Палата №…

Наталья Нестерова, 2021

Давно известно, что в трудные минуты жизни люди тянутся к добрым книгам, чтобы отвлечься от тягостных мыслей или получить разумный совет. Рассказы Натальи Нестеровой лечат не только душу, но и тело! Герои историй – это наши соседи, сослуживцы, родственники, врачи, дети и школьные друзья – путешествуют с вами по страницам этой книги, полной юмора, душевности и тёплых человеческих отношений. Благодаря таким историям мы учимся лучше понимать друг друга. Оторваться от этих рассказов очень трудно. Так хочется узнать, что будет дальше…

Секс по-больничному

Всё началось с письма в редакцию. Нет, до этого еще были разговоры, в которых я активно разоблачала байки про якобы процветающие в наших больницах амурные утехи пациентов. Приходит кто-нибудь из коллег и с квадратными глазами рассказывает, что его родственник лежал со сломанной ключицей в травматологии и нагляделся там! Как к ночи дело, так больные по темным углам загипсованными телами переплетаются!

— Враки! — возмущаюсь я. — Наглые враки!

Доверять мне должны, потому что я, во-первых, отвечаю в редакции за медицинскую тематику и по долгу службы часто бываю в лечебных учреждениях, во-вторых, сама периодически оказываюсь на больничной койке то с кудряво сломанной рукой, то с отвалившимися пальцами по причине разрезанных сухожилий. И не надо мне арапа заправлять!

— Любая травма: перелом, растяжение, ранение — это боль, хорошенькая такая боль, когда искры из глаз и небо в алмазах. Если ты попал в больницу, значит, травма сложная, нужна операция. Тех, что попроще, пользуют в травмпунктах — гипс наложили и до свидания. Итак, тебе очень больно, и до операции и после. И живешь ты от одного обезболивающего укола до другого. Кто на своих ногах и может до туалета добраться, испытывает большие трудности со сниманием трусов ввиду травмированных плеча, ключицы или кисти. Лежачие, с перебитыми ногами, и вовсе отданы на милость сестры или нянечки, у которых судно не допросишься, да и стыдно на первых порах. Какой тут секс, скажите на милость? Думы об этом приятном занятии так же редки в голове травмированных, как попугай в тундре.

— А в психиатрических больницах? — не унимается мой оппонент. — Там физически все здоровенькие.

— Не знаю, — честно отвечаю я, — не лежала. Вот про онкологию могу сказать. У одной моей подруги рак обнаружили.

Стоит произнести слово «рак», как люди в лице меняются и начинают причитать: какое несчастье, какое горе!

— Да нормальное горе, обычное! — осаживаю я. — Подумаешь, рак! Ну, рак! Болезнь как болезнь, отлично излечивается на ранних стадиях. А на поздних и от воспаления легких можно коньки отбросить. Многие люди, оказавшись в онкологической клинике в качестве пациентов или навещая родных, поначалу удивляются: все там нормальные люди, даже улыбаются. А почему им не улыбаться? Тем более, что особенность ракового процесса заключается в том, что больного он не беспокоит, а доктора крайне беспокоит. То есть ситуация противоположная привычной: не мы со своими жалобами достаем врача, а он нас, с виду таких крепеньких, на операционный стол тащит.

— Не отвлекайся, — просят меня. — Итак: твоя подруга, онкология, секс?

— Моя подруга лежала в больнице в ожидании операции. Ожидание затягивалось, потому что в операционном блоке не то трубу какую-то прорвало, не то электричество закоротило. Домой больных не отпускали, чтобы свежесть уже сданных анализов сохранить. Неделя проходит, вторая, операционную ремонтируют. Подруга моя скучает отчаянно, уж книжки не читаются, телевизор не смотрится. Общее состояние, повторяю, почти олимпийское. А в соседней палате точно так томился олимпиец мужского пола. Как-то вечером они разговорились в холле, потом книжками обменялись, потом обсудили прочитанное на прогулке в парке. Словом, всё как по нотам. Мужчина и женщина плюс масса свободного времени.

— А они были семейными?

— Да, но в данном случае это на сюжет не влияет. Итак, понесло их на волне симпатии, закрутило-завертело и вплотную приблизило к любви в конкретно физиологическом проявлении. Но! Аккурат тут операционную и починили.

— Ну и что?

— Ну и всё! Сделали им операции. Затем была реанимация, облучение, химиотерапия — едва ползали, уж не до шашней на стороне. Еще раз повторяю! В больнице больные болеют! Это не дом терпимости! Это дом скорбящих!

Вот так я высоко держала знамя морального облика наших лечебных учреждений, когда пришло то письмо.

— Почитай! — положила мне на стол послание заведующая отделом писем. — Вообще-то по теме на фельетон тянет. У Эдика (это наш фельетонист) хлеб отбираю. Но ты столь пламенно про чистоту госпитальных нравов вещала! Слеза умиления по щеке катилась. А на самом деле? Стыд и позор!

В правом верхнем углу на пол-листа формата А-4 находилась шапка, то есть кому письмо: «Во Всемирную организацию здравоохранения, в Минздрав Российской Федерации, в мэрию г. Москвы, в редакцию газеты…» Ни много ни мало. Ниже следовал текст, уже на всю ширину страницы.

«Я, Кошкина Ирина Владимировна, находилась на излечении в больнице №… по поводу варикозного расширения вен правой и нижней конечностей. Мне была сделана операция.

Претензий к хирургу и лечащему врачу не имею. Но считаю необходимым довести до вашего сведения, что заведующий отделением Умнов Алексей Петрович поощряет разврат на вверенном ему участке.

Поясняю на конкретном примере.

В соседней с нами палате лежал молодой мужчина кавказской национальности. Хотя палата рассчитана на четверых, троих Умнов распорядился перевести в другие палаты, чтобы грузин был один. И к этому грузину на всю ночь регулярно ходила женщина. Для удобства их свиданий в дверь был врезан замок. Я лично видела, как Умнов передавал ключ женщине грузина. Передачи денег не видела, но, конечно, не бесплатно блуд справляли!

По причине возмущения, а также из-за криков и стонов за стеной мы одну ночь не спали полностью. Когда утром пожаловались Умнову, он только отмахнулся и сказал, что пропишет нам сильное снотворное. И при этом веселился и потирал руки, наверно, в ожидании новой взятки. Я сказала, что не буду травиться наркотиками, чтобы грузины публичный дом устраивали. Умнов сказал: а вас мы выписываем на долечивание по месту жительства.

Это не анонимка, я свой адрес и телефон прилагаю, также есть другие свидетели, но они сомневаются на врачей доносить. А честное имя советского (зачеркнуто) российского доктора с клятвой Гепокрратта (орфография автора) позорить можно?

Прекратите разгул преступности, эротики и порнографии!»

— Дела! — сказала я вслух и почесала затылок.

Клинику, о которой шла речь в письме, я знала. Она относилась к Академии медицинских наук и славилась уникальными микрохирургическими операциями. Трудно было поверить, что за стенами столь почетного учреждения процветает сутенерский бизнес.

Я позвонила Кошкиной Ирине Владимировне, автору письма. Но к уже изложенным фактам она новых не прибавила, только возмущенными эмоциями всё удобрила.

— Ирина Владимировна, — спросила я, — вас вышвырнули из больницы раньше времени? Нанесли вред вашему здоровью?

— Нет, — ответила она после паузы. — Швы мне сняли, а на физиотерапию я рядом с домом в поликлинику хожу. Но вы, девушка из газеты, поняли, что Умнов…

— Да, спасибо! — перебила я, попрощалась и положила трубку.

Первый раз в клинику я отправилась инкогнито. В справочной узнала время посещения больных: с пяти до семи вечера. Около семи бродила по коридорам, заглядывала в палаты, как бы в поисках нужного мне пациента. Расспрашивать больных, не творятся ли тут под покровом ночи бесчинства, язык не повернулся. Потому что больные были как больные — слабые и несчастные. Их посетители — с печатью тревоги и заботы на лице. Задавать вопросы медсестрам или дежурным врачам бесполезно. Корпоративная солидарность, она же круговая порука, у медиков железобетонная. В своей среде они друг друга костерят, но за порог чужую ошибку вынести — никогда!

На следующий день я позвонила заведующему отделением Умнову и представилась.

Он ответил:

— Журналистка? Приезжайте! — И назначил время.

Когда мы встретились, лично познакомились, Алексей Петрович с ехидцей спросил:

— Почему вы так поздно явились? Из Минздрава у нас уже были, из мэрии были, а вы спите? Так-то с письмами трудящихся работаете!

— Алексей Петрович! Судя по вашему тону, всё, изложенное в письме, домыслы?

— Всё, изложенное в письме, чистая правда! — с вызовом ответил врач.

— Как же так?! — в сердцах воскликнула я. — Поощряете разврат, превратили отделение в дом свиданий? Берете деньги с лиц кавказской национальности…

— Стоп! — перебил Умнов. — Насчет денег — отказываюсь. И все лица у нас здесь одной национальности, точнее, таковой не имеют, только диагнозы. А история такая, слушайте.

И вот, что я услышала.

В городе Ереване жила-была молодая семья: Армен, Карина и двухлетний сынишка. Карина — учительница младших классов, Армен зарабатывал частным извозом на старенькой иномарке, купленной в долг. Карине и Армену было по двадцать шесть лет. Их, конечно, не миновали все лишения, обрушившиеся на Армению в последние годы, но как-то выкручивались, молодость города берет. Но случилось у ребят несчастье. Армен попал в аварию, его вины не было, а пострадал отчаянно. Машина — в лепешку. Армену ногу перемололо и часть ступни, как ножом, отрезало. Карина в больницу примчалась, когда мужа в операционную везли. Он успел ей сказать: «Что хочешь делай, но не давай ногу ампутировать!» Карина — к врачам. Они — ампутация без вариантов, скажите спасибо, что жив остался. Карина такой крик подняла, так голосила: «Не смейте резать моему Армену ногу!», что профессиональные армянские плакальщицы могли бы ей позавидовать. Видя такое дело, врачи рукой махнули, хирургическую промывку сделали, кровь остановили, повязку наложили. Потом в минуты слабости Карина не раз пожалеет, что не дала отрезать ногу. Протез бы сделали, ходят ведь люди на протезах. Но кто же знал, что предстоит два года жутких мытарств. А тогда главное было: Армен сказал! Надо как Армен сказал! Карина продала бабушкино наследство: золотые украшения, столовое серебро, хрусталь — всё за бесценок. Нужно было Армена в другую больницу перевозить, где доктора сто процентов успеха обещали. Только никакого успеха не было. За полтора года семь операций, муж с больничной койки не сходит. Кость как попало срастается, ткани воспаляются. А тут еще долг за машину требуют… Продала Карина квартиру, вернула долги, сына у сестры оставила и повезла мужа в Москву. Как жителя другого государства, Армена в клинику только за плату положить могли. Деньги те были, первый взнос, — десятая часть от уже потраченных. Но ведь последние! Карина у знакомых жила, и брало ее страшное отчаяние, что из милости приютили, что не может накупить тем знакомым коньяков-деликатесов, отблагодарить.

Алексей Петрович Умнов, заведующий отделением, Карине по-простому сказал:

— Какого лешего вы в своем Ереване полтора года сопли жевали, в переводе — ерундой занимались? Почему не привезли мужа сразу после аварии? Другие напортачили, а нам переделывать?

Карина за долгие месяцы многих врачей перевидала. И все об одном толкуют: если бы ваш муж сразу попал в мои руки, он бы уже бегал. Хирурги напоминают каменщиков или маляров. Приходят к тебе строители и за голову хватаются: кто вам так безобразно стенку сложил, какой сапожник стену красил? Вот я бы!.. Конечно, можно было бы хирургов сравнить с какими-нибудь возвышенными творцами. Скульпторами, например. Только Карине, что скульпторы, что маляры, что хирурги — едино. Она устала вселять в Армена надежду и, что самое печальное, сама устала от надежд, веру потеряла.

— Давайте скажем Армену, что необходима ампутация? — предложила Ларина.

— Привет! — возмутился Алексей Петрович. — Зачем было тыщу верст киселя хлебать? Ампутацию любой сельский фельдшер сделает. Нет, мы еще поцарапаемся. Но хочу вас предупредить, голубушка, что мы в начале пути. И гарантий, тьфу, тьфу, — он суеверно сплюнул через плечо, — мы не даем! Сбербанк давал? И плакали наши денежки. Про сроки меня тоже не спрашивайте. Скажу только, что нужны минимум три операции.

Карина кивнула. Она знала, что в их случае, который из травматологии через две недели после аварии вдруг перетек в ортопедию, то есть застарелую болезнь, ничто не делается быстро и за один раз. Прооперировали, зажило, оперируем дальше. Как в портняжном деле (опять нелестное сравнение) — нельзя пришить рукав, если лиф не готов.

Умнов сделал три операции, понадобилось полгода. Карина устроилась уборщицей в метро, потому что за больницу нужно было платить. Сына не видела, только по телефону разговаривали.

Последняя операция была самой сложной. Мышцу со спины пересадили на ногу. Двенадцать часов три бригады микрохирургов сосуд к сосуду пришивали.

И получилось! Лоскут прижился — любо-дорого! Алексей Петрович, когда мне рассказывал, даже кончики своих пальцев поцеловал — так радовался той победе.

Но Армен сдох. Не умер! А израсходовал силы и волю до донышка. Он, Армен, по словам врача, был джигит, горный козел. Ему бы скакать и саблей размахивать, а он два года к койке прикован, операция за операцией, одна надежда за другой в прах обращаются. Ну, кончились у человека душевные силы! Ну, нет у него больше желания карабкаться и выздоравливать!

Тогда Алексей Петрович отселил из палаты Армена других больных, призвал Карину в кабинет и поставил перед ней задачу:

— Даю вам ночь на растерзание мужа! Ему нужна хорошенькая гормональная встряска.

Карина… Что Карина? Смену отдежурила в метро, швабру отложила и поехала к мужу ночевать в больницу. Привычное дело — после операций она рядом с Арменом всегда ночевала.

Утром Карина честно Алексею Петровичу докладывает: спали как брат с сестрой, тепло обнявшись.

— Даю еще одну ночь! — погрозил пальцем Умнов.

Эффект был прежним. Армен очень любил жену. Она очень любила мужа… платонически!

Умнов на Карину всех собак спустил. И тогда она, рыдая, рассказала: и про квартиру проданную, и про долги, и про бабушкино наследство, и про сына заброшенного, и про работу в метрополитене, и про то, что у нее самой тоже сил не осталось. А дверь в палате легко открывается! Не получится у них, когда в любую секунду сестра или дежурный врач могут зайти!

Алексей Петрович Умнов — вредный мужик, что равняется — врач от Бога. Он стал действовать по трём направлениям. Во-первых, вызвал слесаря, чтобы замок в дверь палаты врезать. Во-вторых, Карине разнос устроил. Умнов и больных не очень-то жалел, а уж здоровым спуску не давал.

— Голубушка! — призывал Умнов. — Вы обязаны по-женски постараться! В парикмахерскую сходите, фигли-мигли-бигуди накрутите! С вашего лица, извините, картину про монашку-девственницу писать, которая два года молилась (что было правдой!) и засушила свои гениталии. А нам опытная обольстительница нужна! Если вы не справляетесь, то мы проститутку найдем! По газетным объявлениям вызовем!

В-третьих, Алексей Петрович подключил доцента с параллельной кафедры, специалиста по половым гормонам. И вкатили, то есть вкололи, Армену… Не буду врать, ноу-хау Умнов мне не открыл. Я поняла только, что в виде инъекций Армену ввели лошадиную дозу мужского гормона тестостерона и еще какой-то гормональный коктейль, чтобы тестостерон активно действовал.

Напуганная проститутками Карина привела себя в максимально обворожительный вид. Приехала к мужу в больницу. И состоялась у них бешеная ночь любви, или ночь бешеной любви — одинаково. Только наутро бабульки из соседней палаты первыми прибежали к Алексею Петровичу жаловаться на буйство разнузданной плоти за стенкой.

— Тех бабулек, — признался мне Алексей Петрович, — чуть не расцеловал!

— И выписали? — со смехом спросила я.

С легким сердцем! А как у Армена заживление пошло! Сказка! В кино убыстренный рост растений видели? Вот так я видел, что в его тканях происходит! Нет, конечно, потом я у Карины ключ отобрал, и сокамерников к Армену подселил. Но ведь умудрялись пристраиваться! Рецепт гормонального коктейля ведь мы на глаз давали, без научных испытаний. Наверное, малость переборщили. Или молодость ребят свое взяла? Потом уж и сестрички знали: на шумы под лестницей не реагировать. Это Армен с Кариной. Им досталось, им еще о-го-го хлебать, имеют право.

— Потрясающая история, Алексей Петрович! — призналась я.

— Ага, голубушка журналистка!

Я потом узнала, что у великолепного московского хирурга, мастера по штопке человеческих тел, у Алексея Петровича Умнова, напрочь, патологически отсутствует память на имена. Он всех непациентов называет «голубчик» или «голубушка», всех больных так и величает — «больной» или «больная». Диагнозы помнит, лечение гениально планирует, а имена — хоть убей! Лежал у Умнова известный академик, дёргался каждый раз, когда Умнов называл его «больным». При выписке, подарив какой-то реликтовый, пятидесятилетний коньяк, академик сказал: «Сам ты больной! Меня вся мировая научная общественность знает, а тебе трудно “Иван Егорович” запомнить!» Не помнит! И то, что он Карину и Армена по именам величал — знак!

Конец ознакомительного фрагмента.