Кипиай

Никита Могутин, 2021

Молодой писатель получает письмо по электронной почте. Отправитель обещает раскрыть ему тайну, которая перевернет мир. Польстившись на хороший гонорар, автор берется за тему и отправляется в опасное приключение. Вскоре он начинает понимать, что все вокруг далеко не то, чем кажется.

Лес

На ночь я остановился в лучшей гостинице Лодейного Поля. Барин мог позволить себе шикануть, переночевав в люксе.

Я проснулся в пять утра и сразу отправился в дорогу. Выбравшись за пределы городка, я разогнался и дальше мчался без остановок, чтобы успеть добраться до последних указанных мне координат как можно раньше. На часах было одиннадцать, когда навигатор сообщил мне, что я прибыл к месту назначения. Поворот с основной дороги, маленькая асфальтированная площадка, на которой могли бы поместиться в лучшем случае пара машин, а дальше — узенькая тропинка, уходящая к деревьям и дальше в чащу леса. Как мне и было обещано, дороги, подходящей для моего Копеича, не было, — только на танке, только хардкор.

Я проверил вещи в рюкзаке — телефон, фонарик, пара зажигалок, упаковка печенья и ещё одна шапка — на всякий случай. Мысленно перекрестившись, запер машину и решительно зашагал в лес.

Тропинка казалась плотно утоптанной, хотя сверху её покрывал тонкий слой свежего снежка без единого следа на нём. Я бодро шёл вперёд, помня инструкцию: пройти несколько километров по тропинке, пока меня не встретят. Кто? На этот вопрос у меня ответа не было. Некое «доверенное лицо». Тот факт, что ему мог доверять Noname, вовсе не говорил о том, что ему могу доверять я.

Если задуматься, я вообще знал до безумия мало, я пустился в какое-то невероятное путешествие, легкомысленно рискуя собственной жизнью, — и теперь, добравшись почти до финишной ленты, не понимал зачем. Теперь мне уже казалось, что меня кто-то загипнотизировал и вёл вперёд, не спрашивая моего мнения, настолько безвольно слушался я данных мне инструкций. С другой стороны, я понимал, что эти мысли — ещё одно проявление самой отвратительной черты моего характера — готовности опустить руки, даже не встретив никакого видимого препятствия.

Готов? Всегда готов!

Белоснежный снег слепил глаза, отражая яркое солнце, и я поздно вспомнил о маске, лежавшей на заднем сиденье Копеича. Стоило везти её за тысячу километров, чтобы забыть ровно в тот момент, когда она была нужна! Это было в моём стиле…

Последний раз такую ослепительную белизну я видел в рекламе стирального порошка, обещавшего вернуть белью первоначальную свежесть. Здесь, в лесу, свежести было хоть отбавляй: крепкий мороз обжигал горло, поэтому я старался дышать носом. При каждом вдохе в ноздрях появлялось странное ощущение, словно они смерзались — и сразу оттаивали. Кончик носа сильно кололо, стоило подумать раньше про какой-нибудь жирный защитный крем для лица. Голове, впрочем, под тёплой вязаной шапкой было вполне уютно, руки почти не мёрзли, разве что кончики пальцев, которыми я размахивал как мельница, чтобы было теплее. Плотная куртка холод почти не пропускала, ботинки тоже держали удар.

Я шёл уже около сорока минут, но тропинка всё не заканчивалась. По бокам от меня, словно декорация в старом кино, медленно двигался густой лес, перемежающийся небольшими полянками и снова смыкающийся в непролазную стену из стволов, кустов и поваленного сушняка. Чтобы хоть чем-то занять себя, я представлял, что именно так выглядел древний перволес, тот, в котором зародились наши предки. Я представлял себе коренастых охотников в звериных шкурах, с дубинами в руках. Потом я начал воображать, что я и сам один из них, что я иду по следу убегающего зверя, цивилизации ещё не существует, истории тоже нет. Прошлое даже не началось, всё, что есть, лишь настоящее. Нет городов, машин и самолётов. Нет высотных зданий и горных шале, нет банков, магазинов и денег тоже нет. Ничего ещё не придумали, вершина человеческой мысли — камень, привязанный к крепкой палке, им так удобно бить противника по голове, острый конец камня так легко ломает кость черепа, ещё толстую и основательную, не то что наши современные облегчённые черепные коробки. Нет законов и правил, и можно делать вообще всё что захочется, можно придумывать что угодно, фантазировать и фонтанировать, и всё, вообще всё будет в самый первый раз, слово скажи — и то прозвучит первым.

Так, провалившись куда-то в глубины подсознания, я и не заметил, что иду слишком долго — стрелки моих наручных часов уже показывали половину второго. Я проверил телефон — сигнала не было, но, если честно, он и на подъезде к площадке уже был слишком слабым. У меня оставалось ещё около двух часов светлого времени и час сумерек, а дальше наступит тьма. Оказаться ночью в лесу — это и в Подмосковье не очень приятно, что уж говорить про тайгу на Кольском полуострове…

До этого момента я почему-то не задумывался о том, что вообще-то легко могу встретить хищника, который вполне может захотеть поохотиться на меня. Эта мысль меня совсем не обрадовала, и я перешёл на лёгкую трусцу, правда, совсем ненадолго — куртка сковывала движения и тянула вниз, я начал хватать холодный воздух ртом, о чём сразу пожалел — горло и лёгкие начали гореть ледяным огнём.

Я двигался почти по прямой, изредка огибая попадающиеся на пути растительные препятствия. Ни одного резкого поворота. В инструкции было сказано чётко: меня встретят, надо просто идти по тропинке.

Начало темнеть. Это происходило едва заметно: просто из воздуха постепенно стали пропадать краски, оставались только серые и синие оттенки. Тени от колонн деревьев удлинились. Я нервничал и шёл всё быстрее, иногда снова срываясь на трусцу, задыхаясь на морозе. Я поглядывал на часы: было уже почти четыре часа, скоро должна была сгуститься тьма, стать сплошной. Я подумывал о том, чтобы вернуться к машине, переночевать, а завтра утром вернуться сюда ещё раз, выйдя на рассвете. Может быть, то «доверенное лицо» забыло обо мне? Или его и вовсе не предупредили о моём визите? Это предположение казалось мне странным с учётом суммы, которую мне перевели на счёт, но я допускал уже любые возможности.

Смущало, что обратный путь точно пришлось бы проделывать уже в непроглядном мраке. Но ещё больше беспокоила мысль о том, что, возможно, человек уже идёт мне навстречу, а я, как обычно, в последний момент собираюсь передумать… Деньги, как я помнил, в этом случае пришлось бы вернуть, и я не хотел проверять, какие «иные способы» могут применить ко мне в случае моего отказа. Деньги — да, это важно, но ещё книга — пожалуй, мысль о ней меня и тянула вперёд, не позволяя остановиться и пойти обратно, к машине.

Пара сотен метров в моём подсознании превратилась в несколько километров, и стало совсем темно, настолько темно, что я плохо различал уже тропинку перед собой, а путь превратился в мутное вязкое марево без цветов и оттенков — только чернота и тишина. Эта тишина пугала, она не могла не пугать — человек, выросший в городе, никогда не слышал такой тишины. Она была всюду: ты слышал своё оглушительное дыхание, похрустывание суставов, скрип снега под ногами — и больше ничего. Изредка что-то потрескивало в чаще. Это кряхтели деревья, скованные морозом, и снова воцарялась тишина, такая, как бывает в звукозаписывающих студиях. Я бывал в такой, давно. Там, в помещении с мягкими стенами, я услышал звон в своих ушах — с этим звуком кровь неслась по мелким сосудам моей головы, а я сидел и молчал, потому что, кажется, что даже голоса у меня больше не было — мягкий уплотнитель на стенах гасил любые волны, не было ничего, только плотная, облепившая меня со всех сторон тишина. В такой обстановке, говорят, если закрыть глаза, можно поймать галлюцинации — мозг из-за нехватки внешних раздражителей начинает производить их сам, чтобы доказать самому себе, что всё ещё жив, существует.

Я достал из рюкзака ручной фонарик и включил его. Узкая полоса света рванулась вперёд и осветила дорогу, но всего на пару десятков метров, а по бокам от неё мир словно перестал существовать. Я быстрым шагом почти бежал, стараясь контролировать дыхание и пореже вдыхать воздух ртом, чтобы не закашливаться. Я больше не смотрел по сторонам, смотреть было просто некуда — ночь высосала из мира все краски и остался только чёрный, единственный цвет. С него всё началось и всё им должно закончиться. Стало ещё холоднее, и мороз стал понемногу пробираться под куртку, колоть спину, руки и ноги. Уши под вязаной шапкой саднили, нос я уже почти не чувствовал, щёки жгло, как будто к ним прижали раскалённые угли. Пальцы рук занемели, меня начала бить сильная дрожь, ноги стали ватными. Я не понимал, чего в этом было больше: паники — ведь я впервые оказался в такой чаще ночью — или холода. И не было конца моего пути.

Пальцы ног почти перестали болеть. Мне казалось, что они слиплись и смёрзлись, стали двумя сплошными ледяными брусками, примотанными к моим ступням, как деревянные сабо японских гейш. Темнота вокруг, только темнота и узкий просвет впереди от моего фонаря, только темнота и фонарь. Я устал.

Я шёл уже пять или шесть часов, быстрым шагом, в тяжёлой зимней одежде. Я не привык так долго и далеко ходить и не рассчитал свои силы. Мне стало страшно: вдруг я понял, что ошибся, стал жертвой чьего-то ужасного розыгрыша или коварного плана, и теперь я должен умереть здесь, замёрзнуть насмерть и пропасть, и никто и никогда не найдёт меня в этой тайге, я просто упаду в снег, а потом меня засыплет сверху другим, новым снегом, а весной он растает, моё тело станет мягким и рассыпчатым и постепенно превратится в землю, и останутся лишь кости и клочки ткани от моей одежды, но даже их никто не найдёт. Я подумал об отце и вспомнил, как заметил его внезапную старость, вспомнил о ней и пожалел, что не позвонил и не сказал даже, куда я собираюсь. Никто на этой планете не знал, где я, — осознание невероятной глупости моего поступка озарило меня: мне никто не мешал оставить мои координаты хотя бы отцу. Я был один, совершенно один в этой тьме, среди снега, деревьев и звёзд, сияющих где-то в вышине. Даже луны не было видно, даже ей я был бы сейчас рад.

Трясущимися руками я достал телефон и увидел, что он разрядился на морозе. Цивилизация в моих руках, вершина человеческой мысли, способная мысленно переместить меня за секунды в любую точку земного шара, сейчас была абсолютно беспомощна. Цивилизация проиграла, я проиграл, даже не зная, во что, собственно, пытался сыграть. Мысли становились всё более медленными и тяжёлыми, я понял, что замерзаю, — именно так это описывалось в романах Джека Лондона…

И тут я увидел конец тропинки.

Впереди встал лес. Я шёл только по прямой, как мне и говорили, но оказался в тупике. Меня так никто и не встретил. Отчаяние и ужас переполнили меня, и я со стоном опустился в снег.

У меня не было сил на обратный путь: ноги едва слушались, руки не гнулись. Я понимал, что мне надо идти назад, но деревья, окружавшие меня со всех сторон, звали лечь под ними и перевести дух, отдохнуть…

Страшно хотелось спать, но я затряс головой и стал бить себя по щекам. Я почти не почувствовал жжения — только ватные, глухие звуки ударов — и понял, что отморозил себе всё лицо. Глаза слипались, и я откинулся всем телом и опустился на снег. Я держал глаза открытыми, чтобы случайно не задремать, но долго так не получалось — мороз начинал нестерпимо щипать зрачки, и я моргал, часто-часто.

А потом на меня накатило невероятное ощущение умиротворения и спокойствия. Я подумал об отце и понял, что у него всё будет точно хорошо. Он будет переживать, но он сильный. Подумал затем, что обо мне, возможно, напишут в газетах — пропал, дескать, писатель; будет даже, наверное, шум. Может быть, найдут машину, брошенную на обочине, пройдут по следам и найдут тут меня. Зачем я тут? Кто меня сюда привёл? Почему я согласился, на что я рассчитывал? Эти вопросы наплывали отовсюду, но уже не тревожили так, как раньше: я почему-то знал, что в конце концов всё будет хорошо.

Удивительно, но я смог кое-как встать и побрёл, словно на ходулях, по тропинке обратно, не оглядываясь назад, на тот тупик, в который я сам себя загнал. И я прошёл несколько шагов, пока не понял, что всё ещё лежу на снегу, а ветки деревьев над моей головой, поймав неведомо откуда взявшийся ветер, скрипят и шумят, и я понял, что уже сплю, и мне лишь кажется, что я куда-то иду, а ветер дует и поднимает снег в воздух, он кружится и оседает на мне жёсткой крупой и не тает на лице, и только на губах чуть-чуть становится влажно, но они тут же покрываются льдом. И, боже, как же сладко спать тут! Так сладко я не спал с самого детства. Огромные ветви опустились вниз, словно крылья гигантской, костлявой птицы, и накрыли меня, закрыв от всего мира, и я понял, что теперь меня точно никто не найдёт, меня больше нет.