Исповедь

Никита Левченко

Цирк самоненависти. Цирк боли. Цирк скорби. В программе только один номер и только один персонаж на весь покрытый плесенью шатер. Присаживайтесь поудобнее, ведь такой наготы души вы ещё никогда не видели. Он выходит на арену, а в последнем ряду сидит он. Тыкает пальцем на себя и хлопает в ладоши. Такой смешной!!! Такой глупый!!! Книга содержит нецензурную брань.

АКТ II. ГНЕВ

Творческие люди увядают в наркоте. Они теряют глаза, отдаваясь тьме.

Твоя личность в трещинах.

Что происходит в твоей душе и твоих мыслях, мой дорогой?

Январь.

Просыпаюсь от воображаемых стонов

Ты говоришь, что тебе нужна любовь, притягиваешь меня к себе и целуешь с желанием, очень сильно и очень грубо. Но на самом деле тебе нужна страсть. Дикая страсть, что разрывала бы тебя на части, будоражила изнутри и переворачивала все органы внутри. Ты прекрасно знаешь, что я могу это сделать, но всё же… Любовь?

Отталкиваю тебя сильно, ты падаешь на кровать и в предверии моей страсти начинаешь судорожно снимать с себя одежду. Даю пять секунд. Не успеваешь. Я срываю с тебя эту раздражающую белую блузку. Вопросительный взгляд и вновь страстный поцелуй, но уже с моей стороны.

Грубые прикосновения, отметены на всем теле: от шеи до щиколоток. Рука задерживается на твоей шее, начинаю сжимать и ты закатываешь глаза.

Мне это все так осточертело.

Голова кружится, а ты оставляешь следы на моей спине. Я лишь громко втягиваю воздух, представляя, как буду обрабатывать эти раны завтра, стоя у зеркала. Вся комната наполнилась шумом. Кажется, ты просто хочешь перекрыть всё вокруг — заткнуть всех, создать атмосферу того, что существуем только мы с тобой. Я затыкаю тебя рукой.

Как же, блять, раздражают эти стоны.

На твоих глаза выступили слёзы. Я, весь раскрасневшийся, смотрю на тебя безэмоционально. Ты не чувствуешь меня. Не можешь понять меня. Потому что я сам этого не хочу.

Но тебе абсолютно плевать. Главное получить удовольствие и всё.

Как хочешь.

Сжимаю вполсилы. Хотя, даже если бы я тебя и задушил, мне было бы абсолютно плевать. Я пытаюсь оставить след на твоей тонкой и хрупкой шее, чтобы ты могла потом показывать его всем, говоря, что твой парень очень сильно любит тебя.

Как жаль, что это не сильная любовь, а просто ненависть.

Отдышавшись, я встаю, достаю предпоследнюю сигарету из пачки и подхожу к окну. Закуриваю.

Ещё один раз. Ещё одна сильная любовь. Ещё одна сильная ненависть. Ещё один мерзкий вечер.

— Когда-нибудь я тебя ёбну, — наконец-то не выдерживаю я.

— Я тоже люблю тебя, — слышу в ответ где-то за спиной.

— Пиздец.

Сентябрь.

Никто не пришёл ко мне в трипе

Валяться в пьяном бреду, прижимая к себе одеяло.

Смеяться так долго, что голос в конце концов дрогнет, а из глаз пойдут слёзы.

Прыгать днём за днём в муторный сон, теряя осколки себя.

Ненавидеть сущность, сидящую напротив.

Закрывать глаза на кровавый закат.

Бояться будущего, вгрызаясь зубами в подушку.

Плакать.

Смеяться.

Молиться.

Как в книге. Смешно.

Закрываться пеленой недоверия.

Молчать при других.

И просто забываться в шприцах каждый день.

Ты не доживёшь такими темпами, понимаешь?

Доживу до чего?

Ну, до тридцати хотябы.

А смысл?

Я пытаюсь тебе помочь.

Я прекрасно это понимаю.

Так почему же отталкиваешь меня?

Потому что мне не нравится, когда кто-то лезет в мою душу, если она вообще у меня есть.

Ты делаешь мне больно.

Трудно смотреть, как человек умирает на твоих глазах.

Ты же сам всё понимаешь.

И ничего не могу с этим поделать.

Позволь помочь тебе.

Заткнись и уйди.

Я прошу тебя!

Уходи.

Я не хочу брос-

Проваливай нахуй!

Она ушла, оставив шарф.

Я выбросил его в обосанный подъезд.

Ломать свою жизнь своими же руками.

Бездна глубока, но я почти на дне.

Октябрь.

Марш

Он уверенно стоит на горе трупов, поднимая маленький красный флажок вверх. Кости хрустят, ломаются под берцами сорок четвёртого размера. Они взбираются вверх, неумело впиваясь грязными ногтями в размягчённые тела.

Но они падают друг на друга, крича, кусаясь и скаля остатки зубов.

Вперёд! К победе!

Вперёд! К победе!

Они дёргают синими губами, вылизывая тарелку за хозяином.

Толпа живых трупов, без мнения, характера, мыслей.

И личности.

Личность.

В его трудовой одна страница, и во весь лист кровью написана работа без даты увольнения. У него дома вместо дров сжигаются книги. Он презирает Иисуса, плюёт на Библию и топчет её берцами в луже крови и мяса.

Они поднимают тупые головы, ищут слепыми глазами своего лидера, но голова начинает кружиться от высоты и опускается обратно на грудь. Они, голодные, обгрызают трупы в основании пирамиды, заменяя их позже собой.

Его рука с красным флажком никогда не дрогнет. Гора трупов никогда не рухнет. Они никогда не придут к победе.

Бесконечность. Цикл. Система.

Зачем мы потеряли Лилит?

Февраль

Мой первый снег

Иногда хочется болтать, не умолкая. Говорить и говорить. Разговаривать так, будто зрачки расширены, а челюсть не хочет покоиться. Лепетать так, будто ведётся диалог, но оба лица в сценарии подчёркнуты красным тобой. Лепетать так, будто хочется спрятать все свои слова, но они вновь и вновь выпадывают из тебя, словно ненужный материал.

Не дать себе заткнуться.

Не дать себе утихнуть.

Не молчать.

Не молчать.

Ведь вместе с тишиной приходит шум, вытравляющий мысли и расстреливающий всех их у кирпичной стены.

Только

Я

И

Никто

Больше.

Сколько бы ты не писал любовных признаний одиночеству, оно задушит тебя в любую секунду.

Тогда уже будет поздно.

И никто не придёт к тебе на помощь. Не потому что у тебя никого нет, напротив, ты собрал целую шкаф-коллецию с масками. А потому, что ты не хочешь.

Уже не можешь хотеть.

Ну так что, сможешь ли ты признаться в любви не корявыми буквами в записках, а словами в глаза, зная, что камень к своей шее ты привязываешь сам?

Август.

Паззл

Ты бежишь после тяжёлой смены

В свою блядскую малосемейку,

Чтобы там, затянувшись покрепче,

Утонуть в тёплом молоке.

В поезде жизни нету стоп-крана.

И твоя рожа, отражённая в тёмное окно,

Предательский корчится, морщится,

Когда в этой квартире больше никого нет.

Какими бы близкими не были люди вокруг тебя,

Ты никогда не сможешь показать им свои старые фотографии.

Ты никогда не сможешь написать им письмо от руки.

Любовь есть высшее из искусств.

Тогда почему искусство можно заменить?

Недопитая полторашка уже выдохлась,

Пока ты размазывал сперму о плитку в ванной.

Одиночество съедает,

Растягивает огромную пустоту внутри нас.

И знаешь, это как проклятье.

Где бы ты ни находился,

С кем бы ты ни был,

Что бы ты ни делал,

Дыра в груди будет расти,

Пока ты полностью не исчезнешь.

А сейчас улыбайся, пока можешь.

Работай до часу ночи, питайся дошираками, заводи цветы, мечтай о жене.

О друзьях.

О другой жизни.

О чувствах.

О желанном смертельном покое.

Апрель.

Творчество

«Я больше не буду черкать листочки,

Окуная их в мысли-скобы»

Я повторял про себя много раз.

Я читаю наизусть, как молитву.

Вот только мой Бог не умирал.

И не рождался.

Мой Бог колится граммом дезоморфина.

Мой Бог спивается на крышах многоэтажек.

Мой Бог мечтает наконец умереть.

А я думаю.

Вновь думаю.

О его тонких руках,

О его тёмно-русых волосах,

О его словах-паразитах, жрущих меня.

И мы играем на пианино в четыре руки.

И мы встречаемся лишь ночью.

Он приносит на мою могилу маки,

Я ношу на его одуванчики.

Октябрь.

Этому не учат

Вас нет здесь.

Это не ты разбил всю посуду. Это не ты разорвал все вещи. Это не ты перекрытый и пьяный стал резать себя.

В пропасть нет смысла кидать камни — не заполнишь. Её запах духов не вернёт тебя к ней. Твоя серебряная цепь уже не нужна ей, поверь.

Вас нет здесь.

Перестань курить филип моррис — тошнит же. Хватит пускать по центряку. Прекрати грызть губы, царапать кожу и замирать в немом крике.

Она обещала выучить созвездия для тебя наизусть. Говорила, что будет читать так, будто ты есенинская Рязань. Твердила, что после расставания будет шутить, улыбаться, смеяться.

Но это не так.

Спрятать не удалось.

Вас больше нет здесь. Ни её, ни тебя. Без друг друга вы просто мазки на бледной картине, которую художник сломал в душевном порыве.

Вас нет здесь.

Ты есть. Она есть.

Но вас просто нет.

Март.

Вызов принят. Ожидайте

Желатиновые людишки остаются пятнами на цветных слайдах, миксующихся под шлейфом дурмана. Дикие глаза, пытающиеся заглушить все-все глупые мысли. Они ласкаются, трутся друг об друга, гладят залитыми виски с колой ладонями мокрые плечи.

Я вижу тебя среди них.

Потерянного, беспомощного, не привыкшего к картинам с абстрактными мазками, похожими на грязь. Ты будто деталь из другого механизма.

А может и вовсе ненужная?

Не бойся показаться грубым, не бойся показаться нежным. Твои реплики к утру будут стёрты из всех сценариев. Знаешь, будто ты — точка, не имеющая ни формы, ни определения, но почему-то так всеми любимая.

Конец ознакомительного фрагмента.