Шестое чувство

Наталья Корнилова, 2002

Ночь в незнакомом городе, кладбище и разрытая могила… Да, странное, нелепое и кровавое дело расследует Мария, сотрудница детективного агентства. Все указывало на то, что убийца известного ученого Горового – не кто иной, как Дима Белосельцев, похороны которого состоялись за две недели до этого преступления. Что увидит сейчас Мария, когда крышка гроба будет наконец открыта?.. Она почувствовала, как все ее существо охватывает слепой страх. Но и на кладбище надо бояться только живых… Мария чудом осталась невредима: шестое чувство, звериный нюх дремлющей в ней пантеры снова пришли ей на помощь. Ведь у кошки девять жизней это известно всем…

Глава 2

— Я бывший преподаватель медицинского института. Собственно говоря, я давно уже там не работаю, лет восемь… Мне удалось наладить свое дело… У меня есть коммерческая жилка, хотя по мне, верно, этого не скажешь. Но это не суть важно.

Так вот, до поры до времени моя жизнь складывалась удачно: я начал зарабатывать деньги, я наконец-то сумел сделать в доме ремонт. Перестали приходить соседи снизу с воплями, что у меня опять прорвало трубу и что я их заливаю. Но у бедного доцента мединститута — одни проблемы, а у не очень бедного совладельца мебельного салона — совсем другие. Это мне пришлось уяснить.

Расскажу немного о себе. Это важно. Я женат. Моя жена, Нина Алексеевна, домохозяйка. Она вышла на пенсию в сорок пять лет, она у меня тоже врач по образованию, но — рентгенолог. Вредность, сами понимаете… да у нее изначально здоровье было не очень крепкое. И сердце, и нервы, а в последнее время она вообще не спит… и есть, есть тому причины! (Гость провел рукой по всклокоченным волосам, но пауза против ожидания оказалась совсем короткой. Кроме того, у нас есть сын… то есть… — Он вонзил в меня какой-то дикий взгляд, словно перепугавшись, что он не то сказал, а я превратно его истолкую: — …у нас сыновья. Были… поскольку Дима умер, а Рома… он в армии был, а потом… (Судорожный вдох.)

Я спокоен, спокоен. Так вот… у нас были сыновья-близнецы: Роман и Дмитрий. Внешне были похожи как две капли воды, а вот в умственном развитии… Дело в том, что… у Димы была задержка в умственном развитии. Родовая травма, он родился первым. Он проходил периодическое лечение в клинике соответствующего профиля. А Рома… Рома родился… нормальным. Моя жена говорит теперь, что весь ум нашей семьи достался именно ему, Роману. Наверно, он перекачал весь наличный ум, как вампир — кровь, и мы все разом поглупели: я, Нина, — Сергей Георгиевич мучительно закашлялся, приложив к губам платок, — ну, и Дима — с самого начала.

В детстве было практически незаметно, что Дима в чем-то уступает Роме. Быть может, только более угрюм, застенчив… ну, и — периодические приступы неконтролируемой агрессии. Как говорится, сын сапожника — без сапог, так вот и у двух медиков ребенок с осложнениями…

— Продолжайте, мы внимательно вас слушаем, — выговорил Родион Потапович, когда Белосельцев снова закашлялся, словно поперхнувшись словом «осложнения». — Вы ведь сами врач, знаете, что перед врачом не стесняются. Только врач лечит телесные заболевания, а мы — социальные.

Сергей Георгиевич кивнул, что он, дескать, все слышал и что он продолжает нелегкий свой рассказ:

— Одним словом, в пять лет два моих сына стали резко расходиться в развитии: Рома пошел вверх, набирая знания и развиваясь очень быстро, а Дима так и остался на уровне первых букв алфавита и с умением считать до пяти. Когда они пошли в школу, мы отдали их в разные классы. Даже в разные школы! Роман уже читал сочинения Жюля Верна, он вообще очень любил приключения и фантастику, а Дима продолжал рисовать в тетрадях солдатиков. Он три раза оставался на второй год в первом классе, а писать с грехом пополам научился только к одиннадцати годам. Да и как писать — кривыми печатными буквами! И самое страшное, что при этом Рома и Дима были похожи как две капли воды! Нет, конечно, мы с женой различали их, а посторонние могли различить их, только пообщавшись с ними. Мы жили тогда в Воронеже и в Москву переехали несколько лет назад, со смертью моей тещи и моего тестя. В освободившуюся квартиру.

Родион чуть наклонился вперед. В его глазах мерцали сухие искорки зарождающегося интереса.

— А они действительно были похожи как две капли воды, — продолжал Сергей Георгиевич, — и часто из-за этого страдали. К примеру, когда Рому принимали за Диму… ему кричали: «Эй, дурачок! Ты, дегенерат!» (Щеки Белосельцева дрябло подпрыгнули, он снял очки и стал протирать их платочком, потом криво нахлобучил на нос.) А Рома был очень вспыльчив по натуре, к тому же он занимался карате и вообще был сильным, и потому однажды отправил в больницу двоих вот таких крикунов. И мне пришлось приложить много усилий, чтобы Роман не пострадал. А то его могли отправить в колонию. И отправили бы… но… но…

— Что — «но»? — еще больше наклонился вперед Родион.

— Вы не скажете никому?..

— Мы профессионалы, уважаемый Сергей Георгиевич, — выговорила я. — Вы можете быть совершенно уверены. Из этого кабинета ни одна тайна еще не уходила.

— Хорошо. Я вам верю. Я предъявил в милицию документы Димы. Как будто это он… как будто это его рук дело — те двое… вот так.

— И что было дальше?

— Диму отправили в стационар на обследование и лечение, — тихо ответил Сергей Георгиевич. — Ну что ж… он не раз там бывал: он проходил периодическое стационарное лечение. Целый комплекс заболеваний, осложненных… да нет, спровоцированных родовой травмой. И самое страшное, что Дима вел себя как совершенно нормальный человек. Да, он слабоумный. Да, он писал слово «корова» с тремя ошибками. Но он все понимает. Понимает и — страдает. Точнее — страдал…

— Вы говорили, что он умер. И как же?.. — спросил Родион. — Когда?

— В тот самый год, когда я отправил Рому в Москву к бабушке и дедушке, родителям моей жены, — ответил Белосельцев. — Он прыгнул с третьего этажа. Нет, тогда он выжил. Но дело в том, что он повторил свою попытку. Это было ровно две недели назад. Травмы, не совместимые с жизнью. Конец.

— Это было в период неконтролируемого состояния Дмитрия, или вы думаете, что это был сознательный суицид?

— Второе… Но это — мое личное мнение. Сейчас уже нельзя, да и не нужно устанавливать истину. Дима мертв, он похоронен в Воронеже, так хотела Нина, моя жена, и не надо больше говорить о нем, о Диме. Речь пойдет о Романе.

Я говорил, что отправил его к бабушке и дедушке. Потом их не стало, в одну неделю буквально не стало… Они жили душа в душу и не представляли себя друг без друга. После их смерти мы с женой тотчас же переехали в Москву. Мой покойный тесть был военным, и у него были хорошие связи в столице, так что мне удалось удачно устроиться на работу, а потом и открыть свое дело, которое пошло в гору. Роман же поступил в университет. Он не хотел заниматься медициной, как ему советовали. Он пошел на математический. Это было шесть лет назад. Проучился семестр. И вот тут начались странности.

— Что за странности?

— Дело в том, что у Романа блестящие математические способности. Он еще в детстве умел перемножать в уме приличные такие, знаете ли, числа.

— Ну что ж, это не такая уж и редкость.

— Согласен с вами. Но тут другое. Дело в том, что его взяли на факультет без экзаменов, он был победителем всероссийской математической олимпиады. А таких, вы знаете, берут без экзаменов.

— Да, это мне известно.

— Первый семестр Роман закончил блестяще. А потом его вдруг отчислили. Понимаете? Ни с того ни с сего. Я пытался с ним крупно говорить, даже повышал на него голос, что я себе позволяю очень редко, но он замкнулся в себе и молчал. Я пошел разбираться в деканат его факультета. Там мне тоже ничего вразумительного не сказали: дескать, отчислили по дисциплинарному несоответствию. Что уж он там такого натворил, я не стал узнавать, потому что…

— А вот это зря, — перебил его Шульгин.

— Что — зря? — после паузы выговорил посетитель.

— Зря не узнали, что он натворил. Теперь-то уж за давностью и не раскопают. Но это я так, соображения вслух. Извините, что перебил. Продолжайте, Сергей Георгиевич.

Посетитель беззвучно пошевелил губами, словно репетируя то, что следует говорить дальше, и вымолвил:

— Романа отчислили, а вскоре его забрали в армию. Конечно, я противился этому. Только что закончилась первая чеченская, а моего сына — в армию. Понимаете? Конечно, мы с женой были резко против, я хотел воспользоваться старыми связями моего тестя, чтобы, как говорит молодежь, отмазать сына от забривания под ружье.

— Удалось?

Сергей Георгиевич снова пошевелил толстыми губами и уронил короткое:

— Нет.

* * *

— Нет, — повторил Сергей Георгиевич, — его забрали в армию. У жены случился инфаркт, и она слегла в больницу — все это после того, как Рома сообщил нам, что ему велено явиться на сборный пункт, с которого их отправляют по местам службы. Он сказал это нарочито спокойно, но я видел, что его немного трясло. Он честно нам сказал: служба его не пугает, а если так получилось, то надо идти. Конечно, два года на ветер, сказал Роман, но какую-то пользу это все равно принесет. «И в любом случае, — добавил он, — лучше, как я: выгнали, прислали повестку — и в армию, чем как этот». — Он называл Диму не по имени, не «брат», а — «этот». И Роман сказал, что уж лучше в армию, чем, как Дима, — призыву не подлежит, раз в год куковать в стационаре на очередном курсе лечения и работать уборщиком в детском саду. Это Дима так устроился на работу, за гроши, конечно, но он даже гордился, что сумел устроиться на работу самостоятельно. Он вообще любил детей. Он сам как большой ребенок, только не такой, как остальные. И начисто лишенный детской жестокости. А вы, разумеется, знаете, что нет более жестоких существ, чем дети.

Родион кивнул, всем своим видом показывая, что он ждет продолжения рассказа, в котором по существу пока что ничего сказано не было. В том смысле, что ни я, ни босс еще не ухватили, с какого боку потребовалась этому странному экс-врачу, а ныне бизнесмену, наша помощь.

— Вы ведь знаете, сколько служат в армии?

— Конечно. Кто год, кто два.

— Правильно. А вот Рома служил и не год, и не два. Он служил пять лет.

И Сергей Георгиевич, скорбно склонив голову набок, воззрился на меня, а потом скосил глаза на Родиона Потаповича.

— Пять лет? — наконец спокойно переспросила я. — А вы все это время были в курсе того, где он находится? Он вам писал?

— Ну да, конечно. Писал, — после паузы выговорил Белосельцев, кривя рот. — Писал. Все пять лет. Такие странные…

— Что?

— Я хотел сказать, странные объяснения он приводил в письмах, почему отсутствует пять лет, — произнес Белосельцев, но я подумала, что с его губ готовы вот-вот сорваться совсем другие слова, но нет — сдержался.

— Пять лет можно отсутствовать, к примеру, служа в армии на контрактной основе, — подал голос Родион.

— Вот то же самое он и твердил. Дескать, он служил в контрактной армии. Что он воевал и получил за это неплохие деньги. Хотя везде говорят, что в нашей армии даже контрактник не может заработать хороших денег, — осторожно проговорил Белосельцев.

— Ну почему же? Всякое бывает… — отозвался Родион Потапович. — И когда он вернулся из армии?

— Недавно. Около двух месяцев назад. Спокойный. Равнодушный даже. Кто после армии, после «горячих точек», тот совсем по-другому себя ведет, когда демобилизуется. Обычно пьют по месяцу, чтобы войти в гражданскую жизнь. А Роман не так поступил. Он сразу же восстановился в университете, на заочное отделение, устроился на работу, аккуратно стал отдавать какую-то часть заработанных денег нам с матерью…

— По-моему, надо беспокоиться тогда, когда сын поступает как раз наоборот.

— Нет, к поведению его не придерешься. Другое дело, что он стал совершенно непробиваем эмоционально. Даже когда сообщили о смерти Димы, который жил в Воронеже…

— Один? — резко спросил Родион.

Сергей Георгиевич отвел глаза и тихо произнес:

— Да. Он говорил, что хочет остаться, что в Москве он умрет. И мы его оставили в Воронеже. Тем более что он мог себя полностью обслужить, а припадки неконтролируемой агрессии у него прекратились. К тому же за ним присматривали мои хорошие знакомые…

— О них позже! Вы, кажется, хотели сказать о реакции Романа на сообщение о смерти его брата, жившего в Воронеже. Не так ли?

Белосельцев сглотнул, и его взгляд метнулся от меня к Родиону и обратно.

— Роман сказал: «Бедный дегенерат». И закрылся у себя в комнате. Я думал, он переживает, заглянул к нему, а он лежал на диване, пил сок и смотрел какую-то передачу… «Своя игра», что ли.

— Есть такая передача.

— Конечно, мне и Нине Алексеевне его поведение не понравилось: такое горе, а ему словно бы все равно. Роман, наверно, повидал столько смерти и горя, что его перестало это трогать. Даже родной брат…

— Да, после армии многие возвращаются другими людьми, — сказала я. — Особенно те, кто воевал. Но все это еще не повод, чтобы прийти к нам. Что же произошло?

— Беда никогда не приходит одна, — сказал Сергей Георгиевич, — никогда. По крайней мере, на моей памяти. Пришла беда — отворяй ворота. Через три дня после похорон Димы… мы только что вернулись из Воронежа… еще одно: исчез Рома. Исчез, пропал. И уже неделю его нет как нет.

Родион не отрывал взгляда от Белосельцева. Тот продолжал своим глуховатым голосом:

— Если бы он просто пропал, если бы его… я не знаю. Но все дело в том, что кто-то уже неделю звонит нам и молчит в трубку.

— Роман?

— Но зачем ему это? Хочет загнать нас с матерью в гроб? Что ему от нас… Нет, я не думаю, что он…

— Понятно, — мягко подхватила я. — Сергей Георгиевич, сколько, вы говорите, прошло с момента исчезновения Романа?

— Неделя.

— И звонки начались примерно тогда же?

— Да.

— Значит, вы уверены в том, что это напрямую связано с исчезновением вашего сына?

— Да. По крайней мере…

— Договаривайте!

–…так думает моя жена. Она убеждена, что эти звонки и молчание в трубке… — Белосельцев оборвал сам себя, глухо кашлянул и снова приложил к губам платок.

— Вообще периодические звонки с молчанием в трубке — очень сильное психологическое оружие. Особенно если нервы на пределе. А тут еще и сильнейший стресс… возвратились с похорон, — пробормотал Родион себе под нос. Белосельцев, кажется, даже не расслышал. Босс спросил, на этот раз уже громко и отчетливо: — Ваша супруга убеждена в том, что это звонят похитители Романа или люди, каким-то образом с этим связанные?

— Да. Она говорит даже, что это может быть и сам Роман. Или… или…

— Что — или?

— Ведь есть такая сфера, где ни один человек… ничего… где бессилен любой?

Белосельцев покачал головой и продолжил:

— Дело в том, что сейчас уже доказано, что можно сообщаться с потусторонним миром…

— Ничего подобного не доказано!

— Для человечества в целом — быть может. А вот моя жена уверила себя в том, что по телефону звонит нам… Дима. Да, Дима.

Родион откинулся назад, на спинку кресла:

— Ну, знаете ли, Сергей Георгиевич! Я вполне допускаю, что ваша супруга так думает — она уверила себя в невозможном. Наверно, у нее расшатаны нервы. Но вы, как разумный и образованный человек, не можете склоняться к такому объяснению, которое к тому же никак не мотивировано.

Белосельцев кивнул:

— Да, разумеется. Я тоже ей говорю, чтобы она перестала сама себя накручивать этими глупыми мыслями, но это бесполезно. Еще несколько дней, и она окончательно сойдет с ума. Эти звонки ее доконают. Доконают, понимаете? Вот поэтому я и пришел к вам, поэтому я и готов заплатить любые деньги, только помогите. В милицию обращаться я не могу…

— А это почему, собственно? — тихо и вкрадчиво спросил Родион. — Мне кажется, вполне могли бы. Нет, мы постараемся вам помочь, возьмемся за это дело, но все-таки исчезновение человека — это в компетенции милиции.

— Просто я видел, какие там служат! — резко выговорил Белосельцев. — Кроме того, у меня есть одна причина не связываться с милицией и им подобными. Я вам ее открою только после того, как мы подпишем все документы… ведь у вас так полагается?.. И вы обязуетесь ничего не разглашать.

Родион Потапович прищурил глаза и наконец согласно кивнул…