Гера и Мира. После крушения мы можем начать новую жизнь. Но надо сперва встать с колен и начать двигаться.

Наталья Нальянова

Лина живет одна. Из родных людей у нее осталась только Мира – жена ее умершего брата Германа, с которой отношения сложные. При этом некий гражданин оставляет Лине наследство. Кто этот человек? И почему такие странные условия получения наследства? Ей приходится поехать в Кавказск, чтобы разобраться в этом. Так она попадает в другой мир, узнает невероятные истории жизней своих предков. Что же изменяет её? Борьба за наследство? Чувство гордости предками? Общение с Мирой? Подумаем об этом вместе.

V

Близилась полночь, а я все еще сидела на лавочке возле Мириного подъезда. Южные звезды кажутся ближе и больше. Потому, что небо чистое, без смога.

Тишина стояла удивительная. Ее почти не нарушило появление серебристого джипа, который резво залетел во двор. Он остановился возле скамейки, и я увидела Миру, вываливающуюся из машины. Ну, вот, теперь у нее джип, большой и внушительный, как раз для такой женщины.

Она бросилась мне навстречу, весело хохоча и благоухая французскими духами, крепко обняла и поцеловала.

— Чего сидим, как чужие? Домой, домой, мыться, ужинать, говорить…

Мира очень быстро двигается, несмотря на полноту. Катается, как шар на бильярде. Она стала еще полнее, но энергии у нее не убавилось.

Буквально за минуты она включила сплит-систему, набрала в ванну воды, поставила таймер на подогрев мяса, нарезала козьего сыру и намыла свежей зелени, уже облаченная в необъятную бирюзовую пижаму с короткими брюками.

Запах кинзы и чеснока защекотал ноздри.

Я стала помогать Мире накрывать стол. Поставила приборы, а также привезенные с собой морские коктейли, голландский гранатовый сок, французский сыр, швейцарский шоколад.

— А ты плохо выглядишь, знаешь? — вдруг сказала она. — Постарела, устала. Ты все еще одна?

— Ну, уж, извини, — пришла в себя я. — Кто из нас больше постарел — это еще вопрос.

Мира рассмеялась и добавила:

— А чем у тебя голова забита? Всё ещё витаешь в облаках? Как ты вообще живёшь?

— Живу отменно. Успешна во всем — в делах, в быту. А одна я потому, что так мне хочется.

— Да не лги мне! — снова засмеялась она. — Какая баба не хочет большой и чистой любви?!

— Баба может и хочет. А я просто женщина. И у меня уже была большая и чистая любовь. Штучная вещь, знаешь ли. И после нее совсем не тянет на мелкий размен.

— Линуська, я ведь шучу. А ты ведёшься на это. Ты всегда была доверчивой. Не понимаю, как ты с арбитражными и гражданскими процессами управляешься?

— А что ты во мне понимаешь? — Дело в том, что за многие совместно прожитые годы мы с ней ни разу не поссорились. Как это меня угораздило так? Я разглядывала ее так, как будто видела впервые.

Возле меня крутилась и вилась как-будто совсем незнакомая мне женщина. Когда она, наконец, шлёпнулась на табурет, я стала внимательно разглядывать ее лицо.

— Ну, что ты смотришь так, — ласково и спокойно сказала она, — наливая коньяк в маленькие бокалы. — Не смотри. Я некрасивая, толстая, злая и противная особа. В отличие от других Павлюков, хай им земля будет пухом. Тебя я уже не считаю Павлючкой. Ты — Букарева. Вот, давай и выпьем за твой приезд на родину. — Она подняла бокал и, кивнув мне, ловко выплеснула его содержимое себе в рот. Поставив бокал, она тут же наполнила его снова, долив заодно и в мой.

Коньяк у нее был отменный, французский «Мартель». — Она энергично захрумкала молодой редиской, заедая ее жареным мясом. А я угостилась козьим сыром, зеленью и квашеным баклажаном.

Против ее аргумента о собственной некрасивости мне нечего было возразить. Тут уж, как Бог дал, говорят. Однако же, она мне уже не казалась такой некрасивой, как раньше. Я разглядела, что у нее гладкая смуглая кожа. Темные, маленькие, но живые и блестящие глаза. Ресниц почти нет, но скулы хороши. Овал лица приятный. Высокий лоб, правда, изрытый старым шрамом. Волосы темные, растут ото лба «домиком» и плохо лежат, но блестят здоровым блеском. Роскошные полные губы, белые зубы, передние с маленькой щербинкой. Смотрится забавно.

Трудно принять её нос. От переносицы он замышлялся как греческий, но оказался слишком широк для такого лица, и сначала огорчился горбинкой, а потом внезапно оправился и вскинулся ввысь тонким курносым кончиком. Интересное лицо.

Далее дело обстояло хуже. Шеи, можно сказать, что нет. Плечи очень широки и полны, огромная грудь Формы тела, присущей женщине, не было изначально. У нее узкие бедра и короткие ноги.

Но ведь в целом такие кондиции у нее появились в пятьдесят лет. Я, конечно, помню ее после свадьбы с Герой. Но теперь мне не хочется руководствоваться только своими воспоминаниями.

— Слушай, Мира, а покажи-ка ты мне свои фотографии. У тебя, наверно, много новых фото появилось, — попросила я. — Да и старые захвати.

Альбомы появились на столе моментально. Я начала с самого старого. Герины фото я пролистывала, мне тяжело было смотреть на них.

Студентка Мира на фото выглядела круглощекой, улыбчивой, с ямочками на щеках. Вот она улыбается, в окружении молодых людей. Узкие и короткие юбки открывают ножки без икр с широкими коленями и тонкими щиколотками. Высоченные «шпильки». Рядом с ней много парней — смеются, спорят, слушают лекцию.

Вдруг я увидела старую фотографию Зоси, девушки, с которой Гера встречался еще до Миры, когда преподавал в политехе.

Помнится, Зося подарила ее Гере, когда приезжала к нам в гости.

На фотографии Зося смотрелась совершенством. И почему Мира ее хранит у себя?

— А что эта фотография делает здесь? — говоря это, я вытащила Зосино фото из пластикового кармашка.

— Гера держал ее в своих бумагах, вот я и вставила. А какое это имеет значение?

— Отдай её мне! — настаивала я, отбирая у нее фотографию. Отняв, порвала на мелкие клочки и выбросила в мусорное ведро.

Мира засмеялась:

— Моралистка ты наша! Сколько у тебя тараканов в голове!

— А у тебя одни обиды в голове, это просто отрава! — вырвалось у меня.

Она обняла меня и заплакала.

— За что люблю тебя: ты внимательная и добрая. С детства была такой. Я больше не знаю таких людей, как ты! — я опешила, а она заголосила дурным голосом:

— И зачем я только осталась в этом Задрипанске! Меня ведь в Москву на работу приглашали! В Министерство! А теперь мне приходится аж в Ростове работать, за триста километров от дома! Здесь ведь никакой работы с приличной оплатой не найти!

— Переезжай в Ростов, раз это так важно для тебя, — посоветовала я.

Рыдания усилились:

— Дак ведь Герка-то здесь лежит! — она завыла и стала сморкаться, вытираясь кухонным полотенцем ослепительной чистоты. — Не зная, как её успокоить, я не нашла ничего лучшего, чем отвлечь её расспросами:

— А почему ты отказалась от работы в Москве? Это ведь при жизни Геры было?

Прорыдавшись, она умылась и через минуту снова была уже в полном порядке.

— Как я могла бросить его здесь? Он такой слабак был! И такой наивный! Его любой дурак обжулить мог! Да и больной он уже давно был Диабет.

— А если бы вы вместе в Москву переехали? Он ведь там тоже бы нашёл работу, и постепенно вы бы обжились. — Такой вариант мне показался идеальным для разрешения проблемы.

— Ну, что ты! О чем ты говоришь? Он и слушать об этом не хотел. У него ведь тут больные родители оставались! Он их не мог бросить. Хотя ухаживала за ними больше я. Раз в неделю всегда приезжала, делала уборку в доме и во дворе, привозила им готовой еды на неделю. Он же только разговаривал с ними, часто по телефону звонил, а то и оставался ночевать у них. —

В этот момент я подумала о себе, что я не такая внимательная и добрая, как полагает Мира. Мне-то эти проблемы Геры были совершенно неизвестны. И домой я приезжала нечасто. Жила далеко, мы с мужем часто переезжали с места на место, и своей семьей я была поглощена полностью, о родителях заботилась мало. Тяжело вздохнув, я продолжила разговор:

— А теперь расскажи мне, как и где ты работаешь, — попросила я.

— Работаю начальником отдела в территориальном управлении госконтроля за техническими измерениями. Точность весов и других измерительных приборов проверяю, езжу по всему округу. Дома почти не бываю. Завтра должна быть в Ейске. Надо выезжать в три утра. И потом я всю неделю не смогу попасть домой. Новороссийск, Анапа, Адлер, Белореченск, Тимашевск. Тебя не увижу. Ты хоть на сколько приехала? — разговоры ничуть не мешали ей наполнять бокалы.

— Настолько, насколько надо будет. Думаю, нескоро уеду.

— Ура! — она снова обняла меня и стала целовать. — Чем собираешься заниматься? Лечиться в нашем санатории будешь?

— Нет. У меня есть другое дело. Ты мне вот что скажи. К тебе обращались какие-нибудь люди, разыскивающие Павлюков?

— Звонил какой-то мужик, спрашивал, кого еще из Павлюков я знаю и где они проживают. Набивался в гости. Я его не приняла. Но это было уже почти полгода назад. А что такое?

— Они меня тоже нашли. Говорят, что какой-то американец оставил мне наследство. Но надо доказать, что я в родстве с теми Павлюками, которые проживали когда-то в Вишняковке. — Мне не хотелось рассказывать Мире подробности.

— С ума сойти! Получишь наследство, уедешь за границу. Возьми и меня с собой! — вдруг попросила она.

— Да никуда я не уеду! И вряд ли докажу то, что им требуется. — Чувство досады против воли поднималось во мне.

Её глаза еще больше заблестели.

— Моя помощь нужна? Ты только скажи. И вообще бери и пользуйся здесь всем, что тебе нужно. Кстати, у меня ведь есть мотоцикл. Возле входной двери висят ключи от гаража, который за домом. Номер гаража 127.

— А он в нормальном состоянии? И какой мотоцикл? — оживилась я.

— «Хонда», конечно! Зверь, а не машина, — засмеялась она. — Это был вначале Герин мотоцикл. А потом, когда он уже не мог на нем ездить, мы купили машину, но мотоцикл сохранили. Герка не соглашался его продавать. Я на нем иногда в горы гоняла.

— Вот сумасшедшая! Это ведь опасно и так эпатажно. — В ответ она захохотала.

— Это как? Эпа… что? — я заметила, что она еле ворочает языком и губами. Пьяна, так как выпила всю бутылку коньяка.

— Ложись немедленно в постель. Надо поспать перед дорогой. — Я сняла её руки со своей шеи и подняла на ноги со стула. — Как ты после «Мартеля» машину поведешь за столько километров? Немедленно в постель!

— А я очень быстро езжу. Летаю, — смеялась она.

— Долетаешься с такими подходами. Давай-ка ложись отдыхать.

Мира постелила мне в своей спальне на мягкой арабской кровати, включила на нужный режим кондиционер и улеглась в гостиной на диване.

Я захватила с собой в спальню альбомы с фотографиями. Приготовившись ко сну, разложила их на белом шёлковом одеяле.

Гера. Вот он сфотографирован в первом классе — серый школьный костюмчик, нарядная белая рубашка, красиво уложенные вьющиеся русые волосы, тонкое лицо и задумчивые глаза, еще без очков.

А вот фотографии его выпускного класса. Гера стоит рядом с самой красивой девочкой в классе. Это Марианна Филь. Модельная внешность и мечтательные глаза.

Студенческие фотографии. У Геры уже золотая грива кудрявых волос, которые нимбом встают над его высоким лбом. Взгляд отрешённый, наверно, в мыслях Гера витает где-то в дебрях термодинамики. Лучший студент курса, надежда факультета. По чаяниям нашего отца — будущий ученый. На другой фотографии он сфотографирован во время выполнения стойки на гимнастических брусьях. Хороший рост, отличная мускулатура.

Но больше всех мне нравится другая фотография. На ней он в сером коротком плаще, узких брючках. Светлый берет элегантно сдвинут на одну сторону. Тот же сосредоточенный взгляд мыслителя, милые круглые очёчки, в руке пара толстых книг по физике. Такая же фотография есть и у меня дома.

Отдельная страница его жизни — музыка. Гера умел играть на всех музыкальных инструментах. На фото он запечатлен играющим на рояле, саксофоне, аккордеоне, электрогитаре. Умел сыграть всё, любую мелодию от венгерского чардаша до музыки из «Мужчины и женщины» или «Шербурских зонтиков».

Гера умел обучать людей исполнять музыку. Он постоянно был руководителем и солистом какого-нибудь очередного созданного им ансамбля. Благодаря ему, я хорошо играю на аккордеоне и прилично пою.

У Геры было еще одно увлечение — карты. Покер, бридж, преферанс и многие другие игры. Он был регулярным участником и победителем неофициальных общевузовских и общегородских «чемпионатов». Помнил все карты в колоде — где и как лежат, легко определял, что у кого на руках.

Кумир у Геры был только один, зато постоянный — Альберт Эйнштейн.

Гера сделал меня тем, что я есть. Когда я была в третьем классе школы, он задавал мне задачки типа: одна котлета жарится на сковородке пятнадцать минут; сколько будут жариться четыре котлеты? И научил находить правильные ответы на нестандартные вопросы.

Благодаря ему, я узнала о себе, что умею думать. Мне стало невероятно легко учиться в школе. Окончив ее с медалью, я без труда прошла по конкурсу на юридический факультет МГУ и окончила его с отличием.

Когда он еще учился в Москве, привозил мне книги С. Моэма, Э. Хэмингуэя, Ирвина Шоу. В другие годы — «Занимательную психологию» Фионы Фрезер и многие другие. И говорил: вот, прочти, это все думающие люди читают. От последовавшей за этим любви к англо-американской литературе у меня осталось отличное знание английского языка.

Волна ужаса от мысли, что я никогда-никогда больше не увижу этого дорогого мне человека, не услышу его голоса, не спрошу его о важном, накрыла меня. Я забыла, что мне уже немало лет, а Гере было на пятнадцать лет больше, когда он умер, что я уже давно живу своей жизнью, отдельно от семьи Павлюков.

Какое это имеет значение? Его ведь нет. Нет и никогда не будет!

«-Какая я квашня и плакса!» — ругала я себя. — «Эк, меня размазало!»

Я вышла из спальни, чтобы смыть соль с лица, и, тихо прикрывая дверь в ванную, услышала жалобные всхлипывания, которые доносились из гостиной.

— Мира, а почему ты не сообщила мне вовремя о смерти Геры? — тихо спросила я.

Ответа не было. И когда я уже закрывала дверь в спальню, из гостиной послышался усталый Мирин голос:

— Как я могла видеть тебя, смотреть тебе в глаза при том, что случилось? Ты ведь считаешь, что Гера пропал по моей вине. Так думали его родители, особенно мать. Так же думаешь и ты.

Я не стала спорить и легла в постель.

Когда я встала на следующее утро с постели, Миры уже не было. Я не слышала, как она собралась и уехала в три часа утра.

Увидев, что она захватила с собой морские коктейли в вакуумной упаковке, которые я привезла ей, я обрадовалась.

Убирая постель, я обнаружила за маленькой белой ширмой велотренажер.

«Однако!», — удивилась я. Быстро покончив с уборкой, я покрутила педали и почувствовала, что мое тело расслабилось. Согрелись мышцы, быстрее побежала кровь, лицо разрумянилось.

Приняв душ, пришла в хорошее расположение духа и снова задумалась о своих вопросах, связанных с наследством Кондрата Железкина. В зеркале увидела, что улыбаюсь. Вся эта история снова показалась мне совсем уж невероятной.

После завтрака я разложила пасьянс Маргариты Валуа. Трижды. И ни разу он не сошёлся. Это обнадежило.

Перебравшись на лоджию в поэнг, я взялась за чтение Гериной книги.