Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»

Нелл Фриззелл, 2020

Известная журналистка Нелл Фриззелл исследует, что происходит, когда женщина начинает спрашивать себя: а не пора ли ей завести ребенка? Есть общепринятые названия для многих периодов жизни: например, подростковый возраст, кризис среднего возраста, но есть период, с которым сталкиваются многие женщины в возрасте от 30 до 40 лет и который пока не имеет названия. Нелл Фриззелл называет его «годами паники». В это время желания создать семью и строить карьеру начинают конкурировать друг с другом. Нелл сама попала в эту ситуацию, и ей пришлось честно ответить себе, нужен ли ей ребенок, или это желание вызвано давлением близких. А сделав выбор, убедить партнера, что пора стать родителями. Эта книга поможет читательницам тоже задать себе эти вопросы и принять осознанное решение. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

2. Под открытым небом

Вот уж о чем я никогда не мечтала — это чтобы меня бросили прямо на вокзале.

Иногда период ухаживания подобен сырому полену: чадит, дымит и плюется искрами, но так и не занимается огнем по-настоящему. Когда он заканчивается, ты страдаешь не столько по конкретному человеку, сколько по тому, чего никогда по-настоящему не было: по вырванной возможности, по трюку надежды, которым ты обманула сама себя. И вот я в свои 28 лет стою на четвертой платформе железнодорожного вокзала Крю в кафе «Пампкин», пытаясь сделать выбор между тарелкой вчерашних, холодных как лед бирхер-мюсли за 2,99 фунта и пакетом криспов с солью и уксусом за 1,29. Пока объявления о задержке поездов и заменах платформ прибытия рокотали над головой, как янтарный ливень, я держала в ладонях ведерко вымоченных в йогурте овсяных хлопьев с крышечкой из фольги и чувствовала, как рассыпается крошкой моя решимость.

Всего сорок минут назад мужчина, с которым я ходила в поход, сказал, что отцом быть хочет, а вот иметь постоянную девушку — нет. Мы сидели в поезде компании «Верджин», въезжавшем в Стаффорд, возвращаясь после уик-энда в горах, и он, по всей видимости, решил, что сейчас самое время сообщить «благую весть». Поцеловал меня в губы, подхватил сумку и сошел с поезда. У окна задержался, подмигнул, улыбнулся и стал смотреть, как удаляется мой вагон. От Стаффорда до Крю я не отводила взгляда от грязного двухпенсовика солнца, медленно катившегося к земле. Сердце упрямо пробивало путь к глотке, как ручная шлифмашина, и я силилась не заплакать. Он меня поцеловал. Он подмигнул. Я ему не нужна. Я смотрела на попутчиков и сгорала со стыда: они все это видели. Они видели, как меня, словно пакет с мокрым мусором, вежливо, но твердо выставили на обочину. Я была взлохмачена, в легинсах, водрузила ноги на рюкзак, весивший столько, сколько свеженький труп, и была дурой. Конченой дурой.

Хотя знакомство с этим мужчиной длилось почти два года, это был практически первый случай, когда мы по-настоящему проводили время наедине. Я знаю, что вы хотите сказать. Эй, правда, знаю!

Пытаться превратить простое знакомство в полную деревенскую любовь на сеновале (ну, не совсем на сеновале) — поступок странный, но для меня это практически коронный прием. Видите ли, я никогда не находила прелести в необременительных связях, сколько бы ни старалась.

Я никогда не загружала приложения сайтов знакомств и редко приглашала кого-нибудь выпить или поужинать. Вместо этого я в лоб спрашивала мужчину, которого едва знала, не желает ли он поехать со мной в дикую глушь и провести там выходные, потея под двумя растянутыми полотнищами из полиэстера. Вы бы несказанно удивились, узнав, насколько часто мне говорили «да».

В общем, поскольку этого мужчину я едва знала, по-настоящему заговаривать с ним о будущем не могла — просто не смела. Свадьба не была пунктиком, я не нервничала в предвкушении «того самого вопроса», боясь, что его так и не зададут, но все еще любила воображать, как просыпаюсь в постели рядом с мужчиной и вижу волосы в его подмышечной впадине, подсвеченные утренним солнцем.

Я надеялась на липкие поцелуи, эсэмэски и шутки, понятные только двоим. Я осмеливалась представлять себе, как пеку ему хлеб, ставлю банку, полную сигаретных окурков, на подоконник, как у нас появляется общий книжный шкаф и — поскольку своего будущего никогда без этого не мыслила — общий ребенок. Пусть это прозвучит абсурдно, как кульминация самых страшных страхов психиатрического пациента с фобией на обязательства, но после всего двух ночей в двухместной палатке посреди дикой глуши я уже сочиняла сценарий жизни — с полной взаимозависимостью и детьми — с мужчиной, которого едва знала. Но все не так просто.

Для меня, как и для многих других женщин в период «потока», попытки вообразить, как это может быть — носить ребенка другого человека, доверить ему свою утробу, неразделимо переплести жизни — способ проверить, какие чувства я к нему испытываю на самом деле.

Это словно смотреть, как мужчина танцует, и представлять, смогла бы ты заняться с ним сексом. Это как воображать себя за столом в другом офисе, чтобы понять, лежит ли у тебя душа к этой работе. Как заглядывать в окна квартиры на первом этаже и прикидывать, смогла бы ты жить с этими обоями на стенах. Я представляла, как рожаю детей от других людей, и это было способом проверить себя, свой уровень влечения, привязанности и намерения.

Если мысль заставляла меня отпрянуть в ужасе, я понимала: пустая затея. Если мне сразу хотелось защитить воображаемого ребенка от вспыльчивости, гадких привычек, злоупотребления наркотиками, работы или родственников другого человека, это явный знак, что следует держаться от него подальше (делала я это или нет — вопрос другой, но передо мной, по крайней мере, были красные флажки, которые я вольна игнорировать). Если могла млеть от радости, представляя, как он носит на руках новорожденного малыша, распевая песенки Стиви Уандера, тогда, по крайней мере, на каком-то уровне мне становилось понятно, что совместное будущее не вызывает внутреннего отторжения. А если ты снова ищешь партнера после распада долгих или значимых для тебя отношений, если ищешь его в «годы паники», в то время, когда подруги и знакомые начинают заводить семьи, будущее становится весьма реальным и, более того, очень близким. Форма грядущих событий отливается прямо в тот момент, когда ты о них говоришь. Поэтому ребенок — не просто то, что может случиться когда-нибудь; это то, что может случиться довольно скоро. Представить отцом мужчину, с которым я только что переспала, — мой способ и связаться со своим внутренним, похожим на ребенка эмоциональным «я» и в то же время сделать мысленный набросок потенциального будущего.

Так что, когда этими несколькими словами он показал готовность стать отцом для ребенка, но не партнером для женщины, он не просто пристыдил мою надежду и смутил нежные чувства, но и отсек еще непрожитую жизнь. Он стер потенциальную версию другой Нелл, равно как и детей, которых она могла бы родить. Даже не обязательно отдавая себе в этом отчет, оттянул десну моего напускного безразличия, обнажив больной нерв моей жажды. Но вместо того чтобы порадоваться этой жажде и дорожить ею, он, подмигнув, ушел прочь.

Поскольку я не только профан в технологии, но и скряга, на мой смартфон загружено около семи песен. Так что, пока я в громе и грохоте неслась через весь Чешир с ноющим сердцем, у меня был невеликий выбор: слушать либо кавер-версию It’s All Over Now, Baby Blue («Теперь все кончено, детка») группы Them, либо семнадцатиминутную версию Love To Love You Baby («Люблю любить тебя, детка») Донны Саммер. Я выбрала первую. Жаль, что не вторую. Сидя в наушниках, уткнувшись лицом в стекло, я не чувствовала ничего. Я была мячиком для пинг-понга, раздавленным и лопнувшим, лежавшим в пыли на полу амбара. Меня снесло каменной стеной; я была похожа на старый, дурно пахнущий из-за преклонного возраста ланчбокс. Я плакала, как огонь на солнце⁴.

Разумеется, для расставаний хороших мест не бывает. Они убили слишком много прогулок по набережным, излюбленных кафе, безмятежных лесов и дымных пабов. Кстати, идея: государству следовало бы обеспечить людей специально отведенными под расставания зонами. Это своего рода близнец моего проекта с домами престарелых для разбитых сердец. Хорошо бы обустроить финансируемые правительством муниципальные площадки, куда, наревевшиеся всласть, утратившие любовное томление парочки смогут приходить, чтобы разрубить узел. Вместо того чтобы поганить ресторан, ближайший парк или, того хуже, собственный дом разговорами, из которых узнаешь, что тебя больше не хочет партнер, насколько лучше получить в свой ящик в Outlook безликое, автоматическое, не требующее ответа электронное письмо, приглашающее тебя в какой-нибудь офисный центр у шоссе М6. Явиться в совершенно нейтральное, ужасающе невыразительное помещение над залом ожидания вокзала, где партнер сядет напротив тебя на штампованный пластиковый стул, опершись локтями на ламинированную столешницу, всю в пятнах от слез других людей, и примется методично крушить твое сердце. Войти, чувствуя, как душа уходит в пятки, в конференц-комнату в индустриальном здании рядом с гравийным карьером, увидеть, как бойфренд стоит на ковровой плитке под голой флуоресцентной лампой, и гарантированно понять: он тебя сейчас бросит. Больше не придется возвращаться в то место, ничто не напомнит о нем за обедом в пабе или во время долгой прогулки.

Воспоминания не застигнут врасплох три месяца спустя, когда ты поведешь кузину пить чай в любимый ресторан. То место навсегда останется далеким бюрократическим кошмарным сном, который однажды пришлось перетерпеть, зато потом можно игнорировать. Вот как должны происходить расставания.

Пожалуй, в тот момент я была ближе всего к этой идиллической мечте. Я стояла на вокзале Крю. От заляпанных дерьмом железнодорожных путей дул ледяной сибирский ветер, пока я пыталась купить что-нибудь, стоившее меньше 5 фунтов и при этом способное положить конец ощущению, будто что-то или кто-то гложет внутренности. Затем — неторопливый обратный поезд до Лондона. Рюкзак отягощал плечи, как чувство вины, и ледяные огни витринной стойки кафе ослепительно сияли на седых волосках, прокравшихся в мою гриву. До сих пор гадаю, действительно ли я это заслужила. До сих пор жалею, что он не сделал это как-то покрасивее.

В тот момент мне, наверное, следовало завязать с походами. Следовало вспомнить собственные советы и понять: совместное поедание лапши из пакетиков прямо в куртках-ветровках вряд ли приведет к любви на всю жизнь. Стоило сообразить, что на шансы добиться преданности от мужчины отрицательно влияют необходимость мучиться, натягивая на себя трусы и сгибаясь для этого пополам, как креветка; попытки заниматься сексом под пологом отдающей плесенью парусины или последующий сон в двух парах мужских носков.

Но нет, я лишь стала ходить в походы еще усерднее. О, друзья мои, я ходила как одержимая! За следующие два года я исчеркала маршрутами всю карту страны; я стала профессионалом обвалки мяса в полевых условиях. Я наконец наскребла достаточно уверенности в себе, чтобы понять, что для меня важно, — а это были ландшафт, общение с природой, люди, которые говорят «да», секс и приключения. Мне нужен был мужчина, пахнущий древесным дымом, обладатель качественного джемпера, способный загодя забронировать билеты на поезд. Я еще не доросла до того, чтобы признаться самой себе: помимо романтики и приключений хочу — и заслуживаю — теплых чувств и обязательств. Тем не менее я хотя бы вволю дышала свежим воздухом и была качественно выгуляна. Ну, вы понимаете, как собачка.

Есть один миф, который старательно пролезает во все поры нашей культуры, и мне потребовались годы для осознания, что он не всегда верен.

Этот миф состоит в том, что все мужчины — сексуальные хищники, всю жизнь живущие в состоянии возбужденной похоти, и окружающим остается либо проклинать ее, либо соглашаться.

Рада вам сообщить: это чушь собачья. У некоторых мужчин высокое либидо. Как и у некоторых женщин. У большинства высокое либидо бывает в определенные периоды жизни и в конкретных обстоятельствах. Как и у большинства женщин. У некоторых мужчин либидо низкое. Как и у некоторых женщин. В своей книге «Чего хотят женщины?» (What Do Women Want) писатель Дэниел Бергнер утверждает, что любые различия между полами не столько обусловлены биологией, сколько созданы психологической обработкой: хотя женская сексуальность — такая же неистовая и животная, как и мужская, женщинам внушают, будто выражение животного желания почему-то непристойно или неженственно⁵

Конец ознакомительного фрагмента.