Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»

Нелл Фриззелл, 2020

Известная журналистка Нелл Фриззелл исследует, что происходит, когда женщина начинает спрашивать себя: а не пора ли ей завести ребенка? Есть общепринятые названия для многих периодов жизни: например, подростковый возраст, кризис среднего возраста, но есть период, с которым сталкиваются многие женщины в возрасте от 30 до 40 лет и который пока не имеет названия. Нелл Фриззелл называет его «годами паники». В это время желания создать семью и строить карьеру начинают конкурировать друг с другом. Нелл сама попала в эту ситуацию, и ей пришлось честно ответить себе, нужен ли ей ребенок, или это желание вызвано давлением близких. А сделав выбор, убедить партнера, что пора стать родителями. Эта книга поможет читательницам тоже задать себе эти вопросы и принять осознанное решение. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

1. Внезапно одиночка

Я лежу на бабушкиной кровати, слушая церковные колокола и Ноэля Эдмондса^[3].

Разумеется, на самом деле это не бабушкина кровать. Это не тот дом, где я заглядывала в рождественские утра в чулки, которые на самом деле были ее старыми компрессионными колготками оттенков «норка» или «бамбук».

Нет, это другая кровать — односпальная цвета искусственных конечностей, убранных с глаз долой в маленькую комнатку на чердаке дома престарелых, где она теперь живет. После десятков лет фермерских трудов, содержания домашнего скота, лабрадоров, яблонь и туалета на улице бабушка перебралась в одну-единственную комнатку с видом на черепичные крыши в окружении кирпичной кладки. Она проводит последние несколько лет жизни в городе, пусть и небольшом — чего прежде не делала ни разу за все 94 года своего существования. Для меня это к лучшему: я могу приехать поездом, пообедать в рыночном кафе и заглянуть в магазинчик секонд-хенда, чтобы купить ей новую упаковку талька от Nivea. Пусть даже сегодня я ничего этого не делаю.

Сегодня я лежу на ее кровати. Лежу, свернувшись калачиком, на боку, глядя на ее белый шкаф-гардероб, полный твидовых клетчатых юбок, кремовых шелковых блузок и изношенных пушистых шлепанцев. Маленький телевизор в углу гремит, как кипящий чайник: идет игровое шоу Deal or No Deal^[4]. На подносе — полная миска японских мандаринов рядом со стопкой нечитаных выпусков «Шропшир Стар», субботними приложениями той же газеты и книгой о королевской семье. В комнате подо мной мужчина, тело которого давно приняло форму шезлонга, с присвистом дыша, тащится к двери, штаны его спортивного костюма сползают мешком с дряблых ягодиц, обнаруживая под собой невинные белые трусы. В кухне кухарка выкладывает картофельное пюре к яйцам и кресс-салату, слушая радиостанцию Magic FM. В гостиной две женщины в кардиганах и зауженных брюках подремывают перед телевизором, где тем временем кулинарное шоу волшебным образом превращается в старый черно-белый мюзикл. В саду одна из обитательниц помоложе курит сигарету длиной с коктейльную соломинку и наблюдает, как малиновка теребит шарик несоленого сала.

* * *

Я не плачу. Я вошла в то глухое состояние чистого бесчувствия, когда можно просто смотреть в ничто, как в зацветший пруд. Буду лежать здесь, думается мне, веки вечные. Мышцы атрофируются, отращу усы, кто-то будет время от времени наведываться и переодевать меня в чистую ночную рубашку, начну есть заварной крем и пить шерри. Я буду лежать в бабушкиной спальне, как слой талька и салфеток, выстилающий внутренности ее сумки. Останусь здесь, пока все не улучшится, пока все не кончится, пока все не останется позади.

Две недели назад я лежала в постели с бойфрендом с шестилетним стажем, а он мягко и старательно пробивался сквозь отрицание мною истинного состояния отношений, точно ломая прутики из пучка — один за другим.

— Если бы не бары и гости, — говорил он, — даже не знаю, сколько времени мы проводили бы вместе.

Хрусть.

— Ты вечно занята.

Хрусть.

— Мне не кажется, что ты хочешь быть со мной.

Хрусть.

Ночь затаила дыхание, а я лежала, чувствуя себя такой голой, словно с меня содрали кожу. Внезапно прикосновение этого мужчины, этого медведя в костюме человека, показалось беззаконным, как насильственное вторжение, как чужая рука, сунутая в твой карман. Так что лежала неподвижно. ОН заботился обо мне 6 лет — и вот, снова помогает. Только на сей раз помогает расстаться с ним. Он говорил — мол, не торопись, выжди пару дней, не волнуйся, все будет хорошо, но подумай о том, не хочешь ли ты расстаться со мной. Поутру я цеплялась за него, как за спасательный плот, плачущая, перепуганная, клянущаяся, что не хочу ничего менять. И все это время тихий голосок внутри расходился, точно капля чернил в стакане воды, подсказывая: все уже изменилось. В следующие два дня мы были ближе, чем в последние месяцы: разговаривали, сидели вместе, ели одну и ту же еду, складывали выстиранную одежду друг друга. Я смотрела на его спину — размером с матрац, — пока он мыл посуду.

Я говорю, что люблю его, но без воодушевления. Наверное, хочу чего-то, только не знаю чего.

Он опускает взгляд.

— Конечно, я не предмет девичьих грез. Я — тот мужчина, с которым ты покупала стиральную машину. Такой парень никого не возбуждает.

Сердце рассыпается, как одуванчик под дождем. Итак, мы расстаемся. Конечно же.

Я еще ни разу не слыхала о разговоре на тему «мы что, расстаемся?», который не завершился бы ответом «да».

Сама того не зная, я проваливалась сквозь прореху в ткани прежней жизни и со всего размаху влетала головой вперед в нечто новое — «поток». Как тысячи других взрослых детей, после расставания я отправилась пожить к матери, в то время как он собирал вещи. В моем случае это означало три остановки 48 автобуса на другую сторону реки Ли. По пути на работу я проезжала мимо нашей квартиры и видела, что он снял со стен все картины и сложил их на полу. Квартира выглядела ободранной до нитки, безличной и нестерпимо печальной.

Если ты провела все «двадцатые» с другим человеком — вначале как с другом, потом как с возлюбленным, потом как с сожителем, — осознание, что ты совершенно не представляешь, кем являешься без него, несколько шокирует. Чем питаться, когда спать, с кем общаться, что тебе принадлежит, как ты разговариваешь, какие передачи смотришь, где живет пылесос, в какое время просыпаешься, что будешь делать в день рождения, что кажется смешным, нравятся ли столовые приборы, можешь ли починить велосипед, как делаешь работу, как одеваешься, кому веришь, что слушаешь, что помнишь, даже просто что любишь — ты больше ничего не знаешь. Не представляешь, кто ты есть, потому что большую часть взрослой жизни была с другим человеком. Его вкусы стали твоими. Я пробыла независимой работающей женщиной целых шесть месяцев, прежде чем сошлась с бойфрендом. Я была необожженной глиной. Так что, когда аккурат на мой 28-й день рождения мы расстались, у меня практически не было своего взрослого «я», чтобы к нему вернуться, на него опереться или им утешиться. Я отстала на годы, я была «не в контакте». Неудивительно, что чувствовала себя парализованной, ошеломленной и беспривязной: я потеряла себя.

Но потеряла не только себя. О нет! Я потеряла его семью — его престарелую тетушку с каминной полкой, полной фарфоровых птичек. И чудо-вязальщицу мать, обожавшую «мотаун»^[5] 60-х. Его друзей, его умения, помощь, инструменты, полотенца, массажеры для стоп. Я потеряла его версию меня и все те будущие, которые мы планировали вместе. Расставаясь с мужчиной, с которым предполагала создать семью, я потеряла и потенциальных детей. Когда ты — 28-летняя женщина, у чьей матери менопауза наступила в 40, ты знаешь лучше, знаешь телом и мозгом, что существует конечное временное окно, в пределах которого можно завести детей. Когда у тебя партнер, это еще ничего, поскольку, даже если он пока не вполне готов или ты не вполне уверена, по крайней мере можно сказать себе, что у тебя все подготовлено к моменту, когда настанет время решать. Ты можешь подождать. Немножко. Но если ты — 28-летняя женщина, протаскивающая себя сквозь раскаленное железо расставания на огромные пустынные равнины одинокой жизни, тогда на конечность этого времени внезапно начинаешь смотреть совершенно иначе. Она может начать пугать. Ее прикосновение может казаться мертвящим. И математические выкладки, перекрывающие горизонт, становятся невероятно важными.

Если бы у меня, как и у матери, менопауза наступила в сорок, моя фертильность могла начать заметно снижаться с любого момента после 35-летия. Это означало вот что: мне, вероятно, нужно начать пытаться родить ребенка — выяснить хотя бы, способна ли я вообще родить, — до того, как исполнится 35. В случае обнаружения проблем это дало бы еще пару лет, чтобы попытаться найти альтернативы. Но погодите! Если я хочу начать пытаться родить ребенка до этого возраста, значит, нужно встретить кого-то, и не кого угодно — а того, кто полюбит меня и захочет создать со мной семью. И сделать это надо к тому времени, как исполнится… сколько там, 32? Тогда в запасе пара лет, чтобы пожить вместе как супружеская пара, прежде чем начнем «того-этого» с конкретным намерением. Появились бы воспоминания, с которых можно снимать урожай позже, когда лишимся нормального сна, станем обессилены и наполнимся обидами. Стоп! Мне потребовалось 17 лет, чтобы найти первого бойфренда, и 3,5 года, чтобы встретить второго. Если это хоть что-то значит, то впереди как минимум 3 года одиночества. Это приводит меня к цифре… сколько там, 29?

Но! Почти у любой женщины есть по крайней мере пара лет свободной жизни, когда она спит с разными людьми, сосредоточивается на работе, прежде чем начать знакомиться «с целью». Математика подсказывает, что следовало расстаться с бойфрендом в 27. Я собираюсь оплакивать отношения, длившиеся 6 лет, в то время как опаздывала уже на год! Мне каким-то образом необходимо исхитриться пожить своей жизнью, побыть независимой, позаниматься с кем-то сексом, не рыдая ему в губы, влюбиться и дождаться, пока партнер будет готов попробовать завести ребенка. И сделать все это нужно прямо сейчас, иначе время кончится и выбора не останется: тело и его конечные яйцеклетки решат за меня раньше, чем представится шанс хотя бы попробовать.

После того уик-энда я твердо уверовала, что всем женщинам с разбитым сердцем вообще, но особенно тем, кто входит в «поток», полезно пожить с недельку в учреждении, где остальные просто слишком стары и изнурены, чтобы разговаривать о младенцах, любви или разбитом сердце. Следует немедленно заселиться в большое полугосударственное здание, где близость смерти превращает в насмешку сердечные страдания и нами может полностью властвовать мягкий ритм, состоящий из мыльных опер, памперсов, приемов пищи, дневной дремы и ночного сна. После расставания есть время анализировать и время «парализировать». Первые недели посвящены почти исключительно второму занятию. Ты не готова разбирать по косточкам, что именно пошло не так. Максимум, что ты на самом деле можешь сделать, — это не давать разойтись швам и прислушиваться к собственному пульсу. Переваривать, обсуждать и раскладывать по полочкам разрыв можно позже — с друзьями, родственниками, может, даже со слушателем-профессионалом. Ты не можешь проглотить пилюлю целиком, так почему бы поначалу просто не зализать раны? Почему бы не сбежать на некоторое время от реальной жизни? И есть ли лучшее место, чтобы заботиться о себе, чем дом, где заботятся о других?

* * *

Возможно, вам невдомек, почему я, новоиспеченная одиночка, жительница Лондона, черпала утешение в пастельных занавесочках, средстве для дезинфекции ванной, щипцах для завивки волос, местном радио, книжках в мягких обложках, плиссированных юбках, старинных часах-ходиках и хирургических чулках провинциального дома престарелых. Почему я готова подчиниться ровному, неторопливому распорядку приемов пищи, дневного сна, хоровых занятий и раздачи таблеток? Почему ощущала такой глубинный покой, падая на прокипяченное в отбеливателе постельное белье моей неутомимой бабули или глядя в окно на нехоженую лужайку? Ответ прост: для всех остальных в этом огромном краснокирпичном доме на холме устрашающий, неотвратимый пульс «возможности» и фертильности замолк. Их биологические часы остановились. У них не было вариантов. Их труды завершены. Их подруги уходили в небытие. Их «поток» давным-давно иссяк. Эти женщины либо родили детей, либо нет. Они любили, кровоточили, потели, протекали и теряли — и теперь вступили в последний возраст. Их тела иссыхали, бледнели, истончались до ничто. Их тонкая, как крепдешин, кожа, белые волосы, утолщенные ногти на ногах и крошащиеся зубы были осязаемыми проявлениями времени, бесспорными и неудержимыми. Пусть я ощущала подступавшую к ребрам волну безнадежности, думая о будущем, семье и теоретически возможной жизни, которой только что лишилась, но в этом не было ничего такого, с чем эти женщины не сумели справиться. Моя сердечная травма не уникальна, не беспрецедентна, не переворачивала мир с ног на голову. Я просто шла по дорожке, проторенной столькими людьми до меня, пытаясь ступать от любви к любви и не слишком часто вляпываться в грязь.

Что совершенно не означает, будто в отношении этих женщин ко мне не было доброты или сочувствия. Некоторые были просто чудо. Пару месяцев спустя, когда я, приехав туда на выходные, шла через столовую в промежуток между аперитивом и обедом, 92-летняя латышка по имени Эльза внезапно приобняла меня за талию.

— Дорогуша моя! — воскликнула она, и темно-голубые глаза впились в меня, как булавки. — Вы напоминаете мне цыганок, которых я когда-то рисовала обнаженными в художественной школе!

Я была польщена. Эльза, как я впоследствии узнала, училась живописи в Париже 1920-х годов — в то время, когда для респектабельной женщины считалось неприличным позировать обнаженной. За свою долгую жизнь она успела поработать кулинарным критиком, выйти замуж, родить двоих сыновей, шить платья, говорить на трех языках и устраивать великолепные званые ужины. Пусть теперь ее тело опало, как суфле, в этой женщине был абсолютный стержень из жизни, юмора и умения радоваться этому миру.

Глядеть в ее живое личико, похожее на булочку с корицей, и пытаться объяснять, что я опустошена утратой любви, защищенности и тем, что мне уже не двадцать, было все равно что жаловаться склону утеса на ветер.

В фильмах, поп-песнях или романах определенного рода — I Will Survive, «Свадьбы Мюриэл» — расставание с неподходящим партнером становится точкой, которой заканчивается повествование. Жизнь одиночки, свобода и независимость — счастливая концовка для всех, от 20-летних выпускниц до 68-летних разведенок. Мы стремимся к жизни, где нас ничто не связывает. Но для женщин в «потоке» разрыв часто становится лишь началом истории, а свобода — просто иносказанием для понятия «нечего терять»². Как моя подруга писательница Эми Липтрот однажды писала в блестящем, изобиловавшем заглавными буквами сообщении: «Помню, когда я порвала с берлинским бойфрендом и одна подруга (моложе меня) пыталась утешить меня словами «тебя больше ничто не тяготит», я ей в ответ гаркнула: «Я ХОЧУ БЫТЬ ОТЯГОЩЕННОЙ! НЕСИТЕ МНЕ ТЯЖЕСТИ! Я ГОТОВА!»

Я точно знала, что Эми имела в виду. Соскальзывая к началу четвертого десятка, как глина с мастерка, я была одиночкой не потому, что не готова к обязательствам. Я покончила с несовершенными отношениями именно из-за желания найти человека, который был бы готов дать обязательства мне и моим намерениям. Как бы глубоко я ни подавляла это желание ради самозащиты, я хотела быть отягощенной любовью, планами на будущее, общей собственностью и дисфункциональными родственничками другого человека. Я жаждала вместе выбирать диван, гулять по горам, класть паспорт в коробку для документов, купленную специально для этой цели. Я хотела взрослых отношений с человеком, чувствующим себя готовым быть взрослым. Разумеется, в то время мне казалось, что я хочу лишь познакомиться с человеком, который пьет чай, решает кроссворды, неутомим в постели и имеет работу с полной занятостью. В ретроспективе эти качества по-прежнему остаются очень хорошим карандашным наброском портрета моего идеального партнера по жизни и со-родителя моего ребенка. В то время как разум все еще отделял зерна от плевел любовного разочарования, одиночества и женской паники, тело и подсознание стряпали своего рода мастер-план.

* * *

— Помню, как думала: «Не хочу дожить до тридцати четырех и по-прежнему вляпываться в дисфункциональные отношения», — говорила Долли Алдертон однажды теплым июльским утром, когда я сидела в ее идеальной квартире, словно перенесенной в реальность из какого-нибудь французского фильма «новой волны», и деликатно расспрашивала ее о том годе, когда она перестала заниматься сексом. Бестселлер Долли «Все, что я знаю о любви» (Everything I Know About Love) был честным, лиричным и полным юмора взглядом на жизнь, любовь, дружбу и период между 20 и 30 годами. Она остроумно и мудро писала, как в 29 лет приняла решение перестать встречаться, заниматься сексом, переписываться с мужчинами и даже — всегда, когда это возможно, — перестать мастурбировать. Кого, как не ее, было расспрашивать о сексе, любовных разочарованиях и начале «потока»?

— Пока я не изменила свой подход к сексу и мужчинам, я не могла прийти к той точке, на которой возможно полное любви, удачное партнерство и создание семьи, — говорила она, вгрызаясь в один из бейглов, которые я принесла с собой в качестве оливковой ветви и взятки одновременно. — Будто я все время находилась в помещении, где столько народу и так ярко горел свет, что просто необходимо запереть дверь, сунуть ключик в карман и сказать себе, что я могу вернуться сюда потом.

Когда ей исполнилось 28 (основополагающий год в «годах паники» многих женщин), Долли переживала недавний разрыв, ходила на психотерапию, перестала знакомиться с мужчинами, заниматься сексом, написала книгу, отказалась от аренды квартиры на паях с соседями и начала жить в одиночку. И все это случилось за шесть месяцев.

— Я считала это аналитическим периодом, — засмеялась она. — Я много читала о сексуальной зависимости, мирилась с бывшими, проводила много времени с женщинами, которые были мне дороги, и заново строила отношения с семьей. На самом деле это мой способ восстановить свое «я», — объяснила она.

Интересно, задумалась я, насколько большая часть этой работы напрямую связана с желанием стать матерью?

— Я определенно думала о детях — в смысле, знала, что придется разобраться с этим вопросом до наступления следующей стадии жизни, — сказала она, пугающе точно выражая словами то чувство, которое я лишь недавно начала понимать. — Многие знакомые женщины, по сути, считали последние годы накануне тридцатилетия этаким периодом выздоровления между своими «двадцатыми» и следующим этапом жизни.

Прекратить заниматься сексом потому, что хочешь детей, — это решение может казаться парадоксальным.

И все же, как утверждает Долли, для формирования того рода надежных отношений, которые необходимы для выживания в первые годы после рождения ребенка, возможно, действительно стоит перестать заниматься сексом — таким, как в те времена, когда… кхм… пускаешься во все тяжкие. А Долли когда-нибудь преследовали опасения, что ее время попросту выйдет?

— Нет. Тогда — не преследовали, — ответила она, глядя мне прямо в глаза. — Но теперь беспокоят, и очень. Фертильность — это такая трудная феминистская проблема, ведь наша биология не в ладах с нашей политикой. Я бы рада сказать: «Мне не нужен мужчина, мне не нужны знакомства, я могу просто сосредоточиться на себе, щелкнуть пальцами, когда мне будет сорок, и тогда родить ребенка!» Но это так не работает.

Увы, действительно, не работает.

Разумеется, не каждый «поток» начинается с разрыва отношений. У многих он «стартует» прямо в процессе отношений или в период жизни в одиночку, спровоцированный каким-нибудь важным событием. Например, переездом в другую страну, сменой или потерей работы, повышением, которое досталось коллеге, помолвкой, внезапным диагнозом вроде эндометриоза, рождением ребенка у лучшей подруги или покупкой другой подругой дома. И это лишь самые масштабные из возможных вариантов. Конечно же, очень часто женщины действительно расстаются с давним партнером в конце третьего десятилетия жизни. Опрос, проведенный Британским строительным обществом (Nationwide building society) — кто бы мог подумать! — показал, что отношения в возрастном периоде от 20 до 30 лет длятся в среднем 4,2 года³. С этими данными я ознакомилась в 2017 году и с тех пор всегда ношу ту вырезку с собой в сумочке, как номер медицинской страховки и карту пациентки центра сексуального здоровья.

В это кризисное время, когда тебе «под тридцать», когда «просто работа» превращается в карьеру, аренда жилья сменяется покупкой, любовники переходят в категорию партнеров, а друзья становятся родителями, в отношениях часто происходит мини-землетрясение с образованием разрыва: люди в последний раз бросают кости перед принятием большого решения. Мы можем тихонько отдаляться друг от друга, ссориться или изменять; впадать в отчаяние из-за чужого храпа, пьянства, носков в кухне, некупленной туалетной бумаги, унылого вида за ужином, составления планов, неумения составлять планы, ненависти к составлению планов. Но иногда просто стоим перед другим человеком, смотрим на него и осознаем с холодной, пустой и неизбежной печалью: мы ошиблись. Оба оплошали. В этих обстоятельствах прервать отношения — не просто здравый, своевременный и мужественный поступок. Это буквально может спасти жизнь. Но что дальше? Как склеить разбитое сердце? Сколько времени потребуется, чтобы встретить подходящего человека? Когда ты окончательно придешь в себя? Полюбишь ли еще когда-нибудь? Чего ты на самом деле хочешь от жизни? За ответами на эти вопросы «священник с доктором в одеждах долгополых бегут через поля»^[6].

Примечания

3

Британский телеведущий.

4

Телешоу, которое выходило во многих странах мира, в том числе в России под названием «Сделка?!».

5

Музыкальный стиль, одна из разновидностей ритм-энд-блюза; назван в честь звукозаписывающей компании Motown.

6

Цитата из стихотворения Филиппа Ларкина «Дни» в пер. А. А. Андреева.