Апокалипсис Всадника

Никита Рязанцев, 2008

Увы, это непридуманная история – и она правдива от первого до последнего слова. Члены "Матрицы" – тайного ордена работников спецслужб, стремящихся сконцентрировать в своих руках всю власть и богатства в России, берут в оборот троицу молодых прохиндеев, жаждущих жизненного успеха. Окрыленный открывшимися перспективами, один из них пытается дознаться до сути происходящего и внезапно прозревает: "Матрица" служит Дьяволу, эта цивилизация беременна адом, а сам он – не кто иной как мессия. Что это – идеологический манифест, духовная проповедь или тщательно и подробно законспектированный психоз? Решать тебе, читатель! Содержит нецензурную брань.

8. Батарейки

Мое «не успеем» глохнет в визге тормозных колодок. Машина останавливается у шоссейной обочины подле одинокой фигуры. В раскрытое окно врываются затравленные глаза, вокруг них вырастает широкоскулое обветренное лицо. Выслушав униженную просьбу, Онже грубо одергивает таджика и указывает ему подбородком на заднее сиденье.

Работяге не повезло. Его задержал милицейский патруль, пока тот шел из магазина к своим бытовкам, упрятанным в одном из строящихся элитных поселков. Пока менты везли в отдел, по пути им попалась компания сильно пьяных мажоров. Для лакомого куска не хватило места в машине. Таджика посчитали лишним и выкинули на обочину в нескольких километрах от того места, где изловили. Теперь ему предстоит совершить нелегкий, но увлекательный квест: по памяти найти то место, где он безвылазно проработал последние несколько месяцев.

Мы с Онже переглядываемся, обмениваясь комментариями. Каждый вечер милицейские патрули выезжают на условно законный отлов таджиков. Выискивают их как бродячих животных по рабочим объектам, по садовым участкам, по недостроенным элитным поселкам — везде, где только можно найти. Тех, у кого с документами непорядок (то есть без исключения всех), заметают в отдел. Держат там до тех пор, пока земляки не внесут калым. Слегка бьют, обирают и выпускают обратно на район. На любом человеческом языке это называется «похищение ради выкупа», но на официальном языке казенных фраз и синих печатей это называется «задержание и штраф за отсутствие регистрации».

— Не, ну кинуть-то их можно, не вопрос, — усмехается Онже, возобновляя прерванный разговор. — Что они тебе сделают: ни собственности, ни имущества — ты ж голодранец! С другой стороны, нам теперь история нужна чистая, понимаешь?

Банки взялись за меня со всей кредиторской серьезностью. То и дело звонят домой и шлют суровую корреспонденцию, грозясь судебным преследованием. Спустя пару месяцев доказывания, что я нигде не работаю и ничего за душой не имею, крупнейший заимодавец предложил мне реструктуризацию долга. Суть осталась без изменений: та же сумма, тот же безудержный процент роста, те же непомерные пени. Единственная уступка, на которую согласились мои кредиторы — рассрочка на более длительный срок.

По нашим с Онже прикидкам, вопросы с долгами удастся разрешить за каких-нибудь пару месяцев. Но чтобы подписать договор реструктуризации, необходимо разом, в течение одной недели, погасить всю сумму, что набежала за предыдущий период.

— Слышь, мы хоть правильно едем? — гавкает Онже на пассажира. Тот, оторопело сопя, трет оконное стекло рукавом куртки, будто от этого местность станет более узнаваемой. Выждав с минуту, Онже плавно останавливает машину и требует от таджика исчезнуть. Тот умоляет доставить его на место и обещает щедро вознаградить доброту.

Сжавшись под щедрым потоком брани, бедняга дергается, словно кукла под иглами для ритуальной магии вуду. Чуть не рыдая, жалуется: прежде чем выкинуть из патрульной машины, менты выгребли из его карманов все до копейки. Забрали даже сигареты, за которыми он отправился в магазин в опасное вечернее время: в час Большой Милицейской Охоты. Если мы его не подвезем, он окончательно потеряется и снова загремит в каталажку.

— Мусорская матрица подзарядилась, — Онже втапливает педаль до упора, окатив облачком выхлопных газов сутулую фигуру выставленного наружу бедолаги. — А сейчас его еще разок поимеют: тут уже московские патрули разъезжают. Вообще, он несчастное существо! Думает, будто он на себя пашет, старается чего-то там, напрягается, а реально из него всю жизнь соки давят, пока до корки не выжмут, понимаешь? Причем выбор-то небольшой: либо ты сам соковыжималкой работаешь, либо доят тебя. Матрица людей жрет, а они до самой смерти так и не втыкают, что с ними вообще происходит.

Промучившись в пробках, мы пробираемся в типовой спальный район на столичной окраине. Магнитные башни многоквартирных домов манят людей к телевизору за дозой вечерних иллюзий, из дверей универсама эконом-класса расползаются по улицам бабки с авоськами и пакетами, помойными вихрями болтаются в воздухе обрывки полиэтилена. Выйдя на тротуар, Онже о чем-то болтает с нашим барыгой и его шмарой. Укрывшись от холода в салоне машины, я копаюсь в мобильнике, перебирая контакты из телефонной книжки. Мне нужно срочно отыскать средства. Денежные.

В двадцатый раз я набираю телефонный номер Окорока. Периодически я названиваю директору телепрограммы и трамбую его вежливыми просьбами ускорить выплату денег, которые заработал еще летом. За прошедшее время зарплату корреспондентам выдавали трижды, и я каждый раз пролетал. Сегодня я не буду вежливым: пора уже требовать.

— Да, слушаю, — сочится из трубки гнусавый тенор директора.

Я объясняю: мне пиздец как нужны мои бабки, надо что-то делать срочно. Окорок бесстрастно сообщает, что мне снова ничего не начислили, и начислять, по всей видимости, не собираются.

Я зол. Очень зол. У меня сняты несколько сюжетов за последний месяц работы. Значит телекомпания должна мне денег. По моим подсчетам, они меня выручат.

Хуя. Телебог лично запретил начислять уволившимся, и мне в том числе, какие-то деньги. Он очень не любит тех, кто добровольно отказывается от счастья пахать на него, Телебог. Выходит, что он меня кинул.

— Выходит, он тебя кинул, — невозмутимо соглашается Окорок.

Я сдавливаю пиздабольник в ладони. Еще немного, и из него посыплются финские микросхемы. Давясь злобой, роняю напоследок заведомо невыполнимые угрозы (так делают все беспомощные), называю Окорока окороком и бросаю трубку в экстремальной степени раздражения.

Соковыжималка и есть. Рядовые граждане пашут, производят ресурсы и получают за свои труды вдесятеро меньше, чем обитатели вышестоящих уровней Пирамиды. Потому что мы сами — ресурс. БАТАРЕЙКИ. Каждая заключена в электронном гнезде своей индивидуальной семьи-ячейки-общества. Каждая подключена к Матрице многочисленными проводами и шлангами и кабелями трудовых, социальных, экономических, политических, и всяко-разных других отношений.

Работа — паз, который доит из человека энергию и удерживает его на одном месте. Батарейка получает зарплату за предыдущий месяц в конце следующего, а если увольняется — не получает ни гроша. Это делается для того, чтобы покинув место неволи, раб тут же оказался банкротом. Ему клещами в горло вцепятся кредиторы, тисками сдавят коммунальные службы, каменной глыбой придавит могучее чувство голода.

Протестовать бесполезно. Стоит случаям злоупотреблений со стороны работодателей всплыть в каких-нибудь теледебатах, и искусные в словопрениях политики и правоведы лицемерно переваливают вину на самих пострадавших. Мол, есть закон, существуют надзорные и судебные органы, установлен порядок заявлений, обращений, обжалований. Лживые слова звучат убедительно, но любой кто пытается защитить себя «правовыми» методиками, обречен на долгое унижение и вероятный провал. Человек годами состязается в судах и комиссиях с профессиональными юристами, теряет время, нервы, здоровье, а часто и саму возможность заработать себе на хлеб. Рано или поздно наглый раб, возомнивший себя свободным и вякнувший что-то о своих правах, вынужден будет примириться с действительностью.

В период работы в «Помойке» мне довелось однажды присутствовать при разговоре, когда один из сотрудников универсама пришел в дирекцию требовать свои деньги. Как и все его предшественники, грузчик Алмаз при увольнении не получил ни зарплаты, ни премии. При том, что проработал весь предыдущий месяц со сверхурочными. Ему выплатили «положняк», чуть больше тысячи рублей, и помахали ручкой. Не имея средств ни на дальнейшую аренду квартиры в столице, ни на то, чтобы вернуться в родную Кабарду, Алмаз прошел из кассы прямиком в кабинет заведующего. Крепкий, бульдозерной мощи грузчик угрожающе навис посреди помещения с намерением выведать, КТО похитил его деньги. КОМУ можно пойти и вот прямо сейчас вдребезги разбить голову.

В течение битого часа три человека — заведующий, администратор и я пытались объяснить Алмазу, что никому конкретно нельзя предъявить претензии, поскольку такой персоны не существует в природе. В отчаянии от нашего коллективного мямления, Алмаз начал поименно перечислять руководство сети: регионального менеджера, директора отдела продаж, президента компании. КТО?

Это система, Алмаз! — нашел я тогда отгадку. Вероятно, это был первый раз, когда я назвал действительность своим именем.

Однако сеть универсамов — огромная организация, в которой деньги обездоленных без остатка растворяются в ее безличной финансовой структуре. В моем же случае я вижу конкретную мишень: Телебог! Гнусный старый упырь, вершина организационной пирамиды телекомпании, он-то и прикарманил мои кровные денежки. Теперь купит на них несколько кубинских сигар или новые голубые кальсоны, в которых он щеголяет на еженедельных редакционных собраниях.

С позиции Матрицы он, безусловно, прав, поскольку является активным элементом системы. Я же, в бытность свою работником, служил ее питающим элементом. В глазах Телебога я выработал свой полезный ресурс. А значит, меня можно выбросить в мусорную корзину как отработанную пальчиковую батарейку. Так действует сегодня каждый собственник, так действует Телебог, так необходимо поступать и нам с Онже. Выдаивать из людей, которых мы берем на работу все соки, всю их полезную энергию, пока не настанет время от них избавиться.

Но как быть с религиозным чувством, которое слепым к объективной реальности и глухим к здравому смыслу муэдзином продолжает орать мне в ухо яростные рулады из древних Писаний? В Библии неоднократно упоминаются грехи «вопиющие к небу», и среди них то и дело встречается страшное пред очами Господа прегрешение: неуплата работнику положенной платы!

Я знаю, что Телебог прав как функционер Матрицы, но не могу сдержать гнева за то, что со мной обошлись как с разряженной батарейкой. Вглядываясь в суровое черное небо, с которого колкими дуновениями срывается ветер, я вопию: ПОПОМНИ! Пусть сигары, купленные на мои кровные, воскурятся Телебогу в едком чаду адского пламени.

«ТРАХ-ТАХ-ТАХ-БАХ!» — доносятся откуда-то раскаты отдаленного запоздалого грома, и меня перекореживает на сидении. Я то ли услышан, то ли окончательно послан.

— Нате, похаваете потом, как на жор пробьет! — сквозь приоткрытое боковое стекло в окно влезает глумливая рожа барыги. Он забрасывает на заднее сиденье коробочку с пиццей. Это очень удобно, когда твой пушер работает развозчиком пиццы.

Ежась и отдуваясь от холода, в машину заталкивается раскрасневшийся Онже. Выслушав мои возмущения, делает глубокомысленную паузу и выносит вердикт:

— Ты не о том вообще паришься, понимаешь? Решение проблемы всегда существует, и в этот раз оно на поверхности. Что нам мешает дописать в бизнес-план лишнюю строчку типа непредвиденные расходы? Если мы хотя бы сотню косарей зелени из них вытрясем, то какая разница для Конторы, если пятерку-десятку мы сразу же израсходуем на свои неотложные нужды? Нам все равно хата нужна нормальная под штаб и жилье, восьмерку на колеса поставим, ты с кредитами своими, наконец, разъебешься. Возьмем пока что из кассы, а позже нормально разрулим, лады?

Беспокоит одно: пока толком неясно, каким образом мы будем отчитываться. Будет ли Контора требовать чеков по всем произведенным расходам? И не могут ли возникнуть обстоятельства, при которых от нас потребуют вернуть часть денег или всю сумму досрочно? Особенно учитывая, что наши финансовые отношения с Матрицей не будут фиксироваться ни в каких документах.

— Я так вижу, наша задача — это сдать проект в нужный срок. Ну а дальше Матрица будет получать львиную долю с прибыли, но и нам на кусок хлеба с икоркой останется, понимаешь? — отзывается Онже. — Но ты прав, надо и с Морфеусом за все эти темы хорошенько перетереть, чтоб нареканий потом не возникло.

***

— Смотри, как пасет! — щерится Онже, едва из окна показывается любопытная бабкина рожа. — Матрице сливает информацию: мелкому щупальцу. Даже не щупальцу, а вонючей присоске: участковому. И даже не присоске!

Полночь и мелкий октябрьский дождь сделался дозорным помехой. Сразу после нашего прибытия Гадкая карацупа со своей шавкой-джульбарсом отправляются в опорный наблюдательный пункт на третьем этаже. Перечислив вельможные титулы участкового и его подопечных, Онже принимается забивать косяк, приглядывая вполглаза за проституточьим спектаклем на сцене погруженного в ночь двора перед моим домом. Мы ждем Жаворонка: она должна появиться с минуты на минуту.

Возникнув невесть откуда, к нам впритирку подъезжает слегка затонированная «десятка». Окно водителя оказывается напротив Онже, а азиат за рулем пытается вглядеться в нутро волжанки и в наши лица.

— О-па! Приколись, сутер! — оживляется Онже. Быстро и энергично он выкручивает оконный рычаг и, высунув наружу свою крупную голову, орет на весь двор. — ЗДОРОВО, ТАДЖИК!

С шумной пробуксовкой сутенер резко газует назад. Пометавшись немного по пятачку, отведенному под стоянку, он паркуется неподалеку.

— Слышь че, может разведем сутеров? — небрежно бросает Онже. — Возьмем камеру, отснимем, кинем понт, типа вы в разработке нашего нехуевого ноль-ноль-отдела. Жути нагоним, сорвем на месте сколько у них наберется, и рассасываемся по зеленой, понимаешь? Пока они крышу свою не включили!

Вдоволь позабавившись нервозным поведением водителя, мы с Онже принимаемся на ходу выдумывать методы психологического давления на сутенеров.

— Давай, братка, так приколемся: ты сзади подходишь и типа номера пробиваешь. А я в этот момент перед носом у него проеду, и по телефону как по рации буду базарить!

Онже копается в своем мобильнике в поисках нужной аудиозаписи. «Четыреста пятнадцатый, я база, ответьте!.. Четыреста пятнадцатый, почему не отвечаете, я база!» — доносится из динамика трескучий милицейский гундеж. Заранее отсмеявшись, я выхожу из салона, и мы на ура исполняем трюк. Сутенер начинает дергаться, трепыхаться, судорожно хватается за телефон и тыкает в клавиши, поминутно озираясь и что-то кому-то поспешно докладывая в трубку. Посмеиваясь над незадачливым сутером, мы принимаемся демонстративно закусывать пиццей: мол, никуда не спешим, приехали на свой пост, все в порядке.

Не успеваем съесть по куску, как во двор заезжает еще одна тонированная «Лада», одиннадцатой модели. Из нее выходит пожилой грузный мужик. Малоросского вида физиономия, усы гитлером, он подходит к таджикской «десятке» и толкует о чем-то с водилой.

— Главшпан, по ходу, — с набитым ртом шамкает Онже. — Явно мусорской породы смотрила.

Когда боевая машина путан возвращается за очередной партией десанта, Онже добавляет нам несколько минут хохота: неожиданно включив дальний свет фар, он освещает момент погрузки. Мечутся проститутки. Дергается «шестерка». Заводит машину главсутер. Мы ржем, надрываемся всей троицей: Онже, я и наш общий друг Веселый Гандж.

— Прикинь, как мы на измену их высадили! — хлопает себя по коленям Онже. — Вот так несколько дней заставить понервничать, и можно реально их нахлобучить. Хотя бы штукарей на пять, сорвать за раз — как думаешь, брат?

Всхлипывая от смеха, я могу думать только одно: положительно. Со следующей недели я с концами перебираюсь на Рублевку. Как только скатаюсь в Рязань и навещу родичей, сразу же соберу манатки и распрощаюсь с обрыдлым мне двором-ямой у Кравченских прудов, с Гадкой бабкой и со всем этим таджикским пиздопродажным бизнесом. Почему же не бомбануть напоследок?

Бледной молью в освещенный фарами пятачок перед подъездом впархивает Жаворонок. Занавеска окна на третьем этаже отдергивается в сторону: Гадкая бабка конспектирует вновь прибывших в стучальный журнал. Мы сигналим, и Жаворонок легким облачком конденсируется в машине.

Нью-эйдж толкинистка, моя последняя пассия то и дело говорит мистические глупости загадочным тоном, словно только что вылупившаяся из яйца энигма. В книжках Паланика или Кинга она подчеркивает шариковой ручкой или фломастерами строчки, касающиеся практического колдовства: мечтает заделаться ведьмой. Если я вижу сны, которые внезапно сбываются, Жаворонок тотчас относит эту особенность на свой счет. Мол, у нее пипец какая сильная энергетика: она распространяется по всему космосу и ближайшим его окрестностям с ультрапупической силищей, а все остальные люди ее только улавливают.

Онже скептически осматривает гостью: та выглядит огородным пугалом из Средневековья. Обвешана золотистыми бирюльками, деревянными гремелками, обтянута бесформенными шуршащими лохмотьями, и смотрит на нас вермишельно-протяжным взором: привееет!

— Эй-эй, детка, ты не перекуришь? — беспокоится Онже. Получив от него забитую папиросу, дельфийское пугало смачно раскуривает штакетину и втягивает в себя разом полкосяка. Жаворонок мстительно возвращает ему взгляд сверху вниз и прохладно заверяет: ничуть. Час назад уже курила, а еще съела колесо какого-то стимулятора, а еще продолжает пить пиво — вот оно, в левой руке.

Словно в отместку за нашу весельбу, в воздухе резко запахло милицией. Ярким гестаповским фонарем светит нам в лица сгустившаяся над оврагом двора ментовская газель, и мы примолкаем. Главный сутенер, словно выстреленный из пистолетного дула, выпрыгивает из салона своей «одиннадцатой». Резво просеменив вверх по дорожке, распахивает дверь патрульной машины и о чем-то минут пять говорит с ментами, активно жестикулируя и периодически оборачиваясь в нашу сторону.

— А что здесь вообще происходит? — стараясь не выдать волнения, справляется Жаворонок.

— Мусора с пизды сливки снимают, — проясняет ситуацию Онже.

Неторопливо, крадучись, патрульная газель разворачивается на нас носом и вплывает вглубь дворика. Пакован шишек у меня в кармане раскаляется докрасна. Еще немного, и задымит весь салон без помощи спичек. Веселый Гандж внезапно испаряется, а на место где он только что был, приходит его дебильная сестрица-близняшка ИИ — Истеричная Измена. Она принимается метаться внутри меня в поисках выхода. «Выбрось скорее! Выбрось скорее!» — орет мне в ухо полоумная сука, прыгая из мозгов в пятки и беспрерывно шурша целлофановым палевом.

Конец ознакомительного фрагмента.