сил не хватило, и он рухнул на щедро политую своей и вражеской кровью землю. Дышать стало еще труднее.

Тогда он подтащил к себе за цепь клинок и, опираясь на меч, нечеловеческим усилием встал на одно колено, загнав лезвие в землю почти по рукоять.

Отдышаться уже не мог. Распрямиться тоже. Тело больше не слушалось.

Поднял взгляд и увидел, что все они стояли на поле боя. Все в тех же незапятнанных одеждах и с тем же сияющим оружием. Огромный рыцарь снял шлем и кивнул, тамплиеры отсалютовали мечами, командир лучников уважительно поклонился, граф Эбергарт одобрительно хмыкнул.

А мимо воинов в сверкающей броне, мимо человеческих и волчьих трупов, мимо переломанного оружия и расколотых щитов шла Она.

Он мечтал увидеть Ее все эти тридцать лет. Только увидеть, потому что знал, что Она всегда была рядом. В девственно-белом одеянии и с короной на голове. Обетование пророков, радость мучеников, надежда грешников. Царица Небесная. Подошла и протянула к нему руки. Так же, как к своему Сыну.

— Ра… Ради Тебя… — прохрипел рыцарь, грудью повисая на рукояти и понимая, что ничего больше в этой жизни сказать не сможет.

— Я знаю, Готфрид, — ответила Она, улыбнулась ему той самой, первой улыбкой и нежно поцеловала в лоб.

Примечания

9

Более известны как Орден меченосцев и Тевтонский орден. После серии военных неудач первого слились в один орден, названный Ливонским.

10

Эмблемы меченосцев и Тевтонского ордена соответственно.

11

«Helfen — wehren — heilen» — девиз Тевтонского ордена.

12

Епископ Альберт фон Буксгевден был одной из самых ярких фигур в процессе германизации Прибалтики в начале XIII века. Его усилиями была основана Рига и объявлен крестовый поход против местных язычников.