Пожелай мне СНЕГА

Наталья Шемет, 2020

Мы придумываем то, что хочется, выдаем желаемое за действительное. Хорошо бы не делать поспешных выводов, но как? А сердце к сердцу стремится. Есть она. И есть он. И где-то есть города, в которых идет снег… Окружающий мир изменился. На улице она разглядывала здание, выставившее в ее сторону самый настоящий пятый угол. В отражении витрин виднелись расплывчатые фигуры… Все, что нам нужно – больше времени. Его катастрофически не хватает на тех, кто нам дорог. Все просто, проще некуда. Но кто знает, сколько их – вероятностей… А вы бы хотели встретиться с тенью? Не страшно?.. Писатель пишет роман или роман «пишет» судьбу писателя? Мы притягиваем в мир светлых и темных сущностей, оживляем и даем им силы. И при этом творим судьбу – и не только свою. И любовь имеет значение… Эти и другие истории вы можете прочитать в сборнике городского фэнтези и мистики. 12 историй, полных волшебства и любви.

Бутылка души

С благодарностью Габриэлю Гарсиа Маркесу за книгу «Сто лет одиночества», которая была прочитана автором в нежном возрасте.

…И я провалилась в пропасть. Я маленькая, такая маленькая, мне страшно! Попыталась открыть глаза, не получается, хоть пальцами веки поднимай. Но и руки тяжёлые, не пошевелиться… открыла-таки… темно… Как же темно, мамочки-и-и! Cловно в пузырёк с чернилами нырнула.

Свет. Вдалеке — свет. Яркий такой. Туда, да?..

Моё тело открыло глаза.

Меня в нём не было.

Двумя неделями раньше

— Ты чего?! Дурацкая отсрочка не поможет!

— Это шанс. Тебе не понять.

— Ах, как красиво и благородно! Ты не посланник света, ты дурень набитый, черттябери! Доверить такую вещь, да еще кому — бабе влюблённой!

Голоса — один эмоциональный и язвительный, второй — мягкий, тёплый, как молоко с мёдом в детстве, взрывали в мозгу фейерверки.

— Не хочу-у-у! — взвыла я. — Не хочу, не могу, не буду! Я не могу, вы что, с ума тут все посходили?!

— У тебя нет выбора, — прошелестело в ответ: и вокруг меня, и внутри черепа. Моего черепа. Внутри моего сознания. Я дёрнулась от ощущения чужака внутри себя и вынырнула из ниоткуда на середине проезжей части.

Визг, скрежет. Машина затормозила.

Следом за ней другая, третья… Водитель первой опустил стекло, чуть не наполовину высунулся из окна и обложил меня трёхэтажным матом.

Я зажмурилась, сжимая в руках бутылку, банальный сосуд прозрачного стекла, закупоренный крышечкой из фольги, на которой было что-то оттиснуто. Внутри, по идее, предполагалось увидеть, как вилась, скручиваясь спиральками, замысловатыми узорами и мягко светясь, серебристая субстанция. Душа.

Ничего подобного.

На вид там было молоко. И выглядел «волшебный сосуд» как вышедшая из употребления молочная бутылка, я на фото видела такую. Мама, молодая и красивая, на заводе — и бутылки, бутылки, бутылки с молоком…

Артефакт какой-то. На крышечке тиснение: «Душа». И имя.

Его имя.

Так они и сказали, мол, держи, теперь ты — единственная хранительница. И бутыль всунули в руки.

Я?..

Я же думала от него уйти. Так жить невозможно! Но… Думать — думала, а толку?

Ошалело посмотрела на бутылку. Потом огляделась. Город как город, только я, дура дурой, стою посреди дороги. Снова перевела взгляд на сосуд в руках. И сделала шаг.

Хорошо. Двигаться могу. Поначалу ступор охватил, думала, парализовало нафиг.

Машины сигналили похлеще пожарных, несущихся по вызову — ох, сколько добрых слов сыпалось в мой адрес… я не прислушивалась.

Яркое солнце ослепило внезапно, ну зачем на небо посмотрела? Опустила глаза, золотые пятна на тёмном. Слёзы потекли.

Выйти отсюда. Сойти с проезжей части. Шаг, еще шаг. Вот и обочина. Я ступила на коротко стриженую траву и поняла, что ноги подкашиваются. Села на землю и слушала, как за спиной проносятся авто. Сердце стучало что дурное. Заглушало всё — звук проезжающих машин, разговоры, шум летнего города… Что теперь будет?

Я же не просила, не собиралась… я не могу. Такого просто не может быть! Наверное, это шутки, глупый розыгрыш? Кто это сделал? Я не успела рассмотреть.

С левой стороны шепнули:

— А выброси. Прямо в мусорку. Вон, недалеко. Давай, с размаху, чтоб наверняка вдребезги, и забудь как страшный сон. Считай, от жары примерещилось.

Рядом со мной сидел — тоже на земле, близко-близко, почти вплотную — миловидный черноволосый незнакомец. Ласково улыбался, губами. Но не глазами… в глаза посмотреть — как ночью с моста вниз. Аж повело.

Он протянул руку к бутылке.

— Хочешь, я? Давай сюда, и забудь.

Я отпрянула. Прижала сосуд к себе. Отдавать не хотелось. Пальцы покалывало… приятно…

— Ну, давай же!

— А почему я должна вам доверять?

Он пожал плечами.

— А почему ты должна доверять им? Или вообще кому-то? И если кому-то, почему не мне?

— Логично, — прошептала я.

— Не выбрасывай, — услышала я тихий голос справа. — Никогда себе не простишь.

Незнакомец слева зашипел, что кот — и впрямь оскалился, сжался весь, сгруппировался. Раз! — и здоровенный чёрный котище сиганул мимо ног, на секунду задержавшись подхвостьем у коленей. Пометил меня что ли, гад?

— Пометил, хороший котик, — прошептали справа, и рядом со мной материализовался большой пёс. Я всегда шарахалась от любых собак, даже от маленьких, и этот не был исключением.

— Вот, не тот образ, — собака на моих глазах потянулась, словно её растягивали — ну чисто мультик! — поднялась на задние лапы, шерсть «всосалась» в кожу, пёс превратился в приятного светловолосого мужчину лет тридцати.

Странно, никто вокруг не визжит истошно. Такое творится!..

«Ангелы и демоны», здрасьте, приехали. Ряженые? Настоящие?

Я сидела и думала, что ангел и демон так стандартны, картиночно-привычны, ну как в кино. И хорошо, если бы я на самом деле сериал смотрела. Но я-то что в этом кино делаю?!

— Мы могли, конечно, явиться сразу в обликах людей, но, — пояснил ангел, — так всё быстро завертелось. Когда душа на кону, некогда планы оттачивать. А так… люди не удивляются, увидев нас кошками или собаками. Скорее, удивятся внезапному появлению человека рядом. А зверики — дело такое… мягкое да душу ласкающее.

— Ага, давай, объясняй, — заржал демон, обернувшись человеком. И снова котом. И снова человеком. В глазах зарябило. Зачем, издевается, что ли? — Сам же говоришь «времени нет», а туда же — объяснять…

Я встала и, покачиваясь, прижимая к груди бутылку, двинулась прочь. Идти куда-нибудь, всё равно куда — лишь бы подальше от этих двоих.

И сосуд не выпускать.

Где это видано, бред такой — чтоб душа в чужих руках находилось, да ещё и в бутылках?! А у него тогда внутри — что?

— А у него сейчас ничего, — услужливо подсказал демон, появившись слева. — Не до души ему. Трахается как кролик с очередной прости-хосподи-и-и.

На ангела покосился, а сам ухмыляется.

— Уже второй час трахается, — добавил многозначительно, и бровями этак сделал, вверх-вниз, вверх-вниз.

У меня покатились слёзы.

Такой же, как все. Господи, противно до безобразия.

— Не плачь, — ангел тихонько коснулся руки. — Оступился, со всеми бывает. Пропадёт он без тебя. В прямом смысле пропадёт.

— Ага, пропадёт, сотрётся весь! — демон прямо расцвёл. — Правильно! Успокой её, скажи, что он — человек искусства, ему необходимы встряска, вдохновение, сильные эмоции. Иначе он не сможет писать, да что там — существовать не сможет! Жить не сможет! Бедола-а-ага!

Последнее слово он протянул жалостливо, но, в то же время, с издёвкой.

По моим щекам слёзы катились уже с добрый горох.

А я что — не в состоянии дать эмоций? Я такие истерики могу устроить, век помнить будет… игрища сексуальные — тоже фантазии хватит. Хватало же. У меня всегда было столько эмоций… раньше.

Он сам не хочет — ни в каком виде. Вот и хожу тише воды, ниже травы. А теперь — нате вам, держи, храни! Душа, Старик Хоттабыч, блин.

— Не-а, тут, понимаешь ли, три-не три — не встанет! — снова заржал демон. — Э-э-э… в смысле не поднимется! Как ни натирай!

— Делай что хочешь, но сохрани, — попросил ангел, проявляя именно что ангельское терпение, игнорируя того, другого.

— Оставьте меня, — слабо произнесла я. — Я… я домой пойду.

Прийти и упасть, накрыться с головой одеялом и чтобы ни-ко-го.

Ангел и демон, наверное, смотрели мне вслед.

Неделей раньше

— Что ты пишешь? — я подошла к нему, опустила руки на плечи. Он дёрнулся. Хотела погладить, сжала ладони. Хотела поцеловать в макушку. Удержалась. Руки убрала, себя обхватила. Холодно.

Чужой такой.

— Так… ничего, — ответил он с нескрываемым раздражением.

И попытался захлопнуть крышку ноута.

— Погоди… — я попыталась остановить его. — Ты не пишешь «ничего»… никогда… можно, я посмотрю? Пожалуйста.

— Как хочешь.

Он встал, закурил, вышел на балкон и прикрыл за собой дверь.

Облокотился на перила и замер, только иногда подносил руку с сигаретой к губам. В комнате остался едва уловимый запах табачного дыма.

Я села за его ноут.

Начала читать.

«…Здравствуй, Аурелия.

Ты пришла.

Я знаю, что это — ты. Кто ты? Ты единственная.

Ты — моя Аурелия, но это не имя, это суть.

Твоя суть. Ты — Аурелия, и я не знаю, зачем ты приходишь ко мне. Твоя суть — одиночество. Оно ощутимо, его можно черпать ложками и так же ложками — отправлять в рот. Его отчаянно хочется есть, пить, поглощать и всё равно чувствовать жажду и неутолимое желание. Я все время ощущаю голод и жажду. Ты чувствуешь то же самое? Я так одинок, Аурелия… Мы одиноки вместе. Ты хранительница моего одиночества.

…Привет, Аурелия.

Я рад тебе. Приходишь, как всегда, молча, садишься на мою постель. Я говорю с тобой. Говорю долго, обо всем, о чём только можно. Говорю, ещё не поднимаясь с кровати. Ты так прекрасна и завораживающа одновременно, и мне трудно не то, что подняться — трудно дышать. Разговор успокаивает сердце, а душа… души давно нет. Где она, моя душа? У тебя есть душа, Аурелия?

Поднимаюсь в конце концов, не касаюсь тебя, боюсь разрушить магию. Иду на кухню, завариваю крепкий чай. Знаю, что больше не усну… буду пить чай, знать, что ты ждёшь, аккуратно и восхитительно прямо сидя на краю кровати. Ты всегда держишься так прямо, что в твоем присутствии кажется стыдным сгибать спину — в прямом и переносном смысле. А выражение лица заставляет мысли кружить и кружить, я не могу разгадать, что оно означает.

Ты такая странная, Аурелия.

Над твоей головой вьются мухи, почему?..

…Не усну сегодня. Не допив чай, загляну в спальню, кивком головы позову тебя с собой.

Сяду за пишущую машинку… за компьютер, конечно.

Но допотопная машинка вот, рядом стоит. Я пробовал.

Мой предшественник, который жил в этом доме, набивал романы именно на ней. Как, интересно, ему удавалось… печатать — сразу — начисто, не переписывая. Сразу начисто… никаких сомнений в написанном.

Не переписывая.

Никаких сомнений.

Начисто.

Какие же мы теперь писатели?..

Ты читаешь то, что я пишу?

Ну хоть ты читаешь?..

…Помню, как, наивный, предложил тебе чаю.

Ты не улыбнулась, не засмеялась и не покачала головой. Но я сразу понял, что моя мысль глупа и предложение бессмысленно.

…Привет, Аурелия, ты снова здесь.

…Сто лет одиночества — ни каплей меньше. Сто тогда, сто сейчас и после…

Бесконечность одиночества.

Я бесконечно одинок, хотя вокруг меня столько людей. Где все сейчас? Все ушли, все оставили меня, Аурелия. Одна ты верна мне. Мне и моим историям. Я всё время пишу. Ты всё время рядом.

…Привет, Аурелия. Как тебе нравится этот дождь?

Впрочем, я знаю, что ты не ответишь, но мне всё равно. Мне нравится.

Знаю, он как-то связан с тобой. Ты всегда приходишь, когда дождь. И никогда — когда ясно. Я молю днём, чтобы дождь пошёл ночью.

Пусть он будет сегодня, я жду тебя, Аурелия. Я жду тебя даже когда ты рядом. Мне так хорошо пишется с тобой. Я скоро закончу роман, и пусть всё закончится тоже, Аурелия.

Даже если после меня останется единственный роман.

Он будет велик, я знаю.

Почему так много мух вокруг?

Так странно, правда, Аурелия?..»

Я читала и не могла понять. Было жутко. Волосы на голове шевелились, кожа покрылась холодным потом — о, теперь я понимала, что это не метафора, пот действительно леденящий и отвратительно липкий.

Что за отрывки? О ком это? Такое чувство, что он записывал собственные мысли.

Он вернулся в комнату, посмотрел внимательно. Изучающе. Уничижительно. С насмешкой.

— Спорим, ты ничего не поняла.

— Не поняла, — тихо согласилась я. — Но оно… оно жуткое и завораживает.

Я говорила чистую правду.

— А ты представь, — внезапно воодушевился он, — писателя. Известного, который круто взлетел, у него было всё — слава, деньги, тиражи, поклонники и поклонницы. А потом пришли новые, ушлые, активные писаки, и про него стали забывать. И вот в результате к нему ходит одна-единственная поклонница — он всячески приваживает её, чтобы не переметнулась к другим. А потом оказывается, что она мертва. Нет, не банально умерла из-за него — вовсе нет! Ей нужно другое. Она просто с той стороны… И…

Меня передёрнуло. Он заметил. Мгновенно остыл, но всё же продолжил. Словно считал объяснить — мне, глупой — своим долгом.

— Она назвалась Аурелией. Вернее, это он назвал её и придумал, что она так назвала себя. Он был помешан на Маркесе и игрался, что его крест — одиночество, не меньше ста лет, и вот… он уже даже не может кутить днём, проститутки случаются редко, секс теряет смысл — только если он не пьян до скотского состояния. Теперь он на самом деле одинок, и только она приходит к нему. Его тянет к ней, и он пишет, пишет что-то страшное и прекрасное одновременно. Но нужны ли ей его тексты? Нужен ли он ей как писатель, как человек, как мужчина?.. Нет. На самом деле ей нужна его душа. Она — даже не Смерть. Она — нечто страшнее.

Мне стало совсем дурно. Моя собственная душа протестовала — отвратительно, мерзко и тошно, а он… ему, казалось, это нравится. Его душа…

Где его душа?

Я была готова поверить, что у него внутри нет ничего, я не узнавала этого человека. Мне хотелось верить, что его душа — та спокойная белая субстанция в бутылочке, которую надо просто вернуть ему, и всё будет хорошо, и над которой я периодически лью горючие слёзы. А этого человека я не знала. И не хотела знать.

Он подошёл ко мне — я почувствовала запах не сигарет. Тлена.

Он протянул ко мне руки — я отшатнулась.

— Ты чего?

— Ты… сменил марку сигарет?

— Да, а что? Не нравится?

— Не-а… — я, еле сдерживая рвотный позыв, метнулась в ванную.

Только не это. Только не беременность — не сейчас. Не хочу.

Я знала, что он помешан на Маркесе и хотел быть вторым таким — а я не хотела. Я бы хотела, чтобы он писал что-нибудь попроще. Понятнее. И добрее. То, что читать не страшно. Не скажу, что читать Маркеса страшно — но «Сто лет одиночества» всегда вызывало необъяснимую дрожь.

Вышла из ванной я в ещё худшем состоянии, чем влетела туда. Меня мутило, кружило, кожа была мокрой и липкой от пота. Дыхание участилось. Сердце билось так, что больно.

В ногах появилась слабость, я чуть не упала. Мне было страшно.

Страшно с ним рядом. Настолько, чтобы бежать отсюда, куда глаза глядят.

— Я не останусь у тебя сегодня, хорошо? Поеду к родителям. Обещала… маме… — я врала. Но там, у мамы, была спрятана бутылка с его душой.

В тот вечер я уронила её. Ходила, как сомнамбула, по дому и не выпускала из рук. Всё думала — каким образом её содержимое совместить с человеком, которому оно принадлежит? Не внутривенно же вводить в процедурном кабинете в поликлинике.

И она выпала — меня повело, выронила прямо на плиточный пол в ванной. Бутылочка оказалась на удивление прочной. Не разбилась. С тех пор я была очень, очень осторожна с ней. Брала в постель. И засыпала, прижимая к сердцу, перед этим омывая слезами и покрывая поцелуями. Но могу сказать, что верила во всё это — но не избавилась бы от неё ни за какие коврижки.

За пару дней до

И всё у нас было хорошо. Когда-то. Казалось, что могло нас связывать? Успешного писателя, на которого гроздьями вешались женщины любого возраста и статуса, стоило ему наклонить голову и посмотреть сквозь упавшую на глаза длинную чёлку, и меня — серенькую простушку с последнего курса филфака. Только что я тоже немного писала. Но что мои малюпусенькие зарисовочки по сравнению с его романами! А потом что-то сломалось. Его перестали печатать, приглашать выступать, брать интервью. О нём стали забывать, а если и упоминали, то в связи с прошлыми заслугами. Я знала, он переживает ужасно. Что могла сделать? Просто верить и быть рядом? Этого мало.

И тогда я перестала писать. Мне стало стыдно писать, раз у него не ладится. И ещё…

Писать стало страшно. Я всё думала о том, что «слово материально», о том, что мы, писате… «писатели» (себя-то я серьезно к ним не причисляла!) притягиваем в мир то, о чём пишем. Притягиваем к себе или к близким… или наоборот, пишем то, что нам кто-то подсказывает. То, что так или иначе может произойти. Лёгкие и светлые недописушки у меня больше не получались, а мрачные идеи воплощать не хотелось. Написать бы что-то прекрасное, про него и себя, переломить судьбу! Не получалось. Немота напала. Наоборот, хотелось не придумывать ничего.

Он был неплохим человеком. Поначалу. Или не был, а я его придумала? Сама написала… намечтала и поверила… В общем, для того, чтобы более-менее спокойно спать — ни ангелы, надо признать, ни демоны меня не тревожили, словно позабыли обо мне, как бутылку всучили, — нужно было ничего не фантазировать. Так странно — люди же мечтают! Женщины уж точно мечтают обо всяком перед сном… а мне наоборот — голова должна быть пустой до звона, чтоб уснуть.

А он пишет какой-то ужас. Что он притягивает к себе?..

На моё счастье, я не знала, что она на самом деле приходит к нему.

Может, не ушла бы в ту ночь.

А может, свихнулась бы.

Сегодня

Надо отдать ему эту бутылку. Я не знаю, что с ней делать, хранительница из меня никакая. Эти двое больше не появляются. Интересно, как он на меня посмотрит.

«Понимаешь, дорогой, вот твоя душа. Мне её ангел и демон вручили, а сами пропали. Без неё ты злой и жестокий, такой, как сейчас… Ты её или выпей, или на голову себе вылей! Мне она ни к чему. Ты меня выгнал вчера и ударил, но мне было больно не столько физически, сколько морально, но это же был не ты, понимаешь…»

Бред.

Я пришла с работы, открыла дверь своим ключом и замерла. Из нашей спальни раздавались женские стоны. И скрипела кровать.

Что там происходит и дураку ясно. Такие звуки может издавать только женщина, которая испытывает неописуемое удовольствие — стонет, вскрикивает, то коротко, то протяжно. Хоть на диктофон записывай — песня.

Или классно симулирует.

Я прислонилась к стене спиной, прикрыла глаза. Что делать, непонятно. Хотела зажать уши руками, но в этот момент женщина издала особо виртуозный звук, и он отозвался внизу живота острой болью. Меня скрутило так, что не вздохнуть, на глазах выступили слёзы, в груди больно. Мамочки… я стояла у стены, согнувшись в пояс и стараясь выровнять дыхание.

Стоны в спальне зазвучали выше, отрывистее и почти без промежутков.

Отстранённо я отметила, сойдет ли она на ультразвук, или нет?

И почувствовала ужасную усталость и безразличие.

Что ни делается, всё к лучшему. Прежде чем уйти, хочу, чтобы видел, что я всё знаю. Он, всё-таки, когда-то меня любил.

Я двинулась в спальню.

…На стройке сваи забивают, наверное, полегче.

Я сделала шаг назад и кинулась прочь.

Странно, но далеко уйти не смогла. Ходила. Сидела на лавочке.

Вернулась.

Мне навстречу по лестнице спускалась девица — лёгкого, нелёгкого поведения, не важно. Я отметила что это, видимо, она, и продолжила подниматься. Нам друг до друга не было дела.

Открыла дверь ключом и испытала жутчайшее дежа вю.

Из спальни не доносилось ни звука. Человеческого. Но точно так же явственно скрипела кровать.

Я медленно двинулась туда. И застыла в дверях.

То, что я увидела, не могла представить и в кошмарном сне.

Это не было нашей спальней. Оно было чёрно-красным — и стены, и мебель, на страшно-грязных простынях — двое. Мужчина лежал на спине, верхом на нем восседало странное существо, отдаленно напоминавшее женщину. Но оно было жутким. Неживым.

Женщина повернулась и, не прекращая двигаться, уставилась на меня пустыми глазницами.

Меня прошибло потом и будто сразу шандарахнуло током.

— Что ты будешь делать с его душой, если умрёт тело? — а вот и голубчик, у которого пропасть в глазах, явился.

— Я… я не знаю.

— Не трогай её, она всё сделает правильно.

Пропастеглазый фыркнул, провел сомкнутыми большим и указательным пальцем по губам, символизируя молчание и замер у стены, сложив руки на груди.

— Пока душа у тебя в руках, она не получит его, — послышался голос ангела.

— Она не получит его никогда, — дрожа, прошептала я.

— Держись… Ты можешь пройти через это. Спасти его душу можно ещё одним способом — поместив в себя.

Пропастеглазый оживился и отклеился от стены.

— А с ним что будет?

— Ничего. Душеедка не сможет с него ничего взять. Тело-то у него будет женское. И она закончить свой обед не сможет.

Я с благодарностью кивнула ангелу. Из сумки достала бутылку и, показав жуткой твари, прошептала: «не получишь».

Её рот искривился в немом крике, скрюченные пальцы вытянулись в мою сторону, она свалилась на пол и на прямых руках и ногах, как паучиха, ринулась ко мне. Он остался на кровати недвижим.

Я обхватила бутылку двумя ладонями, подняла вверх и выкрикнула:

— Я сохраню!

Существо беззвучно взвыло. Оно корчилось в метре от меня, тянуло руки, но не могло прикоснуться — почему? Не успев предположить, я почувствовала удар.

Из меня вышибли дух.

Сейчас

…И я провалилась в пропасть. Я маленькая, такая маленькая, мне страшно! Попыталась открыть глаза, не получается, хоть пальцами веки поднимай. Но и руки тяжёлые, не пошевелиться… открыла-таки… темно… Как же темно, мамочки-и-и! Cловно в пузырёк с чернилами нырнула.

Свет. Вдалеке — свет. Яркий такой. Туда, да?..

Моё тело открыло глаза.

Меня в нём не было.

Я неслась к свету.

Его недвижимое тело лежало на кровати.

Его душа в моём теле сходила с ума от ужаса и нереальности происходящего.

Тварь корчилась на полу.

Там

Я светлая-светлая, прозрачная-прозрачная, так легко! Ангел подхватил меня, закружил. Держа его за руку, я летела. Смеясь. Нет боли, нет ничего. Всё правильно.

— У всех есть шанс. И не один, и не два, — услышала я голос ангела. Да, он явно любил объяснять. — Но у него шанс оставался единственный. Последний шанс сберечь душу — отдать её на хранение тому, кто любит, если сам не в состоянии справиться. Когда у него было просветление — одно из последних — он, сам того не ведая, запустил твою работу, как хранительницы. Помнишь, все повторял, мол, спасительница моя, что бы я без тебя делал, ты одна меня спасёшь, в меня веришь… Мол, будешь верить в меня, несмотря ни на что? Любить меня, несмотря ни на что? Будешь моей хранительницей души?

— Помню… Но это же просто слова!

— Слова. Произнесенные в тот момент, сработали как… заклинание, если так понятнее. И его больная душа с радостью переместилась в сосуд, который я успел подхватить и тебе передать. Вот тебе и выпала — честь ли, работа… считай, как хочешь. На самом деле многие являются хранителями душ. Просто не знают и несут свой крест.

— А почему вы оба оставили меня?

— Ты сама справлялась. Да и должна была справиться сама. С другой стороны, раз не появлялся я, не появлялся и мой… коллега с той стороны.

— Но он теперь тоже там, что он…

Я испугалась не на шутку.

–…сделает с ним?

— Скорее, с ней. Оба — зло, но враждующее. Она чуждое создание — всему на свете чуждое. Паразит, которого мыслями создают сами люди. Есть эти твари могут только того, кто их создал. Не других. Сначала должны сожрать создателя. Тогда оживают. Мы над ними практически не властны. Вы их создаёте — вы и должны побеждать. Или они вас… будут есть. Он сам вызвал её, понимаешь? Пообещав всё и душу впридачу взамен на популярность себя, как писателя. Не знал, что она заберет и душу, и жизнь, сожрёт заживо.

Я подумала, что всё это чудно и страшно. И что, как ни странно, ни демон, ловец душ, ни ангел, хранитель, не пытались его душу забрать. Они пытались не дать той, другой, её выпить. Демон, может, и рад бы, но в данном случае цель была иной.

— А при чём тут Маркес?

— Маркес совершенно ни при чём. С таким успехом он мог повернуться на Гоголе или Ниле Геймане. У каждого своя жизнь, своя ответственность и свои, как вы говорите, тараканы. И у него — свои. Книга совершенно ни в чём не виновата. Всё в голове.

Что-то дёрнулось.

Какого… чёрта… это не конец…

Меня рвануло — грубо выхватило и втянуло обратно в тело.

Что… где… Я закашлялась, попыталась подняться, дышалось тяжело.

Тот, за кого я, оказывается, давно уже сражаюсь, застонал на кровати. Жив.

Аурелия — или как её? — беззвучно выла и билась на полу в конвульсиях. За то время, пока меня не было, она стала меньше — сморщилась, ссохлась, посерела. Но, почувствовав в нём его душу, пыталась ползти к нему.

И вдруг затихла. Её тело оплывало, превращаясь в копошащуюся и колыхающую массу, осело, превратилось в горки мокрой шипящей земли, земля стала пеплом… и растаяла. Она была голодна. Ей нужна была еда. Она сдохла. Исчезла.

Эта тварь издохла! Так просто!

Он лежал на кровати, из уголка рта текла струйка крови.

— Что за… что… — повернулся, упал с кровати, пытался встать.

— Мне нужно молоко, — прошептал, стоя на четвереньках. — Молоко… Я хочу молока.

«Молоком лечат отравление ядом, — осенило меня, — отравление этой тварью!»

Я, плохо соображая, опустилась рядом, усадила его, прислонив спиной к кровати, запрокинула голову, поднесла к губам бутылку.

И вылила содержимое ему в рот.

Прошло время

Не поверите, но я больше не пишу. А он, говорят, пишет. Говорят, пережил нечто вроде клинической смерти, уверовал в переселение душ — чуть ли не сам побывал в другом теле, потом в свое вернулся. Я стараюсь об этом не думать и не вспоминать. И, конечно, ничего никому не рассказывать.

Он снова стал популярным — у него фантастическое городское фэнтези с приключениями, книги выходят одна за другой. Персонажи как живые, и достается им много. Но какие бы злоключения ни выпадали на долю героев, критики отмечают, что в его историях всегда есть капелька надежды. И послевкусие особое — типа лучик света вдали брезжит, и сияет, и зовет, и все обязательно будет хорошо. Может, не сразу. Но будет.

Не знаю.

Он просил меня вернуться. Умолял. Много раз. До сих пор просит.

Может быть, я вернусь к нему, если… если снова начну писать.

Но пока не получается. Ни строчки. Не могу слова в предложения складывать. Нет, на работе всё нормально. А тексты… Всё закончилось.

Ну и ладно. Не всем быть писателями.

Да и некогда мне. Работа, дочка… Она и не знает, что у неё есть отец. Да еще такой известный отец. Мне пришлось соврать, сказать, что его больше нет. В каком-то смысле это так. Он уже другой человек. Он мог бы дать ей столько… Да всё мог бы дать. Как в сказке — яхты, пальмы, самолеты… А я не хочу.

Мужчины у меня нет, но я и этого больше не хочу. Мы живём в маминой квартирке — три женщины — и счастливы.

А дальше поглядим.

Ангел меня не бросил — всё у нас получается не то, чтобы легко, даже, может, где-то и трудно, но результат всегда себя оправдывает. Когда дочка болела маленькая — врачи попадались, как один, высококвалифицированные и внимательные. Работу я сменила — устаю, но и денег больше. Помню, как с детским садиком пришлось побегать — никто не верил, что в этот попадем. И возле дома, и хороший очень. Попали. А потом в школу моя дочь как кукла пошла — самая красивая. Первая учительница у неё чудо и умница, не знаю, как благодарить.

Только вот что… У нас собака, здоровенный добрейший рыжий пёс, а дочка недавно котёнка притащила. Чёрненького. Хорошенький, паразит. Глаза умные-умные. А ещё… Она очень любит молоко. И больше всего на свете обожает выдумывать разные истории.

А значит, мне хранить.