Ловец заблудших душ

Наталья Самошкина, 2023

«Чтобы познать вкус жизни, не торопись глотать ощущения, не распробовав разнообразие их оттенков», – сказал, искушая, Змей и приоткрыл дверь в глубине Эдема. Кто решится распахнуть её? Мужчина, заблудившийся между мирами и погружающийся от этого в безумие, или женщина, зеленоглазая ведьма, разгуливающая дикой кошкой от боли к наслаждению, от поиска общих смыслов до беспощадной мудрости? А может быть, они вместе станут ключами к очередной двери – желаниями, в которых нет разделения на добро и зло, на свет и тьму, поскольку творят любовь слиянием своих судеб, душ и тел…

Глава девятая

Лимонно-жёлтая бабочка выпорхнула из шёлкового платка, покружилась над залом и устремилась на запах, сводящий её с ума. Ажурные крылья распахнулись над коричневой мушкой, приклеенной с намёком на левой груди венценосной дамы.

— Да ты шалунишка, милсударь! — засмеялась Елизавета, стараясь не двигаться, чтобы не вспугнуть очаровательное создание. — Подарить лето среди зимы не каждому мужчине под силу.

— Шарман! Вундербар! Прелестно! — загомонили придворные, сами похожие на экзотических бабочек яркостью платья и количеством пудры на париках.

— Ви есть кёнигин, э-э-э-э-э, кралева поэтов, зольдатен унд политикер! — поклонился австрийский посланник фон Борх. — Ви соблазняйт ляйхьт, э-э-э-э-э, легко, как дизе шмэтерлинк.

— В ваших устах, барон, это высший комплимент, — улыбнулась Елизавета. — Правда, за моей легкомысленностью скрывается знатно обученная армия.

Бестужев проворно выхватил кружевной платок из-за манжеты, чтобы скрыть за покашливанием усмешку.

— Ай да государыня! — одобрил он.

— Бабочка хороша, — подал голос Иван Разумовский. — Но где мой перстень с жёлтым камушком? Или господин фокусник приделал ему не только крылья, но и ноги?

— Я думал, ваше сиятельство, — ответил маг, — что страсть к женщине выше корысти. По-видимому, в этом обществе считают иначе!

Скользящей, танцующей походкой он подошёл к Елизавете, щёлкнул пальцами, и бабочка исчезла.

— Ваш перстень — в табакерке у господина канцлера, — подсказал Альберт ван Хоттен. — Проверьте!

Озадаченный Бестужев вытащил из кармана изящную коробочку слоновой кости, раскрыл её, и все ахнули — драгоценный камень подмигивал из тёртого табака.

— Надеюсь, что я вне подозрений, — ухмыльнулся канцлер. — А то граф решит ещё, что я на пару с кудесником его колечко попёр!

— Эх, граф, граф, неужто тебе мало перстеньков в жизни перепадало, что ты меня радости нынче лишил? — отвернулась Елизавета от Разумовского.

Первый сеанс магии был завершён.

— Альби, тебе так нравится дёргать русского медведя за хвост? — сказала Клео, положив руку ему на плечо. — Не боишься, что за твои намёки он отправит нас на Белое море — стирать подштанники святой братии?

Даже в пышном платье она больше походила на мальчишку-подростка, чем на взрослую женщину. Узкобёдрая, с почти неразличимой талией и тонкой шеей, Клео не привлекала мужского внимания, оставаясь в тени великого чародея, развлекающего высший свет. Их принимали во многих странах, восхищались игрой невозможного, старались вызнать заранее о недовольстве судьбы и откупались от грядущего золотом, знаниями и связями. Альберт подобрал Клео в одном из притонов Парижа, где девчонку дразнили Гастоном и подсовывали застоявшимся матросам, залившим глаза дешёвой подделкой рома. На удивление всем тощая, как выброшенный на помойку котёнок, юная проститутка оказалась живучей и жадной до жизни. Она драла острыми ногтями спины похотливых мужиков, кусала за языки, зажимала их члены кольцом натренированных мышц, вынуждая самцов отказываться от соития с плоскогрудым дерзким бесёнком. Маг искал в трущобах следы чернокнижника Арвина, в очередной раз ускользнувшего от полиции, когда ему под ноги выбросили дёргающийся грязный мешок, из которого неслись отборные ругательства. Взлохмаченная рыжая голова высунулась из отверстия, проделанного острым ножом, и ломкий голос спросил:

— Чего глазеешь, выкидыш старой сводни?! Если проделал дыру в мешке, так режь дальше. Неужто думаешь, мне в удовольствие в нём сидеть?

Альберт вытащил крикливое существо, пристально посмотрел в голубые азартные глаза и увёл с собой, забыв о чёрных мессах, на которые так падки придворные французского короля. С тех пор прошло три года, в течение которых сложилась эта странная связь, не подкреплённая половыми сношениями, но закалённая в горниле магических занятий и настоящей дружбы между Учителем и Учеником. Клео легко впадала в транс, и под воздействием гипноза творила чудеса, от которых бросало в дрожь кардиналов и полководцев, хитроумных финансистов и роскошных королевских любовниц, астрологов и фальшивомонетчиков. Далёкая и холодная Россия привлекла их не только возможностью увеличить своё состояние, но и противоречивой сутью — припудренной, подкрашенной, слегка подогнанной под рамки чванливой Европы и остающейся при этом дикой, спонтанной и нелогичной. В таких условиях вполне можно было стать новым пророком или… государственным преступником. Импровизация служила залогом познания жизни, у которой не было любимчиков и изгоев, ибо любой мог с лёгкостью перешагнуть тонкую грань, отделяющую богатея от нищего, здорового от поражённого чумой, свободного от узника, счастливого от безутешного.

— Нас пригласили к Каховским, — сказал Альберт за завтраком. — Главу семьи заботит нежелание супруги обзавестись потомством.

— Надеюсь, ты не внушишь ей, что нужно стать копией свиньи, рожающей детёнышей от залезшего на неё хряка? — хмыкнула Клео, намазывая мёд на ломтик ржаного хлеба.

— Неужто я похож на падре, вещающего с церковной кафедры о трёх ОБЯЗАННОСТЯХ для женщины: кирхен, киндер, кухен? — ответил маг, склонив голову к плечу. — Ты же знаешь, что я помогаю людям не соглашаться с тем, что им претит. И в случае с мадам Каховской я сперва поговорю с её душой. А дальнейшее решение придёт само — устраниться или же вмешаться в ход истории.

— За это я тебя и люблю, — наливая ему крепкий кофе, сказала Клео. — Ты никогда не завязываешь на шее другого человека атласную ленту, чтобы прикрепить орден, или верёвку, чтобы вздёрнуть на осине.

Елена Каховская оказалась миловидной особой двадцати трёх лет. Бледно-голубые глаза ускользали от взгляда, перебегая с предмета на предмет.

«Беспокойные очи — издёрганная душа», — подумал ван Хоттен и предложил её мужу оставить их наедине, дабы тонкими разговорами подобрать ключ к её тайнам.

Каховский, бурча что-то о супружеской чести, отбыл в кабинет, где занялся мемуарами, скомпонованными из всем известных хроник, житейских историй и дневников денщика, умершего год назад от старых ран. Иноземный маг предложил хозяйке самой выбрать комнату, где чужие уши не станут ходить дозором по границе откровений, устроился напротив неё и бархатным голосом промолвил:

— Сударыня, я не соглядатай, которого нанял ваш муж. Ничто из того, что поймёт мой разум, не будет передано ему или иному лицу. Я хочу помочь вам обрести покой, но не забвение, радость, но не утоление глупых прихотей. Особенно если эти прихоти исходят от… нелюбимого человека. Итак, расслабьтесь, положите руки на колени и смотрите на этот красивый медальон. Мне он достался от женщины, которая была для меня всем, — от моей матери.

Золотой медальон закачался на ажурной цепочке, а завораживающий голос продолжал обволакивать, заставляя Каховскую закрыть мечущиеся глаза и отдать сознание во власть ван Хоттена.

— Вам хорошо и уютно. Где вы сейчас находитесь?

— Я в поместье моих родителей, — ответила женщина. — Горничная Таисия принесла мне новое летнее платье из розового муслина с цветочками. Ах, до чего же оно нарядное! Сегодня у нас будут гости — троюродный брат отца с сыном. Говорят, что младший невероятно хорош собой: черноволосый, кареглазый, стройный, как пирамидальный тополь. Матушка уже с утра загоняла дворню, хочет принять Павла Викентьевича и Евгения с должным уважением. А я предоставлена сама себе! Может, почитать французский роман? Или побродить по саду? Вишня в этом году уродилась столь обильная, что даже скворцы ею обожрались и брезгуют.

— Вы наклоняете ветку и обираете вишню прямо губами. Вам вкусно, сок скапливается во рту и брызгает красным на подбородок.

— Да, — засмеялась Елена. — Горничная суетится вокруг меня, чтобы я не замарала ягодой светлое платье. Ну, как же, указание барыни! А мне скучно ожидать…

— Вечер. Карета подъехала к крыльцу. Что вы ощущаете?

— Не знаю. Какое-то томление. Хочется убежать и спрятаться и в то же время взять его за руку.

— Евгения?

— Да. Мне кажется, что я люблю его.

— Прошёл год. Где вы теперь?

— Церковь. Свечи горят перед иконами. Я плачу и прикрываю лицо тафтой, чтобы никто не видел покрасневших глаз. Священник бормочет молитвы, а я слышу, как набат грохочет в моём сердце — бум, бум, бум! Боже мой, как больно! Больно хоронить того, кто любил тебя больше самого себя!

Слёзы потекли по её бледному лицу.

— Что случилось?

— Он погиб. Как сказали, шальная пуля. В его полку офицеры по пьяни развлекались стрельбой. Так глупо умереть — не на войне, не на дуэли, даже не на охоте, а по вине своего же товарища.

— Что было дальше?

— Через полгода меня выдали замуж за Алексея Каховского. Он уважаемый человек и желает мне блага, но мне… тошно быть рядом с ним. А когда он требует выполнения супружеского долга, я лежу, как бревно. Или как могильный камень. Ничего не чувствую, смотрю в потолок, жду, пока муж утолит свою страсть и слезет.

— Вы хотите стать матерью?

— Очень. Но, видимо, я прогневала Бога своим равнодушием к Алексею, и он наказывает меня бесплодием.

— А если бы на месте Каховского был Евгений? Какой тогда вы были бы с ним? Тоже каменной?

— Нет, нет, нет. Его прикосновения смущали меня, хотя и были невинными, но я хотела большего. И получила бы! За что Бог забрал его на небеса, за что?

— Вы слышите мой голос. Раз, два, три — просыпайтесь!

Елена открыла глаза и уставилась на мага.

— Сударыня, я помогу вам, — улыбнулся Альберт. — Послезавтра перед сном проследите, чтобы двери не были закрыты на засов. И постарайтесь эти дни удерживать в себе ощущения, от которых хочется быть ЖЕНЩИНОЙ, а не столбом, которым размечают дорогу. Я слышал, что русские придумали какую-то коломенскую версту.

— Да, сударь. Она длиннее обычной версты.

— Надо же. Прощайте. И до встречи.

«Я не Иисус Христос, — думал он, возвращаясь в гостиницу. — Но чудо для Каховской сотворить способен. Не зря я так обожаю женщин!»