Среда обитания

Неборник

Автор книги «Среда обитания», выбрал автобиографический способ описывая социальной среды своих родственников и социальную среду многочисленных коллективов где он жил по принципу «сам погибай, а друга – выручай»!Автор – социалист, как и его отец и такой же, трудяга и просветитель, как и его дед. Их КРЕДО – жить на благо семьи, общества, социальной среды, государства, постоянно укрепляя и приумножая знания, мастерство, опыт и стремление передавать свой накопленный опыт подрастающему поколению! Книга содержит нецензурную брань.

Корректор Сергей Ким

Дизaйн обложки Мария Бангерт

© Неборник, 2021

ISBN 978-5-0053-4983-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Семья Нечаевых

На фото: в белой кофте — моя мама; в белой рубашке — мой отец; в левом верхнем углу — бабушка Варя; слева от бабушки — Зинаида со своим первенцем Владимиром (на руках); слева от Зинаиды — мой младший брат Виктор; Справа от отца (наверху) — это я, Борис; чуть пониже — мой брат Николай; в нижнем ряду (в погонах) — дядя Геннадий с женой Татьяной; справа от меня — муж Зинаиды Василий; справа от Василия — две тётки

Моя мама, Клавдия Андреевна Нечаева (в девичестве Горохова), родилась в деревне Першино Оханского уезда Пермской губернии в 1909 году в семье зажиточного крестьянина Горохова Андрея Петровича. В их подворье были и коровы, и лошади, куры, гуси, овцы, большой огород и своя баня. Жили Гороховы своим натуральным хозяйством.

Андрей Петрович своим упорным крестьянским трудом в полной мере обеспечивал всю свою семью из четырёх человек (жена, дочь, сын), а излишки, которые составляли около 40, а иногда и до 50% от всей произведённой продукции, поставлял на рынки волостного города Оханска и губернского города Перми.

Весь его товар можно было бы отнести к производству продуктов сельхозназначения: молочные продукты, перо, пух, яйца куриные, масло скоромное, мясо (говядина, свинина, баранина, птица), овощи (картофель, лук репка, чеснок, свёкла, морковь, капуста, тыква, репа, солёные огурцы бочками, квашеная капуста бочками). Андрей Петрович продавал также вживую коров, свиней, овец и птицу: гусей, кур, цыплят, утят.

Такой уклад сельскохозяйственной жизни складывался веками. И это был естественный механизм взаимного сотрудничества между горожанами и селянами. Общение между горожанами и селянами было не только на территории рынков городов, но и внутри сельской среды, когда горожане по той или иной причине хотели обзавестись какой-либо живностью…

В принципе, крестьянская семья Гороховых представляла собой типичный образец нормальной крепкой крестьянской семьи с устоявшимся товарооборотом: прокормить свою семью, а излишки — поставлять на рынок. И тем самым, из года в год укрепляя свои внутренние ресурсы и поднимая своё достоинство (достояние), укреплялась и естественная связь города и деревни. И зажиточными-то Гороховых считали только в самой деревне Першино, в которой было много слабых хозяйств вследствие несбалансированных производственных сил… В некоторых семьях мужиков-то было не более двух, да и второй-то — в младенческом возрасте. А были и семьи с четырьмя, пятью девчонками. Конечно же, такие семьи всегда поддерживались общим крестьянским сходом: с миру по нитке — голому рубаха, и они, естественно, выбывали из состава связки город — деревня.

Андрей Петрович старался жить размеренно, без суеты и особенно-то не выделялся из общей массы першинских крестьян. Особой дружбы ни с кем не водил. Бражничеством, как некоторые, не занимался. Но все праздники и посты соблюдал строго! Детей у Гороховых было двое — Клавдия да Владимир. По этой причине Горохов-то и не стремился расширять своё хозяйство, а полученные от продажи денежные средства всё время копил и копил, складывая их в тайник, устроенный в нише русской печки. За всю свою жизнь Андрей Петрович накопил более трёхсот екатерининских рублей. Они-то и были обнаружены после его смерти при разборке уже никому не нужной печки на кирпичи.

Все екатерининские рубли так высохли, что при попытке их развернуть быстро превращались в труху.

Вот так, дорогой мой читатель, копить всю жизнь денежки в цветных бумажках, да ещё и в печи, где всё время горячие кирпичи — пустое дело!.. А триста рублей царскими рублями — это были очень большие деньги! На них можно было бы выстроить целую деревню или купить три стада коров и стать настоящим богатеем. Но только вот Андрей Петрович боялся обнародовать своё богатство. Семья-то маленькая — сын один да дочка! Как разворачиваться-то, кому довериться?! Людишек-то без кола, без двора много было в округе. Гляди, как прознают, что мошна-то не пустая — в момент ограбят, а то и дом спалить могут. Да и умишком-то крестьянин был недалёк. Всё таился, таился! Ни жене, ни сыну про свой капитал не рассказывал. И перед смертью своей о тайнике никому не поведал. Сын знал, что у отца есть деньжишки и немалые, но любой разговор с отцом о строительстве нового дома для сына всегда заканчивался тем, что мал ещё, не дорос с отцом-то так разговаривать! А когда дело подошло к женитьбе своего единственного сына, отец раскошелился слегка, но не на хороший большой дом, а на небольшую избёнку. Всё время слушал, а что соседи скажут… Откуда, мол, у Андрея Петровича капитал взялся?! Всё скрытничал, копил, а для кого или, вернее, для чего копил-то, так никто и не узнал. А когда тайна раскрылась и стала явью, то все как-то и подувяли. Вон сын-то едва концы с концами сводит, а отец-богатей — даже и завещания-то никому никакого не оставил.

А теперь я хочу рассказать вам, мои дорогие читатели, как моя мама Клавдия Андреевна жила в семье Нечаевых после своего замужества за моим отцом — Николаем Дмитриевичем Нечаевым…

О своей жизни в семье Нечаевых мама рассказывала так:

— Нечаевы появились в Пермской губернии после смерти царя Александра III. Откуда они конкретно прибыли (появились) — я не знаю, да и отец твой об этом мне ничего не рассказывал. Всё время шутил: «Клавушка! Земля-то круглая! Могущему-то человеку всегда работёнка найдётся!»

Нечаевы жили на широкую ногу. У них было всё, как в городе. И для нас, для незамужних деревенских девушек, выйти замуж за Нечаева считалось — жить в достатке, в удовольствии и весело! А жили Нечаевы своим отдельным поселеньем — нечаевским, в двух верстах от деревни Першино вдоль левого берега реки Камы. Это был своего рода хутор или небольшая деревенька. А я бы даже назвала — казачья крепость, которую организовал и построил Нечаев Дмитрий Ильич вместе со своими двумя братьями Иваном и Петром.

Если посмотреть на нечаевские строения со стороны, то дома на хуторе стояли как бы вытянутым кругом, напоминая форму яйца, образуя внутри огромный двор, а скорее всего, площадь. Между домами стояли дворовые пристройки. Получалось что-то вроде крепости, закрытой со всех сторон. С южной стороны были большие двухстворчатые ворота на огромных кованых петлях, а рядом — калитка для прохода. С северной стороны были небольшие одностворчатые ворота, которые почти всегда были заперты. Их открывали только во время страды. Весной — во время посадки и осенью — во время уборки урожая. На востоке, в сторону небольшой речушки Малявки, на которой была поставлена Дмитрием Ильичом деревянная мельница для обмолота зерна, тоже был выход с одностворчатыми воротами и калиткой. Там можно было проехать и на телеге, и верховому на коне, но только пригнувшись.

Внутри двора были три больших собаки, четыре кошки. Днём собаки были на привязи, а на ночь их выпускали во двор. Днём собаки казались совершенно безобидными, добрыми и ни на кого не лаяли. А вот ночью, когда их спускали с цепей, они готовы были разорвать любого непрошеного гостя. Собаки были чёрной масти, ростом выше моих колен. Грудь и лапы были широкими. Морда — тупая, не такая, как у лайки. Днём южные ворота всегда были открыты настежь — заезжай, заходи любой, кому надобно или что подкупить, или лошадь подковать, или похарчевать да продуктов для своей семьи прикупить, а может быть, и какую-нибудь одежонку для себя или своей семьи справить (полушубок, шубу, тулуп, сапоги или валенки, а возможно, и дамскую сумочку с перчатками, а можно и саночки для детишек или телегу подобрать, коли лошадёнка в своём хозяйстве имеется, а может, и что-то под заказ смастерить: стол, табурет, скамейку, деревянную бочку вёдер на двадцать, а то на сорок, или шайку, или кадушку под капусту, огурцы) — у Нечаевых-то всё возможно. И зерно смолоть, и берёзовые туесочки с крышечкой под сметану заказать или заказать корзины из ивовых ветвей под бельё и под овощи, а то и для пряжи, если кто умеет прясть да ткать. У Нечаевых-то всё найдётся — если не сейчас, так под заказ — любую вещь можно справить! Кузница у Нечаевых целый день была настежь открыта. До самого позднего вечера молотками стучат и стучат. То борону правят, то подковы куют, а то обручи для бочек справляют. Народ там всё время толпится — кому-то всегда что-то надо сделать, в любое время года — хоть зимой, хоть летом.

Летом с реки Камы на телегах возили во двор валуны (большие округлые камни, оставшиеся ещё со времени ледникового периода) размером с детскую голову — весом с полпуда и более (пуд — сорок фунтов, а фунт — четыреста граммов). Округлые камни складывали поближе к северным воротам. С левой стороны площади складывали валуны весом не более пуда, а справа — валуны покрупнее. Крупные — использовали для окантовки брусчатой площади. Они служили и защитой от размывания зелёного газона во время больших и продолжительных дождей, особенно поздней осенью.

Всеми работами по укладке мостовой руководил сам Дмитрий Ильич. Он давал указания наёмным людям по укладке валунов. Малые валуны — по окраинам площади сразу за большими валунами, а поболее — в центральной части мостовой. Он указывал работникам, где подсыпать песка побольше, чтобы не было ни ям, ни луж, образующихся во время сильных дождей. Благодаря этой мостовой во дворе не было ни грязи, ни колеи, ни выбоин, как это было в других деревенских селениях. По краям брусчатки, метра на два-три ближе к постройкам, была густая очень зелёная трава, по которой мы, женщины, да и ребятишки тоже с пребольшим удовольствием бегали босиком. Особенно было приятно пробежаться по этой зелёной травке по утрам! Утром рано молодая трава, ещё насыщенная росой, приятно щекочет ножки. Ласкает, освежая их, и наполняет, и питает своим божественным нектаром, и силу, бодрость ножкам придаёт! После такого утреннего раздолья и наслаждения с упоением всё время хочется смеяться и играть, и что-то сделать доброе, большое и святое! Ну, скажу прямо — всю свою семью лелеять, и любить, и обнимать, и бесконечно счастье им дарить, и целовать и целовать! И эту прекрасную, лелеяную жизнь мне муж, свекровь и свёкор — подарили. И я в этой чаше, полной счастья и любви, жила, жила и жила! И только сейчас я поняла, как жизнь прекрасна и мила, коль ты любима бесконечно и мила… И я — любила всех и трепетно, и нежно! И до сих пор вспоминаю с упоеньем ту жизнь, наполненную верой, славой и трудом. Да! Да — трудом! Трудились все мы от рассвета до заката. И спать ложились мы — без задних ног! Убитые работой и полон рот забот! А на рассвете — чуть заря — вскочить и снова за работу до праздника весёлого, когда и поиграть, и поплясать, не грех и выспаться — хоть до утра! А поутру — подняться человеком и всех-всех благодарить!

У Нечаевых было четыре больших пятистенных дома, большая конюшня, где стояло до дюжины лошадей, своя кузница, много дворовых построек (амбаров), где хранили продукты. Был большой сарай для сена, соломы, большой коровник на семь-восемь коров, птичник — там были и куры, и утки, и гуси; сарай для овец, для свиней и коз. Была своя пасека, столярная мастерская, мельница для обмолота зерна и, конечно же — большая баня. Баню топили каждую субботу. Сперва в жарко натопленной бане мылись мужики. В бане была и большая парилка, где мужики охаживали друг друга берёзовыми вениками. После хорошей парилки мужики окунались в купель, которая всегда омывалась водой после мельницы. Вода в купели была проточная и поэтому всегда была прохладной и оздоравливающей. Сама купель была разделена на две части. Первая — маленькая (мелкая) часть купели, где купались и ополаскивались ребятишки, а затем большая — для взрослых (мужиков и баб).

Нечаевы на своём подворье делали сани, кошёвки, телеги и саночки для детворы. Делали скамейки, столы, табуреты, разную кухонную утварь (толкушки, ухваты, лопатки из осины, клюки для печи и загнетки, заслонки), люльки для новорождённых. Была просторная мастерская-шорня, где шили хомуты, сбрую, сёдла. Была мастерская по выделке хромовой кожи. Была отдельная большая комната, где валяли валенки и шили сумки, перчатки из хромовой кожи.

В нашей деревне Першино, где я родилась, козью шкуру никто не ценил, а тут я узнала от Дмитрия Ильича, что козья шкура — самая тонкая, мягкая, эластичная и что для дамских перчаток и сумочек она самая лучшая и годится для изготовления мехов для гармошек. Была у Нечаевых и мастерская по пошиву сапог, дамской и детской обуви; была ткацкая, где пряли и ткали холсты и ткани из льняных ниток. В ткацкой стояли четыре ткацких станка и четыре зингеровские швейные машинки, на которых мы шили и вышивали одежду. Шитьём и вышиванием в основном занимались в зимнее время после уборки урожая. Зимой к Нечаевым приходили женщины и девушки поучиться мастерству и в пряже ниток из кудели, и в изготовлении тканей на ткацких станках из своего (принесённого с собой) сырья, да и всегда была возможность подработать у самого хозяина — Дмитрия Ильича. Учились и шитью различной одежды (рубашек, кофточек, штанишек и штанов и даже армяков, кафтанов и головных уборов (колпаков).

Отдельно была мастерская для изготовления музыкальных инструментов — балалаек и гармошек. В эту музыкальную мастерскую Дмитрий Ильич никому не разрешал заходить без его присутствия. Все музыкальные инструменты Дмитрий Ильич делал сам, а планки для гармошек и струны для балалаек — привозил из Италии или большого города и частенько приговаривал: «Да, много браку городского, — нынче только дюжину планок подобрал, снова придётся ехать в Италию. Да! Не ближний свет, а куда деваться-то?! Итальянцы — мастера! Веками музыкальные инструменты создавали! У них и поучиться — не грех!»

Во время поездок за границу Дмитрий Ильич познакомился со своим будущим другом Ширинкиным Алексеем Петровичем, с которым они позднее даже и породнились, женившись на родных сёстрах: Варваре Ивановне и Таисье Ивановне.

Алексей Петрович Ширинкин был купцом первой гильдии Пермского уезда и владел двумя пароходами, которые ходили по рекам Кама и Волга до Астрахани и обратно. Помимо перевозки пассажиров и грузов, Алексей имел деловые отношения с мастерами местных артелей (вдоль этих рек) по изготовлению разнообразных детских игрушек. Каждый раз посещая Германию и Австрию, он привозил оттуда образцы детских игрушек, которых не было в России, и раздавал местным российским мастерам для их воспроизводства. А затем изготовленные местными мастерами игрушки скупал оптом и продавал уже на ярмарках и в лавках больших городов.

Налаженными Алексеем Петровичем каналами распределения иностранных игрушек среди русских мастеров для изготовления подобных игрушек и продаж их оптом купцом Ширинкиным — в дальнейшем воспользовался и Дмитрий Ильич, продавая свои музыкальные изделия собственного производства — гармошки и балалайки.

На нечаевском хуторе всё было хорошо отлажено до последних мелочей, но режим работы в этой нечаевской «колонии-крепости» резко отличался от режима работы в деревнях. В деревне иной раз можно было и до обеда, образно выражаясь, проспать, а у Нечаевых — не забалуешься… Трудовой день на хуторе начинался с четырёх часов утра и продолжался до десяти часов вечера с перерывом на обед — на два часа. Днём все спали около полутора часов.

Однажды мама мне с грустью призналась:

— Боря, мечты-то с реальностью — ох как расходятся. Я-то ведь поначалу думала, что, выйдя замуж за Николая, попаду прямо в рай. А когда окунулась в эту трудовую жизнь, то сразу и поняла, что попала я не в рай, о котором мечтала, а попала в самую настоящую «трудовую колонию». Ведь при таком-то огромном хозяйстве — можно с ума сойти! С самого раннего утра и до позднего вечера — надо было трудиться и трудиться. Успевай только поворачиваться, как в самом настоящем муравейнике или в пчелином рою! Все куда-то бегут, торопятся, кричат, отдают друг другу какие-то распоряжения, указания, и все что-то делают и делают. И все какие-то чем-то одержимые. Разговоры какие-то очень короткие и чёткие: «Ты что стоишь-то? Тебя куда нарядили-то? Так, кузница-то вон — справа от ворот! Давай-давай — пошевеливайся!» Или: «Ну, что ты встал посреди площади с мешком-то на плечах, как с пустопорожней торбой? Мельница? Так, мельница-то всегда на высоком месте стоит! И нечего глазами-то шарить понизу! Вон! Тропинка-то вверх пошла — так там и мельница! Давай-давай, шевели лаптями-то пошире!» Или: «Ну, что ты стоишь посреди площади, как в лесу? Куда? Похарчевать? Так у тебя нюх-то есть? Где вкусно пахнет-то? Так туда и иди!» И так каждый день! «Что? А! Где? Куда? А, не подскажете? Понял! Живёшь, как в муравейнике! Всё надо, надо и надо!»

Да! Боренька! Рай-то, оказывается, с неба не сваливается. Я ведь даже однажды к своей маме убежала, чтобы поплакаться на её груди, пожаловаться на свою долю — судьбу горемычную, как мне казалось по первости… Хотелось пожаловаться матушке своей! Что не могу я вот так больше жить, невмоготу мне такой рай-то! Хотелось поплакаться, что недосыпаю я, руки болят, ноги подкашиваются от усталости. Роздыху нет от этой бесконечной работы с утра до ночи…

В это раннее утро моя мама (Валентина Петровна) была уже давно на ногах. Печь её пылала жаром, два чугуна горячей воды стояли рядом с корытом, в котором мама начала во дворе стирать бельё. Так она меня, свою единственную дочь, вместо того чтобы утешить да приголубить, на что я так рассчитывала и надеялась, увидев моё заплаканное лицо, как начала меня прямо из корыта мокрым бельем охаживать то с одной стороны, то с другой да кричать: «А, ты что, голубушка, думала? Что жизнь-то — только одни прянички кушать? Ты что это надоумила? С раннего утра позорить меня сюда прибежала! Ты что это ко мне припёрлась спозаранок, да ещё и без мужа?! А ну-ка! Давай разворачивай свои оглобли и немедленно! Сей же час! Убирайся с моего двора к своему мужу! И чтоб я тебя такой никогда здесь больше не видела! Без мужа ко мне — ни ногой! Тебя замуж выдали, а ты что тут выдумала… Роздыху у неё нет?! А у меня есть этот роздых-то?! Ты только проснулась, а у меня уже печь подошла! Хлеба надо ставить! А я тут на тебя время должна тратить! А ну марш в свой дом! Теперь дом твой там, где твой муж! И не позорь меня! Убирайся долой с глаз моих!.. И на жалость мою — не рассчитывай! Ишь ты, какая цаца нашлась! К матери жалиться прибежала. А ну! Быстренько пошла прочь с моего двора, пока я тебя ещё батогом не огрела!»

Бросилась я бежать прочь от своего когда-то родного, любимого дома. Добежала до опушки леса и прямо упала лицом вниз в высокую, зелёную, ещё мокрую от росы траву и начала навзрыд горькими слезами заливаться… Да как же это так?! Родная моя мать и вот так, отшлёпав меня мокрым бельём, — выгнала свою родную единственную дочь со двора?! А где приют-то мне найти?! К кому головушку-то прислонить?! Вот так! Моя родная, собственная мать — и со двора… А как же дальше жить-то?! Совет спросить-то у кого? Соседи иль подружки — так ведь и у них своих же дел полно… Как говорят, чужую-то беду я вмиг руками разведу! Но то чужую! А вот свою-то как?! Я головы не приложу…

Но что тут поделаешь-то? Реви не реви, а жить-то как-то дальше надо?! Солнце поднялось уже высоко, и я подалась обратно в свою, так сказать, «трудовую колонию», куда меня выдали замуж. А куда деваться-то?! Нет больше места мне нигде! От собственного родного дома меня уже отлучили, а своего дома я ещё не поняла, ещё не приняла… Где он? К этому огромному трудовому «муравейнику» я ещё не прикипела — уж больно строгий там уклад! Детей ещё как будто нет — это с одной стороны. А с другой — я ведь замужем уже не первый день! У меня всё есть (и есть где спать, и есть что покушать, и есть что надеть, и как будто бы меня все любят). А вот своего-то конкретного семейного гнёздышка-то я пока ещё и не свила, не сумела создать. Живу-то я хорошо, можно сказать. Только вот радости-то как-то я никакой не чувствую! Как будто бы живу в гостях. Народу у Нечаевых полным-полно, как на ярмарке — не заскучаешь! Гомон, крики, разговоры без конца. Кругом кипит работа. Стук молотка — мешок серебра! Следующий подходи! Быстро говори! Какая напасть иль просьба у тебя?! Сам умеешь? Становись! Покажи свою сноровку! Не умеешь — ничего, вот тебе учитель, мастер и кузнец — следуй за ним и тоже будешь молодец! При такой сноровке — знай свой разворот! При такой подковке — конь не упадёт! Ты учись смекалке, ритм свой создавай — каждому мальчишке рот не затыкай! Он потом спасибо скажет и во сне — это мой учитель, он всегда при мне! Я сама, как белка, знай себе тружусь, только вот никак я в ритм-то не вольюсь. Эти — все рукастые, не с нашего двора! Им ведь всё подвластно — прямо чудеса… Нет для них преграды — всё им подавай! Что избу, что короб — знай да принимай! Им бы самолёты строить прикажи! Я не сомневаюсь — им только скажи! Земский староста с утра попросил их пять домов к осени построить, но в задатке отказал, материал поставил в срок, так не прошло и трёх недель — сруб уже готовый. Староста в восторге был и задаток им — выложил сполна! Рано, рано спозаранок пилы завизжали, топоры застучали. Козлы и леса срубы окружили! Не поверишь — пять домов к осени поспели! Я жила как в сказке — кто же их нашёл, этих всех рукастых с бечёвочкой в руках. Быстро брёвна раскидали, толстые под низ. Угольком всё подписали и в блокнотик записали. И, никаких тут чертежей — всё в уме, в блокнотике! Здоровенных мужиков — приняли в подряд. Утром сруб с нуля пошёл, к вечеру — голов не видно! Да! Откуда эти Нечаевы появились, я до сих пор не знаю, да и моя мама мне не сказала. А мой отец мне строго говорил: «Меньше знаешь — крепче спишь, твоё дело только — учись и учись! У каждого из нас своё время жить и понимать! А без знаний — никуда! Как котёнок — одна слепота!» Потом, спустя много-много лет, говорила мне моя мама, когда я научилась и шить, и ткать, и печь, и многое-многое по хозяйству делать… Только тогда я почувствовала и радость, и удовлетворение от своей работы. Пришло понимание и наслаждение от красоты и пользы своего труда, а вернее — от того, что это сделала Я! Да! Я! Сама! И только тогда я почувствовала себя полновластной хозяйкой, и хозяйкой своей семьи, и своего мужа! Особенно я любила шить и вышивать мужские рубашки-косоворотки и женские блузки. Научилась ткать половики, коврики разноцветные, лоскутные одеяла…

Ох! Боря! За такой-то любимой работой — сердце радуется не нарадуется! Цвета для будущего одеяла подберёшь, орнамент придумаешь, и такая красота получается — словно цветы на лугу! Так и хочется петь от красоты своей работы!

А ещё я так научилась печь разные вкусности, сладости и разное печево, которые все кушали с большим удовольствием и меня все хвалили! И мне это почему-то даже очень и очень нравилось! Особенно мне удавался разборный пирог с яблочным повидлом или вареньем из чёрной смородины. С виду он выглядит, как будто бы обычный хлеб с румяной корочкой. А когда разломишь этот «хлеб» — то он превращается в пирог, который рассыпается прямо на глазах на множество пончиков… Таких ароматных, сладких, нежных и очень-очень вкусных. Для гостей это было всегда неожиданно и приятно. Это был мой коронный выход к столу во время больших праздников… На Новый год, Рождество или Пасху!

Я, Нечаев Борис Николаевич, вспоминая своё детство, а помню я себя с двух с половиной лет, всегда видел свою маму Клавдию Андреевну занимающеюся в основном домашним хозяйством и воспитанием детей. Нас было шестеро: Зинаида — старшая сестра, 1928 г.р., Анатолий — старший брат, 1931 г.р., я — Борис, 1934 г.р., Николай — младший брат, 1937 г. р. Потом (после войны, в 1947 году) родился меньший брат Виктор. И с нами также всегда жила Варвара Ивановна — папина мама, наша бабушка, которая помогала вести домашнее хозяйство. И так три поколения жили вместе: бабушка, родители и дети. Жили мы, сколько я помню, на съёмной квартире (в самой большой комнате) барского особняка из красного кирпича с отделкой из белого камня бывшего помещика Балатова. В это время — до 1939 года — я ничего не знал и ничего не слышал о наших ближайших родственниках, которых было много и все они жили где-то там — далеко-далеко…

В 1939 году появился старший брат моего отца Иван Дмитриевич Нечаев и организовал постройку пятистенного частного дома вблизи города Перми — в посёлке Новый Плоский. «Новый» — это понятно, что новостройка, а вот почему «плоский», а не круглый, и не толстый, и не квадратный — непонятно. Ну, плоский так плоский. Зато новый, и наш дом тоже новый, в который мы переехали жить на постоянное место жительства. Впоследствии посёлок разросся и стал составной частью миллионного города Перми. Там, в этом посёлке Новый Плоский, продолжилось моё детство и наступило отрочество. Там я получил своё первое техническое образование, закончив геофак Пермского нефтяного геологоразведочного техникума. В этом доме нас и застала Великая Отечественная война. И как только отец узнал о нападении фашисткой Германии на Советский Союз, он тут же ушёл на фронт защищать свою, нашу Родину! Мама тоже встала на «военные рельсы» и пошла работать на завод им. Ф. Э. Дзержинского, обеспечивая нас хлебом, а воинов Красной Армии — снарядами, минами и пулемётами. Вслед за мамой на этот же завод пошла работать и моя сестрёнка — тринадцатилетняя девочка Зинаида. В то тяжёлое военное время все работали по шестнадцать часов, а некоторые и совсем домой не ходили — ночевали там же в цехе около тёплой трубы. На заводе широко использовалось стахановское движение. И моя мама тоже стала стахановкой. Она была награждена многими почётными грамотами, получала подарки, и её портрет всегда находился на Аллее Трудовой Славы, которая начиналась прямо с проходной завода. Я помню, как моя мама, Отличница Трудовой Славы, получила вещевой подарок для детей. Среди прочих вещей был подарок и для меня — очень красивые, прочные, из джинсовой ткани американские шорты с семью карманами. Да ещё и с заклёпками на всех карманах! Да! Таких штанишек у ребят ни в школе, ни на улице — ни у кого не было, а у меня были и даже с семью карманами. Соседние ребятишки мне завидовали, а я им говорил: «Это моя мама заработала! Она работает на заводе имени Дзержинского, и моя мама — стахановка!»

Мама держала нас в строгости и учила труду, терпению, уму-разуму, самостоятельности и всегда повторяла: «Семь раз отмерь — один раз отрежь!»

Выжили мы в те тяжкие военные годы только благодаря нашей маме Клавдии Андреевне.

За мудростью к маме многие приходили. И деревенские, и соседи, и всегда она находила и чем утешить, и как подбодрить, и как хворого на ноги поднять, поставить!

Мама хорошо умела приготовить квас в домашних условиях на своих продуктах. И летом варила квас по-своему, ещё по нечаевскому рецепту. От этого ядрёного кваса, который так бьёт в нос, никакая хворь удержаться не может. Выпьешь кружечку такого кваса, и сразу как-то силы в тебе просыпаются, и грудь сразу расправляется. За рецептом такого кваса приходили многие люди, но как-то у них не получалось. И тогда соседи и подруги собирались вместе и с помощью мамы готовили себе квас. Получались прямо какие-то кухонные курсы… И про эти «курсы жизни» мама рассказывала и своим подругам, и соседям… Мама свою школу формирования «крестьянской жизни», «крестьянской закваски» прошла в деревне, а после замужества, как она сама говорила, и в «трудовой колонии», где, говоря современным языком, формировался самый настоящий «крестьянский спецназ».

И моя мама рассказывала всем желающим, а их становилось всё больше и больше, как формировался (закалялся) этот «крестьянский спецназ». Учили так, что не всякому было по плечу вынести все тяготы крестьянской жизни. Работали и учились только те, кто действительно хотел хорошо жить. А для этого нужно было не только иметь желание, но и должна быть жёсткая дисциплина и в труде, и в учёбе! Все люди были вольные. Никого насильно не принуждали. Но если уговор не соблюдаешь — прощай! Ищи себе другую крестьянскую долю! Распорядок был простой. Время работы по уговору: от посевной — до полной уборки урожая.

Перед посадкой — яровизация посевного материала и подготовка земли (пашня, культивация, подкормка). Питание для работников — полный пансион (завтрак, обед, ужин). Ночлег — по договору! Живёшь близко — ночуешь у себя дома, а утром — сразу к месту работы (завтракаешь дома). Живёшь далеко — ночлег на базе (в хозяйственных пристройках хутора). Три опоздания на работу — выбываешь из коллектива с расчётом за отработанное время!

На работу можно устраиваться и с женой, и с братом или другим близким родственником. Чужих на работу не принимали! Слишком много было разного блудного люда. Кормильцу многодетной семьи — каждый вечер выдавался социальный паёк на каждого малолетнего ребёнка. Трудовой подъём на хуторе начинался в четыре часа утра. Затем завтрак и начало трудового дня. До десяти часов утра нужно было сделать не менее 50% работы, затем второй завтрак. Короткий перерыв — четверть часа, и снова за работу! В полдень — обед, а затем дневной сон на полтора часа и снова работа до девятнадцати часов. Ужин — до двадцати часов. В общей сложности каждый работник работал с учётом отдыха не менее десяти часов в сутки. Кто не работал в крестьянстве — тому не понять, что это такое! Во время страды каждый час недели стоит! Или ты будешь с урожаем, или гуляй по миру. Вот в такой-то обстановке и формировалась крестьянская закваска — понимание своего дела! И это касалось всех! И моей мамы, и всех других родных и наёмных работников.

Научившись разнообразному ремеслу и освоив их, Клавдия Андреевна и сама старалась всегда помочь всем страждущим и поддержать их и духом, и делом в эту длинную лихую крестьянскую годину. И принцип-то был простой — всегда думай о будущем! Работая весной, думай об осени! Работая летом, тоже думай и соображай, а какой же будет урожай! На какую возможную прибыль ты можешь рассчитывать после полной уборки урожая! Людей много, и все они разные, но они все и всегда готовы прийти на помощь друг другу! Мы народ! И мы воистину одна семья!

Вот и Клавдии Андреевне однажды помогла одна совершенно незнакомая старушка — Мария!

У мамы очень болела левая грудь, и она не знала, что ей делать, куда деваться от этой нестерпимой боли, как вдруг неведомо откуда появившаяся пожилая женщина (старушка Мария) приняла самое действенное участие в помощи страдающей маме! Встретились эти две женщины случайно в больнице после несостоявшейся операции по удалению у мамы левой груди (врач-хирург, который должен был делать операцию, заболел). Мама была очень расстроена и всё причитала и причитала, что нет другого хирурга, а терпеть боль в груди нет никакой мочи. Мария поинтересовалась, что случилось, и, выслушав, сказала моей маме: «Матушка! Да что ты так причитаешь-то! У тебя мужики-то в доме есть? Ну! Так коли есть, так пусть они в Балатовском овраге накопают тебе красной глины ведро. Ты эту глину разведи до густого состояния, поставь на огонь и доведи до сорока градусов. И делай себе компресс из этой глины в течение целой недели. Через неделю у тебя всё пройдёт и никакой боли не будет!» Так всё и случилось. В первые два-три дня красная глина после использования была совершенно чёрного цвета. А в последующие дни чернота глины стала постепенно исчезать и к концу недели совсем исчезла.

Да! Через неделю грудь уже совсем перестала болеть, и Клавдия Андреевна продолжала жить как ни в чём не бывало! А выздоровевший врач-хирург с помощью медицинской сестры вновь пригласил маму в больницу и сказал, что он тут долгое время проболел и прошло уже много времени… И теперь нужно снова провести обследования, сделать новые снимки, прежде чем вас, Клавдия Андреевна, подготовить и приступать к отложенной из-за болезни врача операции.

Мама рассказала доктору про старушку Марию, и про красную глину, и про методику лечения… Но хирург сказал, что это всё бабкины россказни и не надо слушать весь этот бред про какие-то народные средства… Вот сделаем снимки и тогда посмотрим, что надо будет делать… После нового обследования и просмотра снимков врач сказал:

— Чудеса!.. Хорошо, что я заболел, а не-то остались бы вы, матушка, без груди…

И вот так! Случайная встреча со старушкой и случайная болезнь врача-хирурга — спасли маму от операции по удалению левой груди!

А теперь, мои дорогие читатели, я хочу вам рассказать, как мы с моей женой Натальей однажды отдали своего сына Игоря в возрасте четырёх лет на воспитание моей маме Клавдии Андреевне на целый год в город Пермь. Почему отдали бабушке так надолго? Оба работали и учились, длинные концы на дорогу, везде еле-еле успевали, а часто и просто опаздывали.

Игорь и бабушка в основном жили в зелёной зоне города Перми, но тем не менее летом часто выезжали пожить в деревню к родственникам. Игорь, как способный мальчишка, быстро освоился с фольклорной речью деревенских мужиков, да и баб, и легко вставлял матерные слова, да и при том к месту, из деревенского лёгкого жаргона. В деревне, особенно в летнюю пору, всегда было полно мух, которые, несмотря на марлевую занавеску на входной двери, были постоянными назойливыми летунами. Приехав в Пермь, дабы навестить нашего сына, мы сразу же уехали в деревню, где Игорь с бабушкой отдыхали у маминой золовки — Тамары-доярки. Время было обеденное, и мы все вместе сели за один общий большой стол. Летом, как правило, на обед готовили окрошку из овощей на простокваше с варёными куриными яйцами. Окрошку разлили всем по эмалированным мискам, и в это время одна из любопытнейших здоровенных мух с лёта плюхнулась прямо в Игореву миску с окрошкой. Игорь мгновенно схватил ложку и со словами: «У, блядь!» — выкинул муху из миски. Слышать такие слова для городских родителей — это было сверх всякого приличия! Да ещё и за столом! Да ещё и прилюдно — какая невоспитанность! Да ещё и так обыденно, как будто это всё было в порядке общепринятого лексикона среди порядочных милых людей! Это было воистину возмутительно! И Наташа, мама Игоря, тут же шлёпнула сына по губам! Игорь сперва возмутился и строго посмотрел на маму! За что? «А что я сделал плохого? Муха же — не мясо! Окрошку с мухами я не ем!» И тут вдруг все рассмеялись, не уточняя, за что получил Игорь по губам…

А вот ещё один рассказ бабушки Клавдии Андреевны, как они хорошо живут в зелёной зоне города Перми:

— К нам во двор на большую зелёную площадку какой-то тракторист пригнал большой грязный трактор С-100 и оставил его там, разругавшись со своим работодателем. Позабытый и позаброшенный трактор простоял там много лет и служил как действующий экспонат для всех мальчишек нашего и соседних домов. Игорь, как и все другие мальчишки, излазил по этому трактору, что называется, вдоль и поперёк. Но трактор-то когда-то был рабочим, действующим, и на нём смазки и грязи было полным-полно! И бабушке приходилось каждый вечер стирать Игорю верхнюю одежду. Бабушке, конечно же, такая работа быстро надоела, и она предупредила своего внука, что если он ещё раз придёт домой такой измазюканный, то она его закроет дома и гулять на улицу не пустит. И что, вы думаете, сделал внук? Он устроил бабушке испытания! Когда бабушка пошла в туалет, а на входной двери шпингалеты были, как с внутренней стороны, так с наружной, — он закрыл бабушку на шпингалет и не выпускает её из туалета! Бабушка стучится: «Игорёчек, открой мне дверь, у меня ведь по дому много разной работы!»

— Вот видишь бабушка, как тебе плохо, когда тебя не выпускают?! Ты тоже хочешь, чтобы мне было так же плохо, если ты меня закроешь дома и не пустишь гулять?!

— Но Игорёчек! Мне ведь надо обед готовить и в квартире прибраться! А если я тут в туалете буду сидеть, то кто мою работу будет делать? Придёт дедушка на обед, а у нас с тобой ничего не приготовлено! Мы же все будем голодными!

— Нет, бабушка! Давай-ка посиди немножко в своём туалете, а я буду готовить обед вместо тебя!

Говори, что надо делать, и я всё сам приготовлю!

— Да как же это ты сам можешь приготовить?! Ведь надо знать: где лежат кастрюли, сковородки, продукты! Надо же сперва всё помыть, почистить и только потом приступать к приготовлению обеда!

— А ты мне, бабушка, всё скажи! Вот тогда и я всё буду знать, не только где поварёшки лежат, но и как готовить борщ или суп!

— Но ведь надо ещё знать и уметь, как огонь развести! Как спичками пользоваться! А ведь это очень опасное дело! Можно и пожар устроить! А что тогда может приключиться? Ты представляешь, как всем тогда будет плохо! Я сижу в туалете, а ты на кухне! А тут вдруг огонь, пожар может получиться… Что делать-то будешь? А?

Ровный, успокаивающий и миролюбивый голос бабушки сделал своё доброе дело! Игорёк, выслушав свою бабушку, согласился выпустить её из туалетной комнаты, но при этом взял с бабушки слово, что она больше не будет его ругать за испачканные красивые штаны и куртку и бабушка научит своего внука, как нужно правильно приготовить вкусный обед.

С тех пор внук и бабушка очень подружились! И этот малыш к пяти годам стал настоящим знатоком кулинарного дела и свои способности, правда при моей непосредственной помощи, продемонстрировал мне и своей маме (Наташе), уже будучи в московской квартире Кунцевского района по возвращении в Москву!

Все эти чудесные качества, полученные внуком Игорем от бабушки Клавдии Андреевны, очень понравились Галине — жене моего брата Николая! И они тоже решили оставить своего малолетнего сына Сашку в Перми на один год — на воспитание бабушке Клаве. Но каково же было их удивление, когда они, приехав через год повидаться с сыном и навестить бабушку Клаву, услышали, что их родной сын Сашенька бабушку называет мамой, а увидев свою родную маму Галину, обратился с вопросом к бабушке: «А эта тётенька, которая стоит рядом с моим папой, она кто? И откуда она приехала? И почему она меня знает, да ещё и называет меня своим сыночком?» Это непризнание своей собственной родной мамы повергло Ганину в шок! Галя растерялась и начала говорит своему сыну:

— Сыночек! Миленький ты мой Сашенька! Это же я! Я твоя мама, а это твоя бабушка! Бабушка Клава! Посмотри на меня повнимательнее! Ты что? Совсем меня забыл и ничего не помнишь?!

Да! Всего-то прошёл один год разлуки ребёнка с родителями, и вот вам пожалуйста!

Папу ребёнок помнит, а маму — забыл совсем!

Галя всё что угодно могла предположить, но такое — никогда! Как это её ребёнок и вдруг мог забыть свою маму?! Ни о каком дальнейшем воспитании сына у бабушки не могло быть и речи!

Галя быстро собрала все вещи сына, и они на следующий же день уехали к себе домой в Ростов-на-Дону. Вот и отдавай своего ребёнка кому-нибудь на воспитание!

Моя Мама (Клавдия Андреевна) умирала, как говорила она сама, дважды! Однажды днём мама почувствовала себя плохо и решила прилечь на кровать и немного отдохнуть. Правнуки (двое) были рядом с ней в одной комнате и играли между собой в дочки-матери и не заметили, что бабушка прилегла. Но как только бабушке стало очень плохо и она ничего не могла сделать: ни рукой пошевелить, ни сказать что-либо — так её правнук, пятилетний Славка, заметив или почувствовав это недомогание, бросился к бабушке на грудь и ударил её со всей своей силы кулаком прямо в грудь со словами: «Бабушка! Не умирай!» И бабушкино сердце вновь забилось в ритме жизни!

После такого второго рождения мама прожила ещё полтора года в полном добром здравии и твёрдой памяти и вся в заботах о своих дорогих детях, любимых внуках и правнуках! И никто и никогда не слышал от неё никакой жалости от тяжёлой семейной жизни!

Вероятно, у меня с моей мамой были какие-то очень тесные узы связи, и когда я получил телеграмму о её кончине, у меня случился шок — я потерял дар речи и совершено онемел и ничего не мог ни говорить, ни даже что-то промычать. В этот шоковый период я мог общался со всеми только с помощью карандаша и бумаги.

Умерла моя мама в возрасте семидесяти шести лет и была похоронена на том же кладбище, что и мой отец.

Мир их праху! И вечная память моим дорогим, любимым Родителям!