Где розовые очки

Ник Перов, 2023

Всего один летний день дворовой компании, который заставил "снять розовые очки" не только детей, но и многих взрослых.

— Мне не нравится лето! Солнце белого цвета! Закаты и рассветы! Вопросы и ответы!¹ — орала Маринка, загребая вьетнамками мягкую пыль тропинки на лугу. Мы шли с речки чумазее, чем были до купания.

— Где розовые очки? Моя ракета, где ты? Мое кривое счастье! — на «где» Маринка топала ногой, и пыль обволакивала ее ступню серым облаком.

Пока мы шли через луг, я придумал, что поговорю с Маринкой у колонки², когда Ленка с Анькой будут наливать воду в пластиковую бутылку и, визжа от ледяной воды, мыть ноги.

«Не говори никому, что я чуть не утонул, а то меня больше на речку не пустят, да и тебя ругать будут, что увела нас со двора», — примерно так ей надо сказать, чтоб не подумала, что я только о своей попе забочусь.

— Унеси меня, ветер, на другую планету, только не на эту, где я все потерял — аа-аа-аа! — продолжала немузыкально надрывать связки Маринка.

После этого куплета мои мысли переключились с переживаний о моем позорном заплыве на саму Маринку. Наверное, она орет эту песню, потому что прошлым летом у нее умерла бабушка, которая занималась Маринкиным воспитанием.

Вообще взрослые во дворе часто называли Маринку «сирота», и я воспринимал это как данность, не задумываясь, почему, о ней, имеющей мать и бабушку, так говорят. В детстве многое принимаешь на веру, не анализируя, в силу того, что доверяешь авторитету взрослых или отсутствует всесторонняя информация, чтоб увидеть зыбкость их постулатов.

Маринкина бабушка была статной женщиной с неестественно черными и так же неестественно кучерявыми волосами, которая всегда носила широкие пояса, подчеркивающие талию. Только сейчас, уже во взрослом возрасте, описывая эту женщину, понимаю, что она, будучи уже в предпенсионном возрасте, неустанно следила за своим внешним видом: поддерживала фигуру, красила волосы и делала на них химическую завивку.

Также уже из сегодняшнего дня выдам вам спойлер, что Маринка действительно была сиротой, так как ее родители погибли в «лихие девяностые» (подробностей я так и не стал выяснять, потому что прозвучала эта информация вскользь, а ситуация не предполагала заострения внимания на данной теме). Опеку над Маринкой хотела оформить бабушка, но ей не разрешили в силу состояния здоровья. И после долгих уговоров «мамкой» Маринки стала ее на тот момент двадцатилетняя тетя. И только теперь мне становится понятно это пристальное внимание бабушки к своему здоровью и внешнему виду — все же она на своей стальной воле, будучи серьезно больной, тянула Маринку до двенадцати лет и умерла летом, в самую жару, когда, притащив с рынка огромные пакеты с сезонными овощами, села в кресло и больше не встала. Говорили, что тромб оторвался. И также теперь понятно, почему «мамка» Маринки совсем не занималась воспитанием девочки и почти не появлялась дома. «У хахаля живет», — часто комментировала Маринка.

Вот это я загнул вам отступление на полстраницы, отвлекшись от повествования событий того лета. Поэтому сейчас расскажу более упорядоченно.

Лето начала двухтысячных. Если что, интернет уже есть, но в него надо «выходить» — покупать карточки с доступом, потом подключаться к телефонной линии, оставляя всю семью без связи (напомню, что мобильники на тот момент были редкостью), потом слушать звуки соединения, приветствия и подключения к интернету). Кончено, пока мои плюс-минус сверстники живут обычной дворовой жизнью, не подозревая, что мы последнее безынтернетное поколение.

И, раз уж к слову пришлось, нелишним будет заметить, что мы еще являлись и поколением демографической ямы — в девяностые рожали очень мало. Причин тому было много, но о них я здесь сейчас не хотел бы говорить, а упомянул про низкую рождаемость, чтоб у вас, читателей, не было недоумения, почему во дворе двух трехэтажек компания детей состояла из меня — двенадцатилетнего оболтуса, Маринки, которой как раз этим летом исполнялось тринадцать, моей сестры Ленки и ее неразлучной подружаки Аньки — обеим по 9 лет. Больше во дворе школьного возраста детей не было.

Мы с Маринкой одного года рождения, но она родилась в августе и потому пошла в школу, едва лишь ей исполнилось семь лет, а я родился в декабре и пошел в школу только на следующий год. И если вы помните себя школьниками, то должны понять, что разница в один класс была значительнее разницы в возрасте в один год. А уж то, что я пацан и учусь на класс младше, делало меня в глазах Маринки каким-то ребенком, перед которым можно важничать и строить из себя мегавзрослую девушку.

Впрочем, за прошедший год Маринка действительно повзрослела. Ну, в первую очередь у нее появилась очень даже заметная грудь. Во вторую очередь она начала пользоваться косметикой и сделала стрижку под каре, отрезав шикарные косы.

И самое для меня обидное третье изменение в ней было в том, что она влюбилась. Не в меня.

В начале лета Маринка съездила на смену в оздоровительный лагерь на море. И теперь все разговоры сводились к рассказам: «а вот в это время мы в лагере…»; «а вот Макс (вожатый) нам разрешал чуть дольше, чем другим отрядам купаться»; «а вот Макс давал мне в наушниках слушать свой плеер на тихом часе»; «а вот Макс…»; «а вот у нас в лагере…»; «а вот на море…».

Как вы уже, наверное, догадались, я немного был влюблен в Маринку, и меня все эти разговоры бесили по двум причинам. Первая вам понятна — ревность, а вторую лучше обозначу — зависть.

Съездить в оздоровительный лагерь на море по тем временам — это как сейчас получить работу в «Газпроме»: все хотят, это престижно, но получается только у избранных или по блату. Как раз последний фактор и повлиял на то, что Маринке выбил путевку «мамкин хахаль», который, оказывается, работал в администрации нашего городка, и, хотя Маринка была не самым обездоленным ребенком в нашем захолустье, путевка в лагерь на море досталась ей.

Конец ознакомительного фрагмента.