Разлучившее наследство. Семейные истории

Наталья и Ольга Семеновы

Не говори, что ты знаешь человека, до тех пор, пока не разделил с ним наследство.Жили-были бабушка с дедушкой и были у них две дочери, сводные сёстры. Жизнь их катилась как у всех. И вот пришло время делить наследство…Наверно, нет ни одной семьи, которой не коснулась бы эта проблема. Ведь каждый человек втайне мечтает о наследстве.

Шура и Нина. Взрослая жизнь. 1940 г.

Все в юности мечтают о взрослой жизни, но особенно девчонки. При этом они занимаются не только строительством воздушных замков, но и предпринимают к этому конкретные шаги.

Учёба в техникуме по тем временам воспринималась как реальный трамплин куда-то вверх. Когда Нину отправили в другой город, то, конечно, волновались за её житье в общежитии. В пользу этого «наполеоновского» плана сыграл тот факт, что вместе с ней туда решила отправиться и её близкая родственница Люба, младшая дочка Пашеньки, родной любимой сестры Таисьи. Все родственники решили, что вдвоём девчонкам будет сподручнее на новом месте, да и родителям не так за них волнительно. Конечно, думали, что те будут приезжать домой, но не больно-то часто наездишься за сто километров.

Пока всё взвешивали, Таисья с Пашей частенько бегали друг к дружке, благо жили через улицу, одна на Кирова, другая — на Ворошилова. В тридцатые годы многим улицам давали имена героев революции.

— Пашенька, что же это такое наши девки удумали? — сетовала Таисья, расположившись на лавке рядом с печкой, которая делила одну большую избу на две части, праздничную и повседневную. Гостья осталась у входа, заявив о том, что забежала ненадолго.

— Моя тоже, как с ума сошла, одно твердит — поедет учиться в другой город, — соглашалась она. — Ведь они с детства вместе, не разлей вода, и в классе одном учатся.

— Мой Василий не встревает особо, помалкивает. А твой что говорит?

— Да и мой не сильно что толкует. А что ты хочешь? Ведь они оба не родные отцы, так выходит.

Каждый раз, когда сёстры начинали невольно вспоминать своё первое замужество, они сначала принимались, конечно, реветь, а затем ударялись в воспоминания. Занимались они этим нечасто, если случай какой подвернется, как сегодня. Главное, чтобы нынешних мужей поблизости не случалось. Афоня, второй муж Паши, уехал сегодня из дома по делам. Слыл он хорошим «пимакатом», как говорила Паша, валял валенки, хорошие, крепкие, ладные.

— Да, Пашенька, что говорить, Афонюшка твой мужик добрый.

— Что бы я без него делала… — поддакнула Паша, — как бы троих детей поднимала, когда мой цыган оставил их сиротинушками, сгинул в ту зиму…

Таисья в ответ ничего не говорила, а только слушала сестру, понимая, что той надо выговориться.

— Ты же помнишь, как я любила Ивана, хоть он и цыганских кровей. А ведь матушка с батюшкой наши шибко против были. Если твоего Михаила сразу приняли, хоть он и не местный, то от моего меня отговаривали долго. Но ведь сердцу не прикажешь, не зря говорят, прикипела я к нему намертво, сразу трёх детей родила — Семена, Любу и Машеньку, последнюю мою кровиночку. Она-то в их породу и уродилась, точь-в-точь цыганка, а красавица какая, вся в отца — статная, черноглазая, чернобровая, а волосы какие — пышные и кудрявые. Обе от одного отца, но ты посмотри, у Любы-то волос прямой, как будто кто специально расправлял…

— Да, жалко, твою младшенькую, всего десять годочков прожила, не смогла поправиться…

— А как я за неё молилась, Тася! Сколько на коленях выстояла у божницы!

— У всех есть кто-то, за кого просили. Не думай, что ты одна такая.

— Я другое думаю, забрал Иван её к себе, чтобы там ему не быть в одиночестве, видать, вдвоём им веселее на том свете.

— Да, твой Афоня — редкий мужик, взял с тремя и ни разу голос ни на кого не поднял, всё добром.

— Не жалься. Василий хоть с виду и суровый мужик, но справедливый и работящий.

— Я и не жалуюсь, Пашенька. Только иногда кажется, что чего-то в жизни не хватает, а может быть, кого-то рядом…

— Ой, Тася, послушал бы кто нас, о чём разговор ведем, удивился бы… Точно, с жиру бесятся.

Сёстры еще какое-то время обсуждали житьё-бытьё, а потом переключились на своих дочерей.

— Интересно, кто кого сбивает уехать из дома, моя Нинушка или твоя Любушка, цыганская кровь? Похоже, обе хороши, точно вожжа под хвост попала, всё им техникум какой-то подавай. Мы вот без этих техникумов живём, и ничего… А что Афоня говорит?

— Ты же знаешь, он моих ростит, как своих, во всём им потакает. Сын уже уехал в Челябу, и эта собралась. А нам только им денежку готовь. Подожди, я знаешь, о чем подумала?

— Ну, говори…

— Об ухажерах Любиных.

— Чего вдруг?

— К нам последнее время повадилось двое, один — гармонист, а второй — молчун и чернявый, как смоль. Гармонист всё наяривает на своей гармони, песни распевает, частушки выкрикивает, а другой, как кляп в рот вставил, всё молчит…

— А который тебе по нраву?

— Никакой. Да все равно, Любушке выбирать. Слушай, Тася, а вдруг это из них кто-то намылился в техникум, и наша за ним?

— Наше дело маленькое, они уже всё сами решили. Поедут, точно, и нас с тобой не спросят. Василию обязательно расскажу про этих ухажеров.

Да, сердце материнское верно подсказывает — если наметили птички выпорхнуть, обязательно улетят. Уж больно им охота на свободу, во взрослую жизнь, манит она их, завораживает. Как будто кто-то им на ухо шепчет, что у меня-то точно всё хорошо будет: и любовь, и дети, и счастье заоблачное.

Первой решилась на взрослую жизнь Любочка, цыганская дочь. Конечно, Нина, ее подружка закадычная, была первой, с кем она посоветовалась по поводу своих сердечных дел. Нина уже вовсю крутила с парнями, причем не со сверстниками, а выбирала тех, кто постарше, она понимала толк в поцелуях и давала практические советы.

— Двое, говоришь, домой к тебе ходят? Очень хорошо, будет из кого выбирать. Родители у тебя покладистые, не мешают, не то, что мои. Папка как взглянет из-под своих бровей, так все кавалеры разбегаются, и чувствуешь себя виноватой, хотя ничего пока ещё не сделала.

Конец ознакомительного фрагмента.