Вернись после смерти

Николай Александрович Юрконенко, 2019

Новое произведение писателя Николая Юрконенко посвящено жестокому и бескомпромиссному противостоянию советской и японской разведок на территории Забайкалья в годы Великой Отечественной войны. Книга написана на основе архивных материалов Читинского Управления НКГБ – ФСБ. Вниманию читателей предлагается правдивое описание драматичных событий того непростого времени – малоизвестных, но грандиозных по своим масштабам, картины неповторимой по красоте забайкальской природы, а также исторические экскурсы и в радостное, и в горестное прошлое нашей Великой Родины.Содержит нецензурную брань.

Глава 8

Комиссар госбезопасности Севастьянов поставил на журнальный столик бутылку «Столичной», выложил из портфеля продукты: кольцо ароматной копченой краковской колбасы, полбуханки свежеиспеченного ржаного хлеба, плоскую овальную жестянку с норвежскими шпротами, стеклянную, с яркой зеленой этикеткой, баночку c маринованными огурцами. Шадрин с усталой полуулыбкой наблюдал за его действиями.

— Эй, любезный, подай-ка бокалы! — по-старорежимному распорядился Севастьянов и принялся нареза'ть закуску. Китель он снял, остался в белой рубашке, обжатой широкими подтяжками, и весь какой-то домовитый, невысокий, с солидным брюшком, был похож на некоего престарелого служаку-чиновника районного уровня, если бы не дорогого сукна наутюженные брюки с малинового цвета лампасами.

— Сей минут, ва-ше-ство! — угодливым лакейским тенорком подыграл ему Шадрин, выставляя на стол два небольших граненых стакана.

Осторожно оббив черенком ножа коричневый сургуч с горлышка, Севастьянов откупорил бутылку, наполнил стаканы до краёв. На удивленный взгляд друга отреагировал так:

— Давай по-русски, Сашка, по-полному! Знаешь, как поднадоел за «чертой» этот их «дринкен айн маль» да всякая подобная хрень, измеряемая миллиграммами!

— Согласен! — Шадрин кивнул. — За что выпьем?

— Прежде всего — за встречу, — почти торжественно произнес Севастьянов, поднимая стакан на уровень глаз. — Если б ты знал, как я рад видеть тебя живым.

— А я рад, что ты воскрес из… — Шадрин осекся, не желая произносить слово «мертвых», но тут же нашелся, — из небытия.

Они соприкоснулись звякнувшими стаканами и осушили их.

— Придави огурчиком, — Севастьянов придвинул тарелку поближе к другу.

— Благодарствую, — Шадрин захрумкал огурцом, ощутив, как водочный хмель горячей дурманящей волной пошел в голову.

— Еще по одной, да и поговорим, − предложил Севастьянов. − Скажи-ка тост.

— Он будет кратким, — Александр Николаевич посмотрел ему в глаза. — За победу, товарищ генерал!

— За победу, товарищ полковник!

Они выпили, и какое-то время с аппетитом закусывали. Шадрин первым отложил вилку, отодвинулся от стола, удобно положил ногу на ногу и охватил колено сцепленными в замок пальцами:

— Значит, говоришь, слушают?

— Так точно-с! Именно поэтому мы сейчас на конспиративной точке. Организовал её буквально на днях, ищейки пока не пронюхали. Ты, кстати, «хвост» посмотрел?

— Обижаете, ваше сковородие! — деланно оскорбился Шадрин и поинтересовался. — Хвост хвостом, а то, что в один подъезд зашли генерал и полковник — это как вписывается в окружающую среду?

— Вполне нормально, — успокоил Севастьянов. — Дом заселён старшим и высшим начсоставом штаба тыла ОКДВА³⁹, так что…

— Понятно. Ну, а чем вызвано такое недоверие к тебе?

— Если бы только ко мне… — вытирая губы бумажной салфеткой, невесело проронил генерал. — Я уже успел понять, сейчас тут многих слушают и почти за всеми следят.

— Как засек? Хотя, о чем это я… — усмехнулся над своим же вопросом Шадрин.

— Это уж точно, — поддакнул ему Севастьянов. — Я бы, да не учуял.

— Шифровка из Маньчжурии на «липу» не похожа? Как-то уж всё… — сменил тему полковник и неопределенно покрутил разведенными пальцами правой руки.

— Возникшую ситуацию мы проанализировали очень тщательно. И пришли к выводу, что это — не «де'за». Сообщили в Москву, Федотову, ну а он, естественно, доложил наверх, Меркулову… — при этих словах Севастьянов многозначительно воздел указательный палец и, заговорщицки понизив голос, добавил. — А уже тот — С а м о м у!

— Что ты говоришь!? — воскликнул пораженный Шадрин.

— Да, да! — подтвердил генерал. — «Хозяин» полностью в курсе событий. А как же иначе? В области взрывают шахты, убивают партийных секретарей, а ты думаешь, что Сталин этого не знает? Черта с два! Кстати, он горячо поддержал идею — поиграть с японцами в длительную оперативную игру. У него с самураями старые счёты!

— Вот, значит, как всё… — пробормотал полковник и, достав платок, промокнул внезапно проступившую на лбу испарину. А Севастьянов продолжал:

— Гоглидзе срочно вызвали в наркомат, на приём к Федотову по этому делу, а мне он поручил встретиться с Петросовым…

— Так в госпитале же Сурен Гургенович, — объяснил Шадрин. — Его еще даже не прооперировали, только готовят. Дело-то серьезное — лёгкие. А потом месяц, а то и два санаторного режима. Короче говоря, выбыл из строя, я думаю, надолго.

— Об этом нам сам Петросов сообщил, — не дал закончить Шадрину комиссар. — Наверное, грех такое говорить, но то, что он заболел, сейчас только на руку, и в первую очередь — тебе…

— Мне? — удивился Шадрин. — Но почему?

— А потому, что не бывает, худа без добра… Если бы у Сурена Гургеновича не возникло проблем со здоровьем, то в Хабаровск вызвали бы его, как будущего руководителя оперативной игры. Но всё случилось так, как случилось, ты сидишь передо мной, и это — замечательно!

— А что, без этого повода мы не могли бы встретиться? — в голосе Шадрина просквозила едва различимая обида.

— Могли, конечно, только вряд ли стоит лишний раз это делать: особо-то афишировать наше знакомство совершенно незачем…

— Как так?

— Да вот так! — сокрушенно покачав головой, сказал комиссар. — Уж слишком много я знаю! А посему подобные индивидуумы, постоянно под топором ходят, особенно в нынешнее время. Так что в друзьях у меня состоять — себе дороже… Соображаешь, нет?

— Уг-у-у… — сосредоточенно кивнул Шадрин. Возникла тяжелая пауза. Наконец, заговорил Севастьянов:

— И вот еще что, в Управлении совсем забыл тебя проинформировать — Москва присвоила этой операции кодовое название «Жюри».

— Жюри? — с некоторым недоумением переспросил Шадрин. — В стенах нашего департамента звучит довольно странно… Жюри, это ведь группа специалистов, назначенных для присуждения премий или наград на крупных конкурсах и состязаниях.

— Именно так! — подтвердил Севастьянов и с едва приметной усмешкой похвалил. — Большую Советскую Энциклопедию цитируешь дословно, молодец! Я тут пораскинул мозгами и пришел к выводу, что такое название подобрано неспроста: если не дай Бог, провалим этот, как ты говоришь, конкурс, то московское «жюри» нам такую премию присудит, что мало не покажется. Да и за наградами дело не станет, а название им: «вышка» в двадцать годков или «исключительная мера», «стенка», то бишь… На меньшее рассчитывать никак не приходится.

— Да уж… — хмуро поддакнул Шадрин, а Севастьянов продолжал:

— Слушай меня внимательно, полковник, дело выглядит следующим образом: пока болеет Петросов, ты будешь исполнять обязанности начальника Управления, приказ об этом уже готов и подписан Гоглидзе, завтра тебя с ним ознакомят.

— Благодарю за доверие, товарищ комиссар!

— На хрена оно было бы нужно, такое доверие! — с досадой махнул рукой Севастьянов. — Ведь именно тебе придётся теперь головой отвечать за то, чтобы эта твоя «Свобода», — он так и сказал — «твоя», — до поры, до времени жила, процветала и делала то, что нам нужно… Гоглидзе и мне поручено лишь координировать работу и осуществлять контроль.

— Легко сказать: чтобы жила и процветала! — бурно вознегодовал Шадрин. — Да она за это самое время столько людской крови на белый свет выпустит!

— А мы не позволим этого, парализуем её, — уверенно пообещал Севастьянов. — И в таком состоянии пусть себе существует. Основную работу я уже проделал, завтра на совещании утрясем мелкие детали. Отныне всё, что Гао Шань узнает о «Свободе», он будет немедленно передавать также и тебе. — Севастьянов на минуту прервался, будто собираясь с мыслями, затем продолжил. — Оперативная игра — дело хорошее, но кроме неё есть еще одно важное обстоятельство: наличие взрывчатки у этой самой «Свободы». По твоей информации её с «пороховых складов» унесено более центнера. И какая-то часть уже применена во время диверсии на шахте. Но это ещё только цветочки! А вот рванут, сволочи, объект стратегического значения, тогда-то мы и попляшем…

— Но охрана стратегических объектов области теперь усилена вдвое, — возразил Шадрин. — Как и охрана всех складов со взрывчатыми веществами.

— Вот так всегда: машем кулаками после драки… — горько усмехнулся Севастьянов. — Но не мне же тебе объяснять, что при хорошей подготовке к диверсии, всё это мало что значит: с боем прорвутся и взорвут. При нашем дефиците личного состава, роту для охраны того или иного объекта не выставишь. На Забайкальской магистрали множество мостов и туннелей. Представь, что один из них, длиной с километр, подорвали или гранитную скалу на рельсы спустили. Это на какой срок выведена дорога из эксплуатации и нарушены военные перевозки? Как минимум — на месяц, в ваших сопках объезда ведь нет. Так или не так? — Севастьянов в упор уставился на Шадрина.

— Так! — Александр Николаевич выдержал его взгляд.

— А раз так, то все наши усилия должны быть направлены на важнейшую цель: лишить «Свободу» взрывчатки! И до того времени, пока мы не сделаем этого, о ликвидации банды и речи нет. Можно тысячу этих уродов переловить, а нескольких проворонить, которые потом и устроят пиротехнический сюрприз! — Севастьянов перевёл дыхание, затем, отмахивая, словно дирижер, каждое слово выставленным указательным пальцем, эмоционально закончил. — Динамит, динамит и ещё раз динамит! На его розыск надо бросить все силы! Пока не найдем, Москва с нас не слезет, ведь дело на контроле у С а м о г о, а он слов на ветер не бросает: случись что — вмиг кишки выпустит! Федотова он про эту самую взрывчатку уже несколько раз спрашивал. Кстати, кто там у вас отвечает за безопасность особо-важных объектов?

— Полковник ВОХР, Горохов Николай Иванович.

— Должен тебе сообщить, — привычно снизив голос, сказал Севастьянов, — буквально на днях этого гражданина сильно огорчат: есть постановление об аресте.

— Неужели!? — вскинулся Шадрин.

— Да, это так, — подтвердил Севастьянов. — Утрата бдительности, пособничество диверсантам и террористам и всё прочее… Короче говоря, пятьдесят восьмая — налицо! Голову ваш полковник потерял однозначно! Но, думаю, не он один, наверняка ещё папахи полетят — комиссия по этому делу работу завершила и кое-кому теперь небо покажется с овчинку! Многое будет зависеть от тебя, Саша: сумеешь отнять у бандитов «вэ вэ» — люди хоть как-то, но будут жить, не сумеешь, всем — вышка. Третьего варианта у них нет!

— Но ведь и у меня третьего варианта нет…

— С тобой чуть проще, ты — контрразведчик. По поводу утраты взрывчатых веществ к тебе претензий не имеется, за это спрос с ВОХР, но…

— Если не найду динамит, то спрос будет… — договорил за него Шадрин.

— Бесспорно… — невесело кивнул Севастьянов. — А, чтобы этого не произошло, мы должны знать о каждом шаге «Свободы». Просто обязаны!

— Как ты это себе представляешь, Андрей Иванович?

— Об этом узнаешь из моего доклада завтра, сегодня нет смысла тратить время. — Севастьянов умолк, и какое-то время сосредоточенно смотрел в одну, только ему видимую точку. Потом перевел вдруг потяжелевший взгляд на Шадрина. — А сейчас, полковник, давай-ка потолкуем вот о чем, — сказал он, и, протянув руку к висящему на спинке стула своему кителю, извлек из нагрудного кармана сложенный втрое лист бумаги, протянул Шадрину. Тот спросил с видимым недоумением:

— Что это?

–Ты читай, читай, потом обсудим, — Севастьянов принялся сооружать бутерброд из хлеба и колбасы, до половины наполнил стаканы водкой.

Шадрин развернул лист со строчками машинописи, начал вчитываться и его жёстко очерченный суховатый рот собрался в суровую складку.

«Уполномоченному НКГБ СССР

по Дальнему Востоку, комиссару

государственной безопасности

2-го ранга, Гоглидзе С. А.

РАПОРТ

Довожу до вашего сведения вопиющий факт преступной политической близорукости, допускаемой начальником отдела контрразведки Читинского УГБ, полковником Шадриным А.Н.

Дело в том, что во время недавней инспекторской проверки кадров Управления, он скрыл от комиссии то обстоятельство, что являющийся его заместителем подполковник Рутковский Я. Г. имеет родного брата, с которым произошла странная, если не сказать больше, история.

В боях под Смоленском майор артиллерии Рутковский М. Г., попал со своим дивизионом в окружение. Прорываться из него категорически отказался, ссылаясь на якобы тяжелое ранение и на готовность к самопожертвованию, чтобы прикрыть огнем ручного пулемета отход оставшихся в живых бойцов. Истинные же мотивы данного поступка неизвестны, более того, они крайне подозрительны.

Настораживающим моментом является тот факт, что майор Рутковский М. Г., незадолго до описанного случая, также попадал в окружение и находился на вражеской территории около месяца, но, в отличие от последнего события, благополучно вышел к своим в одиночку.

Нынешняя судьба майора Рутковского неизвестна. Не исключено, что он находиться у немцев в нужном им качестве. Обстоятельства, в которых дважды оказывался майор Рутковский М. Г., не могли бы показаться столь необычными во время войны, если бы не явное стремление полковника Шадрина и подполковника Рутковского утаить их от комиссии. Сам по себе напрашивается вывод, что данному факту способствовали панибратские отношения Шадрина к своему заместителю.

Вопреки директивным установкам НКВД, подполковник Рутковский продолжает находиться в должности заместителя начальника отдела контрразведки, что само по себе уже является нарушением, как партийной, так и чекистской дисциплин и этики, способствует распространению слухов и кривотолков среди личного состава Управления.

«Четвертый»

29. 05. 1942 г.»

Шадрин отложил лист с рапортом-доносом. Закусил нижнюю губу с такой силой, что, казалось, из неё вот-вот брызнет кровь.

— Ну что, вник в материал? — негромко спросил комиссар госбезопасности.

— Вник! Ощущение такое, будто в дерьмо с головой окунули! — Александр Николаевич гадливо поморщился.

— От дерьма отмыться все-таки можно, а от такого обвинения — не получится, — Севастьянов глазами указал на бумагу. — Ситуация гораздо серьёзнее, чем с вашим Гороховым…

— Получается, что брата предателя покрываю и выгораживаю. Тьфу, мерзость какая!

— Давай-ка не кипятись, дружище, а толком объясни: что и как?

Шадрин испытующе посмотрел в глаза старому товарищу:

— Ты-то хоть мне веришь, Андрей Иванович?

— Не верил бы, то этот разговор бы не состоялся.

–Что верно, то верно, — вынужден был согласиться Шадрин. Помолчав, спросил. — А кто он, этот самый «Четвертый»?

— Как говорится в Новом Завете: «Тайна сия велика есть!» — со злой беспомощностью развел руками Севастьянов.

— А каким образом этот, с позволения сказать, документ к тебе попал, адресован-то он Гоглидзе?

Севастьянов долго и сосредоточенно молчал, а когда заговорил, в его голосе отсутствовала обычная уверенность и непоколебимость:

— Довольно просто попал, только не пойму — зачем? Даже для моего изощренного ума — это загадка. Всё началось с того, когда я вышел в тираж как закордонник и был направлен в Хабаровск на должность одного из заместителей Гоглидзе. Ну, прибыл сюда, представился ему, естественно, завязалась беседа. Разговор коснулся людей, с которыми приходилось работать или пересекаться. А когда дошло до моего польского периода, прозвучала и твоя фамилия. Вот так я узнал, что ты работаешь в Забайкалье. О тебе Гоглидзе отозвался в превосходных степенях, сказал, что неплохо знает и ценит как хорошего специалиста…

— Значит, ему все-таки известно, что мы старые друзья-товарищи?

— Получается, что так… — неопределенно кивнул Севастьянов и продолжил. — А через полтора месяца случилось то, что случилось: пришла шифровка от Гао Шаня и всё завертелось! Гоглидзе был вызван к Федотову в экстренном порядке — замаячили перспективы серьезной радиоигры с японцами. А буквально накануне отлета в Москву, заходит ко мне в кабинет Сергей Арсеньевич, вручает папку и объясняет, что данная подборка документов — моя должностная прерогатива. Изучайте, говорит, Андрей Иванович, и принимайте необходимые решения, пора вам начинать работать самостоятельно, уже второй месяц стажируетесь. Когда я стал просматривать эти самые документы, то увидел, что особо серьезного там нет: мелочёвка областного уровня, отчеты местной агентуры, кое-какая рядовая переписка… Но вот беру в руки эту бумагу, — комиссар кивнул на лист, лежавший перед Шадриным, — изучаю её содержание и натыкаюсь на твою фамилию…

— Рапорт находился в конверте?

— Нет, но судя по характерному сгибу, прибыл именно по почте.

— То-есть, из Читы подобные стукачества приходят самым что ни на есть тривиальным способом?

— Похоже на то, — подтверждающее кивнул Севастьянов. — Адрес отправителя наверняка туфтовый, адрес же получателя вообще отсутствует, скорее всего, письмо отправлено до востребования какому-нибудь там Ивану Ивановичу Пупкину… Посыльный от Гоглидзе является в почтовое отделение, предъявляет туфтовый же документишко и получает донос. Всё очень просто и оригинально: ни адресов, ни почерка.

— Н-да… — Шадрин повертел в руках письмо, еще раз пробежался глазами по его содержанию, всмотрелся более пристально. — Ни одной расшатанной буквы с выраженным наклоном или неполным пробивом. Отсюда вывод: пишущая машинка — новая.

— Я тоже пришел к такому заключению, — подтвердил Севастьянов. — А что можешь сказать об авторе?

— Об а-а-вторе… — раздумчиво протянул Шадрин, не отрывая глаз от текста. — О нем складывается такое мнение: он хорошо образованный человек, грамотность и стилистика письма подтверждают это. Умеет ёмко строить предложение, логично мыслить. На машинке работает профессионально, оттиск четкий, оттенок ровный — пальцевые усилия совершенно одинаковые. Кроме этого, нет подтертостей и перепечатываний, отсутствуют какие-либо исправления. Ну, и главное: факты изложены довольно убедительно, а рубежи, где заканчивается истина и начинается ложь — затушеваны просто мастерски! В такую клевету трудно не поверить. Вот ты бы поверил, Андрей Иванович, а?

— Разумеется — нет, тема для меня мелковата. Какой-то майор-артиллерист не вышел из окружения… На то она и война, чтобы случались окружения, и кто-то не смог из них выйти. Что здесь уж такого невероятного? Фронтовая бытовуха, можно сказать! Но ты только посмотри, как он ловко из дерьма делает конфетку: и бдительность проявляет, и заботу о моральном климате в Управлении, и даже политическую составляющую воткнул:

«…Не исключено, что находится у немцев в нужном им качестве…» Ах ты ж, сволота! Из-за таких вот ублюдков порядочных людей ставят к стенке!

— К сожалению, ты прав, Андрей Иванович, — мрачно кивнул Шадрин. — Если кому-то надо сгнобить неугодного человека, то такое письмишко как нельзя кстати. Церберам-следователям с пятью классами образования этого вполне достаточно. Под него, при желании, можно любую обвинительную базу подвести

— И каков твой вывод из всего этого? — спросил генерал.

— Есть три предположения, — подумав, ответил Шадрин. — Первое: никакой оперативной разработки нет, а есть самое обыкновенное стукачество. Письмо, адресованное Гоглидзе «Четвертым», по чьей-то халатности попало в ту папку, в которую не должно было попасть. Предположение второе: оперативная разработка всё же есть, и Гоглидзе специально «забыл» документ в папке, чтобы проверить, как ты на него среагируешь? Сообщишь о письме мне — не выдержал экзамен, не сообщишь — выдержал! То-есть: проверяют на «вшивость» именно тебя, Андрей Иванович.

— Звучит достаточно убедительно.

Ну и третье предположение: копают под меня! А попутно желают посмотреть твою реакцию на это…

— Если всё так, то есть ещё одно предположение: вдруг Гоглидзе решил помочь тебе и специально подбросил это письмо мне? Дабы уведомить, что в твоей «конторе» завелся «карандашник».

Х-м… — скептически покривил губы Шадрин. — С чего бы это Гоглидзе радеть за меня? Мы не друзья, не приятели, наши отношения чисто служебные.

А простое человеческое участие исключаешь?

Да что ты, Андрей Иванович, — чуть смутился Шадрин. — Даже в это сволочное время считаю, что люди должны оставаться людьми!

То-то же! — суровый рот Севастьянова тронула едва приметная улыбка. А Шадрин продолжал:

Если твоё предположение верно и Гоглидзе решил таким образом мне помочь, представляешь, на какой риск он пошел?

Ещё бы! Он поставил на кон свою жизнь: ведь рассекречивание агента, внедренного не иначе, как по приказу самого Берия, тянет на «вышку»… — Севастьянов раскрыл коробку папирос «Памир», закурил и глубоко затянулся. — Да, ситуация, аж мозги нараскоряку! А ведь тут еще один вариант просматривается: а что, если вся эта история инспирирована в Главке, чтобы разделаться с тобой или со мной, а шпиона с кличкой «Четвертый» не существует вообще?

— Категорически не согласен! — покачал головой Шадрин. — Случай с майором Рутковским — реальное событие и кто-то из моих деятелей его обнародовал… Но может быть, дело вовсе не в тебе и мне, а в самом Гоглидзе и это Берия Сергея Арсеньевича проверяет? Приказал кому-то из хабаровских стукачей подбросить письмо в твою папку, а теперь ждет: доложишь ты ему о том, что донос побывал в твоих руках или смолчишь?

— И сообщит ли, Гоглидзе, в свою очередь, об этом в Москву? — завершил мысль полковника Севастьянов и, помолчав, добавил. — Когда-то в нашей деревне мужики говаривали: без бутылки тут хрен разберешься! Хотя бутылка вот она, на столе…

— Ну и что будем делать?

— А что тут делать? Всё уже сделано! Оставить без внимания это письмишко я, согласись, не мог, именно поэтому ты здесь.

— Не было бы хуже, Андрей Иванович… — попытался возразить Шадрин, но Севастьянов не дал ему закончить:

— Погоди! Я анекдот в тему вспомнил: ведут двух вятских мужичков на расстрел. Один говорит: «Может, попробуем сбежать, Ваня?» Другой отвечает: «А хуже не будет, Петя?»

Офицеры сдержанно посмеялись. Гася невеселую улыбку, Севастьянов произнес:

— Как будет, так и будет, где наша не пропадала! А пока лишь одно могу сказать — Гоглидзе не похож на Иуду, я его уже довольно неплохо изучил. Есть, конечно, кое-какие особенности характера, но в целом… — комиссар резко оборвал фразу и сменил тему. — Ты давай-ка лучше расскажи: что там у вас на самом деле произошло?

— Ничего особенного, — поиграл желваками на скулах Шадрин. — Никакой утайки от инспекции по кадрам не было. Просто ни меня, ни самого Якова никто об этом не спрашивал. А младший Рутковский погиб как герой! «Этот мерзавец… — Шадрин едва не сказал «ваш», — этот мерзавец «Четвертый», главного не знает: когда Максим вызвался прикрывать пулемётным огнём отход своих бойцов, то уже был безнадежен». Изрешечены обе ноги, несколько осколочных ранений в грудь и в живот. Только и держался, что здоровьем своим богатырским. А на смерть пошел осознанно, понимал, что все кончено.

— Откуда такие подробности?

— К заместителю заезжал комиссованный по ранению офицер, вещи кое-какие передал, рассказывал о том бое под Смоленском. «Четвертый» слышал звон да не знает, где он. Всё переврал, сволочь! И все же, кто он, этот любитель эпистолярного жанра?

— Тебе должно быть виднее, какой-то из твоих накропал. Поразмысли, кому и когда дорожку по-серьёзному перешел?

— Никому и никогда! — убежденно заверил Шадрин. — А этих самых «Четвертых» внедряли в Управления по прямому указанию Берия, чтобы они присматривали за руководителями и старшим начальствующим составом. И всё из-за того подлюги Люшкова⁴⁰! После его предательства доверие к разведке сильно пошатнулось…

Севастьянов кивнул, как бы соглашаясь, долго сидел молча, затем произнес:

— Да-а… Пока я за «чертой» работал, многое здесь поменялось, очень многое: «Четвертые» появились, «карандашники», прочая шваль…

— Всё именно так! — выдохнул Шадрин и обозленно усмехнувшись, добавил. — В этой связи одна присказка вспомнилась: «Я, дорогие товарищи — не стукач, но форму письменного доклада начальству знаю очень хорошо!»

— Таких сволочей сейчас, как поганок в гнилом лесу… — задумчиво констатировал Севастьянов и продолжил. — Что ж, изволь слушать дальше, Александр Николаевич…

— А хоть здесь-то кроме меня, вас больше никто не будет слушать, товарищ комиссар? — Шадрин повел выразительным взглядом по помещению.

— Хреновым я был бы закордонником, если бы позволил этим сявкам… — презрительно бросил Севастьянов. — Можешь не опасаться, в данном месте пока всё чисто. Но, как говорится, вернемся к нашим баранам: пришло время мне тебя спасать, как когда-то ты меня спасал в Варшаве от лап «двуйки»⁴¹. Итак, что мы имеем? Мы имеем агента центрального аппарата в вашем Управлении. И именно в отделе контрразведки, которыми руководишь ты.

— Шпиона в шпионской конторе! — с горькой иронией пробормотал Шадрин.

— Вот именно, — подтвердил Севастьянов. — И чтобы дело дальше не осложнялось, надо решать вопрос с Рутковским: выручать человека, если он, конечно, стоит того…

Шадрин поймал пристальный взгляд Севастьянова. Ответил, не задумываясь ни на миг:

— Стоит, товарищ комиссар, очень даже стоит! Рутковскому доверяю, как себе, таких людей…

— Короче, — не дал ему закончить Севастьянов. — Подполковника надо снимать немедленно, иначе они его достанут!

— Да как же это можно?! Ведь под откос человека сбрасываем из-за какого-то там… — возмутился Шадрин, но Севастьянов прервал его:

— Можно! — жестко бросил он. — Еще как можно! — и придвинувшись вплотную, заговорил гневным полушепотом. — Ты что же, Сашка, не видишь, что происходит? Или не хочешь видеть, а?

— Я все вижу, Андрей, но…

— Безо всяких «но», полковник Шадрин! — генерал пристукнул кулаком по столу. — Сейчас главное — выжить и уцелеть! И спасти, кого можно, понимай это, как приказ! Ты знаешь, сколько нас осталось? По пальцам пересчитать! Может, мы с тобой потому и живы еще, что работали в тридцатые за «чертой». А сейчас этим ублюдкам, — он с неистовым гневом мотнул головой в сторону двери, — мы пока не по зубам. Уничтожь тебя, меня, таких как мы, кто будет с Абвером воевать, с Кемпейтай, с Сигуранцей⁴²? Эти дилетанты от разведки? Хрена с два они навоюют! Но не зря, поверь мне, совсем не зря, они насадили по всем областным Управлениям стукачей и собирают на руководителей такой вот компромат, — он ткнул коротким пальцем в белевший на столе лист. — Сломаем хребет Гитлеру — и за нас возьмутся, если всё не изменится к лучшему, и этих негодяев поставят к стенке!

— Андрей Иванович, а ты не боишься говорить на эту тему? Сейчас ведь и старым друзьям…

— Замолчи, Сашка! Прокляну, если не замолчишь! — зеленые глаза Севастьянова вдруг сверкнули тем, так знакомым Шадрину, отчаянно-лихим блеском, от чего лицо на миг, словно помолодело. — Может быть из всех, кто ещё остался, только одному тебе и доверяю по-настоящему. Потому, что испытал не раз и жизнью тебе обязан. А что касаемо, боюсь или не боюсь, то отвечу: только дурак ничего не боится. Я же себя к таковым отнюдь не причисляю… Ну, а уж если доведется, то пулю принять сумею достойно, в этом можешь не сомневаться. Как и я в тебе не сомневаюсь в подобной ситуации.

Севастьянов умолк, крепко провел ладонью по глянцево-лысой голове. Шадрин не сводил с него напряженного выжидательного взгляда. Наконец генерал заговорил:

— Значит, так: убирать Рутковского нужно следующим образом: чтобы было видно, что на понизовку пошел, и доверия особого к нему больше нет. Это успокоит и общественное мнение в твоей конторе, и того самого, «Четвертого», будь он трижды проклят. Ты же, вернувшись, сделаешь вид, что тебе в Хабаровске накрутили хвоста за утрату бдительности. А что касается твоего зама, то для него есть вполне подходящая вакансия в САВО⁴³, к нам запрос об этом на днях пришел. Там, на должность начальника Особого отдела учебной бронетанковой дивизии нужен опытный старший офицер-чекист. Думаю, это именно то, что надо: и звание то же самое, и работа, в общем-то, знакомая. Должность, правда, несравненно ниже, но, как говорится: не до жиру — быть бы живу!

— А может на фронт, Якова Георгиевича, в действующую? — предложил Шадрин.

— Ни боже мой! — энергично запротестовал Севастьянов. — Ты в уме ли? «Четвертый» ведь прямую намётку дает — младший брат у немцев, мол, и не исключено, что в угодном для них качестве, а ты и старшего к фашистам поближе предлагаешь отправить. Это здесь, в тылу, еще могут разбираться, а там — фронт! Случись что, немедленно трибунал и военно-полевой суд сработают, ни на какую должность не посмотрят.

— Да, резонно.

— Слушай, — вдруг встрепенулся Севастьянов, — заговорили о должностях, и мне на ум мысль пришла: а что, если этот самый «Четвертый» своими рапортами дорогу себе расчищает? Ведь ты только посмотри: одним доносом и тебя бьет и твоего зама гробит!

— Похоже на то, очень даже похоже.

— Только зря старается, подлец! Тебе в заместители мы какого-нибудь нашего дальневосточника отправим, сейчас много хороших ребят с фронта возвращается: обстрелянные, боевые, до войны здесь же и работавшие. Я поговорю с Гоглидзе, он всё устроит. Отношения у нас сложились вполне уважительные.

— Но кто же он, этот «Четвертый», кто? — мучительно напряг память Шадрин. Перед глазами замелькали лица многочисленных сотрудников отдела. — Узнать бы, а?

— И что тогда? — настороженно поинтересовался Севастьянов.

— Тогда можно было бы что-либо предпринять, изолироваться каким-то образом от доносчика.

— Узнать сложно, Саша. Не дашь ведь телеграмму: «Агенту «Четвертому» прибыть в Хабаровск для личного знакомства!»

— Разумеется, не дашь, — согласился Шадрин. — Такую, причем зашифрованную телеграмму только сам нарком может ему отправить.

— Вот, вот… Так что относительно «Четвертого» тебе всё самому выяснять придется, но будь предельно осторожен. А теперь давай прощаться, даже домой тебя не приглашаю, чтобы это шакальё не дразнить! — он кивнул куда-то за окно. — Завтра до начала совещания получи инструкцию по радиосвязи с «Гао Шанем» в третьем отделе у старшего шифровальщика майора Кириченко. После совещания — немедленно в Читу, вплотную заниматься этой чертовой «Свободой». И крепко помни: дело на контроле у самого «Хозяина»!

— Забудешь тут, как же, — пробормотал Шадрин и кивнул на недопитую бутылку. — Ну, что, по стремянной, как говаривали забайкальские казаки перед походом?

— Наливай! — отчаянно махнул рукой Севастьянов.

Примечания

39

ОКДВА — Особая Краснознаменная Дальневосточная армия. С 1945 г. преобразована в КДВО — Краснознаменный Дальневосточный Военный Округ.

40

Люшков Генрих Самойлович — начальник УНКВД по Дальневосточному краю, комиссар государственной безопасности 3-го ранга. В ночь на 13. 07. 1938 г., нелегально перешел советско-китайскую государственную границу и сдался японцам. Впоследствии активно сотрудничал с их разведкой. Со временем утратил к себе оперативный интерес и был ликвидирован в Дайрене в 1945 г.

41

«Двуйка» — (двойка) — 2-й отдел контрразведки Генерального штаба Вооруженных Сил буржуазной Польши.

42

Абвер, Кемпейтай, Сигуранца — названия спецслужб Германии, Японии, Румынии.

43

САВО — Средне Азиатский Военный Округ.