Белый олень. Часть 3. Одинокий волк под луной

Николай Александрович Юрконенко, 2021

На гербе Чечни изображен одинокий волк под луной. Что это: символ, пророчество, судьба? Хочется спросить у народа маленькой мятежной Ичкерии: зачем вам такое безнадежное одиночество? Принесет ли оно свободу, мир и счастье? К чему эти огромные человеческие жертвы, во имя чего погибают русские и чеченские солдаты? На эти же вопросы пытается найти ответ и летчик Сергей Романов, командированный на Северный Кавказ с вполне мирным заданием и совершенно случайно угодивший во всепожирающее пекло междоусобной войны.Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Этой лесостепной равнине, изрезанной оврагами и поросшей густыми буераками, казалось, не будет конца и края. Группа шла наугад, контролируя местность лишь обонянием, слухом и визуально, насколько это позволял туман, стремясь как можно дальше удалиться от сбитого вертолета, но полной уверенности в том, что она держит нужное направление не было. Каждый, кто имел опыт перемещения в тумане понимал, что сохранить прямой путь в такой ситуации очень сложно. Люди, угодившие в условия слепого похода, чаще всего идут по огромной спирали, закручивая ее, как правило, влево, ибо правая нога всегда шагает на один-два сантиметра больше.

В унылой обстановке неуверенности и тревоги длились вторые сутки похода. Солнце утонуло в сплошной слоистой облачности, мрачные небесные хляби истекали бесконечным и нудным мелким дождем. Около полудня группа встала на привал, носилки с лейтенантом Голубенко опустили на мокрую траву. Усталые до предела люди повалились вокруг, долго лежали неподвижно, ощущая, как от неимоверного напряжения гудят ноги.

Старший лейтенант Никитин первым поднял голову, толкнул в плечо медбрата сержанта Гуськова, вопросительно глянул ему в лицо.

— Я слушаю тебя, эскулап?

— Все очень плохо, командир, — угрюмо произнес тот. — Даже без градусника определяю сильный жар, это говорит о том, что идет воспаление. Нагноение прогрессирует, рана синюшная, всё бедро разбарабанило. Боюсь, как бы не начался сепсис, то есть заражение крови. Тогда — всё… — он многозначительно не завершил фразу. Но окружающие поняли, что Гуськов имел ввиду под коротким словом «всё».

— Понятно… — Никитин провел ладонью по заросшему жесткой щетиной подбородку, надолго задумался, потом спросил. — Что предлагаешь, сержант?

— А что тут можно предложить? — пожал тот плечами. — Госпитализировать его надо срочно, мои возможности исчерпаны, последнюю инъекцию антибиотика сделал еще вчера, сталось всего четыре ампулы промедола, немного йода и аспирина. Бинты тоже заканчиваются, другим раненым делать перевязку нечем, хотя у них положение лучше.

— Где ж я тебе возьму госпиталь, Гуськов? — удрученно поинтересовался старший лейтенант. — Ты исходи из того, что есть.

— Про госпиталь это я так, для слова… — голос сержанта звучал подавленно.

— Понимаю тебя, — проронил офицер и повернулся к Сергею. — Что будем делать, капитан?

— Что и делали до этого — нести раненого, — ответил тот, вытирая рукавом мокрое лицо. — Госпиталей здесь действительно нет, единственная надежда на то, что Голубенко не умрет до того, как мы встретимся с федералами.

— Да, ты прав, Серега, — невесело обронил Никитин. Еще вчера Сергей предложил ему перейти на «ты», и он охотно согласился. — Выбора у нас нет, будем тащить до последного… Командуй, пора двигаться дальше.

— Есть! — сказал Сергей. Несмотря на то, что он был выше по званию, командиром этого небольшого отряда числился старший лейтенант Никитин. Это был не первый его вояж на Северный Кавказ и опыт боевых действий офицер имел солидный.

***

Время близилось к вечеру, когда идущий в головном дозоре рядовой Тугов увидел впереди что-то огромное и бесформенное, темнеющее на плоской равнине в плотной за'веси обложного дождя. Сделав отряду предупреждающую отмашку, и дождавшись, когда тот остановится и займет круговую оборону, Тугов медленно двинулся вперед, умело маскируясь в редких кустах и складках местности. Вернулся через полчаса, четко и ёмко доложил Никитину:

— Товарищ старший лейтенант, меньше, чем в километре отсюда стоит полуразрушенная коша'ра. Скот в ней давно не держат, с одной стороны крыша частично просела, но с другой сохранилась, дождь не протекает, внутри сухо. В пристройке стоит печка, есть стол и нары, судя по всему, там жили чабаны. Стены крепкие, выложены из двойного саманного кирпича, есть несколько окон. Внутри полно старой соломы и сена. К кошаре подходит дорога, но по ней давно не ездили, колея заросла травой, свежих следов нет. Думаю, что и жилья поблизости нет, такие кошары служат для удаленного содержания и выпаса скота. Я предлагаю сделать там привал, дело-то к ночи.

— Твое мнение, капитан? — обратился Никитин к Сергею.

— Поддерживаю Тугова, — ответил тот. — Километров двадцать с гаком мы отмахали, надо остановиться. Уходить от вертолета дальше — бессмысленно, да и определить наше местоположение уже пора.

— Я согласен, — кивнул Никитин. — Переночуем, отдохнем, обсушимся. И обороняться за стенами будет удобнее, чем на открытой местности, хоть подольше продержимся. Надо будет выставить боевое охранение левее и правее кошары метров на сто, чтобы отслеживать оба фланга. Не дай Бог просоха'тим «духов» и подпустим их близко, они нас одной «фенькой»¹⁵ ухайдокают в том сарае. Доманов, как придем, организуй график дежурства со сменой через два часа.

— Есть! — отозвался тот.

— «Языка»-то когда будем брать? — спросил Тугов, адресуясь к Никитину. — Ну сколько можно вслепую шариться?

— Сначала надо за дорогами понаблюдать — может «языка» брать и не придется, вдруг, это наша территория. Утром пойдете с Романовым, поищете подходящее место для засады, да подежурите до вечера.

***

Вынырнув из объятий сна, Сергей долго смотрел в кромешную темноту, не понимая, где он находится и что его разбудило? Он пошевелился и вдруг почувствовал на щеке ледяное прикосновение автоматного ствола. Это ощущение тотчас же возвратило его в реальность, напомнив, что он лежит среди спящих вповалку боевых товарищей, что война совсем рядом, и оружие, лежавшее у его плеча, неопровержимо подтверждает это.

Раздавшийся из необъятной глубины ночи звук, заставил его встрепенуться. Этот звук, гулкий и протяжный, вдруг напомнил что-то давнее, но уже почти забытое. Зашуршав соломой, капитан сел, прислушался, но кроме мерно стучавшего по рубероидной крыше дождя, ничего не услышал. Он уже хотел было снова улечься на пригретое ложе, решив, что звук ему лишь почудился, как тот вновь повторился. Леденящий душу, вибрирующий и стонущий, он разнесся по равнине, взбудоражил ночную темень. Это был волчий вой, его нельзя было перепутать ни с чем. Но что он мог означать? Может быть, самка звала к себе самца, чтобы создать семью, или наоборот, самец подзывал для этого же самку? Или это была мольба раненого волка о помощи? Или что-то еще, волчье, недоступное человеческому разуму.

Но никто так и не отозвался на этот зов. И Сергей почему-то решил, что это был вопль волка, потерявшего стаю или изгнанного ей из-за немощности. Так явственно сквозила в его стонах обреченность, одиночество и предчувствие смерти. И неожиданно из глубин памяти Сергея медленно выплыло видение: заснеженная галечная коса на пологом берегу северной реки Витим. Звездное многоточье черного бездонного неба. Два огромных костра и между ними группа людей, сбившихся в тесную кучу. Громкие «выстрелы» рвущихся от мороза деревьев. Бесконечная промозглая ночь. И вдруг жуткий, леденящий душу многоголосый хор волчьей стаи, долетевший с крутого таежного увала. Лютый страх и ужас на человеческих лицах.

А потом, вместе с искрящимся утренним солнцем, долгожданный рокот поисково-спасательного вертолета. А немного позже: таежный поселок Соболиный, переполненные горем глаза Инги, осторожное прикосновение к рваному шраму через все лицо, ее слезы и слова, произнесенные дрожащим голосом: «Боже, я ведь могла тебя потерять, Сереженька! Как после этого жить? Ну зачем тебе такая профессия: постоянно ходить по лезвию ножа… Без моего Белого оленя жизнь не имеет смысла!»

… Все это было так давно, все это было в той, мирной жизни, к которой уже, наверное, никогда не будет возврата… И подумалось вдруг:

«Так ведь это же ты и есть волк-одиночка, Серега! Это именно ты исходишь сейчас душераздирающими стонами в кавказской ночи! Не так давно у тебя было всё: жена, дом, мирная жизнь, мечты о будущем… А потом ты все утратил: невест — Ингу и Ларису, Ольгу — жену.

«Ты прошел между нами и ни одну не сделал счастливой…», так написала она в прощальном письме. Все правильно, все так и есть: ни одну не сделал счастливой, да еще и потерял навсегда. Ты, наверное, уже и сам себя теряешь, капитан, в этих промозглых предгорьях Северного Кавказа. У тебя есть автомат, штык-нож, разгрузник, набитый патронами и гранатами — всё это для того, чтобы убивать… А точно так же экипированный человек готов всадить пулю в тебя. Зачем все это? За кого ты собрался проливать кровь, Серега? Наверное, отчасти прав старшина Чалый, говоря про великую коммерческую войну, про ворьё государственного масштаба, про всех этих Березовских, Гусинских, Фрадманов… Им несть числа, на крови русского и чеченского народов они делают свой преступный бизнес и ты, капитан Романов, один из винтиков в их гигантской воровской машине… Дожился!

… К волчьему вою так никто и не присоединился, его тоскливый голос был все так же одинок.

— И чё это он разорался? — вдруг пробормотал полусонным голосом Тугов, вырвав Сергея из невеселых раздумий. — Весь сон перебил, гад!

— Постарайся все же заснуть, Семен, — капитан глянул на светящийся циферблат. — Через пару часов нам идти в дозор.

— Заснешь тут, ага… — пробормотал тот поворачиваясь на другой бок. — Воет и воет, сволочь! Дождище, луны нет, а он все никак пасть не закроет!

***

— Дорога наезженная, рабочая, но место для засады не годится — мало зарослей, — сожалеюще произнес Тугов после беглой рекогносцировки участка. — Так что пошли, капитан, надо искать что-нибудь получше.

— А мы не блуданём в тумане? — предостерег Сергей. — Кошару будет трудно найти, если уйдем далеко.

— Если заблудимся, то вернемся вдоль дороги, — успокоил Тугов. — Отсюда на кошару путь привычный, отыщем ее запросто. Давай-ка оставим отметину, — он сломал несколько веток на высоком кусте, потом уточнил. — Куда двинем, капитан, налево или направо?

— Налево нам с тобой ходить уже не от кого — холостяки… — мрачно пошутил тот. — Так что давай направо. Наше дело правое, мы победим! Помнишь девиз товарища Сталина?

— Конечно, помню, — кивнул Тугов. — Кто ж не помнит этого душегуба?

— Тогда вперед! Я пойду рядом с дорогой, а ты сместись в сторону шагов на двести — рисковать вдвоем нет смысла. Только не теряй визуальный контакт со мной. Если что-то толковое найду, махну рукой, подойдешь.

— Добро! — кивнул контрактник и, забирая влево, пошел по полю, обходя редкие заросли кустарников. Выждав пару минут, Сергей тоже зашагал, стараясь не терять напарника из виду. Они прошли пару километров, так и не подобрав подходящего для засады места. Завидев, что Тугов прекратил движение и вопросительно развел руки, Сергей махнул рукой в том же направлении, которым следовали и они продолжили поход.

Истекала третья пара километров, когда Сергей заметил подходящий участок дороги и призывно замахал рукой. Тугов тотчас же устремился к нему, дождавшись его, капитан сказал:

— Здесь!

— Да, место — лучше не бывает, не зря мы его так долго искали, — тяжело переводя дыхание и присматриваясь к рощице раскидистых ольховых деревьев, согласился Тугов. — Наблюдатель будет видеть далеко, а его заметить невозможно, если хорошо замаскироваться в кроне. А в кустах можно разместить целый взвод и действовать незаметно для тех, кто подъезжает и слева, и справа.

И верно, место для осуществления задуманного, подходило идеально: дорога здесь поднималась на бугор, затем опускалась в довольно глубокую впадину и вновь устремлялась вверх. Всё это напоминало две морских волны с широким промежутком между ними.

— Ну, тогда останавливаемся на этом варианте, — констатировал Сергей. — Давай устраиваться да вести наблюдение.

***

— Остохерел дождь, будь он трижды распроклят! — рядовой Тугов глянул на затянутое низкими слоистыми облаками небо. — Льет и льет, падла, третий день, ни конца, ни края ему нет.

— Благодари Бога, Семен, — задумчиво созерцая дорогу, проговорил Сергей. — Сколько он будет идти, столько нас не будут искать «духи». Впрочем, наши тоже не смогут.

— Это уж точно… — Тугов протянул Сергею раскрытую банку тушенки и ломоть черствого хлеба. — Рубай, капитан, твоя доля, — с этими словами он приложился к фляге, на сильной шее в такт глоткам задвигался острый кадык.

Сергей тщательно выскреб остатки невероятно вкусной холодной говядины, облизал ложку, затем взрезал штык-ножом тугой мох и втиснул в него опустошенную банку. Потом снова зябко закутался в тяжелую от влаги плащнакидку. От длительной неподвижности его тело окоченело до предела, суставы затекли и все сильнее ощущалась непомерная усталость. Уже два часа они находились в засаде, но за все это время по ней не проехала ни одна машина.

— Да, движухи никакой, может ближе к темноте «чехи» зашевелятся, это их любимое время… Ты покемарь, капитан, чё вдвоем-то службу бдить, — предложил Тугов, окинув сочувственным взглядом Сергея. — А я понаблюдаю часок-другой, вдруг «ленточка» федералов подъедет или пара-тройка «кулаков» и тогда все наши мучения закончатся.

— «Ленточка», «кулак» — что это? — недоуменно поинтересовался Сергей.

— «Ленточка» — колонна военной автотехники, «кулак» — танк, всё это современные придумки, — объяснил Семен и повторил. — Ты поспи, поспи, капитан, а я подежурю.

— Ага, уснешь тут, я вспотел дрожать, зуб на зуб не попадает, давай лучше поговорим, так время быстрее идет.

— Давай, — охотно откликнулся Тугов. — Только негромко, а то в этой тишине голос далеко разносится.

— Ты чем на гражданке занимался, Семен, ведь не всю жизнь стрелял-воевал, верно? — начал первым Сергей.

— Верно. Учился я, студентом был…

— Студе-е-ентом? — в крайнем изумлении воскликнул Сергей.

— Вот, чудак, удивляется, — с несвойственной ему печалью улыбнулся Семен. — Да, был студентом, в МАИ учился, аж два курса закончил самолетостроительного факультета и даже на третьем малость позанимался.

— Так мы с тобой в некотором роде — коллеги.

— Выходит, что так.

— А почему дальше учиться не стал, надоело или не потянул?

— И не надоело, и нормально тянул, да только понял однажды, что толку с этой учебы — абсолютный нуль. Наступили гребаные девяностые и выпускники, которые частенько навещали свою альма-матер стали нам втулять: вот закончите, ребятки, наш престижнейший ВУЗ и вперед, дворы подметать! Почти все Ка Бэ сейчас закрыты, а которые еще кое-как дышат, вас не примут, свой народ девать некуда… И вот подумал я, подумал, да и принял решение: хватит, поучился! «Крышнаи'тством» теперь много не заработаешь, а одной матери меня не доучить — впереди еще почти четыре курса.

— Что еще за «крышнаитство»? — озадаченно уточнил Сергей.

— Ты, небось, подумал, что я в веру ударился? Не-е-ет, дружище, «крышнаитство» — это особый вид деятельности московского студенчества — крыши высотных зданий мы битумом заливали… Сначала срубали старый слой, зачищали поверхность. Потом разогревали горелками новый битум, разливали его по крыше, стелили и прикатывали свежий рубероид. Работа тяжелая, рискованная, не каждый за нее брался, а «маёвцы» руку набили. Ишачили по-черному, обгорали от солнца и от жара горелок, но не хило зарабатывали — жить было можно.

— А как же учеба? — не понял Сергей.

— Хо-о-о, голуба… Учебе это никак не мешало. Сам ведь знаешь — учись как хочешь, лишь бы сессии сдавал. Ты еще больше удивишься, если я тебе скажу, что с нами многие нищие преподы пахали. Дело до анекдота доходило, в моей бригаде калымил наш декан и оба его зама. А куда им, бедным, деваться-то? Жены, дети, внуки и прочая шелупонь — их ведь кормить надо… Законы теории полета Бернулли и Клайперона на хлеб не намажешь.

— Н-да-а… — озадаченно протянул Сергей. — Ну, а что потом?

— А потом «крышнаитскую» работу свернули, жрать совсем стало нечего и записался я добровольцем в Нагорный Карабах, аккурат полулегальный набор туда объявили… Воевал на стороне армян, боевые оказались мужики. Раньше-то я думал, что ха'чики только воровать-торговать могут, а оказалось, что это малость не так…

— И почему ты к армянам подался? — живо заинтересовался Сергей.

— Знаешь, наёмнику, в общем-то, один хрен, за кого воевать, лишь бы бабки платили… — пояснил Тугов. — А вот я чё-то призадумался по этому поводу: и так, и эдак судил-рядил, и решил встрять за армян — все-таки христиане и мне они как-то ближе.

— А-а-а… — понимающе протянул Сергей, а Тугов неспешно продолжал:

— Ну и вот, поскольку срочную я служил в артиллерии, был наводчиком-оператором ПТУРС¹⁶, то и назначили меня в противотанковый взвод. Да-а-а, не хреново мы тогда повоевали с а'зерами, должен отметить, гасили ихние танки и прочую броню на раз-два! Там я и заработал свою первую награду — армянскую медаль «За отвагу». А кроме нее, заполучил и первое ранение: кинули азеры по нашему окопу пару стодвадцатимиллиметровых мин и ухайдокали сразу пятерых. Очнулся в госпитале, смотрю, на тумбочке стакан с какими-то железками стоит — это из меня десятка два осколков хирурги навыковыривали… Типа фарш, ядрёна мать! Но ничего, одыбал, отлежался и поехал на свою вторую войну, в Приднестровье, там как раз зару'ба между молдаванами началась: одни к Румынии притулиться захотели, другие к непризнанной Приднестровской Республике.

— Тебе тех двадцати осколков на хватило, что ли? — подивился Сергей.

— Да хрен его знает, чего мне тогда не хватило… — неопределенно пожал плечами Тугов. — Просто остановиться уже не мог… Да и бабки тоже сыграли свою роль, платили-то нам неслабо.

— И чем ты там занимался?

— Да все тем же, палил ПТУРСами ихнюю броню. К тому времени я в этом деле уже поднаторел. Нащелкал три бронетранспортера, два танка, четыре грузовика… И вскоре мне цепляют на грудь вторую медаль, и тоже «За отвагу», только теперь уже Молдавскую, точнее — приднестровскую.

— Ух, ты! — не удержался от восклицания Сергей и поинтересовался. — А как часто русских добровольцев награждали?

— Что я могу сказать… — Семен раздумчиво почесал щетинистую щеку. — Тут ведь как: одному повезло, а другому нет, хоть и воевал вроде исправно. Короче, как в той присказке: «Кому ордена-медали, а кому ни х.. не дали!»

— Понятно! — коротко хохотнул Сергей.

— Ну и вот, заполучил я вторую «Отвагу», а потом вообще фарт попёр: как-то раз прибыл на фронт под Бендеры штабной генерал Ион Маракуцэ, видно понаблюдать он решил, как русские добровольцы за его мамку-Молдову воюют. И аккурат в это время — атака: ажно шесть танков пошло на нас в лоб, румынские наемники ими управляли, как потом выяснилось. С левого фланга еще три «семьдесят двойки» двинулись, а с правого пять «бэтэров» стали вклиниваться в наш тыл. Честно говоря, мы просрали, как они ночью сконцентрировались на этом участке. И Маракуцэ-каракуцэ понял, что корячится ему ящик — отступать некуда, а, главное, поздно — практически отрезали! Вот тут и настала наша противотанковая пора… — Тугов азартно потер ладонь о ладонь, заговорил грозно и одновременно улыбчиво. — Огневая позиция у меня была удобная, директриса пристрелянная, опыт немалый и всё это как-то удачно срослось в том бою: один «кулак» я спалил и два «бэтэра». Но стрелять пришлось с предельно короткой дистанции — так что всё висело буквально на волоске: или отбиться, или гусеницами в блин раскатают… Отбились, слава Богу! Та броня, которую не подожгли, отступила, пехтуру' додавили пулеметами и минометами, на этом бой закончился. Вскоре вызывают меня на дивизионный Ка Пэ и Ваня Маракуцэ жмет руку, благодарит, то есть, а у самого морда — белее ваты, не отошел еще от перепуга. А через неделю приказ: явиться в штаб фронта. И там мне вручают орден «За личное мужество». Да ладно хоть, не с закруткой на спине…

— Как это, с закруткой на спине? — не понял Сергей.

— Да очень просто… — вяло усмехнулся Тугов. — Пуля проходит на сквозняк и образует дырку. В нее просовывают удлиненную ножку «ордена Сутулого третьей степени», а гайку закручивают на спине убитого солдатика… Такая у нас, молодых, была идиотская хо'хма… Со смертью ходили в обнимку, а все ж дуркова'ли по полной, на войне без этого — никак.

— Нашли чем шутить, мать вашу! Юмор у вас, блин… — Сергей осуждающе покачал головой, но от усмешки тоже не удержался.

Семен чуть помолчал, затем продолжил.

— Так что из гагау'зии я вернулся с двумя ихними железками. А потом наступил девяносто третий и подался я по зиме в Среднюю Азию, в Таджикистан, чтоб ему пусто было!

— Что так?

— Да вот то, что едва не вернулся оттуда вперед ногами и в цветочках… — сердито ругнулся Семен. — А ведь говорила мне Наташка, тогдашняя пассия, что добром это не кончится… И как сглазила, дурёха! Ну, а я спел ей песенку и — воперёд, подвиги совершать!

— Что за песенка? — приготовившись к очередной хохме Тугова, спросил Сергей, и тут же услышал в ответ:

— Прощевай, моя родная,

улетаю в Азию,

может быть, последний раз,

на тебя залазию…

— Ну, ты даешь, Семен! — взорвался хохотом Сергей. — На хрен тебе МАИ и все эти долбанные войны? Какой артист пропадает!

— Это уж точно… — подтвердил Тугов. — Там провоевал я полгода, пока не словил очередную железку — снайпер сработал, боя в тот день не было, но меня в траншее он все же выцелил, ссучара… Хорошо, не шибко точно — взял бы малость ниже и прямо в «мотор» угодил, но, обошлось… И заработал я там свою четвертую награду, медаль — «За участие в боевых действиях». Только опять же не нашу, а Таджикскую.

— До чего же интересная у тебя биография, Семен, — подивился Сергей. — Русский солдат заслужил четыре награды и все они — не русские… Экзотика!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

15

«Фенька» (жарг.) — противопехотная осколочная граната «Ф-1».

16

ПТУРС — противотанковый управляемый реактивный снаряд.