Весна безумия

Нелли Ускова, 2023

Яна движется по чётко проложенному маршруту: доучиться две четверти одиннадцатого класса, сдать экзамены и поступить в университет. Но однажды незнакомец присылает ей новый клип любимой группы, а следом и первая любовь заставляет чуть отклониться от заданного маршрута. А когда у идола школы появляются на Яну определенные планы, с репутацией хорошей девушки приходится проститься. И после того как они с подругой находят странный артефакт, всё в жизни Яны окончательно выходит из-под контроля, она лишается всего, и как тут не растерять остатки разума?!

Глава 8. Сломанная психика

Когда мы разошлись, я никак не могла выкинуть из головы наш разговор с Тимом: мысленно всё ещё с ним спорила, приводила аргументы. Мне казалось, он хотел сказать мне что-то важное, но не стал.

Из раздумий меня вывела мама:

— Яна, собирайся! Мы сейчас к Михаилу Захаровичу едем. Он сегодня до пяти в больнице будет.

— Мам, мне уже получше. Это был просто однократный срыв. Может, не нужно?

— Вот чтобы таких срывов больше не было, и поедем.

Михаил Захарович — это психиатр в психоневрологическом отделении детской городской больницы. Ему уже было под пятьдесят, но выглядел он очень хорошо: добрый и позитивный дядька с проницательным взглядом и спокойным голосом, всегда умел расположить к себе и действительно радел за детскую психику, особенно за подростковую.

Когда я лежала в больнице, мне нравилось, когда Михаил Захарович приходил и говорил по душам. Его рассказы о суицидах и селфхарме порой пробирали до дрожи, ведь за словами стояли реальные случаи. Звучали истории страшно, но психиатр преподносил всё так, что появлялась надежда у тех, кто к нему попадал. Казалось, что всегда всё можно исправить. Его девиз, который прочно завис в голове после его рассказов: «Проживи ещё один день!».

Брошюра с его статьёй и этим девизом до сих пор лежала где-то в недрах стола. Суть статьи заключалась в одной фразе: когда настолько плохо, что стоишь на краю пропасти, нужно просто прожить ещё хотя бы один день.

Соню некуда было деть, поэтому мы отправились в больницу втроём. В коридорах со светло-зелёными стенами на меня сразу напали флешбэки, сердце начало сжиматься.

За последний год кабинет Михаила Захаровича практически не изменился, как и сам доктор. Мама с Соней остались в холле больницы, поэтому я зашла одна.

— Яна, привет! — улыбнулся врач. — Как жизнь без таблеток? Скоро уже будет год без них.

— Здравствуйте, Михаил Захарович! Жизнь стала намного ярче.

Он одобрительно кивнул.

— Что случилось вчера? Твоя мама за тебя испугалась.

— Небольшая истерика, но сегодня всё хорошо.

— Видимо, случилось что-то плохое для тебя. По шкале от нуля до десяти насколько ты бы оценила силу эмоций? Ты помнишь: ноль — даже не касается тебя, десять — твоя личная катастрофа.

— Наверное, на восемь, но в какой-то момент я поняла, что ничего не могу сделать, и меня словно выключило в ноль, а по дороге домой накрыла паничка.

Михаил Захарович снова одобрительно кивнул. Задал ещё несколько обыденных вопросов про общее состояние: сон, аппетит, настроение. Потом спросил про оценки, экзамены, учёбу, друзей и отношения с противоположным полом. Следом откинулся на спинку стула, соединил кончики пальцев ладоней, будто держал невидимый треугольник в руках (он постоянно так делал).

— Думаю дать тебе лёгкие седативные, даже не столько из-за срыва, сколько по причине весны. У тебя впереди экзамены. Стресс, напряжение будут нарастать. Уже сейчас ко мне попадают твои ровесники с истощённой нервной системой и депрессиями. Учёба не щадит самых ответственных из вас. И вообще, не люблю весну. Что ни весна, то весна безумия! — он снял очки и потёр переносицу.

— А можно я пока не буду их пить? — умоляла я. — Просто с таблетками я не чувствую себя живой.

— А какой себя чувствуешь?

— Тормозом. Я и так торможу, а под ними будто замороженная, что ли. Мне хорошо и спокойно, но я словно с закрытыми глазами живу.

— Давай так, я выпишу тебе рецепт, пока не пей, но пообещай, что сходишь к психологу, либо к нашему, либо к школьному.

— Зачем?! — удивилась я. — У меня и запроса-то нет. Всё хорошо у меня.

— Как тебе запрос, экологично переживать стресс? Я помню, твоей реакцией раньше был ступор, сейчас так же?

— Да, я по-прежнему впадаю в ступор, — вздохнула я и опустила глаза.

Михаил Захарович словно мысли читал. Он взял бланк для рецепта, заполнил его, поставил печать и протянул мне:

— Пусть будет у тебя. Весна близко, — и подмигнул. — И через месяцок где-то напиши обязательно, как самочувствие и как сходила к психологу.

Когда я спустилась в холл, мама оставила мне Сонечку, а сама поднялась к Михаилу Захаровичу. Вернулась быстро, задумчивая и немного грустная, но мне ничего не рассказала. Может, отдать рецепт на седативные ей? Слишком уж она у меня тревожная.

Мне вдруг стало стыдно, что я вчера разревелась при маме и так перепугала её.

Как говорил Михаил Захарович: «Покажите мне хоть одного ребёнка со здоровой психикой, и я пожму руку его родителям». Именно его заслуга в том, что, выходя из больницы, принимая антидепрессанты, посещая психолога, я не чувствовала себя психом и не жила с ощущением, что со мной что-то не так. Михаил Захарович специально рассказывал нам всякие жуткие истории. Не для того, чтобы запугать, а для того, чтобы показать, как много детей со сломанной психикой, что травма может случиться с каждым, и что главное — мы в этом не виноваты.

А ведь прошло уже пять лет, с тех пор как меня до смерти напугали…

Мне было двенадцать. Как раз весна. Март. Но холодный март, потому что лежал снег, и на голове ещё была шапка с заячьими ушами. Я тогда училась в шестом классе, шла из школы. А дом наш, построенный в виде буквы «П», прямо посередине имел узкую пешеходную арку, через которую мне как раз было удобно подходить к подъезду, располагавшемуся справа.

Только вот в арке всегда было темно, даже в самый солнечный день. И когда я зашла туда, меня вдруг схватили двое парней. Я запомнила, как сильно от них воняло сигаретами и пивом, и сначала даже не поняла, что происходит. Они прижали меня к стене, расстегнули куртку. Но когда один полез руками в трусы, а другой начал шарить под блузкой, меня охватил какой-то звериный ужас, и я впала в ступор. Не шевелилась, не дышала, словно мёртвая. Они глумились, хохотали и обдавали меня запахом пива и горячим дыханием, сопели и толкались. Облапав всё моё тело и не обнаружив признаков половозрелости, лишь разочарованно вытолкали растрёпанную и полураздетую из арки, крикнув напоследок:

— Сиськи отрастишь, мы тебя найдём!

Как оказалась дома, я и не помнила. Но после этого случая со мной начали происходить странные вещи. Не было и речи о том, чтобы я могла теперь пройти сквозь арку. Я бы, наверное, не пошла сквозь неё даже под дулом пистолета. Стала обходить дом с другой стороны. И даже при взгляде на арку, не могла пошевелиться, дыхание перехватывало, а сердце замирало.

Затем появился сковывающий страх темноты. Я вскрикивала по ночам, металась по квартире и везде включала свет. Меня охватывал ужас во мгле. Стала спать только с ночником.

Я постоянно принюхивалась ко всему, везде мерещился запах пива и сигарет. Моё обоняние работало, наверное, на двести процентов, настолько остро я стала чувствовать запахи.

Со временем меня пугало всё больше и больше вещей: старшеклассники в школе, полутёмные коридоры. Затем я стала бояться контрольных, проверочных работ. Меня сковывал такой же звериный ужас, как и при виде арки. Бросало в пот, сбивалось дыхание, и сердце быстро-быстро билось, казалось, ещё секунда — и я задохнусь, умру.

За год моя тревога переросла в панические атаки, которые раз за разом становились всё сильнее. И я не понимала, что со мной происходит, это вселяло ещё большую тревогу.

В четырнадцать, когда моё тело повзрослело, стало настолько страшно, что я отказалась выходить из дома. Мне мерещились глумливые голоса тех парней в голове. Всё время казалось, что они прямо за спиной, они нашли меня. Я начала думать, что схожу с ума.

Родители отводили меня, как маленькую, в гимназию, пока однажды я не стала падать в обмороки.

Так я и оказалась в психоневрологическом отделении детской больницы. Мне почему-то поставили диагноз посттравматическое стрессовое расстройство. Сначала меня лечили транквилизаторами, потом начались сеансы с психологом, и параллельно почти три года антидепрессантов. Потребовался, наверное, год, чтобы подобрать нужный препарат, но зато за это время я пришла в норму и полностью избавилась от панических атак. Потом постепенно снижала дозу лекарств, и в прошлом мае совсем ушла от антидепрессантов.

Я никому ничего не рассказывала, даже Инге. Мне было стыдно и страшно. И я чувствовала вину, ведь наверняка бы начались вопросы типа: «Почему ты не кричала? Почему не отбивалась?».

Сама задавала себе эти вопросы сотни раз и не находила ответа. Страх будто парализовал меня тогда, и я не сопротивлялась. Позже мой мозг выдал историю, за которую я уцепилась, как за спасательный круг. Верила в неё, будто это было правдой, и рассказывала всем, что в этой арке когда-то убили маленькую девочку, и поэтому я боялась там ходить. Хотя доля правды в выдуманной истории была, мне казалось, в этой арке действительно убили маленькую девочку внутри меня.

Сейчас я уже подкована в теории, перечитала после больницы кучу информации про панические атаки и про ПТСР. В то время как раз и осознала, что ПА меня не убьёт, а когда знаешь врага в лицо, его легче победить.

Целый год после больницы ходила к психологу, мы разобрали мою тревогу на атомы. Меня заставляли её рисовать, лепить, писать тревоге письма. Я помню, рисовала большого чёрного паука. Хоть пауков я не боялась, но моя тревога выглядела именно так. Паук всегда напрыгивал на меня и начинал заматывать в паутину. Каждый раз я задыхалась и мысленно готовилась к смерти. Но когда нарисовала его, вылепила, честно спросила, от чего паук хочет меня уберечь, то заметила, что ПА становились всё реже и слабее. Я научилась смотреть своему пауку прямо в лицо.

Самым сложным оказалось избавиться от страха запахов. Я до смерти боялась душка пива. И врач даже однажды принесла на приём бутылку тёмного. Психолог в больнице заставляла меня нюхать и даже пить пиво! Оказалось, что этот напиток хоть и мерзкий на вкус и запах, но меня не убил. И постепенно я перестала его бояться, но обострённое обоняние так и не притупилось.