Всё о жизни чайных дракончиков

Нелл Уайт-Смит, 2023

Эта история произошла в городе Золотые Кроны, где все живые организмы наполовину механоиды, а у каждого уважающего себя любителя чая имеется свой чайный дракончик, без которого чай – не чай, а так. Всё начинается с того, что с закрытием одной чайной один чайный дракончик остаётся без работы. Книги Нелл Уайт-Смит бесконечно сравнивают с произведениями Терри Пратчетта, но в то же время они разительно отличаются. Вас ждёт уютная история с неоднозначными героями, теплым повествованием и узнаванием себя на каждой второй странице. Ведь всё, что происходит в столь волшебном мире, может произойти с каждым из нас. И каждый из нас ищет своё призвание. Как чайный дракончик. P.S. Плед усиливает впечатление от книги на 43,26%

Глава пятая: про Чай

Итак, комната, где жил странный молодой механоид, на самом деле даже не являлась комнатой как таковой, а представляла из себя несколько убогих предметов интерьера, водруженных на поверхность какой-то промышленной емкости, доходящей до двери в коридор. Если честно, я даже задумался на какое-то время, как там вообще могла оказаться эта дверь. Она заняла первое место в моем личном списке странных дверей, опередив там вечно закрытую дверь в кафе у Вайерра. Ведь получалось, что, по сути, она вела прямо на крышу бака с ликрой, что даже звучит весьма странно. Однако вскоре этот вопрос потонул в море куда более удивительных открытий.

Например, я обнаружил ведущий вниз зазор у стены. Достаточно большой для того, чтобы туда мог протиснуться даже щуплый механоид, а не то что такое полное изящества и ловкости существо, как я. Я счел за должное исследовать этот удивительный объект: в присутствии Чая я ощущал себя в полной безопасности, да и перемещаться по отвесному стеклу вверх-вниз для дракончика — одно удовольствие.

На ощупь стенки емкости оказались теплыми, а лампы доводили температуру воздуха рядом с ними до практически комфортной для меня, так что неожиданная экспедиция становилась все приятнее и приятнее.

Спускаясь по гладкой, вымытой чуть ли не до хрустального блеска цистерне, я с трудом отводил взгляд от величественной механической фигуры Чая, блуждающего согласно сложной программе в насыщаемой им жидкости и медленно, наверняка с расчетом на получение результата не раньше чем через пару-тройку лет, преображающего пустую заготовку в молодой чайный раствор с помощью особенного чайного признака его собственной ликры.

После того как этот прекрасный голем закончит свой труд, молодой чай будет отфильтрован несколько раз, при необходимости пройдет дополнительное насыщение в другой емкости и другим специалистом (это сильно прибавит к цене напитка). И только затем, после еще нескольких фильтраций, настанет (в Золотых Кронах это будет, кстати сказать, именно в зимний период) всем известный знаменитый период сушки чая. Между прочим, многие по невежеству отождествляют период сушки с периодом насыщения и поэтому так и говорят: «Чай насыщен солнечными лучами», — что, конечно же, глупость.

Хотя, естественно, сушка должна происходить обязательно под заботливым солнцем (сушка под лампами скажется и на цвете, и на вкусе, и, само собой, на цене). Мало кто замечает, но в Золотых Кронах, по статистике, солнечных дней больше зимой, чем летом (лето у нас, как правило, скрыто за пеленою дождя), так что бегать на крышу стадиона здешнему персоналу придется по холоду, беспокоясь при этом, чтобы согревать чайный фильтрат, иначе вода, смерзшись в лед, повредит его структуру: всем известно, что продолговатые крупные жгутики куда приятнее при заварке, лучше отдают аромат и нравятся ценителям. И, наконец, уже после сушки и всех связанных с ней треволнений чай расфасуют и подготовят к продаже.

Наш чай, средних широт, ценится не слишком хорошо, в основном именно из-за того, что его трудно высушивать непосредственно под солнцем, да и к тому же само насыщение исходного ликрового раствора зависит от оттенков исходной ликры, а в городах она всегда содержит множество ликровых признаков, что очень хорошо для того, чтобы обеспечивать комфортное пребывание множества механоидов, но очень плохо для поддержания одинакового состава насыщаемого раствора.

Именно поэтому чай, произведенный в больших городах, всегда представлялся продуктом массового рынка, и в приличных местах его не подают. Если в кафе или мясном доме вам вообще дают чайную карту, значит, никакого чая, насыщенного здесь же, за углом, вы не увидите. Нет смысла заводить чайную карту, чтобы вносить туда плохой чай.

Городской же чай поставляют без маркировки, а продают, не предоставляя выбор. Достаточно сказать в забегаловке: «Мне чаю», — и вам подадут городской, он дешевле всего.

Все сказанное справедливо и для стадиона, так как стадион — самое место для массового бездумного потребления напитков и еды. Чай здесь нужен, чтобы согреться, пироги — чтобы не так сильно расстраиваться из-за плохого выступления спортсменов (вообще информацией о том, что спортсмены всегда выступают исключительно плохо, все мои знания, в общем-то, и исчерпывались).

На этой мысли я даже задержался ненадолго, поскольку неожиданно понял, почему «Стальная поступь» производства огромного неспящего Апатитового Союза показалась мне подходящим сортом для выражения своих чувств к той вечерней бегунье (а в целом — к тому первому, не наигранному впечатлению от стадиона): это городской чай, полный множества надежд и стремлений. Для стадиона — чай, полный пустых надежд, густо замешанных на преодолении трудностей.

Собственно, все вышеизложенное объясняет, почему, обнаружив настоящий живой Чай, пусть и таким странным образом, я после первого осмысления ситуации избавился от всякого удивления и отдал все внимание своему новому знакомцу.

Первое, что бросилось в глаза: он вполне достойно нес бремя холодного презрительного величия, возвышая тем самым всю коллегию насытителей, создателей чая, над мелкими и суетными в их глазах ассистентами в чаепитиях. Я прекрасно понимал, что мы с Чаем, будучи оба жителями одного, ограниченного чаем, мира, все же одновременно жили в мирах различных: он в — денном и нощном неусыпном насыщении, а я — в заваривании и мягких, связанных с этим вечерах.

Итак, заводить со мной беседу он буквально демонстративно не стал, сразу же показательно углубившись в работу после объявления собственного имени. Это нарочитое высокомерие отозвалось у меня в сердце ноткой приятного тембра: такой холодностью мог меня одарить лишь понимающий суть моей жизни голем. В этом обращении я почувствовал что-то неуловимо родное и даже успокаивающее.

Подумав о высокомерии, я невольно вспомнил драконицу — спутницу Кейрры и задумался о ней на некоторое время: она держалась уверенно, достойно и вполне властно, но я не почувствовал того настоящего величия, одаривающего толикой презрения, как истинным самоцветом. По полуобороту головы, по тембру голоса, по оттенку приказного тона я сделал вывод о многом и мог поклясться, что она не работала сейчас чайным дракончиком по назначению, что она не насыщала чай.

Ее интонации скорее напоминали вытащенную из чулана памяти (быстро, заученным насмерть жестом, но все-таки из чулана, темного-претемного чулана) привычку, а вовсе не находящийся на языке образ общения. Без сомнений, в это странное место, к странному его населению драконицу привела ее собственная глубокая душевная неисправность. О, ее не наняли сюда, как меня, обманом, не похитили. Нет, нет: эта убежденная в своей (какой-то там, неизвестной еще мне) правоте особа собственными лапами выбрала свою судьбу. И я не собирался иметь с этой сумасшедшей никаких дел. Она уже не моего круга, она для меня изгой.

Эти мысли, близость Чая и тепло от осветительных приборов наполнили меня уже почти позабытой бодростью. Преисполнившись ею, я заспешил по краю сосуда вниз, в необжитый хтонический мрак, таящийся у подножия емкости, в надежде найти там интересующие меня маркировки и разобраться с происходящим. Но мои намерения потерпели крах.

Эта темнота, куда я направлялся так смело, эта мягкая, призывная, прохладная, влажная темнота, посмотрела на меня парой изумрудных глаз с вертикальными зрачками.

Я застыл, не сразу придумав, как поступить. Как воспитанному голему, мне, конечно, надлежало, в первую очередь, поздороваться, но какой-то древний, идущий от самого первобытного Хаоса инстинкт подсказал мне, что сейчас это лишнее. Совсем, совсем лишнее. Что это не голем, что это не оборотень. Что этот кот — животное и нужно бежать без оглядки.

Я сделал шаг назад в затянувшейся паузе, и в голове уже промелькнула пульсирующая радостью надежда на побег, но в следующее мгновение существо внизу сделало стремительный точный прыжок и сбило меня мохнатой черной лапой со скользкого стекла. Упав, я первым делом ощетинился всеми доступными способами, растопырив и крылья, и воротник, и гребень, и усы, и когти, но хищный силуэт органического кота продолжал неумолимо прорисовываться во мраке.

— Не подходи! — приказал я ему, памятуя, что всякое разумное существо возвышается над примитивом животного и может им повелевать. — Иди прочь! Брысь! Как там тебя?! Кис-кис отсюда!

Но тут примитивное животное, потратив время на то, чтобы принюхаться ко мне своим имеющим механические элементы носом, сделало движение, в равной мере оскорбившее собственную светскую вальяжность и не оставившее мне тени надежды на спасение.

Мгновение — и я оказался у него в зубах.

Дальше последовали минуты отчаянья, в течение которых мохнатый охотник несколько раз отпускал меня, давая возможность отойти на пару дециметров, и вновь ловил, подцеплял лапой, поднимал в зубах, осторожно, но опасно прикусывая, и иным, совершенно паскудным образом упивался моей беспомощностью и собственной властью. Я старался переломить ситуацию всеми доступными мне способами: принимался хитрить, бежать, царапаться, приказывать голосом, прикидываться сумасшедшим, имитировать заразные заболевания и рассказывать коту о том, сколько сто́ю и какие финансовые трудности ждут каждого, кто меня повредит. Но, как ни прискорбно, ничто из этого не возымело на паршивца воздействия, и в итоге, наигравшись всласть, он снова взял меня, измученного и смирившегося с любым исходом, в зубы.

Я, по прихоти моего мучителя и случая оказавшись спиной к зубастой пасти и не видя ее смертоносных клыков, внутренне подготовился к тому, чтобы возопить в последнюю секунду жизни, увидеть угасающей навеки прекрасную картинку моего собственного кафе, но в этот момент уперся глазами в пространство зала.

Там, на границе рассеянной мглы, разгоняемой светом, преломляемым молодым чаем… там находилась еще одна емкость — огромная и открытая сверху. Что-то вроде бассейна из прозрачного стекла, водруженного здесь словно бы для того, чтобы потешить тягу к эклектике некоего безумного волшебника. Эта удивительная емкость была доверху наполнена нежным изумрудным настоем зеленого средненасыщенного чая. И там, там внутри я увидел в последнюю секунду своей жизни Кейрру.

Никогда и ни с чем бы я не перепутал ее округлый приплюснутый нос, большие глаза и болезненно сведенные колени. Правда, здесь, на границе жизни и смерти, они больше не выглядели уродливыми. Волосы ее, не забранные уже под дурацкий берет, растрепались по чаю механическим кружевом медных нитей. И даже респиратор, позволявший девушке дышать в этом небывалом, чудесном и бессмысленном бассейне, даже респиратор ей шел. Он делал ее неземной, переносил в стан воплощенных сказословных грез, вписывал в пантеон полумифических созданий.

Зубы кота сжались чуть сильнее, и я, спохватившись, вспомнил, что от потрясения забыл предаться предсмертной агонии. А ведь именно она могла позволить не пропустить момент и, извернувшись, поранить пасть зверя, заставив этим выпустить меня на волю, где я забился бы под емкость и уж там спокойно умер от города и ликровой интоксикации. Ну, или дал бы моему дурацкому хозяину или Кейрре вовремя меня найти.

Однако кот развернулся и куда-то потрусил, так и недоев меня.

Я видел, что мы пробрались до противоположной стены зала, видел, что нырнули в какой-то технический лаз (возможно, вентиляционный, если здесь вообще была предусмотрена вентиляция), потом выбрались в бетонный подтрибунный коридор — безликий и потому решительно не дававший мне шанса хотя бы попытаться определить, где мы находимся, и затем это мохнатое наказание принялось петлять туда-сюда, окончательно сбивая меня с толку. Все это время я пытался вырваться, но толком не мог даже пошевелить ни гребнем, ни шейными крылышками — видимо, кот привык носить в зубах такую вертлявую мелочь, как я.

Животное остановилось у какой-то двери и выпустило меня изо рта. Я, наученный предыдущими его экзерсисами, решил не тешить его за свой счет и не сдвинулся с места. Я приказал ему:

— Смирно! Смирно, плохой кот! К ноге!

Но, к сожалению, снова не преуспел: кот, даже не думая играть со мной как раньше, просто сильно дал мне сверху лапой, прибив к полу.

И тут же опять взял меня, пришибленного, ощущавшего боль в каждом мельчайшем механизме, в зубы, открыл лапой эту неведомую мне дверь и проскользнул туда. Следующим движением он прыгнул куда-то вверх, где наконец опустил меня на нечто мягкое и относительно теплое.

От неожиданного облегчения я застонал и, подняв взгляд, увидел, что мой меховой мучитель уселся, выпрямившись, и, довольный собой, громко затарахтел.

— О, Сотворитель, — проворчал сонный, но, к счастью, знакомый мне голос молодого механоида, — отстань, пожалуйста.

Тогда кот пододвинул меня поближе к лицу юноши и настоятельно потерся о его щеку, требуя к себе внимания и похвалы. Я чувствовал себя все так же отвратительно, а мысль о том, что мой новый хозяин здесь и проглотить меня никому не позволит, только увеличила усталость. Кот продолжал ластиться, мурлыкая все громче, до тех пор, пока молодой механоид не сгреб его и меня заодно в охапку, приговорив при этом:

— Ну иди, иди сюда. Крылья в порядке?

Признав этот вопрос интересным и обрадовавшись тому, что юноша вообще заметил меня, я, собравшись кое-как, пошевелил и крыльями, и воротником, и усами и ответствовал по итогам этого беглого осмотра:

— Вроде бы все хорошо.

— Тогда спать, — резюмировал парень, вполне возможно разговаривая с одним из героев своего сна.

И я, стиснутый между его почти приемлемо теплой ладонью и негигиеничным в лучшем случае, а в худшем — опасно для меня грязным вибрирующим боком кота, соскользнул сначала в отупелое оцепенение от пережитого стресса, а там и совсем пригрелся и незаметно для себя погрузился в глубокий сон.