СВЕРХНОВЫЕ
СВЕРХНОВЫЕ
Мы — Сверхновые, но сверхдальние…
и на разных концах галактики
просто странники. Снова странники
от начала седых времён.
Мы сверхбыстрые и сверхъяркие,
но избрали плохую тактику:
на мгновение вспышкой жаркою
мир был дерзостно освещён —
мы всё отдали, всё растратили…
Свет наш тьму бороздит фотонами.
Только скорости подкачали… и
слишком долог он — Млечный путь.
Нам не встретиться, нет, не встретиться:
расставание триллионами
слов, шагов измеряем. Вертимся
во Вселенной — не соскользнуть.
Мы — Сверхновые, мы — сверхбыстрые
остываем в просторах Млечного:
мчимся каждый своей орбитою,
убегая от Чёрных дыр.
Друг для друга — недосягаемы…
Во Вселенной — разлука вечная
нам во благо, чтоб сберегали мы
эту боль, озаряя мир.
ДВА МИРА
Приходи ко мне — выпить кофе.
Просто выпить, поговорить…
В этом деле с тобой мы профи —
Через сито слова цедить.
Ты расскажешь мне о Воронеже,
Том, где в ссылке был Мандельштам…
Я тебя угощу мороженным —
Вот такой вот слащавый штамп.
Ты опять заведёшь пластиночку:
В пепелище, мол, Нотр-дам.
Подолью тебе четвертиночку…
«Стук!»
Беседа про Амстердам.
Мира два в тесноватой кухоньке:
У тебя Бонфуа, Карне…
У меня — кот, от «Вискас» пухленький,
Да дешёвое каберне.
Но сидим.
Разговор не клеится,
Снова ты про Париж, Монмартр…
Стелешь гладко, а всё — не стелется,
Как разрушенный амфитеатр —
Сплоховала опять акустика,
Говорим, но не слышим. Вот:
У меня тут гераней кустики,
У тебя же — Винсент Ван Гог…
Разойдёмся под утро — сонными.
Но теплеет всегда в груди,
Если ты — под моими окнами
После тихого «Приходи».
ДЛЯ КОРИН
Нет, не беги — ты не догонишь его.
Врос он с лихвой в перевёрнутость мёртвого неба,
Сыт он давно не краюхой горячего хлеба:
В нём вызревают пшеничные волны стихов.
Нет, не зови: он не вернётся домой.
Будет скитаться по мрачным пустынным квартирам,
Будет искать новых муз и эфирных кумиров,
Будет согрет вдохновением стылой зимой.
Нет, не любить? Ты полюбила — пустяк? —
Гения, что уходя, ключ в прихожей повесил,
Гения, что отыскал очень странное «вместе».
Гения, что для других — словоблудец-чудак…
Ты позовёшь.
В нищете ненаписанных пьес
Гений — останется слеп. Ты — пройдёшь по терновью.
Он, окрылённый чужой сумасбродной любовью,
Больше не впустит тебя в опрокинутый лес.
СВЕЧИ
Догорали устало свечи.
Стылый вечер стелился дымом,
И покрытый небрежным гримом
Спал озябший, нелепый мир.
У тебя не окрепли плечи —
Не удержишь его безбрежность,
Не отыщешь любовь и нежность
Средь фальшиво звучащих лир…
Фитилёк все черней и тоньше.
За окном — беспощадно время.
Беспредельно. И это бремя
Неподъёмней теперь вдвойне.
Он тебя не обнимет больше,
След его — под февральским снегом,
И на смену любви и неге —
Затухающий свет в окне.
ПУСТОЦВЕТ
В старом саду зеленеющий кустик черёмухи
(Дед посадил) каждый год пышным цветом цветёт.
Белая россыпь с ветрами колышется всполохом…
Только плодов этот куст никогда не даёт.
Дедушки нет.
Сад хиреет, и ветки засохшие
Падают часто на яркий ковер сорняков.
Старый забор поломали ребята подросшие,
Рвущие ягоды сладкие с чахлых кустов,
Что плодоносят едва, воробьишкам на счастье…
Дедушкин куст сочно зелен, но вновь — пустоцвет.
Может, оббило ветрами? Весною ненастье
Рьяно пустынит наш край уже несколько лет.
Может, он просто такой — пышноцветно-безъягодный?
Видно, я с ним по несчастью отныне сестра —
К солнышку рвусь по весне, распускаюсь отчаянно…
Цвет обрывают дурные бродяги-ветра.
ГОРОД СОННЫЙ…
В городке уютном всё белоснежное: режет глаз кристальная белизна.
В январе в снегу зацвели черешни…
Может, там неправильная весна?
Может, там, в пресветлую пору вешнюю, повстречались мы и не разошлись?
Танцевали вальс лепестки черешневые,
Танцевала с ними, кружилась жизнь:
Там мы вместе, юные, безмятежные, белизну не пачкали грязью ссор…
Небо нежно-синее и безбрежное,
Облака — воздушный седой курсор.
Побежишь за ними — уже под радугой! Это лето наше взяло разбег:
Мы в него, как в омут, как в бездну, падаем.
И черешня зреет… и новый век:
Тот же город сонный, деревья стройные, что под весом ягод склонились вниз.
Мы едим черешню. И нами понято,
Для чего дана суетная жизнь:
Чтоб вот так, прохладной, простылой осенью согревать друг друга, даря в ответ
Столько счастья…
Сон, пробужденьем скошенный,
Мне напомнит, сколько промчалось лет,
Как мы ели ягоды недоспелые…
Разошлись, счастливой судьбе назло.
Город снов рассыпался цветом белым.
Нас там нет.
И не было.
Отцвело.
Я РАСКРАШИВАЛ НЕБО…
Я раскрашивал небо, но серость топила цвета,
Хмарь седая бродила, играя, по льдистому куполу.
Бесприютная мга, беспросветных ночей маета —
Вот, соседствую с ними, в усталость предзимнюю кутаясь.
Я раскрашивал небо, но саваном грязным оно
Нависало, давило, порошку рассыпав хрустящую.
И нельзя не смотреть монохромное это кино,
Хоть живого в нём нет, нет родного и нет настоящего…
Я раскрашивал небо, и радугой огненной цвёл
Наш последний закат, переливами света пылающий.
Блекло-сизый рассвет был измотан, болезненно квёл,
Наползал еле-еле, разлукой бесцветной пытающий.
Я раскрашивал небо палитрой зелёных лучей —
Ты смеялась, назвав бесталанным, убогим художником.
Выцветает гуашь чувств ушедших…
До боли ничей
Крашу сердце в маренго, слепой нелюбовью стреноженный.
НАД ПОТОЛКОМ
Сегодня ты ушла. Банально. По-английски.
Я выпью рюмку виски
И просто помолчу.
Был шатким хрупкий плот, не выдержал цунами.
Оно случились с нами
И мне не по плечу.
Твой шкаф огромный пуст. В нем Нарния, наверно.
Да, не был я примерным,
Так здравствуй, новый мир!
Мне до тебя всего две шаткие ступени,
А ноги — как поленья…
Гляди: убог и сир,
Труслив. Боюсь, представь, сказать: «Прости, скучаю
И свято обещаю
Раскрасить ярким дни».
А там, над потолком, ругаются соседи,
Ревучие медведи.
Счастливые они…
ПО РАЗМЕРУ
Я для тебя — малой пиджак, малые туфли:
Сижу не так.
Живу не так — банально, тускло.
Но носишь ты из года в год, себя пытая:
Мозоли трёшь.
Каков итог, сама не знаю.
Ты для меня (секрета нет) — малое платье.
Раскол в душе на много лет тобой залатан.
Судьбе виват, что общий ад — любви химера.
Кто виноват, что не нашли мы…
По размеру?
ПРИМЕТА
Стали короче дни, неуютней — ночи,
И полысела, сжухла макушка лета.
Есть, говорят, мира древней примета:
Дождь на Петра в жизни дожди пророчит…
Я закликала и заклинала Солнце:
«Только свети!» К небу взвились качели…
Но поутру лето в большой купели
Крестит росою нас. Пустельгой смеётся:
«Нет, не бывать жизни без гроз и града,
Нет — не любовь без громовых раскатов!
Каждый рассвет ждёт своего заката,
Где-то с жарой — ливень и холод рядом».
Видно, сбылось: нас разлило дождями.
Первым кто предал? Кто, не шутя, отрёкся?
Ливня стена, и не пробиться солнцу,
Чтоб иссушить реку обид меж нами.
Лето пестрит мокрой листвой. Однажды
Тучи уйдут с чёрного небосвода.
Грешных, дурных, благословит природа.
Гордые, мы горько простимся: скажешь,
Что не святая я, и усталый разум
В эти сырые дни распинает рьяно
Прошлое.
Прав ты. Прав, нелюбовью пьяный:
Если меня казнить, я не в Рай. Ни разу…
БОЛЕТЬ ОДИНОЧЕСТВОМ
Весь мир занедужил и взял себе выходной.
Я тоже болею. Так жаль, что пришлось одной
Микстуры мешать и с простудою затяжной
Следить отстранённо за лентою новостной.
Ты тоже болеешь — измотанный и смурной,
Застенки квартирные грустно зовешь тюрьмой,
Скучаешь нещадно и пишешь мне «Успокой
Участливым словом, отогнанною тоской,
Уютным молчанием, нежностью вековой,
Простым обещанием, что я, как прежде, твой!»
Так хочется ближе. Из пледа — к тебе: укрой
Собою надежно! Весенней сырой порой
Бросать нужно глупость — средь мартовских злых ветров,
Промозглых ночей и малиновых зорь костров
Болеть одиночеством. Врозь — изъедает хворь.
Любовь назначается. Ну же, прими! Не спорь…
КЛЯКСА
Картина до абсурдности нелепа: холодный парк, весенняя капель…
И акварелью пепельного неба разлуку намалюет сэр-апрель.
Ты сам немного скульптор и художник: лепил меня из глупых мелочей:
Румянца, полувздоха, и тревожных полнящихся отчаяньем ночей,
В которые игривою палитрой ты красил с наслажденьем новый холст…
Я выцветала, таяла, палила сюжеты наших тайн и грехов.
Наутро начиналось всё сначала, и смешивалась с горечью пастель,
А я, тобой расцвечена, прощала… но вот холодный парк, дурной апрель.
И кажется, меня капелью смоет: потёками по древу расползусь!
Небес всеомывающая морось размочит антрацитовую грусть…
Картина до абсурдности нелепа: я — клякса.
Не закрасить, не стереть.
Но на холсте безоблачного неба Господь рисует мне иную смерть.
ДАТЫ
Ты — бумеранг.
И ни выбросить, ни отдать.
Влет возвращаешься, в сердце врезаясь метко.
Наш календарь ярко-красен от «ссорных» дат.
Новую пишем, чёрным обводим клетку…
Раньше ждала.
Дверь отпирала — бей
Шлейфом чужих духов и губной помадой,
Въевшейся в кожу… в горькой дурной судьбе
Ты — бумеранг, сдобренный сладким ядом.
«Нет, не впущу!» —
Твёрдо теперь клянусь,
Рву календарь, рву ожиданья цепи,
Рву фотографии… в сердце гнездится гнусь —
Вырву ее вместе с тоской нелепой,
Вырву любовь.
Ревности сброшу груз…
Только тебе, разве, отказ — преграда?
Ты — бумеранг. Снова наотмашь — в грудь.
Чист календарь.
Скоро отметим дату?
ВСТРЕЧАЮ У ДВЕРЕЙ…
Встречаю у дверей:
«Ну что, озяб не слишком?
Так скидывай пальтишко,
Разуйся поскорей,
Ныряй в тепло. Тебе
Не нужно акваланга:
Ты гость давно желанный
И сладкий, как щербет».
На столике, дразня,
Вино искрит в бокалах,
Но на губах устало
Горчит твоё: «Нельзя».
Наверно, не один,
Наверно, мучит совесть…
Печальной жизни повесть
Пропишешь до седин:
Лирический герой
Обязан быть несчастным?
Ну как тут безучастной
Остаться, неживой?
Взят в руки пёстрый шарф
Да фетровая шляпа.
Сбегаешь тихой сапой,
Тепла чуть-чуть украв?
За петлю уцеплюсь:
«Останься, здесь роднее!
Хозяйка молодеет,
Бежит из дома грусть…»
Я вешалка. Стою
В холодном коридоре
Больной любви опорой.
Пальто не отдаю.
КОТ
Ты не свободен давно, и семейный уют
Создан святой, замечательной, верной женой…
Так почему, если дома и любят, и ждут,
Ночи проводишь, дурея, пьянея, — со мной?
Март у тебя. Или шутит худой календарь?
Осень подходит к закату, уже декабрит.
Словно гуляющий кот, прибегаешь. Янтарь
Преданных глаз завлечёт, заколдует…
Навзрыд
Плакать жене — муж опять не пришёл ночевать,
Плакать любовнице — утром остынет кровать.
Любишь обеих: и кто же теперь виноват,
Если ты — кот: верен всем, кто готов приласкать.
Ты не свободен. Она несвободна. И я.
Срок отбываем втроем мы от ночи к утру.
Жизнь полосатая — самый суровый судья:
Высшая мера. Слезинку украдкой утру…
Эта любовь — ядовитая, травит и жжёт
Каждым касанием, взглядом и фразой: «Не мой».
Не приходи. Не открыть не смогу… но придёт.
Как приговор, что был вынесен тварью-судьбой.
Душ-кипяток не смывает душевную грязь,
Конец ознакомительного фрагмента.
