Кипиай

Никита Могутин (2021)

Молодой писатель получает письмо по электронной почте. Отправитель обещает раскрыть ему тайну, которая перевернет мир. Польстившись на хороший гонорар, автор берется за тему и отправляется в опасное приключение. Вскоре он начинает понимать, что все вокруг далеко не то, чем кажется.

Туда дорога

Почему я поехал? Что такого удивительного было в словах моего собеседника, что я отправился в путь? Почему вскоре после его последнего письма я уже нёсся по трассе по направлению к Великому Новгороду? Я не знал ответов на эти дурацкие вопросы. Дурацкие — потому что задавать их надо было раньше, а теперь, наблюдая за мелькающей разметкой, белыми обочинами и чёрным лесом, оставалось лишь констатировать: «Просто мне было слишком скучно».

Я не мог сказать, что хоть сколько-нибудь доверял человеку, который даже не назвал своего имени, но старался поменьше думать об этом, просто держался двумя руками за руль, подпевал радио и старался пореже попадаться камерам контроля скорости.

Эта дальняя поездка была не первой в моей жизни. В юности я несколько раз путешествовал автостопом, потом вместе с приятелем объездил на его первой машине весь центр России — Брянск, Калугу, Тамбов, Орёл и прочие-прочие сумрачные и полуразрушенные города в окрестностях Москвы, которые выглядят тем приятнее, чем дальше находятся от столицы. Возможно, во всём виновата сила сравнения: чем больше времени ты проводишь вне ухоженной московской плитки, тем меньше режут глаз сизые пятиэтажки в центре Орла, тем больше уюта ты видишь в завешанных отвратительной рекламой улочках Тамбова, по которым, кажется, только вчера был нанесён ракетно-бомбовый удар, наш или немцев — неважно.

Поэтому теперь, сидя за рулём, я внезапно почувствовал острый приступ ностальгии — приятная музыка, лёгкий шум дороги, и мне будто бы снова двадцать два, и я снова несусь на выходные гулять по Нижнему Новгороду, а в багажнике несколько бутылок вина, и есть квартира, снятая на Airbnb, а там ещё и девчонки, кажется, ждут… Боже, ещё чуть-чуть — и прямо в рай. Сейчас же я ехал куда-то на север. Смешно сказать: я ехал туда, куда не знал, чтобы найти то, чего не понимал. На заднем сиденье автомобиля валялась увесистая сумка со всем моим зимним обмундированием, оставшимся от поездок в Красную Поляну во времена моего славного расцвета. Денег на путешествия у меня и сейчас хватало, но меня давно никуда не тянуло. Я сидел дома, изредка выходя в магазин или в гости к отцу, а амуниция пылилась в шкафу. Теперь она могла наконец пригодиться.

В своём последнем письме, в котором были указаны координаты места встречи, Noname уточнил, что дорога будет несколько километров идти по тайге, среди сугробов и плотного леса. «Маршрута, пригодного для автомобиля, там нет, если у вас, конечно, не танк», — резюмировал он.

Маска сноубордиста в таком случае будет как нельзя кстати — хотя бы защитит глаза от веток и сучьев. Вроде бы всё было готово, но что-то продолжало ёкать в груди, как предупреждение или жёлтый сигнал светофора. Я старался поменьше думать об этом — просто получать удовольствие от поездки. Я отправился наконец в путь, вырвался из своих четырёх стен. Как же мне это было нужно! За последние пару лет я так редко выходил на улицу, так много времени проводил в комнате, лёжа с выключенным светом или мотаясь от стены к стене, словно взбесившаяся чихуахуа. Я переживал всё заново, думал о каждом дне из своего успешного прошлого и мечтал о том, чтобы вернуться туда.

Есть такое понятие — «воронка успеха». Она выносит тебя на самый верх, с какого-то момента тебе уже не надо прилагать усилий, тебя просто несёт всё вверх и вверх. Однако та же самая воронка работает и в обратную сторону, и ты легко можешь оказаться в положении дерьма, смываемого в унитаз — вниз, на самое дно, в вонючую канализацию. Нет, я вовсе не бедствовал, но я чувствовал себя дерьмом — мерзким, жидким, ни на что не способным дерьмом, которое смыли в уборной. Отвратительная черта характера, преследовавшая меня с самого детства, — после неудачи я всегда опускал руки. Но эти письма силой подняли их, и я понёсся очертя голову неизвестно куда.

Чёрт побери, даже если это всё окажется одним сплошным надувательством, если я не найду никого и ничего, я чувствую, что пробью этот проклятый забор, которым я сам оградил себя, и у меня появятся силы и мысли для работы. Медведь проснулся, чёрт побери, медведь рычит!

Километры мелькали, а на улице становилось ощутимо холоднее. Когда я выезжал из Москвы, термометр в машине показывал +2 °C, но сейчас за окном уже было — 8 °C. Десять градусов всего за несколько часов — я предвкушал, что будет дальше. Судя по прогнозу погоды, в местности, куда я направлялся, по ночам температура опускалась до — 38 °C.

Чёрная полоса дороги вилась передо мной, то распрямляясь в ленту, конец которой скрывался где-то в небе, перемешиваясь с серыми плотными облаками, то закручивалась, изворачивалась — иногда без всякой логики. Я смотрел на карту и не мог понять, почему здесь, именно в этом месте дорога поворачивает налево, почему через пару километров она же поворачивает направо; никаких ответвлений от неё — просто бесконечная, чёрная полоса, проложенная сквозь дремучие, густые леса. Может быть, причиной было случайное болото, которое строителям было проще обойти, чем осушить, а может, каменная гряда, непреодолимая для техники, а может, просто пьяная рука чертёжника или чья-то безумная прихоть.

Было ещё светло, но часть горизонта уже начала скрываться в синеву. Я разогнал свою «бэху» до 180 километров в час. Лишь изредка попадались грузовики, которые я, не снижая скорости, обходил по встречной полосе. Дорога была почти идеальной, только лёгкие неровности, иногда небольшие ямки и выбоины, но в основном — гладкое покрытие. Пару раз, поразившись окружающему пейзажу, я останавливался, чтобы перекурить, выходил из машины, даже не набросив куртку, и так стоял, вдыхая попеременно то табачный дым, то невероятно чистый ледяной воздух.

Похолодало сильнее — уже до — 12 °C, и это явно ощущалось, лёгкий мороз пощипывал лицо и пробирался под вязаный свитер. Темнели стволы деревьев, вставшие плотными, спутанными рядами, как волосы на голове у какого-нибудь сумасшедшего учёного. Я пытался заглянуть в чащу, разглядеть что-то среди стволов, но не видел ничего, — буквально через несколько метров свет переставал проникать в глубины бурелома. Все ветки — еловые, берёзовые, дубовые — были покрыты инеем и выглядели словно в сказке, в какой-то очень красивой чёрно-белой сказке. Очарованный открывшейся мне картиной, я фотографировал, держа сигарету в зубах, а потом докуривал и возвращался в машину, почувствовав, что от холода уже немеют пальцы рук. Включив подогрев руля и сиденья на полную, торопливо выжимал газ в пол, чтобы наверстать потерянное время. Вились километры, темнело.

На этот раз темнота не наступила постепенно, а обрушилась вдруг. Небо стало чёрным, лес слился с ним, и передо мной остался лишь кусок шоссе, освещаемый фарами моей «бэхи». Я слегка снизил скорость — фары, несмотря на то что я включил дальний свет, пробивали темноту лишь на пару-тройку десятков метров, а дальше начиналась муть — свет вперемешку с синим маревом. Я чувствовал себя в узком тоннеле: со всех сторон ничего не было видно, сверху чувствовалась громада неба и лишь узкая полоса оставалась свободной впереди меня. До городка со странным названием Лодейное Поле, где мне надо было переночевать и ещё раз списаться с Noname, оставалось ещё около четырёх часов.

Только сейчас, вновь оказавшись в дальней дороге, я вспомнил, что раньше — тогда — больше всего на свете я любил ощущение слегка вибрирующего под пальцами руля. Как контакта между машиной и тобой, невидимой связи между механизмом и твоим телом. Я обожал водить, я любил машину. Нет, я не называл её всякими ласковыми именами, тем более женскими, но я, конечно, одушевлял её. Где-то в глубине моего сознания «бэха» ассоциировалась у меня с небольшим, крепко сбитым мужичком, такого бодрого и молодцеватого вида, всегда готовым побежать, прыгнуть, присесть, привстать, спеть, станцевать. Про себя я иногда звал его Копеич — как старого кореша-собутыльника.

Копеич твёрдо держал своей шипованной резиной ледяной асфальт и нёсся сквозь тьму. Небо очистилось, и я вдруг увидел звёзды — тысячи, миллионы ярких огоньков, маленьких и больших. Я никогда не понимал, как надо смотреть, чтобы увидеть на небе созвездия — Медведицу, Крест, Ковш. Я видел лишь рассыпанный по небу светящийся песок.

В детстве я мог часами, задрав голову, смотреть на небо, пока не начинала болеть шея. Став постарше, я купил себе любительский телескоп, но так и не стал им пользоваться, лишь пару раз взглянув через него на небо. Оказалось, что мне не хотелось видеть частности, я наслаждался общей картиной. Мерцание отдельно взятой звезды или пятна на Луне меня не интересовали.

В шесть лет, у дедушки на даче, я придумал фокус: при первом взгляде на небо ты видишь всего пару-тройку самых ярких звёздочек, но стоит чуть зажмуриться, постоять с закрытыми глазами, а затем снова вытаращиться в небо, как звёзд появляется всё больше и больше: сотни, тысячи, миллионы, миллиарды, неисчислимое количество маленьких огоньков.

Так, сидя на крыльце вместе с дымящим сигаретой дедом, я разглядывал небо, представляя себя на одной из этих звёзд: «Вот прямо сейчас, в ту самую секунду, когда я смотрю на неё, что с ней происходит? Существует ли она ещё или уже сжалась до размеров карлика?» При мысли о карлике я обычно вспоминал соседскую девочку Аню, которой, как говорила мама, было двадцать лет, то есть она была уже не девочка, а тётя, хотя ростом была чуть выше меня. Как может целая огромная звезда, например Солнце, сжаться до размеров Ани? В этот момент у огромного Солнца в моей голове внезапно появлялись глаза и рыжеватые Анины косички и оно начинало, раскачиваясь, словно пингвин, ковылять по небу. Я тряс головой, но магия звёзд уже уступала бешеному детскому любопытству: «Дед, а почему тётя Аня такая маленькая?» И дед объяснял, даже не догадываясь, что всего секунду назад я был в далёком-предалёком космосе.

И сейчас я снова был там. Стоя на обочине, задрав голову, как только мог, я затягивался обжигающим на морозе дымом, и смотрел, и не мог оторваться. Здесь, в глуши тайги, где не было фонарей, фар, светящихся окон, где по ночам не было вообще ничего, кроме ночи, звёзды сияли ещё ярче, чем тогда, в детстве, на даче. Я заметил краем глаза яркое движение на самом горизонте — это была падающая звезда — и загадал желание.