Скучающие боги

Никита Лобазов

Игор-пришлый, очнувшийся в новом месте, становится свидетелем смерти одного из великих царей. Беримир отступник – обманутый революционер, пытается вернуть своё доброе имя. Дети старосты, что после смерти отца ищут место в мире. И другие, чьи судьбы варятся в тесном котле, дрожащем над огнём древней вражды. Им предстоит разгадать одну из величайших тайн материка: откуда, и куда важнее – для чего, появились здесь первые люди? Что это? Колонизация? Эксперимент? Или просто игры заскучавших богов?

Глава 4. Ссора с отцом

А несколькими часами ранее по дороге, вдоль реки неспешно возвращались в свой поселок дядька Радей с сыном Ярошем и дочерью Веленой. Дорога была старой, вымощенной камнями, многие из которых давно были выкорчеваны и прилажены крестьянами, где в печи, где в кузне, а где и под нужником. Там и тут виднелись прорехи, присыпанные золотой листвой. Радей с тоской глядел на нее. Когда-то это был Великий тракт, проложенный ещё в стародавние времена самим архонтом. Он брал свое начало в Крайней, вел через молодые поросли до хребта, огибал Угольную яму и петлял среди прекрасных долин Повелья до самого Таргиза. Там он проходил у подножия Золотой башни и Игристых садов, и через западные ворота уводил в Халборд и дальше, в провинцию Скоубруг, где и заканчивался, в славном Дол-Альдерамине. Эта дорога объединила людей, создала торговлю и распространила единые законы по всему материку. Возле нее было безопасно жить и трудиться, по ней было не страшно передвигаться даже ночью. Она встала в один ряд с Тундорой, превратившись в главную сухопутную артерию. Вокруг с поразительной быстротой росли деревни и даже небольшие города, и не счесть, сколько на её пути было виноделен и лесопилок, мастерских и больших мануфактур, торговых площадей и цыганских развалов. Жизнь процветала вдоль Великого тракта, Тракта Трёх городов, одного из символов людской цивилизации. В прежние годы нельзя было пройти и четверть часа, чтобы не встретить повозку, паломника или бродячего торговца, в приветствии поднимающего шляпу. Беспечные моты, улизнув из под пристального родительского взора уходили в Глубь. Так они называли путешествие по кабакам и придорожным трактирам все дальше и дальше от Таргиза, в обе стороны. Порой, самые отчаянные и беспечные добирались до арены, а один побывал даже у Привратника. Это были славные деньки, пропитанные духом нового, грядущего. Но, как и у всего под солнцем, слава Великого тракта постепенно увядала. Появились новые дороги, некоторые деревни объединились в города, выросли замки, что непременно образовывали вокруг себя новые культурные центры, которые тоже соединялись дорогами. Последним значимым моментом был монорельс, который ощутимо сокращал расстояния и проходил сквозь чрево Садал-Сууд, тогда как тракт огибал все неровности, а возле горы и вовсе делал огромнейший крюк. Массивные колонны, на которых висел вагончик, заканчивались у подножия Угольной ямы, и вместе с ними заканчивалась и жизнь. Дальше был хребет, деревня Рыбаков огромные пространства нехоженой, болотистой земли и Крайняя, за которой стоял Серый лес. Ни жить, ни торговать здесь никто не хотел, и эта часть тракта очень быстро пришла в запустение.

— Ты видел раньше этого Мыцлава? — спросил Ярош, чувствуя, как гнев потихоньку отступает.

Он шёл, нахмурив брови и крепко сжимая рукоять клинка. На поясе, поверх расшитого кунтуша висела, удерживаемая тремя ремнями сумка, в которой покоилась изодранная кожаная рукавица.

— Да, я знал его ещё до того, как он появился здесь, — рассеянно ответил Радей, поглядывая по сторонам. — Он из Культурного района, кажется.

— Он из Таргиза? — удивился Ярош. — Мне он не понравился.

— Он ответил грубостью на грубость. Только и всего.

— А что, теперь он там старейшина? Куда делся этот старый рыбожор?

— Почтенный Войцех сейчас в отъезде.

Велена усмехнулась. Почтенным Войцехом старосту деревни Рыбаков придумала называть она. Когда-то давно он несколько лет прожил в предместьях Таргиза и обзавелся там привычками, которые едва ли соблюдали даже при дворе. Всех кругом он называл хамами и считал ничтожными, однако по какой-то неведомой причине подчеркнуто вежливо и учтиво относился к семье Радея, считая их единственными людьми своего сорта. Эдаким элитарным обществом за хребтом. Радей относился к нему снисходительно, а его дети неприкрыто смеялись, на что Войцех отвечал самой доброжелательной из своих улыбок, по всей видимости рассудив, что они еще слишком юны, чтобы понять его тонкую натуру, но в будущем непременно оценят терпение и такт.

Ярош замолчал, раздосадовано отведя взгляд в сторону.

— Следовало напомнить собаке, где её место! — угрюмо проговорил он.

— Не злись так, Ярри, — иронично улыбнулась Велена. — Он был крупнее и совсем тебя не боялся.

— Я не злюсь, — соврал он.

— Да… Ты только пышешь своей уязвленной гордостью. Оставь это дело, ты уже проиграл ему дважды! Когда он заставил тебя покорно молчать, и когда ты поскользнулся на кишках. Каков был смех, а?

Велена как-то странно усмехнулась, словно разочарованная в чем-то.

— А ведь они тебя не любят. Ты для них напомаженный зазнавшийся щенок с неизменным отвращением на лице. Лаешь, лаешь… Иногда укусишь. Потешный такой, глупый.

— Откуда в тебе столько яда, сестрица?

— Что стряслось с Иволгой? — пропуская вопрос мимо ушей, поинтересовалась она.

— Да, что с твоей птицей? — оживился отец.

Иволгой звали сокола, которого он приобрел в Таргизе на базаре. Эта была взрослая самка, верхняя часть её туловища была аспидно-серая, а нижняя охристая с тонкими черными пестринами. Ярош всегда любил мгновенье, когда он снимал мешочек с темно-карих глаз, любил наблюдать, как её взор устремляется вдаль в поисках добычи. Сейчас она кружила неподалеку, радуясь нечастой свободе.

— Я не знаю, что нашло на неё! Она ударила меня! Пробила когтями рукавицу, словно била дичь, а не садилась на ветвь.

— Выглядело так, будто она просто плюхнулась на тебя с небес, свалив с ног.

— Почему ты стерпел их насмешки? — обратился он к отцу.

— Да… — не сразу нашелся Радей. — Они это не со зла.

— Не со зла просили убраться восвояси? Не со зла кричали нам в спины и улюлюкали? Они унизили тебя. И нас заодно.

Радей не желал заводить этот разговор, но все же ответил, стараясь говорить как можно мягче.

— Послушай, у них сейчас тяжелое время. Большие гильдейские суда почти лишили их рыбы. Сам видел, как их паруса надуваются все ближе и ближе к нашим берегам. И это не китобои, у них на борту не крючья, а сети. А какие же они рыбаки, если у них нет рыбы? Они были пьяны и непременно устыдятся своих слов, вот увидишь. К тому же твой Мыцлав совсем не разделял их смеха, а он действительно выглядит вожаком. А значит, куда важнее, что разумеет на этот счет он, чем целая прочая деревня.

— Взгляни вокруг, отец. Посмотри, какие кругом поля! От их деревни и до самой Болотины сплошь плодородная почва, которую нам не хватает рук засеять. Почему бы им не обучиться этому? Почему не взять в руки плуг, одолжить у нас семян и засеять поля золотой рожью?

— Ох, Ярри… какими категориями ты стал мыслить, — улыбнулась Велена, — а ведь совсем недавно тискал девок в предместьях да кидался с мечом на пугало.

— Заткнись, сестрица! Довольно уже!

— Они слишком стары и самобытны, чтобы…

— Они ленивы! И слишком дерзко себя ведут! Отчего ты запретил нам учить их?

— Учить?! Да ты с этими братьями занимался едва ли не разбоем! И надо сказать, только лишь потому, что я не знал об этом! И я до сих пор, мой дорогой мальчик, тешу себя надеждой, что ты просто слаб, и они помыкали тобой!

— Признайся, братик, ведь тогда неспроста подняли шум, вы действительно надругались над той девкой?

Ярош бросил на сестру ненавистный взгляд, но смолчал, скрипя зубами. Ситуация тогда вышла из под контроля, и он пытался все остановить, но Вид слишком разъярился. А когда этот детина впадал в ярость, могло случиться все, что угодно. Ему уже приходилось убивать людей, и он ничуть об этом не сожалел. Ярош боялся его. Наверное, единственного по эту сторону хребта.

— Над тобой они не смеялись, Велена, — с подозрением заметил он.

— Конечно! Они уважают меня. Они любят! Меня.

— Харрр! — с гордостью вокликнул Радей. — Да там нет ни одного человека, кто бы не обращался к нашей Веленьюшке со своими хворями и недугами! — Он ласково приобнял дочь могучей рукой, отчего та благодарно улыбнулась. — К ней приходят даже из Скоубруга! А на зеленых полях Повелья она известна как Целительница из-за хребта! Вы подумайте…

— О, Боги… Избавь мои уши от этой льстивой песни. Что же это получается? Тебя их усмешки не задели, сестрицу они любят-почитают… Один я остался в дураках?!

— Как всегда, Ярри, — съязвила Велена

— Это почему же? — в негодовании остановился он.

— Потому что… — начала была Велена.

— Нет! Ты, моя златовласая гадюка, помолчи! Я хочу послушать отца. Врать он обучился только Росту. Да и то его навык хиреет. Почему я всегда выставляюсь на посмешище, а? Отец! Что бы я не делал! Чтобы я не натворил! Добро ли, худо ли — надо мной всегда смеются! Только мать! Одна лишь мать из всех ваших чертовых рож смотрела на меня как на человека с большим будущим, а не как на деревенского дурачка!

— Ярош, прекрати… — тихо произнес Радей, почуяв, что сын взбешен не на шутку.

У Велены с лица пропала самодовольная ухмылка, что очень его порадовало. Упоминание матери всегда действовало на них отрезвляюще.

— Нет, ответь! Мой дрожащий папенька! Что во мне не так?

Он схватил отца за рукав и резко повернул к себе. Дубинка, висевшая на поясе, на случай волков больно ударилась о колено. Манжет на его стареньком дублете лопнул по шву, серебряная пуговица прыгнула и затерялась в листве.

«Вот будет кому-то подарок» — промелькнуло в голове у Яроша.

Его голос умолк. Казалось, сама природа притихла, слушая эти слова. Легонько, повинуясь слабому ветру, покачивались березы, по бледно-рыжей траве пробегали волны. Вдалеке, со стороны деревни по небу расползалось большое черное облако, но трое людей, стоящих в тяжелом молчании на берегу тихой речки, его не замечали.

Наконец, Радей, осознав, что всё это не шутка, заговорил:

— Ты мой сын! Ты моя кровь, и вся моя любовь обращена к тебе. Тебе уготовано большое будущее, ведь ты должен занять моё место здесь, чтобы встречать людей, прибывших из неведомого места. Направлять их и помогать. А так же тебе предстоит управлять двумя нашими деревнями, справляться с тяготами и невзгодами, кои могут обрушиться на нас. Снаряжать барщину в Таргиз…

— Замолчи! — с отвращением прошипел он. — Мне мерзко это слушать! Теперь я понимаю, почему мать покинула нас, — тихо, но жестко проговорил Ярош, глядя на копошащуюся в траве сестру. — Она не видела в тебе мужчины. Ты заточил ее здесь и сгубил! А ведь она была Ласточкой! Так ее называли! Она летала по материку, словно была от Зверя, а ты — лежалый пень, поросший мхом, весь мир которого вьется вкруг корней.

Радей замер, почувствовав жесткий укол совести, а Велена быстро обняла его за плечи, гневно глядя на брата.

— Ярош, прекрати! — Воскликнула она. — Это уже не смешно.

— Конечно, не смешно, но разве ты считаешь иначе, сестрица? Разве тебе не тесно в этой дыре, Веленьюшка?

— Кто-то должен это делать, — серьезно ответила она. — Успокойся, и пойдем домой.

Он дернулся было, чтобы повиноваться, но остановился, вдруг ощутив… безразличие. Они смотрели на него: отец с намешанным на лице не то гневом, не то растерянностью и Велена, как всегда самодовольная и непоколебимая, словно говорившая ему:

«Ну что, дурачок, намолол опять чепухи. Не стыдно?»

«Да черт меня дери! — подумал он вдруг с невообразимой ясностью в голове. — Почему я всех вас терплю? Меня что, кто-то держит?»

Он посмотрел на них оценивающим, совершенно новым взглядом. Взглядом человека, что внезапно осознал свою силу. Или свою свободу. Он винил отца в гибели матери, и это чувство год за годом вытачивало его ненависть и раздражение. И, если раньше, Ярош не мог усомниться в словах отца, в правильности всех принятых им решений, то сейчас, казалось, всё встало с ног на голову. Он почувствовал под ладонью рукоять меча. Хорошего, острого, словно когти уличных кошек, лезвия. Взглянул на свой расшитый мехом и золотыми узорами кунтуш. Сапоги с начищенными бляшками и черной, как сама смола, кожей. Осторожно потянул за ремень, на котором висела сумка с рукавицей для Иволги.

«Приятная тяжесть… — мелькнуло у него в голове. — Тяжесть моих вещей».

Затем он встретился с глазами отца, сощурился и вдохнул.

— Ярош, замолчи! — уже с гневом строго приказала Велена, с опаской наблюдая за братом.

— Пусть говорит, — промолвил Радей, отстраняя дочь. — Он мужчина и имеет на это право.

Ярош помолчал несколько мгновений, пристально вглядываясь в серые глаза отца, а затем решился:

— Я ухожу. Пока еще есть силы и время. Я давно это решил! Жизнь, которую так страстно ты для меня готовил… — он закрыл глаза и помолчал несколько мгновений, сдерживая ликующий гнев. — Мне тошнить хочется, всякий раз, когда о ней вспоминаю! Что это за прозябание в чертовой дыре, на болоте, рядом с проклятым лесом. От этих мест, от этих деревьев и от всех нас за версту несет гнилью. Гнилью! Тягучей, зеленой гнилью! Кто мы? Где мы? И зачем мы здесь сидим рядом с этой зловонной дырой в земле? Скоро в Крайней не останется никого кроме глупых стариков и беззубых коз. Ты спрашиваешь, почему я вожусь с братьями? Да потому что они единственные здесь, кто ровня мне по возрасту! А я хочу жить! Жить! Слышишь? Жить под небом Таргиза! Жить на просторах Повелья! Гостить в его домах и пить их вина, ведь я ещё так молод и силён! Взгляни на нас! Нам ли тревожится о барщине, которая даже не доходит до архонта?! Нам ли ждать у гнилого забора пришлых, что приходят раз в десяток лет?! Взгляни на мир, как он изменился, посмотри, как он велик и прекрасен! А ты, старый, трухлявый пень! Какую участь ты готовишь своим детям? Разве мы не можем быть счастливы? Разве мы не заслужили право выбирать? Ты нанял для меня лучших учителей фехтования, и я обучился многому! Так неужели сын Радея из Крайней, Хранителя врат прекрасно владеющий шпагой не заслуживает офицерской службы? Или битвы на арене Дол-Альдерамина?!

— Ярош… Я… — растерянно пробормотал отец, качнувшись от внезапного порыва ветра.

— Да ты хоть знаешь, что твоя святая Веленьюшка собирается улизнуть в Халборд, на службу в университет?

Радей и Велена переглянулись, и Ярош понял, что отец знал об этом. Его лицо обмякло, а затем ожесточилось. Последний мост только что вспыхнул белым пламенем.

— Мы хотели тебе сказать, правда, — тихо молвила Велена, с опаской поглядывая на него.

Ему понравилось выражение её лица. Растерянное, неприкрытое и настоящее.

— Опять Ярош в дураках… Да будьте вы все прокляты! — в гневе вскричал Ярош. — Это что же получается? Рост через пару лет направится в Таргиз, сестрица — в Халборд, а Ярош останется гнить здесь, в деревеньке Крайняя, где на него плюет каждая собака? Потому что кто-то должен это делать?! Ну, уж нет! И это я ещё боялся сказать тебе, что ухожу, — усмехнулся он, — боялся ранить твои чувства… Да мне следовало кричать об этом, знай я заранее, как ты распорядился нашими жизнями!

Темная туча, расползалась все шире, накрывая собой и деревню, и Змейку, и посевные поля. Она приносила сильный, порывистый ветер и запах гнили. Потихоньку нарастал шум от кричащих птиц, а в кустах, по обе стороны от дороги, то и дело проносились юркие мышки. Вода в Змейке покрылась крупной рябью и с шумом плеснулась о берег.

— Как жаль, что я не послушал тогда мать, когда она молила меня вывезти её отсюда. Я, дурак, решил, что она не в себе, что не понимает, о чем просит. Ведь я стянул её уже с воза, прогнал наглого цыгана, который хотел увезти её, замотанную в тряпки со своей дурацкой палкой. Задержись я хоть на минуту, и она, возможно, была бы свободна. Была бы свободна от тебя!

Радей ударил сына. Изо всех сил он опустил тяжелый кулак на его лицо. Он ударил бы ещё, если бы между ними, как кошка, не впрыгнула Велена.

— Да она сошла с ума! — взревел он. — Я нашел её хромую, с искалеченными руками, с ногами, кости в которых удерживались лишь благодаря железным штырям! Столько лет я слушал плачь о её пещере, столько лет я помогал ей забыть о прошлой жизни. Я разделил всю её боль, всю тоску, и она была благодарна мне за то! Она родила вас, и, казалось, забыла, смирилась, но потом что-то произошло. Что-то случилось у неё в мозгу, и она вновь вознамерилась лезть в ту дыру, где однажды уже похоронила свою жизнь!

Он замолчал, гневно вздымая грудь. А вместе с ним стихли шум ветра, корчавый граб тысяч ворон и плеск воды, словно сама природа вслушивалась в его слова. Эта тишина отрезвила, напугала людей. Только теперь они поняли, какой шум стоял кругом, а теперь стих. Радей и Велена обеспокоено завертели головами, озираясь по сторонам. Ярош поднялся, чувствуя, что творится что-то очень странное. Лицо начинало пульсировать, отдаваясь тупой болью.

И тут грянуло. На них обрушилась стихия с такой силой, что жалобно затрещали деревья, а придорожные грязь и пыль колючим ветром ударили в лицо.

— Что это? — крикнула Велена. Её голос едва пробился сквозь ветер.

— Скорее, с дороги! — Радей могучей рукой сгреб обоих и швырнул в сторону.

Они повалились на землю и куборем прокатились несколько метров, очутившись в низине. Здесь, между деревьями, ветер был милосерднее, но все равно надрыво завывал среди редких берез и кустарника. Запах гнили стал заметно тяжелее.

— Воняет как… — встревожилась Велена. — Всю Болотину разворошило, значит, дует из леса. Но что там могло приключиться?

Радей непрестанно оглядывался. В какой-то момент его глаза встретились взглядом с Ярошем, лицо которого начало опухать. Он ещё злился, но уже неосознанно и сейчас, увидев раздутое лицо сына, разом как-то сник, обмяк, весь его вид указывал на огромное сожаление о том, что случилось.

— Ярош, прости меня! — качая головой и сильно жмурясь, вымолвил он. — Я не знаю, что на меня нашло. Нужно скорее поспеть домой, старуха у Волуя даст тебе что-нибудь холодное.

Он попытался прикоснуться к сыну, но тот лишь дернулся и со злостью отошел в сторону.

— Глядите, сколько воронья, — воскликнула Велена, указывая на черную тучу над деревней. — Кружит там. Кричит. Что-то явно происходит.

— Нужно возвращаться… — угрюмо проговорил Радей. — Им нужна наша помощь…

— Тише вы! — Воскликнул Ярош. — Что-то приближается!

Из общего буйства выделялся ещё один шум. Словно что-то неслось прямо на них. Какая-то стая. Зашевелились кусты, и из них выскочили десятки мышей, белок и выдр. Дикие собаки и лисы, зайцы и кабаны бежали в едином порыве, не замечая друг друга, а из земли, словно черный гной из прыща, лезли, извиваясь, черви.

Одна из дохлых псин, с ободранным боком заметила людей и оскалилась. Из её пасти свисала белая пена, а в глазах бушевал огонь такой лютой злобы, что мурашки бежали по коже. Она сорвалась с места и побежала прямиком на Велену, раскрывая уродливую пасть. Девушка застыла в оцепенении и закричала, а потом, не контролируя движения, отпрянула назад, навалившись на отца, который никак не мог вытащить зацепившуюся дубинку. Они оба повалились в ворох листвы. Глупые, слабые и беззащитные. Ярош с отвращением посмотрел на них и выхватил клинок. Красивый, обоюдоострый, полуторный меч с гардой формой полумесяца и кожаной рукоятью, он приятно и знакомо лег в руку. Он сделал два быстрых шага, наперерез животному и широким сильным ударом отсек ему половину туловища. Собака пробежала ещё пару метров, теряя внутренности, и упала на бок, у самых ног Велены. Очень скоро она затихла, её глаза, наполненные теперь не злостью, а страхом и удивлением, остекленели и больше не цеплялись за мир.

Радей вскочил, силой разрывая ножны и вытаскивая таки свою дубинку.

— Проклятье! — нервно выругался он, сквозь зубы, награждая гневным взглядом свое орудие.

— Давно нужно было перебить этих псов, — спокойно сказал Ярош.

Ему доставляло наслаждение, чувствовать свою уверенность на фоне растерянного взгляда отца. Он не держал зла за удар, знал он наперед и все, что тот мог ему сказать. В какой-то степени он даже радовался, что все так обернулось. Теперь все слова были сказаны, все самое ужасное позади, а, как известно, самая темная ночь, всегда перед рассветом. Теперь он уйдет. Теперь он совершенно точно покинет это место. И эта мысль перевешивала, и оскорбления рыбаков, и даже осознание того, какое место в жизни определил для него отец.

— Раньше они не доставляли хлопот, — обретаясь проговорил Радей. — Может курей потаскают, да и то не припомню такого. А тут в одиночку напала на троих. Что-то здесь не чисто.

— Пойдем скорее домой, — испуганно сказала Велена, глядя на разрубленный труп.

— Да, идём! Но глядите в оба. В округе водятся волки, вепри, не говоря о том, кого мог пригнать ветер из Серого леса. Да и собак здесь действительно слишком много.

Радей вновь обрел уверенность. Он выпрямился, вдел руку в кожаную петлю на рукояти дубины и теперь легонько поигрывал ей, привыкая к весу и разминая кисть.

Они пошли по низу. До деревни было рукой подать, но идти было тяжело. Велена в своем длинном льняном платье непрестанно ругалась, цепляясь за корни и сучья и очень скоро изодрала его в клочья, оголив рыхлые бедра. Ярош только ухмылялся, глядя на её страдания. Нет, он любил сестру, он уважал Велену, уважал её дело, которому она отдавалась так беззаветно, берег и наполнял её библиотеку, помогал собирать травы и коренья. Он ловил для нее насекомых и выслушивал её горести, пока пестик в её руке выжимал сок из майских листьев или превращал в пыль мышиные кости. Но любовь эта раскрывалась только, когда они оставались одни, в остальное же время, они язвили и плевались ядом друг в друга. Такова была их натура. Так им было проще. Это делало их сильнее.

Крайняя была совсем рядом, змейка уже ушла в сторону, задавая контур полуострова. Деревьев здесь было не много, и стояли они на достаточном расстоянии. Гибкие березы и невысокие ели и сосны не внушали опасений, но вот редкие и хрупкие тополя, черными исполинами уходящие ввысь, скрипели так яро, что казалось, вот-вот рухнут.

Впрочем, так и произошло.

На пригорке, после которого земля круто опускалась вниз, со страшным скрежетом повалился огромный тополь. От удара его ветви разлетелись на множество осколков и пыльной лавиной обрушились во все стороны, раня людей. Ярош успел толкнуть сестру, глядя, как она с испуганной гримасой полетела вниз.

«Убьется, непутевая…» — только и успел подумать он, когда одна из ветвей тяжелым молотом ударила его по голове. В глазах побелело, ноги подкосились, и он рухнул, потеряв сознание.

Ему привиделась мама. Он вновь видел тот день, когда она с совершенно безумным взглядом, замотанная черт знает в какие тряпки, роется в коморке при чердаке и выуживает из щели свою палку. Она называла её посохом, потом насмешливо клюкой. Она колотила им о землю, пытаясь сломать, а после гладила и страшно выла сквозь слёзы.

И вот она оборачивается, лучась от счастья, и видит его. Ярош стоит, оцепенев, не зная, что делать и только смотрит. Смотрит, как меняется её лицо, пытаясь определить в себе ли мама. А потом она раскрывает рот, сильно и быстро дыша, её исхудалые, болезненные руки до белых костяшек впиваются в гладкое дерево драгоценного посоха. Она попалась. Попалась как каторжанин с выжженной бучей на лице при отчаянной попытке к бегству. Она только смотрит и беззвучно плачет, тихонько качая головой. Ярош никогда ни прежде, ни после не видел такого взгляда и таких слез. Они сочились из её глаз, словно капустный сок сквозь щели деревянной кадки.

Он закрывает перед ней дверь. Опускает тяжелый засов. И сразу хватается за голову, мечется по дому, не зная, куда деться он её безумного воя, от страшной возни за дверью. Он боится, что мама что-то сделает с собой и только молит богов, чтобы скорее вернулся отец. Он просит её простить его, повторят, как заговоренный, что так будет лучше, что мама не должна уходить, ведь ему всего двенадцать маленьких годков.

— Ярош! Ярош, очнись! Сынок, ты должен встать!

Радей лежал рядом, его ноги сдавил толстенный ствол упавшего тополя. Он, что было сил, кричал и тряс его за плечо, стараясь привести в чувства.

— Велена в опасности! Она упала вниз, ты должен её отыскать. Скорее! Тут рыщут волки. Да очнись же ты! — он, что было сил, ударил Яроша в плечо, и тот, наконец, пришел в себя.

— Ты должен найти сестру, она упала вниз. И будь осторожен, я слышал вой.

— Вой? — переспросил он.

— Да, волки!

Радей глядел на него, изредка вздрагивая от боли, уперевшись руками в дерево, стараясь уменьшить его тяжесть. Ярош поднялся, хватаясь за затылок, в голове ужасно шумело, в неё будто вбили гвоздь и раскололи на несколько частей. Любое движение отзывалось острой болью, но тело потихоньку начинало слушаться.

Он быстро подскочил и попытался приподнять ствол, но Радей остановил его.

— Со мной все будет хорошо, кость цела. Иди за сестрой! Встретимся у деревни.

«Как же не вовремя все случилось», — пронеслось у него в голове.

Ярош побежал вниз, чувствуя огромную злобу. Ещё несколько минут назад, он так радовался своему триумфу, такому чистому и правильному, а теперь вмешалась какая-то неясная сила и спутала все карты. Он рад был уйти, покинув отца в добром здравии и ясном уме, уйти, не беспокоясь о том, что оставит здесь. Теперь же что-то произошло, что-то, что наложит отпечаток на весь материк. Это было ясно сразу. Природа бушевала. Лютовало её первородное естество. Наверняка клирики или эти полоумные монахи, что бродят к своим вратам знают, в чем дело, но пройдет время, прежде чем их знание распространится по всем разделам. И как раз этого-то времени у него и нет. Шанс — очень редкий зверь, и его нужно использовать сразу, иначе он пропадет, растворится, как снег в руке и другого такого уже не будет. Если он не уйдет сейчас, то рано или поздно им с отцом предстоит длинный разговор, который развеет в нем всю решимость. Ярош знал себя хорошо. Совесть — его первейший враг! Ах, как жаль, что он не пришел в этот мир от Привратника, говорят, где-то стоят врата, которым под силу излечить этот недуг.

Он нашел следы, оставленные сестрой. Она катилась куборем.

«Вот неумеха! И падать, как следует, не научилась, — мелькнуло у него в голове».

Она лежала на мягком мхе, неестественно скрученная. Мурашки, холодной волной пробежали по его телу, от неприятной догадки, но обошлось, Велена была жива. Она жмурилась и стонала — видимо, ей крепко досталось при падении. На груди девушки неприятной липкой массой блестело содержимое её желудка.

— Ты цела? — спросил он, оглядывая её тело.

— Да… Голова сильно кружится. Тут кто-то воет, там… — Она неопределенно махнула рукой на спину Ярошу.

— Идти можешь? — спросил он, но тут же выхватил клинок и развернулся, очертив им длинный полукруг.

Сталь, покрытая рунической вязью, рассекла воздух и погрузилась во что-то мягкое. Раздался резкий визг.

Ярош повернулся и увидел четырех волков, один из которых стоял криво и свистел при каждом вдохе. Через несколько секунд он осел, взгляд уставился в пустоту, лапы начали царапать землю, дыхание участилось и через некоторое время затихло вовсе. Из шеи слабеющими толчками изливалась кровь. Другие волки не шелохнулись, только смотрели на него тем же злобным взором, что был у пса, разрубленного пополам. Он с облегчением подметил, что это обычные звери, хоть волки и были черны словно уголь. Даже в эту темень, окружающую их, они казались черными пятнами с мерцающими недобрым светом желтыми глазами. Один из них, что стоял посередине, пришёл в движение. Он ощерился, шерсть на загривке и морде вздыбилась, лапы озлобились клыками, и зверь приготовился к прыжку. Человек перехватил почерневший меч, выставил обе руки вперед и начал ждать.

Все произошло быстро: волк прыгнул, но промахнулся, челюсти хватили воздух. Ярош ушел с линии атаки и в полуобороте сопроводил зверя коротким взмахом клинка, затем прыгнул следом и с силой рубанул сверху вниз. Волков осталось двое. Они незамедлительно кинулись на человека, однако он закрутил мечом перед собой, плавно переставляя ноги и сбивая их с толку. Они яростно зарычали, не сводя взгляда с человека, а сверкающая сталь, выписывающая свой смертельный танец у них перед глазами, не позволяла подступить ближе. Но их было двое, и один из зверей начал заходить за спину, каждый миг пытаясь ухватить человека за одежду.

Нужно было что-то предпринять, иначе они нападут с двух сторон. Как говорил его учитель фехтования:

«Всегда перемещайся! Стоя на одном месте, ты позволишь врагам окружить тебя и будешь повержен!»

Но позади была Велена, что была лакомой добычей для зверей, и он не мог свободно двигаться. В животе потихоньку начинал зарождаться страх, как вдруг из-за кустов с громким криком выпрыгнул Радей, опуская тяжелую дубину на одного из волков. Хребет хрустнул, и зверь, неестественно сложившись, без единого звука замер на земле. Последний волк, не раздумывая, бросился на старика и, прыгнув, вцепился зубами в выставленное для защиты древко, повалив человека на землю. Ярош быстро оказался возле них и широким взмахом снизу вверх, не целясь, ударил. Серая масса мгновенно вывалилась на отца из рассеченного живота. Волк дернулся, вытягивая разрубленное тело, и окостенел.

Радей застонал, попытался скинуть тушу, но руки соскользнули, и тяжесть вновь обрушилась на него. В траве зашевелилась Велена, поднялась на руке, держась за голову и скривив лицо, будто только что проснулась. Её прекрасное платье напоминало сейчас клоки яркой ткани, чудом не спадающие с тела. Такие иногда носят цыганские женщины в качестве грубой повседневной одежды. Велена в таком наряде выглядела крайне нелепо, если не сказать — смешно. Она озиралась по сторонам, а когда заметила их и подбежала, Ярош уже помог отцу стащить мертвого волка.

— Как ты? Цел? — взволнованно спросила она, обращаясь к отцу.

— Нога, — только простонал он.

Велена опустилась ниже, задирая рваную штанину. По всей видимости, волк, перед тем как умереть, здорово оцарапал старика задними лапами, или, выбираясь из под дерева, он так сильно повредил её. Кожа висела белыми клоками, словно ее выдирали крючьями, но кость была цела.

— Откуда здесь волки? — стараясь не глядеть на рану, спросил Ярош.

— Это гон, Ярош, посмотри на небо! — он указал рукой вверх. — Видишь, сколько воронья, и все летят с болот, и этот ветер… Зло свершилось в нашем лесу.

— Рана не чистая, надо как можно скорее доставить тебя в деревню, — Велена оторвала кусок своего платья и туго стянула им ногу повыше колена.

— Гон? Что такое гон? — спросил Ярош, озираясь по сторонам.

— Кто-то из них убит человеком, — морщась от боли, произнес старик. — Видать, те охотники из трактира не просто так посетили наши края.

В эту секунду раздался оглушительный, полный ярости рёв. Он был совсем близко, и доносился со стороны нехоженых лесов у подножия хребта.

— Велес… — с ужасом прошептал Радей. — Скорее, уходим!

Не теряя ни минуты, Ярош и Велена подхватили отца под руки и потащили прочь. Рев повторился и уже сопровождался треском ломающихся сучьев. Что-то огромное приближалось к ним, круша все на своем пути.

Не успели они пробежать и полверсты, как существо обогнало их и выскочило сбоку. Это был огромный, просто колоссальных размеров черный медведь. Его грубая, тяжелая шерсть топорщилась на лопатках, пока он медленно подходил ближе. В темно-карих глазах горела проклятым огнем злоба, а на морде был уродливый шрам, кривыми буграми опускавшийся к шее и делавший его ещё более устрашающим. Он был окутан едва различимой темной аурой, которая, казалось, поглощала свет. В этих жилах текла кровь первых обитателей материка, и сейчас она взывала к отмщению. Велес остановился в нескольких метрах от людей и замер; из его ноздрей с шумом вырывался воздух. Это был темный зверь, каких боялись даже ланны.

Радей, позабыв о ране, сгреб детей руками у себя за спиной.

— Мы тебе не враги, — со всем спокойствием произнес он.

Зверь не шелохнулся, он тяжелым взглядом смотрел на людей.

— Нам не одолеть его, — тихо произнес он, не сводя взгляда с медведя. — Бери сестру и уходите!

— Ну уж нет! — чувствуя ужасающую несправедливость, спросил Ярош. — В два меча выстоим!

— Не выстоим, — обреченно ответил отец, поглядев на сына. — Бери сестру. Живи, как нравится.

Ярошу приходилось видеть первородных, но всегда в клетках и гораздо более слабых. В основном это были лесные духи всех мастей, томящиеся под жарким солнцем на закрытых базарах Таргиза или Халборда. Очень редко он встречал их хищные разновидности, но все они были светлые. Сейчас же перед ними стоял темный зверь, и клетки между ними не было.

— Мы тебя не бросим! — гораздо сильнее, чем хотела, вскричала Велена.

Велес словно ждал этого. Он поднялся на дыбы, загородив собой пол неба, и издал рёв такой силы, что он чувствовался всей кожей, а потом опустился и с силой ударил лапами о землю. Ноги у людей подкосились, но они устояли. Радей толкнул детей и сделал пару шагов навстречу зверю.

— Бегите! — прокричал он.

И они побежали. Ярош схватил сестру и потащил её прочь от этого места. Впереди уже виднелись стены, окружавшие деревню. Они бежали быстро, когда сестра пыталась вырваться, он крепче сжимал ей запястье, не позволяя вернуться. Ветер уносил все звуки, доносившиеся с того места, где остались отец, а заставить себя обернуться он не мог.

«Трус! Проклятый трус, вернись!» — требовало сердце, но ноги упрямо и молчаливо несли его вперед.

Наконец, они выбрались на дорогу, и ветер снова ударил в полную силу. Деревня была совсем близко, её огни светились теперь намного ярче. Девушка упала без сил и зарыдала, уткнувшись лицом в листву.

— Мы бросили его! Мы его бросили!

— Идём, медведь может догнать нас, — вглядываясь в черноту леса, произнес Ярош.

— Как же я тебя ненавижу, — не унималась она.

Ярош попытался подхватить её под руку, но она вырвалась, тогда он с силой поднял её на ноги. В ответ Велена набросилась на него, колотя кулаками, куда придётся.

— Он умрёт там из-за тебя! — в порыве гнева выкрикнула она, сжимая свои кулачки. — Вернись к нему! Ведь ты же воин!

Она снова кинулась на брата, но он, на миг ощутив приступ ярости, ударил её кулаком в лицо, после чего, проклиная все на свете, побежал обратно в лес.

Глава 5. Гон в деревне. Парро и волк.

Растимир вбежал в деревню по хлипкому мостику, когда в ней уже царил хаос. Люди кричали, в панике забегали в дома, закрывали ставни и прятали детей в подполье, кругом дико лаяли собаки. Женщины пронзительно визжали, глядя на снующих под ногами черных крыс, хватались за голову и судорожно пытались влезть как можно выше. У них были страшные, совершенно дикие глаза полные ужаса, первобытного страха, казалось, что они вот-вот вылезут из орбит. Крыс вокруг было так много, что числом они едва ли уступали воронью, но откуда им тут взяться в таком количестве?

Черная, клокастая, будто драная, шерсть, судорожные, рваные движения, словно от огромного то ли возбуждения, то ли голода. Маленький, острый нос, непрестанно ищущий пищу, хвост, обагренный кровью от нескончаемых ударов, а на маленькой голове блестят темные глаза-пуговки. Это были крысы Парро, названные в честь исследователя, который впервые описал их. Они обитали глубоко под развалинами Дида и выходили на охоту по ночам. Один черт ведал, чем они там питались и как жили, но иногда такую крысу встречали даже за хребтом, близ гор, а однажды нашли и вовсе на судне, которое шло в Халборд. Парро называл таких особей разведчиками и предостерегал, что если позволить такому уйти — за ним явится вся свора. Деревня кишела ими. Их черные, щетинистые тела сновали меж домов и улиц, проникая сквозь дыры в заборах и наводя омерзительный ужас. Иногда некоторые особи задирали маленькие морды вверх и замирали. В эти моменты их ноздри жадно ловили влажный запах крови, а, различив его, вся свора с противным писком срывалась с места и устремлялась к жертве.

Растимир читал о них в своём бестиарии от Эмира из Халборда и знал, насколько они опасны, но знал он и еще кое-что… У своры есть король. Судя по количеству этих созданий, он вполне может быть тут. Парро успел описать его, как огромное существо с несколькими головами и бессчётным множеством лап. Голодное и жестокое. Страшное. Исследователь сгинул в руинах Дида, и все, что от него осталось это дневники, в которых последней записью было описание крысиного короля. И рисунок. Черный сплетенный комок, больше похожий на судорожно нарисованную кляксу.

Растимира пробрала дрожь. Неужели смерть Корда смогла пригнать сюда свору? Как это событие сумело подчинить себе крысиную волю, повлиять на всех этих животных, заставить их бежать, не разбирая дороги. Гибнуть и нападать на людей.

Кто-то кричал из-за домов, что нужно закрыть ворота, но голос потонул в вороньем грабе и криках о помощи. Большинство жителей сновало между домами в поисках родных и безопасного места. Воронье, поглотившее уже все небо, то и дело срывалось вниз и облепляло черными крыльями то одного, то другого, старясь добраться до глаз и горла. На улице уже лежало несколько изуродованных тел с пустыми глазницами и выеденными боками. У забора, на противоположной стороне улицы, сидела девочка — дочка держателя постоялого двора, сидела и, зажав руками уши, громко визжала. А прямо перед ней раскинула руки мертвая женщина, на спине которой копошились птицы. Растимир подобрал лежавшую рядом ветку и, размахивая ею, побежал к девочке. Вороны взметнулись ввысь, но быстро расселись невдалеке от недоеденного тела. В ожидании. С клюва каждой капала черная кровь. Он присел рядом с девочкой и попытался успокоить её, но она вовсе его не слышала, тогда он силой отнял её руки от головы и прижал рыдающую малютку к груди. До его дома было рукой подать, но нужно было отвести девочку, её звали Амиша, к отцу, который жил почти у самых ворот. Он посмотрел в сторону её дома, куда уводила единственная улочка деревни — там было страшно. Ночь скрывала многие вещи, творившиеся под её покровом, но не могла заглушить крики одуревших от страха людей.

В этот момент он краем глаза успел заметить, как какой-то довольно крупный зверь пересек дорогу и скрылся меж домов.

«Крысиный король!» — мелькнуло у него в голове.

Испугавшись, он приник к забору и зажал девочке рот. Она дернулась и посмотрела на него напуганными глазами.

— Тише, Амиша! Кажется, я что-то видел! — прошептал он и убрал руку с её губ.

Девочка не проронила ни звука, а только с тревогой посмотрела ему за плечо.

— Где твой отец? Матвей, то есть…

— Я не знаю, он дома, конечно! — забормотала сквозь слезы она. — Он придет, вот увидишь!

— Давай-ка лучше мы к нему придем. И, пожалуйста, — тише! — он крепко взял её за руку и осторожно, но быстро повел к их дому.

Вся деревня была охвачена ужасом, словно подверглась нападению, как в древние времена, но люди уже оправились. Мужики, кто покрепче, пришли в себя, похватали топоры, вилы да дубины и махали ими, разгоняя особо крупные черные крысиные пятна. Крысы тут же спасались бегством, разбившись на части или завидев огонь. Растимир с Амишей осторожно пробирались вдоль забора, замирая всякий раз, когда мимо проносилась свора Парро. Благодаря высоким кустам сирени и ивняка им удавалось оставаться незамеченными.

По пути они встретили трясущегося Зубаху и Вида с тяжелым кистенем в могучих руках. Здоровяк с остервенением колотил крыс, загнанных в угол между забором и старым тополем. Когда они подошли ближе, он уже закончил свое дело и довольный собой хлопнул брата по плечу с такой силой, что тот повалился на землю. В его глазах пылало зверство, зубы были стиснуты, а могучая грудь вздымалась и опадала, словно меха на кузне. Он непрестанно поглядывал по сторонам, видимо, его необоримая сила жаждала новых жертв.

— Что происходит, вы знаете? — спросил Раситимир, вываливаясь из кустов и с опаской поглядывая на здоровяка.

— Ак черти женятся! — со злорадным довольством ответил Вид, — Гляди, какая кругом силища! Чувствуешь этот дух? Эти маленькие твари пришли покусать нас, но не тут-то было!

Он легко махнул, запустив зазевавшуюся крысу далеко в кусты, откуда немедленно выскочили и разбежались в разные стороны несколько её собратьев.

— Будь они прокляты! — заныл Зубаха, поднимаясь на ноги. — Укусили меня за руку! Где твоя сестрица шляется? Мне помощь нужна!

Рука и правда была в крови, он баюкал её, прижимая к груди, и весь дрожал от страха. Было видно, что ещё чуть-чуть, и он окончательно потеряет самообладание.

— А братишка то мой, гляди, струхнул! — усмехнулся Овидий.

— Да пошел ты! — чуть не со слезами, заорал он. — Не выношу я всего этого, ты же знаешь! А ты, Рост, лучше мне скажи! Ты же вечно читаешь про эту дрянь?! Эти твари ядовиты? У меня вся рука в огне, может, они мне кровь попортили?!

Овидий захохотал. Сам он тоже получил несколько ран, но демонстративно не обращал на них внимания.

— Я не знаю, — соврал Растимир. Ему доставляло удовольствие глядеть на своего недруга в таком виде. — Не думаю. Помогите мне лучше отвести девочку к её отцу. Это — Амиша, дочь трактирщика.

За их спинами, в доме что-то полыхнуло, и окна озарились разрастающимся пламенем, внутри кто-то закричал.

— Этого ещё не хватало, — обеспокоился Вид, — сейчас вся деревня погорит. Нам, эта, к воротам надо. Закрыть их скорее, чтобы больше не лезли крысы. Хватай соплю, и не отставайте!

И они пошли. Пламя в доме разгоралось все сильнее и действительно грозило перерасти в большой пожар, но людям внутри все же удалось с ним справиться. Шли быстро, легко отмахиваясь от зверья.

Один раз мимо них с ядовитым шипением пробежал некрупный барсук в компании двух рыжих лисиц. Несколько раз они видели зайцев, куниц, грязных белок и выдр. Все зверьки были явно взволнованы и метались то-ли в страхе, то-ли в злобе. Многие старались напасть на людей, шипели и показывали зубы, но большинство просто бежало, куда глаза глядят.

Девочка почти успокоилась, семенила рядом с плачущим личиком, но голоса уже не подавала, только всхлипывала иногда. По пути наткнулись на Гжелку, лежащую навзничь в луже крови, устремив бездонный взгляд пустых глазниц в небо. Её прекрасная обнаженная грудь была изуродована Парро, которые копошились в животе отвратительной черной массой. Растимира чуть не вырвало от этой картины, а Овидий наоборот похабно ухмыльнулся:

— Жаль девку, хороша была и всегда приятно пахла! Вон, сопля, — обратился он к Растимиру, — твой шанс стать мужчиной лежит! Гляди, другого может и не представиться.

Он отвратительно заржал. Казалось, из-за происходящего им завладел некий кровожадный инстинкт, любая жестокость, которую они встречали, казалась ему уместной. Вид наслаждался мощью происходящего и совсем не переживал о погибших. Он чувствовал себя частью этого буйства. Томившаяся в нём сила, сдерживаемая людским порицанием, наконец, обрела свободу. Он, словно ребенок, подбежал к телу девушки и с силой опустил тяжелую дубину на её грудь и живот. Крысы, кому удалось уцелеть, рванулись во все стороны, орошаемые кровью и желтыми кусочками костей. Некогда красивое лицо девушки дернулось и обратило взор на Ростика. По его телу пробежала дрожь, а содержимое желудка вновь попыталось вырваться наружу. Он только и успел закрыть глаза Амише, а Овидий уже подбежал к следующему трупу, но что-то остановило занесенную дубину. Это был труп сына мельника с густыми черными волосами, Растимир часто играл с ним в поле, но особо дружен не был. Тело немного полноватого юноши было отмечено глубокими порезами на лице и шее, что явно принадлежали животному крупнее крыс.

— Тут где-то рыщет волк. Охотится на людей, — жалобно заныл Зубаха, подходя ближе. — Я видел.

Овидий лишь серьезно поглядел на труп, а затем на Растимира. Волки редко используют когти в охоте, если на жертве и остаются следы от лап, то по большей части случайно. Вся злость и сила волка — в клыках, после которых на несчастной жертве видны глубокие рваные раны. На теле парня такая рана была. Его голова была склонена набок так, что ухо касалось плеча, а из шеи с противоположной стороны был вырван приличный кусок. Зубаха при виде этого не сдержался и склонился к земле, где его начали терзать страшные спазмы, выворачивая желудок наизнанку. Овидий молча ткнул дубиной в грудь парню, которая была исчерчена тремя глубокими порезами, и перевел взгляд на Растимира.

— Так себя волки ведут? — спокойно спросил он.

— Я не уверен, — признался Рост, сразу понимая, в чем дело. — Лапа очень широкая, должно быть это очень старый волк.

–…и очень умный, — закончил его мысль Овидий.

— Или медведь, — сказал Растимир. — Для медведя это вполне типично.

Очередная стая Парро, с десяток грызунов, выбежала из темноты прямо на них. Овидий выступил им навстречу, молотя дубиной по земле, от чего твари быстро разбежались кто куда.

— Эй, Зуб, ты точно волка видел? — спросил он, напряженно озираясь по сторонам и крепче сжимая дубину, с которой теперь капала черная в свете луны кровь.

— Точно! — откашливаясь, ответил тот. — Там!

Он махнул рукой в сторону, откуда они пришли. В глубине улицы никого не было, кроме пары человек, ковыляющих вдоль забора да нескольких баб, которые тряпками пытались сбить пламя возле своего дома.

Вдруг в темноте, со стороны ворот послышался голос. Это вне всяких сомнений был отец девочки, его сильный трубный бас не сложно узнать. Именно он звучал обычно по ночам, выпроваживая выпивох и дебоширов со своего двора. А через некоторое время показался и сам трактирщик. Он стоял на пороге своего дома, держа масляную лампу в руке, а за его спиной женщина спешно спускала одного за другим своих детей в подпол. Девочка радостно вырвалась и побежала к нему.

— Стой! — только и успел крикнуть Ростик, но она его не послушалась.

— Амиша, вот ты где! — радостно воскликнул трактирщик и выбежал ей навстречу.

Девочка прыгнула к нему в объятия и снова зарыдала. Маленькие плечики стали вздрагивать, послышался её тонкий голосок, который быстро перешел в детское хныканье.

— Ну-ну-ну, моя маленькая, успокойся, — гладил её по голове трактирщик.

— Ты нам нужен, Матвей! — с неприязнью крикнул ему Овидий и сплюнул на землю. — Надо закрыть ворота.

Трактирщик посмотрел на него, кивнул и пошел в дом, где из открытой крышки погреба высунулась его жена и протянула руки, готовая взять девочку.

В этот самый момент из ближайших кустов с грохотом и треском выпрыгнуло нечто крупное и черное. На миг блеснули желтые клыки. Блеснули и тут же с хрустом погрузились в плоть трактирщика. Волк схватил человека прямиком за лицо и начал неистово мотать из стороны в сторону, стараясь лапой прижать еще сопротивляющееся тело к земле.

Матвей успел уцепиться руками за морду зверя, не позволяя сломать себе шею. Его ноги то подлетали вверх, глухо ударяясь о старые балки дома, то грохотали по земле, поднимая ворох пыли.

Наконец, шея не выдержала и хрустнула. Враз обмякшее тело безвольно повисло над крыльцом. Лампа сейчас же выскользнула из его рук и упала за окно, в одной из комнат.

Волк разжал челюсти, и Матвей, словно мешок, упал на крыльцо. Голова страшно и неестественно запрокинулась и уставилась пустыми глазницами на людей. Глаз у него больше не было, впрочем, как и лица. Оно было изодрано, кожа большими лоскутами свисала вниз, оголяя желтые кости.

Только сейчас до их слуха дошел пронзительный визг девочки, которая так и не сумела попасть в погреб. Она сидела на стылых досках пола, зажав уши руками, и кричала что есть мочи.

Волк вознес к небу свою очерненную кровью морду и сладострастно завыл.

Растимир никогда прежде не слышал волчий вой так близко. В проклятом лесу волки водились, но их было очень мало, и охотились они далеко, в чаще. По дороге до города, между станций из повозки или из окон монорельса этот вой казался необычайно интересным и притягательным. Сейчас же от него стыла в жилах кровь.

Волк выл, широко расставив огромные лапы, и неожиданно много Парро со всех сторон начали прибывать на этот звук. Растимир готов был дать голову на отсечение, что вой служит для них призывом, хотя это и было невозможно. Крысы хлынули черным, копошащимся потоком прямо к телу Матвея.

Первым пришел в себя от увиденного Овидий. Он закричал, сперва неуверенно, как бы пробуждая свою храбрость, затем громче и громче. Наконец, руки стиснули дубину, и он бросился на волка, расшвыривая по пути крыс. Вой оборвался, желтые глаза впились в человека, шесть на холке встала дыбом, сделав его едва ли не в два раза больше. Зверь ощерился и прыгнул.

Овидий ничего не успел сделать, настолько стремителен был этот прыжок. Он повалился в кусты возле забора, хватаясь за разодранную грудь. Волк вернулся на место и вновь завыл.

Было в этом звере что-то сверхъестественное. Его повадки не походили на обычного волка. Его вой, его взгляд были будто человечьи.

Внутри опять завизжала Амиша, затем что-то лопнуло, и в том месте, куда упала лампа, вспыхнуло пламя.

Крысы бросились из дома врассыпную, разнося зловонный запах паленой шерсти, выбегали наружу, расползаясь муравьиными потоками по кустам.

Пламя быстро охватило трактир. Волк стоял недвижим, наблюдая за людьми. Он не нападал, не бежал, но лишь стоял, поднимая пыль беспокойным хвостом. Крика Амиши и других детей уже не было слышно. И лишь когда просела крыша, он одним легким прыжком скрылся во тьме.

Так закончилась эта ночь.

По утру не досчитались шестерых человек. Семье трактирщика удалось уцелеть — из погреба, куда они спустились, шел наружу небольшой ход, для быстрого доступа к запасам с улицы. Амиша, как только начался пожар, вылезла через окно. Теперь все они молча стояли над телом отца, глядя как рыдающая мать треплет изуродованный труп за рукав.

Ворота закрыли. Их покосившиеся от времени створы были забаррикадированы. Выход за пределы деревни был строго настрого запрещен. Тела, накрытые тряпками, лежали возле главного дома. Волуй не позволил их пока хоронить, ссылаясь на опасность снаружи. Растимир всю оставшуюся ночь провел на крыше одного из домов, возле ворот примыкающего к стене. Отсюда была видна дорога, ведущая в деревню Рыбаков. Где-то там, среди редкого осеннего леска была его семья. Он был уверен, что его брат — ловкий и смелый воин, и отец, обладающий великой силой, справятся и с десятью такими волками. Их раны перевяжет Велена и поможет найти дорогу домой из окружающих лесов, которые она обошла вдоль и поперек в поисках целебных корений. За это Растимир не боялся. Его тревожили крысы. Он видел как сотни, если не тысячи черных щетинистых тел ушли от Крайней в направлении деревни рыбаков.

К утру он побрел домой, так и не дождавшись родных. Мимо куч убитых крыс, мимо погорелых изб, мило плачущих людей.

— Что это было, а? Волуй? — спрашивали мужики старика, сгрудившись невдалеке от накрытых тел.

— Гон, — прошептал он.

— Что?

— Это был дикий гон.

— Что оно такое, этот гон?

Старик помедлил. Когда-то давно, когда он был ещё совсем юным, случилось что-то похожее. Они с семьей жили тогда в северном Повелье, близ Таргиза. Их деревенька пряталась в одном из многочисленных лесочков, рядом с приветливой речкой. Возле поселка она расширялась, образуя заводь с тихим течением, а посередине был островок с тремя березками. Небольшой такой — хату поставишь, и места больше нет. В тот день они как раз играли на том островке и видели, как внезапно птицы взметнулись в небо, поднялся сильный ветер, и все живое будто стало корчиться от боли. Кони в стойлах вздыбились, собаки лаяли, словно черт им глотки драл, даже куры и те всполошились. Из леса набежало много зверья. Злого зверья, обезумевшего. Люди из деревни разбежались кто куда. Одни попрыгали в воду, другие кинулись к городу, сквозь деревья. Потом все стихло: и ветер и гомон животных. Природа успокоилась, постепенно оправляясь от вспышки гнева. Им повезло, что они были на том островке — беда прошла стороной. В деревне нескольких людей подрали дикие собаки и вепри. Вечером, когда люди вернулись, они стали рассказывать про странные вещи, что видели в чаще. Говорили, что даже самые мирные и безобидные зверьки нападали на них, не щадя своих жизней. Старики тогда говорили, что это прошел дикий гон, который есть ответ на зло, творимое человеком.

Волуй рассказал об этом, все как помнил. Люди кругом умолкли, обдумывая услышанное. Жена Матвея рыдала все безутешней. К ней присоединились голоса их детей. Другие женщины пытались их успокоить, но все попытки были тщетны.

— Вчера в лесу убили Корда, — неохотно подал голос Растимир. — Я видел.

Все посмотрели на него. Парень лишь затравленно огляделся. Сильнее всего он боялся увидеть в их глазах усмешку, боялся, что ему припомнят лешего. Однако лица людей были серьезны.

— Как ты говоришь? — переспросил Волуй. — Корда?

— Да. Это были те двое, из трактира.

— Наемники из Скоубруг, — твердо проговорил Овидий. — Я их по одежде определил.

— Верно, наемники… — задумчиво протянул старик и обратился к Растимиру. — Расскажи, что ты видел.

И Растимир рассказал. Он поведал обо всем без утайки, почему-то сейчас ему показалось опасным умалчивать о чем-то.

–… и, когда я выбежал из леса, за спиной поднималась буря. И огромная стая ворон.

— А крысы? Их ты не видел? — поинтересовался Волуй.

— Нет. На Болотине их не было.

— Все сходится. Тогда, эт самое, тоже ходили слухи, что был убит Корд, — сказал старик. — А мы не верили… Ну что же, если это действительно так, то нам не остается ничего другого, кроме как, эт самое, переждать. Старые книги утверждают, что гон длится не более трех дней. Мы закроем ворота, укрепим стены, выставим дозорных и будем ждать.

— А как же мой отец и Ярош, и Велена? — всполошился Растимир.

Старик замолчал, скорбно глядя на землю.

— Они сами придут! — вскрикнул один из мужчин. — Да! Сами! Они сильные, справятся.

— Нет! — ужаснулся Растимир.

— Придут, придут! Не бойся, — подхватил его другой человек.

— Да мертвы они уже, — злобно проговорил третий и сплюнул на землю. — Мы живы только потому, что в деревне были. Крупный зверь не смог преодолеть стены. Подумать только, а я хотел разобрать их на дрова…

— Я туда не пойду! — послышался ещё голос. — У нас по лесам и медведи бродят и волки. А крысы? Куда они ушли? Такая свора была!

— Это же мой отец! Вы должны найти его! — вдруг понимая свою обреченность, прокричал Растимир.

— Нет, не должны! — жестко ответил один из мужчин. — Посмотри вокруг. Весь наш дом разрушен. Если за воротами зверь лютует, хотя бы в половину, так же, как здесь, то нам нечего там делать.

— Но там все спокойно! Вы же видите! Кругом тишина, не прокричит и шальная птица. Ушел зверь. Прошел по нам, как волна и ушел.

— А ну как он возвращаться станет? — прошамкал беззубым ртом другой. — Не хочется мне оказаться на его пути.

— Да как же это?! Сколько раз мой отец выручал вас! Сколько ран и хворей исцелила моя сестра?! — Растимир оглядел всех. — Теперь помощь нужна им! Они там, среди волков и крыс! И, может быть, в этот самый момент им нужна помощь!

Женщины возле трупов подняли скорбные лица и посмотрели на Растимира. Казалось, в них теперь гораздо больше мужества и отчаяния, чтобы пойти с ним, чем в мужчинах, окружавших его.

— А вы! Дядька Волуй! Почему вы молчите? Ведь он ваш друг.

Старик пошамкал беззубым ртом и поднял взгляд на парня.

— Я бы первый пошел с тобой, Ростик, но в моих ногах уже нет прежней силы. А заставлять этих людей я не в праве. Они и так хлебнули горя.

— У меня женка погорела! — быстро закивал беззубый.

Из-за угла на землю, прямо под ноги людей вывалился человек.

— Там! Там! — задыхаясь, кричал он. Лицо у него было в крови, волосы подпалены, а штаны, снизу, до колена были изодраны в труху.

— Что там? — тяжело спросил Овидий.

— Там чёрный! Он… Он… Утащил. А она кричала! А он тащил.

— Да успокойся ты. Расскажи как есть. Спокойно.

Мужичок сел на доски сломанного забора, отдышался, немного пришёл в себя и заговорил.

— Мы пожар заливали. Боялись, огонь другие дома пожрет. Я и жена моя. Ещё конюх ихний помогал, — он кивнул на Растимира, тот с отчаянием оглядел всех и грузно опустился на землю. — Потом конюх исчез куда-то, но мы внимания не обратили. Мало ли что могло случиться, может, к своим убег, черт его знает. Давай дальше тушить. Воронье летало кругом, сумятица стояла, а мы тушили. Спасали, стало быть. Моя жена ногу подвернула…

— Говори яснее! — грубо перебил его Вид.

— Яснее, мою жену под воду утащили! — жалобно проскулил он, с мольбой взирая на мужиков. — Я на берегу её оставил, решил к вам сходить. Умаялась она и прикорнула на бережке, как зверье успокоилось. И только я возвращаюсь, вижу, как тащит её черный за ногу в воду. А она спящая. Не чувствует ничего что-ли. Я закричал, да только голоса не было, настолько испугался. А он тащит её. Черный человек. И только она воду почуяла, проснулась, рот открыла крикнуть, руками вспорхнула. Тут и нырнул черный и утащил её под воду. Ягодку мою.

Все ненароком посмотрели в сторону реки.

— Помогите, а? — прижимая руки к груди, заскулил мужичок. — Не дайте сгинуть милушке моей.

Ответом ему была тишина.

— Никто из них тебе не поможет, — с кривой усмешкой, тихо, но так, чтоб услышал каждый, проговорил с крыльца Растимир. — Среди них нет ни одного настоящего мужчины. Их заботят только собственные шкуры.

Ему не ответил никто. Овидий тяжело вздохнул и зашагал к берегу, а за ним, повинуясь инстинкту, двинулись и всё остальное стадо. Растимир не стал глядеть на это и, махнув рукой, скрылся в доме.

Мужичонка забегал вперед и все время скулил и хватался за лицо, напряженно вглядываясь в воду.

— Черный человек… Утащил… Черный… — бесконечно повторял он, находясь будто бы в бреду.

На берегу они сразу увидели следы волочения, уходящие в реку. Были там и ещё одни следы, не принадлежавшие человеку, это было заметно по почти полному отсутствию отпечатков от пальцев. Они были шире и с более острой пяткой, глубоко проваливающейся в песок. Невдалеке обнаружились ещё одни, но там явно произошла борьба, потому как следов было великое множество, и располагались они в беспорядке. А рядом лежал измазанный в крови камень, на котором были клочки содранной кожи. От него тянулся в воду такой же след, но только перемешанный с кровью.

— Конюх… — обреченно пробасил один из мужиков.

— Никак утопец к себе забрал, — сказал другой.

— Мертвяки здесь?

— Забил камнем насмерть!

— Черный человек.

— Бежать отсюда надо.

— Мертвяки в Тундоре только сидят, да и то ближе к горам. Сюда-то как дошёл?

— Бежать нужно, говорю!

Нарастала паника. Люди пятились от берега, страх в их сердцах достигал апогея. Ещё чуть-чуть и они бросятся со всех ног кто куда.

— Замолчите вы, дурни! — зло и громко крикнул дядька Волуй. — Вы трое! Соберите бревна, доски и огородите проход в деревню, к воде не подходить! Вы, живо отыщите удобное место для наблюдения. Меняемся каждые полдня. Остальные, эт самое, в деревню, проверить ворота и частокол. Пища есть, руки есть, время есть. Пересидим.

— Живо! — прогремел Овидий, видя, как застыли мужики. — Делайте, что велено!

Берег быстро опустел, на нём остался лишь мужичонка с вымученным и залитым слезами лицом, сидящий на коленях и бессильно плачущий, глядя на спокойную водную гладь.

В этот момент в деревню по хлипкому мостику вошел человек.

Глава 6. Игор приходит в деревню. Гостяй и Пешка.

За всю ночь они так и не сомкнули глаз, старик всё сокрушался о смерти животного да грозился покарать тех, кто совершил такое. А человек всё молчал. Ему казалось, что это происходит не с ним, что это дурной сон, и скоро всё закончится. Того, что он видел, не должно существовать. Весь его опыт, все его знания, даже те, которые забыты, он это чувствовал, противились увиденному.

Он наклонил голову и посмотрел на двор. Тишина там стояла страшная. Ни ветра, ни песен цикад, даже муха не нарушала молчание мира. Один лишь раз в их дом вбежал кот. Черный с белым, драный и с совершенно безумными глазами. Он молниеносно залез под кровать и ошалело глядел оттуда зажженными глазами.

Привратник плакал, как плачут старики. Он сидел на стуле, уперевшись одной рукой в колено, а другой, закрыв лицо, непрестанно всхлипывая и вытирая влажный нос. Его печаль была неумолима, и человек не смел проронить ни звука, сидя на полу, возле двери.

Он вспоминал лицо корда — злобное и напуганное, и его кидало в дрожь. Нет, душегубом в прошлой жизни он точно не был.

— Ты имя свое вспомнил? — вдруг спросил старик, по всей видимости совладав с чувствами.

— Нет… А другие помнили?

— Едва ли.

Кот, только заслышав голос Привратника, быстро вылез из под кровати и с мурчанием начал тереться о его ноги.

— Это вот Тишка, знакомься! — пробасил он, поднимая кота на руки и крепко сжимая в объятиях. — Был один, кто помнил. Давид. Вероятно, единственный из вас в новой истории, кто носил собственное имя. Сгинул где-то под Альдерамином.

— Что это было? Почему вся живность так всполошилась?

— Было убийство, — ответил старик, бережно перекладывая кота на стол и закуривая трубку. Руки у него дрожали. — А это был ответ. Месть, если угодно. Теперь волна покатится по всему материку, как круг на воде после камня, все больше и больше набирая силу.

— И что нам теперь делать?

Ему вдруг стало страшно. Он помнил слова старика о том, что утром ему придется покинуть этот дом и отправиться через лес в некую деревню. А ещё он осознал, что этот лес именно тот, о котором он упоминал, рассказывая о появлении здесь людей — с ядовитыми цветками и уродами.

— Ничего, — пожал плечами старик. — Волна ушла, здесь теперь самое безопасное место на всем материке. Хотя… Признаться честно, я не верю, что она способна уже нанести серьезный урон.

— Почему?

— В прежние времена, когда случалось подобное, человек был защищен куда меньше. Люди тогда в основном кочевали, продвигаясь на север все глубже, да и леса тогда занимали значительные территории. Не то, что сейчас.

Он умолк на несколько мгновений, глядя в пустоту.

— Упрется зверье в стены города, да и потонет во рвах, к чертям собачьим. Горе одиноким путникам, кого все это настигнет в дороге, а остальные уберегутся. Ничего им не сделается.

Пришлый поднялся и сел напротив Привратника, запустив руку под грубую, но теплую шерсть Тишки. Тот отозвался недоверчивым взглядом.

— Расскажи мне о кордах. Какие они?

— Корды… — старик горестно посмотрел за окно. — Корды — они великие! Ты разглядел его лицо? Я только на гравюрах раньше видел и, скажу тебе, они не идут ни в какое сравнение с реальностью. Как он умирать не хотел, а…

— Много их? — человека передернуло, по спине пробежали мурашки, как будто гуси прошлись по его могиле.

— Семеро. Это вот был Самвона — дух леса, Одетый в лунную шерсть, Стерегущий чащи.

— А кто другие?

Старик не ответил, а лишь вздохнул, огляделся и склонился над комодом, доставая кувшины, кривые глиняные тарелки и запасы еды. В конце он выудил из глубины длинный металлический штырь и несколько скоб.

— Я сейчас вернусь и расскажу тебе, раз это все равно выпадает на мои плечи. Посиди пока тут.

Он вышел в ночь. Тишка проводил его любопытным взглядом и уставился на человека. У кота были огромные глаза разного цвета — один лазурный с темной синей окантовкой вкруг тонкого зрачка, другой изумрудный. Он несколько раз втянул носом воздух вокруг себя, после чего завалился на бок и растянулся на столе, свесив вниз костлявые лапы.

Привратник вернулся скоро, держа в руках две длинных кроличьи тушки. Они были уже освежеваны, выпотрошены и лишены головы. Он молча протянул их человеку, а сам взялся за скобы, осторожно, боясь обжечься, закрепляя их на боковых стенках камина. Затем он протер штырь и без особых излишеств насадил на него кролей. Штырь занял свое место над огнем, снаружи Привратник прикрепил к нему ручку. В угли полетели несколько больших картофелин и луковиц, а само мясо было щедро полито яблочным соусом, от чего по дому разошелся приятный дух скорой еды.

Старик пододвинул стул и уселся напротив очага, медленно поворачивая вертел. Он сейчас выглядел очень красивым. Не внешне, но внутренне. Человек, находящийся дома и уверенно делающий какое-то доброе дело, всегда выглядит красиво.

— В нашем мире не так уж и безопасно, — внезапно заговорил он. — Чуть, не туда зайдешь — пропадешь. Не того окликнешь — выжгут бучу. Церковь набирает силу, как в темные времена. Клирики снуют по материку, проповедуя ложные ценности. В равном, по определению, обществе огромная пропасть между людьми. А после недавней смуты во все стороны как крысы разбежались бунтари. И поди разбери, кто их них несчастный угнетенный, а кто бандит с большой дороги. Я тебе не должен такое рассказывать, не должен навязывать свои взгляды, но так уж повелось, что жизнь в ближайшие несколько месяцев не будет течь как прежде. Гон непременно повлечет за собой большие перемены, поэтому я и позволяю себе эту вольность.

— Ты говорил про Таргиз, что там мне помогут найти работу…

— Да брось, давай… никому ты там не нужен! — поморщившись, вздохнул привратник. — Ты сейчас как кость в заднице у любого, к кому не обратишься.

Старик раздраженно потрепал картошку клюкой и подтянул ближе лук, который начинал подгорать.

— Я тебе вот что скажу, посиди-ка ты в Крайней некоторое время, пока не станут ясны причины и не будут видны последствия гона. Радей найдет тебе дело и крышу над головой. Он надежный и хороший человек, а после уж сам думай.

Человек опал, почувствовал слабую злость и отчаяние. Он совершенно точно понял, что не хочет находиться здесь. Этот дурацкий мир, с его дурацкими законами и тварями с людскими лицами казался чуждым и неприветливым. То немногое, что ещё недавно теплилось в его угасающей памяти, растаяло незаметно и быстро, как снег в конце весны, и от этого стало ужасно грустно. Он потерял последнее, принадлежавшее ему, последнее, что он мог рассказать, утаить или вспомнить, когда на сердце станет тяжко. Отныне все, что у него появится, будет исходить из этого мира. Одежда, еда, знания, цели и даже самое ценное, что есть у человеческой души, то единственное, что отличает одну жизнь от другой — это события и память о них.

Он осиротел. В эту самую минуту на него впервые взглянуло одиночество.

— А что с кордами? Расскажи мне о них подробнее, — спросил он, чтобы увести рассудок от тяжких мыслей.

Старик не спешил с ответом, словно понимал, о чем думает его гость. Он трепал в камине угли, выуживая клюкой румяную картошку. Заговорил он лишь, когда часы ударили медным боем. Неспешно. Мудро.

— Материк, с его разделами, он… он загадочный, непостижимый и очень опасный. Здесь легко погибнуть от неизвестной хвори, проклятия, руки каторжника или когтей ланнов. Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра, потому что мы соседствуем с силой, которая не спешит делиться своими секретами и намерениями, но с которой мы обязаны считаться. И сила эта очень могущественна! Её мир темный, основанный на чутье и вековых знаниях. Он сокрыт в самой глубокой и черной чаще, за семью замками.

Есть определенная ирония в том, что каждый человек рано или поздно осознает, насколько он мелок рядом с ними, как суетлив, и как ничтожны его дела. Однако, понимая это, мы весьма по-хамски относимся к ланнам. Мы ловим, торгуем ими, как какими-то рабами. Прекрасными и сильными, надо заметить, рабами. Мы предаем топору их леса, тесним их с болот, травим их реки. И всякий раз, когда я слышу об очередных бесчинствах, я спрашиваю себя, почему же нет ответа? Как долго может полниться чаша их терпения? Что еще мы должны сделать, чтобы этот народ низверг нас? И вот сегодня что-то, наконец, случилось. Ответ! Но… какой-то сдержанный. Словно один из солдат, не подчинившись приказу, пальнул из своего ружьишка, не в силах больше смотреть на вражью наглость. Это не достойно смерти корда, понимаешь?

— Так кто же такие корды?

— Корды — это духи лесов и рек, гор и болот, морей и равнин, — начал старик. — Они царствовали на этих землях безраздельно. И царства их жили в гармонии друг с другом и никогда не враждовали, во всяком случае, так говорят. Они строили прекрасные дворцы, на фундаментах которых сейчас воздвигнуты многие города и твердыни. Самвона правил лесами. В его власти были и Серый и Лайский леса. В те времена в них происходили чарующие вещи, ты ещё услышишь рассказы о зеленых огоньках, бегающих между деревьев, о скопищах светлячков, ночью освещающих целый лес, о сильных и гордых зверях, живущих там и о совсем крохотных и слабых, которые, не опасаясь даже хищников, сновали в чаще. Рокита правила реками и озёрами, она властвовала над Тундорой. Она была матерью всего живого, что росло в этих краях. Её воды ласково питали землю и несли жизнь всякому существу. Реки были прозрачными, и их в те времена населяла только прекрасная пухлая рыба. Не было тогда этих ужасных созданий, которые сейчас сидят в глубине. Властителем гор была Орлица. Это очень сильный и мудрый Корд. Ей подчинялись горы на севере, которые до сих пор совсем не изучены и скрывают очень много странных, порой пугающих мест и явлений. Её острые голые скалы возвышаются на многие километры, царапая небо, а горные хребты тянутся далеко на север. Ботух — царь болот, места, где находят свое последнее пристанище первородные. Туда тебе, мой друг, лучше не соваться. Никто из тех, кто ушёл на болота не вернулся. Там смерть. Есть мнение, что за лесом скрыто урочище ланов, хранящее в себе множество информации о мире, до появления людей. Заветная мечта любого исследователя. Пангур правит степями и полями на востоке, где сейчас Степной Раздел. Он покровитель ветров и равнин, лугов и трав. Там в основном и расположились нынешние поселения людей. А вот Корд Калбей правит морем. Говорят, он похож на огромного старца блуждающего в тумане. Считается, что именно он наслал на океан этот губительный туман, который так замедляет изучение водных границ. О последнем Корде не известно ничего. Ни, где его вотчина, ни как он выглядит, ни над чем властвует. Потому, благодаря своей загадочности, считается первым среди равных.

— Какая-то мифология… — с недоверчивой улыбкой сказал пришлый.

— Она и есть, — улыбнулся в ответ привратник, — если только мы одинаково трактуем это слово.

Два замечательных румяных кролика легли на деревянные тарелки. От них шел дивный аромат, который, смешиваясь с запахом зелени и невесть откуда взявшегося мягкого хлеба, отогнал на время тревожные мысли.

Старик и его гость умолкли, наслаждаясь пищей. Горячее мясо приятно согревало тело и успокаивало мысли. Человек поражался, как все-таки легко он принимает на веру этот мир. Может, для того пришлые и теряют память, чтобы им не с чем было сравнивать новую действительность? Он был убежден, что все, что с ним сейчас происходит, невозможно. Этого не может быть! Но как должно быть, он сказать не мог. Его память о былой жизни окончательно развеялась, оставив после себя лишь некий скептический взгляд на вещи.

Подошла к концу вторая бутыль Белого ворона, за которой неподъемной тяжестью обрушился на них поздний сон. В голове знакомо зашумело, и завыли вновь неведомые киты. Он провалился в забытие, успев подумать напоследок, что от простого алкоголя, он не должен слышать ничего подобного, и что, вернее всего, старик примешивал туда те неприятные светящиеся грибы, что росли неподалеку.

Человеку приснился терновник. Колючий и неприступный. Он рос один посреди иссохшейся долины. Его нужно было непременно вырвать, лишить его длинные корни силы, но у человека ничего не получалось. Он дергал его и дергал, изранил руки в кровь, а куст так и не шелохнулся. Он бродил кругами, выискивая, где бы ухватиться, а потом, протянул руку к солнцу и привлек его на землю, наблюдая, как плавится все вокруг. Это было столь прекрасно, что он улыбался, глядя, как плавятся камни, и земля, как несчастный куст, с которым он столь яростно боролся, начинает тлеть. Порезы на руках от крепких игл шипели и покрывались черной коркой, закупоривая кровь и боль. Он наслаждался победой и тем, с какой легкостью он провернул это. Но потом, глядя на приближающееся светило, его прорезала знакомая мысль, сорвав с лица улыбку.

Не земля, а Земля!

Когда пришло утро, они обнаружили за окном всё ту же гнетущую тишину. Жизнь покинула эти места, уступив место покою. Казалось, теперь они стали частью Великого кладбища. Повсюду лежали трупики насекомых, грязного, но помнящего свою рыжину, лиса и птиц. По земле неспешно и молчаливо ползли тени, перемежаясь с редкими яркими лучами, скользящими по надгробиям и тропинкам. Тяжелое небо неповоротливо клубилось плотными свинцовыми тучами, которые плыли так низко, что, казалось, можно докинуть до них камень. От яркого пореза на ночном небе не осталось и следа, как, впрочем, и от многого, что так пугало в свете луны.

Наконец, человек смог разглядеть размеры кладбища и поразился, насколько оно было великим. С одной стороны, на вершине оврага стоял редкий частокол из сухих деревьев, к которому поднималась одинокая тропка. Лес казался вполне приветливым и светлым, что немного успокоило человека. Он боялся увидеть мрачную, колючую чащу, сквозь которую ему предстоит пройти. С другой стороны, если проникнуть взглядом через кресты и могильники, далеко-далеко, там, где должен быть горизонт стояла желтая стена, едва различимая на таком расстоянии, но все же заметная. Она казалась необъятной, и как будто издавала утробный низкий гул. Она шла с запада на восток, описывая прибрежный контур материка, и выглядела зловеще.

— Значит, вот так мы тут заперты? — улыбнулся подошедшему привратнику человек.

— Да, это и есть тот самый туман, — проговорил старик, прикладывая руку ко лбу. — До него идти несколько дней. Петлять среди могил. Я был там много раз, особенно поначалу, когда поселился здесь. Там страшно.

— Как это? — стараясь проникнуть взглядом сквозь желтую пелену, спросил человек.

— Там нет совсем ничего живого, — пожав плечами, ответил старик, — ни кустика, ни травинки, ни даже какой плесени или мха. Чего уж говорить о животных и жучках. Жизнь боится подползать к той стене, и нам не стоит этого делать без веской причины.

— А что там?

Пришлый указал рукой на далекие светлые руины, раскинувшиеся возле опушки Серого леса. От некогда величественного строения остались пара башенок и часть крепостной стены. Остальное было разрушено до самого основания.

— То город Дид, конечно. Сокрушенная столица.

— Ты был и там?

— Приходилось… — уклончиво ответил он. — Я хранитель этой земли и должен знать, что на ней происходит.

Камни разрушенной крепости ярко блестели даже в пасмурную погоду, представляясь хорошим ориентиром. Человек подметил это, потому что многие части кладбища были в глубоких низинах и, спустившись туда, можно было не скоро выйти на свет. Судя по размеру, Дид был большим городом, стоящим на нескольких холмах. По кругу, на почтительном расстоянии виднелись остовы других каменных строений, видимо сигнальных или сторожевых башен.

На сердце немного полегчало. Ночью все окружавшее его выглядело до жути страшным и злобным, но сейчас, под лучами утреннего солнца, мир вокруг был понятен и прост. Но самое главное, что он увидел цивилизацию. После ночи, проведенной под рассказами старика, после страшной смерти корда и волны разъяренного зверья, он представлял себе жизнь, ведомую людьми, полудикой и жестокой, наполненной нескончаемым страхом.

— Я придумал тебе имя! — торжественно объявил привратник, складывая в наплечный мешок провизию. — Нарекаю тебя — Игор!

— Игор? — с сомнением переспросил человек.

— Да! Был такой персонаж… — запнулся, вспоминая, старик. — Хороший, в общем-то. Хозяина любил. Ну да не важно. Главное, что ты теперь с именем, и вся вселенная отныне знает, как тебя называть. Прощай, Игор! Ступай смело и делай, что хочется, если от этого нет вреда.

Он протянул ему мешок, кое какую одежду на смену той, что на нем была и ивовую трость.

— И это все? — спросил Игор, чувствуя внезапное волнение. — Мы расстанемся вот так?

— А что тебя тревожит?

Человек огляделся, ехидно соображая, с чего бы начать, но привратник не дал ему заговорить.

— Не страшись своего пути. До деревни, и на много верст после нее, с тобой не случится ничего дурного. Здесь безопасно, а в Крайней тебя встретят добрые люди. Не теряй эту трость, они есть только у пришлых. Они для чего-то нужны, но, конечно, никто не знает, для чего. Во всяком случае, из них получаются отличные помощники в дороге.

— Трость? — с сомнением переспросил Игор, разглядывая свежесломанную ветвь. — Что же в ней особенного, ведь ты только что отломил его от этой ивы!

Он кивнул в сторону куста, растущего неподалеку, на котором был явный след от отломанной ветки. Старик как бы в недоумении тоже уставился на сук, словно размышляя, что бы соврать.

— Это, эм… Это не простая ива!

— Разумеется, — ехидно улыбнулся Игор.

— Ну, всё, ступай, — недовольно буркнул Привратник.

— Ты не проводишь меня?

— Нет. Это не принято, да и мне нужно как можно скорее понять, что же вчера случилось. Ступай и ничего не бойся, дорога здесь одна, не заплутаешь!

Он махнул на прощание рукой, и легонько подтолкнул Игора в спину.

Путь до деревни оказался не близким, но удобным. Тропа, что петляла по склону утеса, была ровная, не каменистая, созданная такой тысячами ног паломников. На вершине, когда она уводила в лес, Игор обернулся. Домик привратника выглядел совсем крошечным, стоящим возле входа в необъятную серую мешанину из плит, крестов, склепов и оград. Отсюда великое кладбище походило на руины равнинного города, который пережил ураган. Каменные изваяния, сторожившие вход, днём не выглядели столь величественно, как ему показалось ночью, но, тем не менее, резко выделялись и приковывали внимание. Было в них что-то чужеродное, что-то необъяснимо красивое.

Старик стоял внизу и ковырял рукой ивовый куст.

— Вот пройдоха… — с улыбкой сказал он и помахал ему свой тростью. Привратник заметил это и помахал в ответ. Игор не мог видеть его лица, но почему-то был уверен, что тот улыбается ему своей доброй улыбкой. Он вздохнул, чувствуя, как трепещет его сердце, и зашагал прочь.

Тропа неспешно уводила вглубь, осторожно поднимаясь на пригорки и опускаясь в овраги, поворачивая, огибая черный омут и расправляясь, словно жердь. Игор ощутил неприятный туман в голове, как будто надышался зловонной травы. Этот лес давил на него, действовал нагнетающе. И хоть он и просматривался очень далеко во всех направлениях, от него исходила вполне явственная угроза. Игор вдруг остановился, осознав, что идет по кладбищу. По огромному урочищу ланнов. Ведь, если верить словам привратника, то они были неделимы с окружавшей их природой, а значит, мертвый лес в какой-то степени есть огромный могильник, где каждый сухой пень служит надгробием самому себе.

— Привратник не на краю великого кладбища, он в самом его центре, — тихо произнес Игор, оглядываясь вокруг. — Кажется, юг вашего материка совсем прогнил. А это что?

В какой-то момент ему показалось, что из-за серого частокола за ним кто-то наблюдает. Какой-то силуэт непонятного существа, неподвижно сидящего на камне. Он смотрел неотрывно, и Игор, наконец, понял, что это статуя. Каменное изваяние, поеденное временем, обросшее мхом, единственным, что здесь имело цвет. Дальше показалась ещё одна статуя, за ней ещё. Деревья, вернее то, что от них сталось стали расти рядами, явно высаженные так специально, а ноги после мягкой и пружинистой почвы почувствовали камень. Он вошёл в сад. Древний и холодный. Чем дальше Игор заходил, тем более ухоженным становился он. В стороны от главной тропы отходили маленькие тропки, которых сопровождали невысокие колючие кусты. Кое-где сохранились почерневшие фонари со стеклянным домиком на вершине, которые своим кривым силуэтом пугали не меньше, чем, иссушенные деревья, простирающие тонкие руки к небу.

Статуй становилось все больше. Большинство изображало людей, стоящих уверенно в героических позах. Они были облачены в странноватые военные одежды, у каждого при себе была шпага, меч, кистень или булава. Нередко они изображались стоящими на голове какого-нибудь жуткого монстра. Одна из скульптур была совсем чудной: на ней был высечен низкорослый человек с непропорционально короткими и тонкими ногами, в руках он держал рогатку, а за спиной висела огромная вилка. Головы у него не было, а камень на шее был неровно обломан. Игор посмотрел вокруг, надеясь отыскать её в кустах, но безуспешно.

Особняком, на отдельных площадках стояли скульптуры ланнов. Одного он узнал сразу — это был Самвона. Горделивый волк, стоящий прямо, на двух ногах. Игор вновь вспомнил лицо испуганного юноши, сокрытое под маской зверя и полные обиды глаза. В глазах этой статуи был покой.

Прочие статуи ланнов были необычайно отвратительными, изображавшими уродливых существ с огромными не то клювами, то не головами. У кого-то было несколько рук, кто-то стоял на птичьих ногах или лежал бесформенной кучей. С огромным удивлением Игор обнаружил статую кота, вылизывающего зад. Тот сидел на постаменте, высоко задрав ногу и погрузив голову в каменную шерсть.

Все это вызывало улыбку, но никак не вязалось с рассказами о могучих созданиях, сокрушивших в три дня целое людское воинство. Словно, это была ирония. Весь сад иронии.

Статуи остались позади, зародив в душе странное, пока неясное ощущение. Под ногами вновь зашуршала земля, а тропа сузилась и вытянулась прямая как стрела. Игор шагал бодро, стараясь наслаждаться тишиной леса и редкими теплыми лучами солнца, пока не увидел серебряный блеск вдали, справа.

— Озеро! — воскликнул он. — Здесь, на карте было озеро!

Он смело свернул с тропы, чувствуя в сердце небывалый подъем, и начал спускаться вниз, весело прыгая через камни и поваленные деревья. Но что-то его настораживало, чего-то здесь не хватало. Он остановился, огляделся и обнаружил, что на земле нет жухлых осенних листьев. Конечно, откуда им тут взяться, но видеть это было необычайно странно. Только камни, поросшие сизым и зеленым мхом, да древесная труха. Он ощутил себя человеком всю жизнь прожившим на одном конце континента и вдруг посетившим другой и впервые увидевшим…

— Континент!

От неожиданности он чуть не упал, неловко ступив, запнувшись о собственную мысль. В памяти вновь сверкнуло воспоминание. Сверкнуло и тут же поспешно растворилось, как призрак в тумане. Игор сильно сжал голову руками и зажмурился, стараясь не потерять его. Но как же быстро оно ускользало!

«Как сон на утро, после пробуждения…» — вспомнил он слова привратника.

Он хватался за тающее воспоминание, выуживая из него нити образов. Горы, цветы, белые низкие дома с крышами цвета охры, волны бьются о невысокие скалы, а потом стужа и метели, и снег валит огромными тяжелыми хлопьями, падает на покосившийся забор из гнилых жердей. Из старых черных жердей! Валит снег на землю… Крупный снег… Снег… На землю валит снег.

«Континент! Континент! Континент…» — твердил он у себя в голове, но слово это больше не будоражило его память.

— Да будь все проклято! — со злостью воскликнул он, но ему не отозвалось даже эхо.

Постояв немного на месте и борясь с неожиданным приступом гнева, он поднял взгляд на озеро, которое уже проглядывалось сквозь серый частокол. Его серебряный блеск был столь ярок, что оставлял в глазах жженые пятна, а воздух, тянувшийся от него, пах прохладой и осенью. Горько вздохнув и злобно хуля весь этот мир с его вороватыми законами и принципами, он спустился вниз.

Озеро было прекрасным. Студеная, черная вода изливалась на песочный берег тягучими волнами, струясь среди камней и пенясь под ногами. До другого берега было рукой подать, всего четверть часа пути, а вот на восток серебряная гладь тянулась очень далеко, утыкаясь в огромную горную гряду, грозно возвышающуюся над лесом.

На противоположном берегу стояло мрачноватое поместье с огромными черными глазницами окон и небольшой башенкой с красной крышей. Во дворе его росло белое дерево, окутанное в невесомый саван, сотканный как будто из паутины. Огромной паутины. Игор тут же представил отвратительных мохнатых обитателей поместья, и ему стало не по себе. Хорошо, что их разделяло озеро.

Но самым удивительным, он даже протер слезившиеся глаза, было то, что заброшенное строение окружали вполне живые корабельные сосны, щекочущее свинцовые тучи пышными зелеными кронами. Они словно стражи окружили его плотным строем, оберегая от болезни, которая погубила лес.

Это было замечательно! Сердце радовалось, глядя на дышащие жизнью деревья.

Чуть поодаль, за высоким камнем, на том берегу, где стоял Игор, покачивалась лодка. Старенькая и черная, как тот забор из гнилых жердей, что он вспомнил, она легонько билась о камень, и эхо от её ударов разносилось далеко по озерной глади.

Это было приглашение, будто неведомая сила звала его на тот берег, к черному дому. Словно мир, в который он попал, осторожно напоминал о себе и старался выглядеть радушным. Но он не решился, подумав, что еще слишком мало знает это место, чтобы сходить с безопасной тропы.

Игор как завороженный смотрел на лодку, думая о чем-то своем, когда краем глаза заметил одинокую волну, бесшумно приближающуюся к нему. Что-то большое быстро двигалось под водой. В страхе отпрянув, он отбежал на безопасное расстояние. Бугор исчез, оставив после себя только волны, бесшумно излившиеся на берег — озеро словно ответило обидой на отвергнутое предложение. Игор замер, чувствуя, с каким волнением бьется его сердце, и увидел, как на том берегу из пролеска спустился к берегу большой серый не то волк, не то пёс. Он спешил к разрушенному строению и вскоре скрылся в нем. Игору показалось в этот мемент, что в некоторых окнах промелькнули человеческие фигуры.

— «Неужели там кто-то живет?» — подумал он, приглядываясь.

Через некоторое время он, последний раз взглянув на озеро, вновь вышел на тропу. Когда Игор приблизился к другому берегу, то увидел дорожку, уводящую к поместью. Она выглядела очень мрачной и заброшенной, но совершенно точно в былые времена была хорошей наезженной дорогой. Возле поворота стоял указатель, едва различимый среди сухого кустарника, надпись на котором была стерта. Об этом говорили крупные рытвины, проделанные не то камнем, не то клинком.

— «Странное место, — подумал он. — Странное даже для этого мира».

Воздух едва успел прогреться солнечными лучами, когда Игор, наконец, вышел к вратам. Они были огромны и величественны, они устремлялись вверх и были выше любого дерева в лесу. На каменных сводах были мастерски высечены изображения людей и самых разных животных. Причём люди здесь охотились, ели, дрались, убивали, предавались извращенной любви и другим очерняющим их делам. Это было очень наивное собрание человеческих пороков и страстей. Зверь, напротив, был спокоен и сдержан и кроме как сидящим и с мудрой угрюмостью взиравшим в пустоту, никак больше не изображался. Не двусмысленный посыл завершала на самом верху каменная фигура человека, окруженного зверьми, принявшими его в свою стаю.

Игор поначалу усмехнулся той тривиальной простоте, но улыбка быстро сошла с его уст. Он увидел стражей.

Три изваяния. Кукушка, крыса и хомяк. Величиной с два человеческих роста, они были мерзко искажены, их лица или морды отвратительным образом были перемешаны с лицами людей. Порочными и некрасивыми. Но самым пугающим было то, что эти монстры были живыми. Они неотступно глядели на человека, вращая в черных глазницах каменными зрачками. Их твердая шкура немного шевелилась, издавая противный скрежет. Стражи не могли двигаться в полную силу, а лишь немного и с явным усилием поворачивали головами. Хомяк держал в лапах большую свинью, а рот его был набит камнями. Мелкие зубки хищно выглядывали из под верхней губы, и, казалось, сквозь них струилось что-то вязкое. Крыса премерзко высматривала, словно намереваясь что-то утянуть, и в возбуждении переминала щербатыми лапками кончик своего хвоста. Шерсть животного была облита смолой и торчала во все стороны острыми клочьями. Кукушка сидела над пустым гнездом, крича и воздевая к небу ободранные крылья. Тело птицы было странным образом смято в области живота, будто по медному кувшину ударили молотом.

Возле ног стражей стояли корзины, блюдца, на камнях лежали тарелки и подсвечники. Сюда явно приносили дары. Подношения были самыми разнообразными, начиная от сгнивших остатков еды и заканчивая скелетиками грызунов. Хомяка задабривали едой и травами, кукушку почитали при помощи свечей и животных, а вот крысе не досталось ничего кроме сломанных ложек и ножей.

— Отдай нам твою зависть! — прошипела гадливым языком крыса, прищурив глаза.

— Отдай нам свою жадность! — пробасил хомяк.

— Оставь нам холодность твоей души! — проскрежетала кукушка.

Игор едва не лишился чувств от ужаса. Он попятился и осел возле огромного камня, лежащего возле дороги, спрятавшись от жадных каменных глаз. Сумка слетела с плеча и рассыпалась припасами по дороге.

— Не земля, а Земля… не земля, а Земля… — лихорадочно повторял он, пытаясь унять страх.

Игор помнил, что Привратник говорил ему об этих вратах. Он должен пройти их сам, но как же было страшно видеть монстров, слышать их скрежет.

Тут он почувствовал, что его мысли путаются, не позволяя сосредоточиться. В голову лезли голоса, они кричали и рассуждали, стенали и молили. Они звенели все громче, все звонче, и, наконец, он стал различать отдельные слова, потом предложения…

…равнодушие, зависть, жадность.

Завидовать… завидеть… видеть за. Обращать взор за пределы своих царств. Влезать глазами во владения другого. Ненавидеть чужие успех и трудолюбие. Наслаждаться чужой утратой и чужой болью.

Конец ознакомительного фрагмента.