Гедонизм

Никита Тренклер, 2021

Военный корреспондент Семён Апатов в отпуске. Сняв сюжет из протестующего греческого города, он переезжает на побережье. Но события приводят персонажа в больницу, где он обнаруживает себя полупарализованным. Что чувствует отчаявшийся человек? Чем определяется ценность человеческой жизни, и есть ли хотя бы одна причина, по которой нужно жить? Такие вопросы задаёт себе главный герой книги при очень странных, как будто повторяющихся обстоятельствах.

Глава 2. На койке

Первый день в больнице Апатов провёл почти бессознательно. Изредка он открывал недоумевающие глаза, что-то бормотал. Когда приходила медсестра, односложно просил пить, но его не понимали: говорил он на русском; тогда он вялой рукой показывал, как опрокидывает стакан себе в рот. И пить приносили.

Но так было только в первый день, а лежал Апатов уже вторые сутки. За это время он осунулся, побледнел и морально ослаб — видимо, подозревал: что-то с ним не так. Потом понял: раз попробовал встать с койки и сразу упал, как кукла с ватными ногами. Ноги действительно были ватные. Он их просто не чувствовал; щипал, бил, а не чувствовал. Апатов не на шутку испугался, позвал главврача и срывающимся голосом спросил: «What happened to my legs?» Тот развёл руками: не понимаю, мол. Тогда Апатов в ярости ударил себя по ноге кулаком. Доктор вздрогнул от неожиданности, но на этот раз всё понял. «Нэвра», — промямлил он с сочувственной улыбочкой.

— Какая нэвра? — оторопел Апатов, и глаза его остекленели. — Как нэвра?

— Энкефалос, — добавил доктор, стуча по голове своим тонким длинным пальцем, будто дятел по твёрдому дереву.

«Энкефалос…» — пронеслось в голове нашего героя. — «Энкефалос… Энцефалит. Поражение мозга… Значит, мозг. По голове дало, э-эх».

— How long will it last?.. — снова было попробовал Апатов, но главврач жалостливо замотал головой.

Тогда Апатов наконец вспомнил про телефон. Экран — 5 процентов заряда — переводчик — маленькие кнопки, по которым невозможно попасть трясущимися пальцами — внимательные глаза доктора — вердикт: пожатие плечами. И грустно-весёлые глаза, выражавшие надежду — то ли настоящую, то ли должностную.

«Что же теперь?» — именно эта троица слов пришла в голову Апатова, когда за главврачом закрылась дверь в палату. — «Что за дурацкий случай? Нелепица… Не лепится. Да уж, слепилось бы тут. Так что же теперь? Делать-то что? Позвонить… Но кому? Гоше? Гоше! Нет, не надо грузить его своими проблемами, у него же семья, дети… А вдруг я умру? Что запомнит этот наивный добряк… Запомнит, что я, гордый эгоист, не позвал его на помощь. Хотя нет, не так… Запомнит, что мог помочь, но не узнал вовремя, что случилось с его другом. Ведь себя обвинит, дуралей!.. Эх… По-зво-нить…

Нет, к чёрту звонить! Что я за рыба такая, чтобы звонить. Обычная песчинка — до пескаря далеко. Помру — значит, туда и дорога, а Гоша пускай детей воспитывает… Впрочем, чёрт с ним, напишу».

Экран показывал последние два процента заряда. Апатов лениво набрал сообщение: «Я в больнице. Если хочешь — навести». Сначала надеялся, что телефон сядет раньше, чем нажмётся заветная кнопка «Отправить». Но потом плюнул и нажал. «Не придёт — значит, поделом Джирджосу». Эта мысль доставила Апатову мрачное и какое-то злобное удовольствие: он даже улыбнулся и смешливо выдохнул. Как только сообщение ушло, экран погас.

Апатов отбросил телефон на плохенькую тумбочку и уставился в потолок. Как-то не думалось нашему герою, поэтому он тупо и медленно повторял про себя: «Двенадцать. Двенад-цать. Две-над-цать. 12…» Потом вдруг остановился. «Причём тут двенадцать?.. Блок, что ли?» — усмехнулся он вслух и вдруг подумал: «Интересно, сколько в городе больниц? Неужто, двенадцать?» Опять усмехнулся, отвернулся к стенке и закрыл глаза. И какое ему дело до Джорджоса? Захочет — найдёт его Джорджос; обшарит, обползает все больницы, но найдёт своего бывшего одноклассника, своего некогда послушника.

И Гоша нашёл своего некогда послушника. Примчался через полтора часа, из другого города, сбежав с семейного пикника.

— Сумасшедший, — радостно и немного брезгливо проговорил ему Апатов, когда тот с ошалелыми глазами ввалился в комнату. — А вдруг я простудился? Или перепил?

— Ты бы не написал тогда! — обрадовался бедный Гоша. Когда он получил «послание», то всерьёз подумал, что его друг при смерти. — Что с тобой?

— Ты только присядь. Успокойся, подыши там… Хочешь воды?

— Не нагнетай, пожалуйста, Сёма. Что случилось?

— Да вот, говорят, «нэвра». «Энкефалос», — загадочно протянул Апатов, наслаждаясь беспокойством, которое уже почти выдавило стёкла из оконных рам.

— Что?

Гоша побледнел, как будто что-то предчувствуя.

— Ноги у меня отнялись, Джорджос, вот что. Да и, похоже, не только ноги. Помнишь, в детстве я всё думал, что я маленький, слабенький, недоразвитый? Так вот это всё бред был, сейчас себе недоразвитому завидую. С форой в победу проиграл бы себе недоразвитому.

Но Джорджос перебил:

— Стой, подожди… Как отнялись? Совсем отнялись?

— Ага.

— Чепуха какая-то… Из-за чего?! — как бы вдруг вспомнив, почти прокричал он.

— Да если бы я знал! За этим тебя и позвал сюда, кстати. Джорджос, Гоша, друг, — Апатов зачем-то схватил его за плечо и притянул к своему лицу, — Найди этого шарлатана (то есть врача, конечно, врача), и спроси у него, что со мной такое. Он мне так ничего и не объяснил толком, гадёныш. Всё своими лямбдами и бетами отмахивается. «По-английски ни бэ, ни мэ: не понимэ». Спроси у шарлатана, буду я жить или нет. Это достаточно важный вопрос. Разве не правда?

Конец ознакомительного фрагмента.