Кокон

Никита Измайлов

Николай Евсеев по приглашению работодателя переезжает из города в село, которое было модернизировано и отстроено заново этим самым работодателем парня, известным меценатом. В ходе произведения описывается превращение главного героя в серийного убийцу, который совершает каждое новое преступление, желая убрать всех свидетелей предыдущего и всё больше сходя с ума. Сможет ли он остановиться и раскаяться? Как он стал ТАКИМ? Ответы на эти вопросы появятся по ходу действия…

***

Придя домой, Евсеев скинул с себя всю одежду (правда крови на ней почти не было, да и по пути ему не повстречались люди) и принял душ. Парень хотел смыть несмываемое, смыть как обычную грязь. Он чувствовал себя монстром, на время принявшем человеческое обличие. Чтобы не думать об этом, после душа он лёг в кровать и весь оставшийся день пролежал в ней, почти не шевелясь. Чего-то всё время не хватало. Вернее кого-то. Вернее Кости.

14 сентября 2011 года.

С утра у Коли незначительно поднялась температура, болела голова. Воспоминания вчерашнего дня буквально с первых секунд после пробуждения впились в сознание парня. Хорошо, что хотя бы не придётся идти на работу — воскресенье.

Ужасно не хотелось что-либо делать… и вдруг зазвенел стационарный телефон! Неужели его всё же вычислили?! Евсеев подскочил как ошпаренный и вмиг оказался в гостиной и поднял трубку.

— Алло, — услышал он, — есть кто дома?

Голос был таким знакомым…

— Алло, — повторил голос, — Коля, Костя! Вы же сейчас должны быть здесь, я это знаю! Ну хоть кто-нибудь из вас! Зря я что ли выходных ждал?

Сомнений не оставалось — это был голос Матвея.

О, Матвей! Это общий друг Кости и Коли. У него были коротко стриженные светлые волосы, прямой нос, тонкие губы и высокий лоб, он носил очки. Матвей Смирнов знал Евсеева (чуть постарше его) ещё со школы, после её окончания они часто встречались. Затем Коля познакомил Матвея со своим университетским другом Костей. Три друга шли по жизни, полной и печалей, и радостей вместе, всегда помогая друг другу.

Конечно, Матвей понятия не имел, что Метлина уже нет на этом свете.

— Матвей, ты что-ли?! — вскрикнул Коля.

— Ну кто же, если не я, — рассмеялся Смирнов в ответ. — Сам-то ты как тут, в своём Маресьево? Небось со скуки ласты склеил?

— Да… нет…, — запинаясь проговорил Евсеев. — всё хорошо… мне… здесь… нравиться…

На какую-то долю секунды его бледное лицо озарилось такой жуткой улыбкой, что Матвей, увидя её, пришёл бы в панику. Но он, естественно, ничего увидеть не мог…

Друзья ещё поговорили о разных вещах. Матвей учился в Москве в МФТИ и собирался стать квалифицированным специалистом в области ядерной физики (Коля и Костя тоже учились в Москве, а не в родном городе, но в разных университетах). Да, говорили о разном: работе; карьере; о том, где лучше всего провести зимние праздники; о политике; о будущей работе Матвея (тот ещё учился в аспирантуре) и многом другом. О девушках в том числе.

— Как там твоя Ксюша поживает? — осведомился Николай.

— В целом, очень даже хорошо. Помнишь, она подхватила воспаление лёгких после того, как упала в ледяную воду с моторной лодки в апреле? Я ведь виноват был. Меня как-то занесло, я случайно столкнул её. Но Ксюша так не считает, говорит: так случилось. Вообще, любимая её фраза «так случилось». Так вот! (что-то я отвлёкся). Она наконец выздоровела! И ещё… у неё ведь дальние родственники в Польше, я тебе уже рассказывал. Она скоро собирается их навестить в Кракове.

— Ясно, — ответил Евсеев устало, — чувствую я: ты с ней собираешься поехать.

— Всё верно, — сказал Смирнов счастливым голосом, — Поедем с ней в середине октября. Она мне кстати предлагала двойное гражданство оформить, как у себя. Я пока не собираюсь. Помню, как она мне свой семейный фотоальбом показывала. Так много кто был, но особенно мне запомнился её прапрадед. Знаешь, так на Пилсудского похож!

— Ну так грей себя мыслью, что можешь породниться с таким известным человеком… известным в Польше. Прости, но у нас о нём не многие знают, да и не хотят особо знать.

— Думай как знаешь, но всё же это интересно! Кстати, я на пару недель собираюсь в вашу глухомань приехать, так что скоро увидимся!

Евсеев скривился. А если всё вскроется? Ему и так нереально тяжело было жить с мыслью, что он — убийца, а тут ещё… Нет! Нельзя, чтобы Матвей приехал, ведь ему может грозить смертельная опасность… от самого Коли! Евсеев и сам решил поскорее покинуть село, забыть обо всём поскорее, не вмешивая в это ни Матвея, ни Дегтярёва, ни Настю. Таков был его план на тот момент, если учитывать, что ему повезёт, и преступления не раскроют.

— Да нет, не стоит, братан, — начал Евсеев. — Пообщаться нормально всё равно не получиться — работы невпроворот.

— Я ещё подумаю, — ответил Смирнов. — Позвоню тебе дня через три, когда приму твёрдое решение. Всё же хочется перед отъездом в Польшу поговорить с тобой нормально, не по телефону… tête-à-tête… без свидетелей… Пока.

«Без свидетелей». Эти слова словно раскалённым железом выжгли сердце убийцы. Без свидетелей! Ведь доктор, которого он убил в приступе гнева, мог стать важным свидетелем, через которого полиция вышла бы на него. Боже! Врач непременно засвидетельствовал бы, что удар были целенаправленными, и, вполне возможно, это было целенаправленное убийство!

Но ведь он не единственный свидетель. Были ещё врачи скорой помощи, хозяин бара и Пётр Семёнович. А что же делать с ними? Ведь нельзя же допустить, чтобы на него вышли. Нельзя!

Сначала мысли у Евсеева были хаотичными, но вскоре он пришёл к выводу: необходимо проверить, что могли бы он нём сказать оставшиеся свидетели.

Эту проверку он решил устроить на следующий день, а остаток этого провести дома. Парень позвонил Дегтярёву и отпросился на завтра. Целый день лил дождь, небо полностью затянуто тучами. Поздно вечером, перед тем, как лечь спать, Николай сделал запись:

«Запись номер пятнадцать. Я в дерьме…»

15 сентября 2011 года.

К полудню, не теряя времени даром, Евсеев подошёл к злосчастному бару и вошёл внутрь. Всё складывалось как нельзя лучше: кроме хозяина никого не было. Посетителей в том числе. Хозяин бара, мужчина лет за пятьдесят с небольшими седыми усами, стоял за барной стойкой и протирал стаканы вместо бармена.

Без лишнего промедления Евсеев приблизился к стойке и, поздоровавшись, начал выспрашивать у хозяина всё, что он знает о ночном происшествии. Мужчина отвечал, что не разглядел всего как следует, хотя и слышал от знакомых про смерть Метлина, и что, если полиция обратится к нему, то он им мало чем поможет.

Николай облегчённо выдохнул. Значит, бояться разоблачения не стоит. Можно и уходить.

Внезапно хозяин бара повернулся к парню и добавил: «О! Только сейчас и вспомнил! Видите как бывает в жизни… У меня же неделю назад камеры видеонаблюдения повесили. Так что не бойтесь, узнаем, почему вас друг умер… ещё раз мои соболезнования… такое горе… вы держитесь».

Тут Евсеев понял, что всё кончено. Либо он убирает хозяина бара, либо ему конец. Лицо парня стало мертвенно-бледным, и хозяин поспешил налить ему коньяк за счёт заведения со словами: «Вижу, как вам плохо… Выпейте, легче станет».

Евсеев, когда жертва отвернулась, надел перчатки, моментально схватил рядом стоявшую пустую бутылку, разбил её и получившейся «розочкой» разодрал горло обернувшегося на шум мужчины. Именно разодрал, и не пришлось метить в сонную артерию, как это было с доктором.

Труп Евсеев положил за стойкой, прикрыв ковром, лежавшим ранее на полу перед выходом. С камерами трудностей не возникло: на теле убитого Николай легко нашёл ключи от крохотного кабинета, где и оказался установлен компьютер, на жёстком диске которого была вся информация. Уничтожив диск, заодно с компьютером, Евсеев быстрыми шагами направился к выходу. (Парень впридачу проверил, не сохранены ли видеозаписи в «облаке» — их там не было).

Выходя из бара, Евсеев и сам не заметил, что жестокое убийство хоть и смущало и тревожило его душу, но не вызывало уже того нестерпимого ужаса, как после убийства доктора. Нестерпимого,… но адекватного. Адекватного для, наверное, любого человека, который видит грань между добром и злом и не переступает её, потому что знает почему нельзя её переступать или хотя бы потому, что боится этого.

Между тем по узенькому тротуару, идущему вдоль знакомой нам большой асфальтовой дороги неторопливо шагал наш добрый знакомый — Пётр Семёнович. В тот день он был задумчив больше обычного, ему не давала покоя история потасовки, свидетелем которой он стал, и которая привела к смерти молодого, полного жизни юноши, у которого всё ещё было впереди. Пенсионер с неподдельной грустью подумал, что лучше бы ему было в ту злосчастную ночь отправиться в мир иной, нежели несчастному парню. Больно думать, что через несколько минут эти грустные размышления обратятся в жуткую реальность.

Евсеев твёрдой походкой покинул бар и пошёл к асфальтовой дороге по гравиевой дорожке.

Итак, Николай шёл под прямым углом к дороге, вдоль которой шёл старик. Семёныч хотел, как обычно, сесть на свою любимую скамейку и погрузиться в раздумья. Евсеев заметил его и как-то полувздохнул—полуусмехнулся.

Пётр Семёнович сел на скамейку и, заметив Евсеева, кое-как встал, приблизился к парню и пожал тому руку со словами: «Передать не могу, как я вам сочувствую… что-то нескладно сказал… одним словом, держитесь… я понимаю, у вас умер близкий друг, но мы вас поддержим. Всем селом поддержим! Только не отчаивайтесь! Жаль, конечно, парня… мне-то старику и так недолго осталось, пусть лучше бы меня Господь забрал, а не… мальчик же ведь ещё!»

Евсеев посмотрел на старика своими мертвенно-голубыми глазами и спросил: «Простите, вы знаете какие-нибудь подробности произошедшего?»

Пётр Семёнович с удивлением и тревогой вгляделся в лицо парня, очевидно желая найти на нём следы печали, тоски, гнева и чего-нибудь в этом роде, но не находил ничего подобного. Напротив, Евсеев был полностью спокоен, безэмоционален и сдержан.

— Не так я думал, вы отреагируете на мои слова, — нахмурился пенсионер. — Хотя подождите… Простите, я понял: вы сдерживаете свои чувства. Не сдерживайтесь! Расскажите, что у вас на душе!

— Я ещё раз спрашиваю: вам известны какие-нибудь подробности? Что вы видели своими глазами?

Не стоит думать, что Евсеев перестал переживать из-за смерти друга. Вовсе нет! И если двое намеренных убийств очень быстро перестали его мучить, то первое, непреднамеренное, не оставляло его в покое. Вот только виновным он себя считал лишь в малой степени, а действительно виновными — врачей.

По ходу дела пенсионер рассказал всё, что знал, почти ничего не скрыв от убийцы. Почему почти? Дело было вот в чём: Пётр Семёнович не видел, как Евсеев бил Костю по голове; но, когда первый выволок из бара второго, слышал, как Николай откровенно угрожал Метлину, как грубо вёл себя с ним. Можно было сказать, что Евсеев был не в себе и способен был натворить много чего. Как бы Семёныч не отгонял плохие мысли о подозрительном поведении Николая, они вновь посещали его и без того уставшую голову. Несмотря на это старик пытался не подать виду и сохранить самообладание.

Конец ознакомительного фрагмента.