Откровение. Цикл «Принц Полуночи»

Наталья Игнатова

Пилот от бога, убийца от дьявола, он приходит незваным и уходит, оставляя шлейф горя и смертей. Он питается страхом и чужими жизнями, он почти неуязвим. Волк в овечьей стае, невидимка, многоликое зло, отталкивающее и притягательное. И только небо расставляет все по местам. Миры и вселенные, войны и интриги и Зверь на тропе.Но даже у такого чудовища есть своё место в миропорядке, нужно только его туда загнать. Ничто на этом свете не может длиться вечно. От Судьбы ещё никто не уходил.

ГЛАВА 1

Вопросы повсюду, я их чувствую, вижу, слышу,

И я отвечаю, не жалея ни сил, ни лет;

Иной существует, потому что, к примеру, дышит,

А я существую, если только знаю ответ.

Тим Скоренко

— Я вижу, господину фон Раубу не интересна обсуждаемая нами проблема. Возможно, господин фон Рауб, вы знаете больше, чем мы. В таком случае, не сочтите за труд поделиться этими знаниями.

Ну вот с фига ли «фон Рауб», когда с первой недели знакомства стал для профессора Лейдера Вольфом? Наверное, с того, что не стоит во время семинара рисовать, а стоит слушать, о чем говорят остальные. Да, даже если ты гений, даже если у тебя осаммэш и даже если вся профессура прочит тебе блестящее будущее.

Зверь отложил стило и взглянул на Лейдера с укоризной.

— Нет, профессор, я знаю не больше, чем вы. — Он осознал двусмысленность заявления и смягчил слова улыбкой. Обижать преподавателя не хотелось… было незачем…

Зеш! В последнее время обижать хотелось всех.

Было незачем.

— Но мне кажется, что причину синдрома Деваля нужно искать снаружи, а не изнутри.

По аудитории прошёл быстрый говорок, недоумённый и заинтригованный. За три месяца здесь успели привыкнуть, что он, если о чём и говорит, то всегда о чем-нибудь интересном. Но за три месяца по синдрому Деваля не было ни одного семинара, этот первый, и Зверь не собирался превращать его в… эм… в семинар? Не собирался выносить на обсуждение то, что было интересно ему самому. То, что пока даже подозрениями назвать было нельзя. Они тут, все пятнадцать человек, для того вроде и собрались, чтобы поговорить о регулярных вспышках душевных болезней, не имеющих никаких общих симптомов, кроме регулярности, да толку-то об этом разговаривать? Ринальдо утверждает, что вспышки эти существовали всегда, сколько он себя помнит, а он себя две с половиной тысячи лет помнит. Закономерность открыл Рене Деваль — он преподавал и у Ринальдо, и у Роджера в незапамятные времена, когда эти двое были студентами, — и с тех пор ничего существенно не изменилось, кроме условий содержания пациентов.

Ну и какие тут, к акулам, семинары?

Лейдер, однако, ждал, и остальные ждали, и Зверь пожал плечами:

— Я же говорю, это даже не подозрения. Добавить мне пока нечего, а цитировать страницы учебников на семинарских занятиях по меньшей мере странно.

Что всегда умел, так это наживать себе недоброжелателей. Ладно хоть друзьями обзаводился с той же лёгкостью. Вот и сейчас каждый присутствующий примерил его слова на себя. Правильно. Тема-то интересная, на данный момент — одна из самых актуальных. Вспышки синдрома Деваля — лучшее время, чтобы сделать карьеру в психиатрии. Что ж вы дальше учебников-то не заглядываете, господа интерны?

— Однако есть статистические данные, — продолжил он негромко, заставляя аудиторию прислушиваться к каждому слову, — из которых можно сделать выводы: наиболее эффективно синдром Деваля удавалось лечить в помещениях, экранированных от внешнего магического излучения.

— Где ты нашёл статистику? Кто проводил исследования? Когда? В какой клинике? — Вопросы сразу со всех сторон. И Лейдеру, кстати, тоже очень интересно услышать ответы. Потому что исследований не проводилось.

Официально — нет.

— Я выложу данные в факультетскую сеть, — пообещал Зверь.

И вернулся к рисованию. Нет, ну в самом деле, профессору не на что жаловаться, семинар из унылого обмусоливания безнадёжной темы на глазах превратился в пламенную дискуссию.

Кто-то просто-таки рождён, чтобы преподавать. И лечить. И летать. И рисовать…

Невидимые стороннему наблюдателю, на виртуальный монитор кундарба ровными рядами выбегали неотличимые друг от друга картинки.

Метроном. На черной матовой подставке. И потрескавшийся череп скалится неровными зубами, отсчитывая неслышный, размеренный костяной ритм.

Преподавать, лечить, летать, рисовать.

Очень хотелось убивать. Очень!

Было незачем.

— Вольф, задержись, пожалуйста.

Снова Вольф, значит, да? Недолгой была немилость.

Зверь облокотился на кафедру, провожая взглядом выходящих из аудитории интернов. Они не наговорились, не поделились всеми мыслями, не выслушали всех, кого хотели. И понимали, что заваривается что-то ещё. Что-то интересное.

Пронизанный солнечным светом воздух звенел от любопытства.

Никакой больше учёбы на сегодня. Набьются в ближайшее кафе и продолжат семинар уже без чуткого руководства профессора Лейдера.

Зверю хотелось знать, до чего они договорятся. Вечером надо будет глянуть. Наверняка всё будут записывать и все выложат записи в сеть.

Гросивасы — устройства для записи и запечатления текущих событий — он оценил ещё в Саэти, где они были, мягко говоря, непопулярны. А в здешние гросивасы были интегрированы мнемографы, сохраняющие ещё и ментальные образы, и для моделей с мнемографами Зверь, пожалуй, мог бы сложить алтарь. Этерунцы без гросивасов вообще себя не мыслят, тащат в сеть всю свою жизнь чуть не поминутно, ничего не боятся, ни на кого не оглядываются.

Хорошие люди. Смелые.

Впрочем, им хватало своих проблем.

Не хотелось бы стать одной из них.

* * *

Профессор Лейдер давно определился с отношением к Вольфу фон Раубу. Практически сразу, как тот изъявил желание учиться именно на его кафедре. Коллеги крутили носами или, выражаясь не столь приземлённо, высказывали определённые опасения относительно непонятного новичка. Протекция ЭдФ, протекция Ринальдо де Фокса, протекция самого Тройни — не многовато ли для одного инопланетника? Стоит ли связываться со студентом, за которым слишком внимательно присматривают слишком влиятельные личности? Лейдер же думал не о протекциях, он в первую очередь услышал волшебное слово «осаммэш», для которого не было полностью адекватного перевода ни в одном из человеческих языков, но которое знали все маги Сиенура.

Осаммэш. Дар, талант, чародейство, гениальность, если хотите. Всё это вместе — необъяснимое, не поддающееся воспроизведению, данное богами. Боги вроде бы наделяли осаммэш всех, у кого есть душа, но не у всех получалось достойно распорядиться подарком. Шефанго говорили, что на бесконечном пути свой осаммэш однажды раскроет каждый. На бесконечном пути — возможно. А здесь и сейчас наделённых осаммэш людей и нелюдей набиралось не так уж много.

Относиться с подозрением к одному из таких только потому, что он привлек внимание себе подобных, это, знаете ли, расточительство.

Считалось, что недоверие вызвано отсутствием диплома и подтвержденного опыта работы, считалось, что коллег насторожило то, что неизвестно, с какой планеты родом Вольф фон Рауб. Но всем ясно было, что это не имеет значения. Космическая экспансия продолжалась сто пятьдесят лет, до некоторых планетных систем приходилось лететь неделями, колонизация совершалась быстрее каталогизации, и планет, неизвестных на Этеру, было куда больше, чем внесённых в реестры. Что же до образования и квалификации фон Рауба, так их подтвердил сам Тройни, и по этому поводу ни у кого не возникло никаких вопросов. Откуда бы взяться вопросам?

Нет, дело было именно в протекции двух де Фоксов и главы Удентальской клиники.

Что за странное свойство человеческой природы — опасаться тех, кто наделён силой или властью, даже если испытываешь к ним искреннее уважение?

Самому себе Лейдер признавался, что и за ним водится та же странность. Но заполучить ученика с осаммэш, господа, да кто же в своём уме откажется от такой возможности? Особенно если ученик сам тебя выбрал.

В клинике Тройни работали специалисты высочайшего класса, они же преподавали в учебном центре, и каждый руководитель отделения, кафедры, факультета считался лучшим в своей области. Для клиники в целом это было поводом для гордости, для профессуры — лишь констатацией факта. Лучшие из лучших, они учили тех, кто придёт им на смену, и ученики, случалось, превосходили учителей. Правда, не задерживались на Этеру, улетали на другие планеты, где было больше возможностей для приложения умений и знаний. Лейдер же начал преподавать сравнительно недавно, за десять лет выпустил шестерых хороших психиатров… Хороших. В том, что касалось распознавания душевных болезней, — великолепных. Он гордился ими, их успехами больше, чем собственными. В диагностике ученики обещали со временем если не превзойти его, так хотя бы стать не хуже, это ведь вопрос опыта и практики, вопрос времени, а времени у ребят достаточно и потенциал огромен. Но сам-то Лейдер считал основной своей деятельностью не диагностику, а возвращение душевнобольным возможности жить в обществе.

Не лечение было его призванием — не все болезни поддавались лечению — а восстановление социальных навыков, способности жить полной жизнью. Он помогал пациентам стать сильнее болезни. Там, где нельзя было излечить, — помогал исцелиться.

И этому за десять лет он, увы, не смог научить никого. Научить так, чтоб с гордостью думать о выпускнике, следить за успехами, обмениваться идеями и мыслями и видеть, какие прекрасные ростки дали посаженные зерна.

А тут вдруг — фон Рауб. Выразивший пожелание учиться на кафедре духовно-социальной реабилитации, учиться не на диагноста (а ведь к Лейдеру, несмотря на название кафедры, шли в первую очередь именно за этим), а на целителя. Таинственный инопланетник с подтверждённым осаммэш. Неудивительно, что Лейдер заинтересовался фон Раубом ещё до знакомства. Преобладало в его отношении, конечно, любопытство, но любопытство благожелательное. Увидев же будущего интерна воочию, профессор понял, что даже если с обучением не заладится, с Вольфом фон Раубом стоило познакомиться хотя бы только из-за его внешности.

Не существовало его портретов, ни одного изображения ни на социальных ресурсах в сети, ни в официальных структурах, ни даже в документах, удостоверяющих личность. Какая-то особенность биологии не позволяла запечатлеть его облик гросивасом или с помощью светописца. Проявление осаммэш? Возможно.

Лейдер не знал, кого ожидал увидеть. Ему говорили, что фон Рауб похож на эльфа, что он, скорее всего, и есть эльф-полукровка.

Для людей несведущих так оно и было.

Но не для специалиста по распознаванию душевных болезней. Во всяком случае, не для специалиста уровня Игоря Лейдера.

Внимание к внешности, навыки физиогномиста были профессиональным требованием, ведь патогенез множества заболеваний имел прямое отношение к расовым особенностям. Высокомерие отдалённых потомков орочьих племён граничило с психопатией. Способность видеть в камне и дереве скрытые там образы (а порой и непосредственно духов) сводила с ума потомков гномов. Люди, в чьих предках были эльфы, слишком хорошо понимали животных, чтобы чувствовать себя нормальными. Немало пациентов, попадавших в клинику Тройни, были признаны здоровыми потому, что Лейдер выявлял в их внешности черты рас, для которых приведшие к врачу симптомы были нормой, а их отсутствие как раз и следовало бы рассматривать как признак болезни. Разумеется, этим пациентам всё равно требовалась помощь, им нужно было научиться жить, принимая свои особенности, а в идеале — пользуясь ими во благо себе и обществу.

И ни на кого из них фон Рауб не походил.

Человеком он, несомненно, не был. Лейдер решил было, что его новый интерн — представитель какой-нибудь неизвестной на Этеру расы, но, делая мысленные наброски для того, чтобы впоследствии дать фенотипу словесное описание и попытаться зарисовать результат, понял, что… описание-то уже есть. Давным-давно существует.

Вольф фон Рауб был шефанго.

Если бы существовали шефанго-полукровки, результат получился бы как раз таким. Однако шефанго несовместимы с другими расами. Иная биология и, словно этого недостаточно, иные души, не имеющие ничего общего с душами обитателей тварных миров. История знала два случая браков между шефанго и людьми, и в обоих случаях дети не рождались на свет естественным образом. В одной семье ребёнок стал результатом божественной воли, личным благословением Тарсе, во второй — был выращен генетиками Анго. И тот и другой были шефанго без намёка на человеческие черты, во внешности ли или в психике.

В Вольфе фон Раубе, к слову, человеческой крови тоже не было. Больше всего он походил на метиса шефанго и эльфа. Такое же невозможное сочетание, как любое другое, в котором есть шефанго.

Профессор Лейдер, всегда сдержанный и тактичный, в тот раз не удержался на грани. Когда он понял, что не понимает, с кем довелось столкнуться, он задал прямой вопрос:

— Эльрик де Фокс вам не родственник?

Ответный взгляд был полон такого изумления, что вопрос даже не показался некорректным. Вопросы настолько неуместные некорректными быть не могут.

Сейчас Вольф фон Рауб смотрел, как интерны покидают аудиторию, а Игорь Лейдер смотрел на него. И думал, что за прошедшие три месяца загадок стало только больше. Внешность ладно, боги с ней, с внешностью. Ну вот такой шефанго — невысокий, худой, с очень выразительной мимикой и глазами, в которых каждая мысль читается отчётливей, чем если б была высказана вслух. Да, не бывает. Но что делать, если есть? Так что внешность — ладно. Но натура, душа, или что там у шефанго — внутренний демон? — тоже были полны загадок. И это естественно: внутреннее всегда сложнее внешнего, однако времени, чтобы составить хоть какое-то чёткое представление о собственном ученике, было предостаточно.

И всё-таки ничего пока не получилось.

По документам Вольфу было тридцать. Он служил в армии, там и получил опыт, необходимый и достаточный для зачисления интерном в клинику Тройни. И вроде бы службой в армии — настоящей, ведущей боевые действия — объяснялось то, что порой этот молодой человек казался профессору гораздо старше заявленных тридцати. Но чем объяснить то, что так же часто Вольф казался гораздо младше? Выглядел он на двадцать с небольшим, но для шефанго это нормально, они не стареют. Значит, внешность снова ни при чём.

Так в чём дело?

В искренности и полном, абсолютном бесстрашии, какие свойственны скорее семнадцатилетним. Когда возраст подходит к тридцати, привыкаешь оглядываться на других… да, да, всё так, но о каком бесстрашии можно говорить на Этеру, где никому ничего не угрожает? Откуда вообще эти ассоциации? Кто здесь неискренен?

Ну хорошо, это неправильный вопрос, потому что полностью искренних людей просто не бывает. Во всяком случае, среди тех, кому больше семнадцати. Но кто здесь чего боится?

Никто и ничего. Так почему же выражение «не боится никого и ничего» кажется применимым только к фон Раубу? Чем, кроме внешности, отличается он от других интернов? Участием в войнах?

Лейдер приучал себя думать, что решение загадки именно в этом. Но он имел дело с ветеранами, вернул к жизни немало душ, пострадавших во время войн, и он видел, что в случае Вольфа говорить о душевных травмах не приходится. Скорее уж наоборот.

Спокойствие и смелость, искренность и рассудительность, доверие и острый, быстрый ум — Вольф парень самодостаточный, самоуверенный и, да, счастливый. Тот редчайший случай, когда человека можно назвать счастливым без всяких оговорок.

Можно было.

В последний месяц что-то стало меняться к худшему.

* * *

— Ты проделал большую работу, — Лейдер подошёл к кафедре, и Зверь выпрямился, глядя на него в упор, — хотя, должен признаться, что предположения о внешнем магическом воздействии выглядят несколько… неожиданно.

Зверь склонен был согласиться с наставником. Он сам, занявшись синдромом Деваля, никак не ожидал найти серьёзное расхождение данных между лечением в защищённых и не защищённых от магии помещениях. Это же не одержимость, уже хорошо изученная и признанная единственным экзогенным психическим заболеванием (здесь говорили «душевной болезнью»).

Ну так одержимостью и занимались не психиатры.

А с расхождением в данных тоже было не всё просто.

Когда-то больных пытались защитить от магического воздействия. Когда-то! Почти две тысячи лет назад. Пользы от этого оказалось немного, и экранировать помещения от магии перестали, потому что это мешало лечению. Тут ведь без магии ничего не обходится, без неё вообще не живут. Но Зверь — тварь внимательная, памятливая. И страшно любопытная. Он отметил, что в некоторых случаях эффект всё же был, хоть его и списывали на погрешность. Он бы, может, тоже списал, если б не любопытство. А так — зацепился. Задумался. И думал до сих пор.

Речь шла не столько о лечении, сколько о редуцировании симптоматики. В этих самых случаях, когда эффект был отмечен, но сочтён несущественным, удавалось снизить проявление клинических симптомов синдрома Деваля. Но в чем разница? Понятно, что в защите от психогенного воздействия, но что это за защита?

Найти ответ на этот вопрос — и станет ясно, с каким воздействием имеешь дело.

— Я пока не настаиваю на своей правоте, — напомнил он.

— Да, — профессор кивнул. — И поговорить я с тобой хотел не об этом. Просто спросить. Мне показалось, ты чем-то встревожен. Вольф, ты, наверное, ещё не знаешь всех наших неписаных правил, но клиника Тройни готова оказывать любую возможную поддержку и сотрудникам, и учащимся. Всем. Тем более тебе. Не потому, что за тобой стоят де Фоксы, а потому, что ты сам представляешь ценность. — Лейдер улыбнулся, прищурившись: — Даже, не побоюсь этого слова, большую ценность.

Вспышка злости была мгновенной. Ожидаемой — Зверь бесился всегда, когда речь заходила о его ценности, о том, насколько он может быть полезен, — но слишком быстрой, чтоб удалось её погасить.

А Лейдер не испугался, хотя наверняка успел разглядеть и ставшие вертикальными зрачки, и изменившийся цвет глаз. Он и не такое видел. Раз и навсегда решил для себя, что Зверь — шефанго, так что теперь его, наверное, и «грау» не проняло бы.

— Если мне понадобится помощь, профессор, — ну вот, блин, даже по голосу слышно, что он злится, — уверяю вас, я не постесняюсь обратиться за ней.

— Ну и славно. — Лейдер ничуть не смутился. — Вольф, пойми меня правильно. Ты взял на себя работу с тяжёлыми пациентами. У тебя осаммэш, устойчивая психика, огромная работоспособность, но при этом высокий уровень эмпатии. А последнее в нашей работе необходимо, но очень опасно. Я искренне рад твоим успехам и не сомневаюсь в твоем благоразумии, но сегодня ты действительно показался мне… встревоженным. Тебе стоило усилий сосредоточиться на теме семинара. И эти картинки… интересный образ.

— Вот именно, — ответил Зверь после паузы, недолгой, но глубокой, затягивающей в себя, как зыбучий песок. Интересный образ. Акулы б сожрали этот метроном, невесть откуда взявшийся в голове и прорывающийся на бумагу, на экран кундарба, на золотистый песок дорожек больничного городка… — Вот именно. Мне он тоже кажется интересным.

По стенам вновь заскользили блики стреляющих сквозь листву солнечных лучей. Ожила застывшая на лице Лейдера улыбка.

— Тяжелее всего преподавать художественным натурам. Эмпатия, м-да. Ну что ж, Вольф, не смею более задерживать. Рад слышать, что у тебя всё в порядке.

— Всё в порядке, профессор.

«Просто я голоден, профессор. Я голоден…»

* * *

За окнами стояли ранние сумерки, но в пустой ординаторской были включены все лампы, включая напольные и подсветку в кухонной зоне. На обеденном столе рядом с пустой чашкой валялась пластинка кундарба. На журнальном столике стоял стакан, тоже пустой. Два влажных круга, оставленных его донышком, подсыхали на широком диванном подлокотнике. Из-под кресла предательски выглядывала матерчатая туфля. Одна. О местонахождении второй можно было только догадываться.

Остановившись на пороге, Зверь огляделся. Почувствовал, как дёрнулась бровь, и попытался взять себя в руки.

Вовремя. Потому что двери за спиной разъехались в стороны, и не успей он привести нервы в порядок, Айтону Пачосику, так внезапно ворвавшемуся в ординаторскую, достался бы удар пяткой в нос.

И это при удачном стечении обстоятельств. При неудачном…

Нет, думать про неудачное стечение обстоятельств было слишком соблазнительно.

— Я сейчас, сейчас… — Пачосик заметался по комнате, погасил свет на кухне, вытащил из-под кресла одну туфлю, из-под дивана — другую, сунул чашку и стакан в посудомойку, кундарб — в карман. — Уже порядок, видишь?

Ногой он умудрился подпнуть в сторону дивана робота-уборщика, который и так не бездействовал, деловито шуршал по полу в поисках чего бы сожрать. Машинка взмыла под потолок и растерянно там зависла. Правильно, что ему делать наверху? Воздух он уже ионизировал — с утра это сделал, мыть и чистить на потолке нечего, а с пола, где есть чем поживиться, Пачосик его согнал.

Бровь дёрнулась снова.

Штез эльфе, да что такое с нервами?

— Айтон, — произнёс Зверь негромко, — не испытывай моё терпение.

— Я же прибрался!

Если б не разбрасывал вещи, и прибираться бы не пришлось. Но этот аргумент был слишком очевиден, поэтому Зверь не стал к нему прибегать. Человек, который не понимает, что чисто там, где не гадят, не заслуживает ни дискуссии, ни объяснений. Достаточно того, что он знает: Вольф фон Рауб не любит беспорядка в ординаторской.

Было бы достаточно, если б Пачосик вспоминал об этом до того, как устроить беспорядок.

Уборщик разглядел наконец пятна на подлокотнике и радостно на них спикировал.

— Почему обувь не в раздевалке?

— Это сменная. Уличная в раздевалке. А я новые туфли разнашиваю, — Пачосик продемонстрировал туфли в руках, спохватился и поднял ногу, — в смысле эти, а не эти. Я в театр сегодня… собирался, — закончил он убитым голосом.

— Ты что, думаешь, я оставлю тебя на внеурочное ночное дежурство? — Злость сменилась любопытством, и Зверь от души приветствовал эту перемену.

Доктор Пачосик страдает из-за того, что доставил неприятности интерну фон Раубу. Это правильно — все, кто доставляет ему неприятности, должны страдать. Но доктор Пачосик, кажется, полагает, что полномочия интерна фон Рауба не ограничены ни правилами клиники, ни иерархией, ни даже здравым смыслом.

Это тоже было бы… нормально. Более-менее. Если б такие фантазии рождались только в голове у доктора Пачосика. Но неверное представление о возможностях Вольфа фон Рауба сформировалось у всех сотрудников отделения, за исключением разве что профессоров.

— Так я пойду? — Пачосик мялся с туфлями в руках. Подвоха в вопросе он не заметил, и это нежелание осознать ненормальность ситуации снова начало раздражать.

— Иди. — Зверь вздохнул.

— А, кстати, — взмах туфлей, вернувшиеся в голос энтузиазм и вера в лучшее, — я же закончил последнюю историю для праздничного выпуска. Всё в твоей почте.

— Мит перз… — Зверь сцепил руки за спиной и уставился на доктора исподлобья. — Айтон, кто у нас редактор журнала?

— Морьеро.

— Так с хрена ли твои рассказы в моей почте, а не в его?

— Если тебе понравится, Морьеро их в выпуск поставит, а если нет — не поставит. Проще сразу тебе прислать.

— Ну офигеть. Катись в свой театр.

— Хорошей ночи. — Пачосик прощально взмахнул туфлями и вымелся в коридор.

Двери бесшумно сомкнулись, оставив Зверя наедине с роботом-уборщиком.

— Предлагаю считать, что хотя бы по поводу журнала он дал приемлемый ответ, — пробормотал Зверь.

Робот не возражал. Взлетел с подлокотника и вернулся на пол, искать мусор или воображать, что нашёл. Роботы со Зверем вообще никогда не спорили. От людей такого отношения почему-то не хотелось.

Адан Морьеро, главный редактор «Еженедельника клиники Тройни» — название придумал во времена оны сам Роджер Тройни, поэтому никто никогда не сменил бы его ни на какое другое, — принял бы одобренные Зверем рассказы не потому, что поддался заблуждению о его неограниченных возможностях. Морьеро, хвала богам, не работал на кафедре духовно-социальной реабилитации, вообще не имел отношения к лечению душевных болезней и под влияние слухов и суеверий не попал. Просто понравившиеся рассказы Зверь взялся бы проиллюстрировать. А не понравившиеся — не взялся бы. Рассказы же с картинками в праздничном выпуске журнала — совсем не то, что рассказы без картинок.

На непраздничные выпуски это правило тоже распространялось, но в них меньше места отводилось под ерунду, а ерунда состояла в основном из заметок о жизни клиники, а не из литературных опусов сотрудников.

Попробовал бы Зверь хоть раз покочевряжиться и отказаться иллюстрировать заметки! Да его б сожгли, даже не задушив перед тем, как развести огонь. Никакая репутация не спасла бы, никакой осаммэш. Внутренние новости, касающиеся только сотрудников и только сотрудникам интересные, — это было святое.

А творчество на отвлечённые темы… ну подумаешь, творчество. Каждое отделение, каждая кафедра могли похвастаться своими талантами. И хвастались. Но не сравнить же выдуманное из головы с реальными событиями, произошедшими с тобой или людьми, которых ты хорошо знаешь.

Вольф фон Рауб, и когда же это ты успел стать незаменимым иллюстратором журнала? Три месяца работы разве достаточный срок?

Эльрик сказал, в клинике Тройни считали, что у них должно быть всё лучшее. А поскольку слова с делом здесь не расходились, всё лучшее в лучших же традициях древних диких времен хваталось и утаскивалось в гнездо, где и присваивалось постепенно или сразу.

Это походило на правду. Самого Зверя никто не хватал и не тащил, в гнездо он, можно сказать, сам залез, но поскольку рисовал действительно лучше многих, Морьеро счёл его единственно приемлемым иллюстратором для еженедельника. Теперь всё. Никуда не денешься, надо рисовать.

Что ж, относительно очерёдности рассылки своих опусов Пачосик и правда дал приемлемый ответ. Не вполне удовлетворительный, но достаточный.

С отношением же… остальных.

Или с восприятием?

Или с их иллюзиями и заблуждениями?

В общем, непросто это было.

В клинике Тройни действительно считали, что у них должно быть всё лучшее. Ну так у них и было всё лучшее.

И Вольф фон Рауб.

Пустая ординаторская, пустой пульт дежурного, пустая сестринская. А вспомогательного персонала здесь никогда и не было. На Этеру от низкоквалифицированного труда отказались, когда магия стала естественной и необходимой составляющей жизни.

Зверь магом не был. Единственный, наверное, обитатель населённых людьми территорий Этеру, не владеющий магией даже на детсадовском уровне, не способный освоить даже начала телекинеза.

И всё-таки вот уже два с половиной месяца по ночам он оставался в отделении один. То есть единственным сотрудником. Ещё были роботы, внимательные, заботливые трудяги, они присматривали за пациентами, климатом, состоянием оборудования, даже за тем, всё ли в порядке с мебелью. Без них Зверю пришлось бы сложно. Но не в том, что касалось пациентов.

О пациентах он знал всё, всегда, каждое мгновение, пока находился на территории клиники. Учитывая, что он тут и жил, и учился, отделение могло пустовать большую часть суток. Индивидуальные и групповые занятия не требовали от врачей постоянного присутствия, но Тройни, позволивший ему (или рекомендовавший?) работать в одиночку, счёл, что полностью освободить остальных от рутинных обязанностей будет перебором.

Тут-то и была зарыта собака.

Глава и владелец клиники на все ночные смены отдал отделение духовно-социальной реабилитации новичку-интерну. Этого оказалось достаточно, чтобы интерна вообразили наделённым всеми мыслимыми и немыслимыми полномочиями, за исключением только увольнения профессоров. Да и то… не факт.

Ладно хоть относиться хуже не стали.

Честно говоря, относиться стали даже лучше, притом что с самого начала приняли хорошо. Так уж тут заведено — все новые сотрудники по определению ни в чём не уступают старым. Хотя бы потенциально не уступают. Все — энтузиасты, все убиваются за идею, каждому Гиппократ лично руку бы пожал.

Гиппократа тут не знали, однако знали Дарния, бога медицины и создателя основ медицинской этики. Так вот с Дарнием нынешние коллеги Зверя были на короткой ноге. Называли его по-разному, но споры относительно имён и способов почитания богов, имеющих схожий функционал, разрешились задолго до основания Роджером Тройни своей клиники.

Когда все под одним богом и все стремятся к одной цели, новых людей считают единомышленниками просто потому, что других не ждут. А потом оказалось, что бог имеет на Зверя какие-то свои планы и в соответствии с планами отметил его особым талантом. Быстро это выяснилось — двух недель от поступления в интернатуру не прошло.

Ну и началось.

Эльрик спросил, почему именно реабилитация душевнобольных. Ему было интересно.

Просто любопытство. Вопрос без подвоха.

Зверь начал привыкать к таким вопросам ещё в Саэти, и привычка нравилась. Эльрик не имел в виду: «Ты же людоед, почему тебе не работать там, где людям больно?» В клинике были и такие отделения. Тоже, кстати, реабилитационные. Восстановление после тяжёлых травм причиняло боль, несмотря на магию и талант врачей, а тяжёлые травмы отнюдь не были редкостью. Количество экстремальных видов спорта и просто опасных развлечений росло прямо пропорционально техническому прогрессу.

На Земле существовала та же зависимость.

Так вот, Эльрик спрашивал не о том, почему Зверь выбрал для работы место, где нечем было поживиться. Он спрашивал лишь о том, почему Зверь решил помогать сумасшедшим — душевнобольным — вернуться в обычную жизнь.

Ответ лежал на поверхности. Здесь не знали, что «сойти с ума» означает «утратить разум»? И это было интересно. Разум невозможно утратить, можно лишь изменить способы его применения. Кто-то переставал пользоваться им для обслуживания тела и лежал колодой, игнорируя окружающую действительность. Кто-то, наоборот, задействовал ум и инстинкты на максимальных оборотах, в форсированном режиме, доводя тело до полного истощения. Между этими крайними состояниями было множество промежуточных, но во всех случаях речь шла о больной душе, а не о болезнях разума. Даже когда причиной были органические повреждения мозга, сказывались они, по мнению здешней медицины, на душе. Проблемы же физического тела и нарушение мышления были следствием проблем души. Которую и нужно было лечить в первую очередь.

Подход почему-то заворожил. Сначала своей нелепостью. Потом — обоснованностью. Потом — парадоксальностью.

Зверь не верил в существование душ, но система работала.

А ему нравилось выводить людей из иллюзий в реальный мир. И если уж всё-таки говорить о боли, то боль физическая не шла в сравнение с той, которую испытывали его подопечные, осознавая своё положение.

Инстинкт любого живого существа — избегать боли, не важно, физической или душевной. Сбежать от неё обратно в непонимание Зверь людям не давал, и у них не оставалось выбора, кроме как преодолеть болезнь или принять её и научиться использовать себе во благо. Чем им было больнее, тем сильнее они стремились к излечению. Или к исцелению.

Профессор Лейдер различал эти два понятия, и Зверь научился пользоваться его терминологией. Ему самому казалось, что исцеление предпочтительней, оно позволяло вернуться к жизни, не потеряв подаренных болезнью преимуществ.

Пока считалось, что бог Дарний отметил его умением выводить людей из трясины боли. В реабилитации самым сложным этапом был именно болевой — вопреки инстинкту, пациенты отнюдь не стремились перестать страдать, наоборот, готовы были длить страдания до бесконечности.

Зверь этого не понимал так же, как не понимал, что такое душа. Зверь понимал только рефлексы, здравый смысл и электрические импульсы в нейронах. Видимо, поэтому, когда он взялся работать с душевнобольными, всё сразу пошло не так. У доверенных ему пациентов не получалось упиваться страданиями, и эту стадию они проскакивали, как кошки с горящими хвостами, — очень быстро и не оглядываясь.

Князь, когда услышал эти объяснения, одновременно и удивился, и развеселился.

— Ну, ясное дело, они ничем не упиваются. Ты же всё забираешь.

Это было возмутительно! Обвинять его в том, что он лишает пациентов чего-то… Необходимого для выздоровления? Получалось, что нет, не необходимого. Наоборот — мешающего.

— Волк, да они не успевают никакой боли почувствовать. Беднягам и зацепиться не за что, чтоб потерзаться. Не от боли они в нормальную жизнь вернуться торопятся, а от скуки.

— Со мной скучно?

— Они же тебя не знают.

Его не знали. И хвала богам, что не знали.

Он забирал чужую боль, делал это рефлекторно, сам не замечал. Чтобы не забирать, требовалось волевое усилие, а к чему напрягаться, имея дело с пациентами, это ведь не жертвы на алтаре. Здесь задача не довести мучения до крайнего предела, чтобы получить от них максимум удовольствия, здесь нужно человека к обычной жизни вернуть. Чем скорее, тем лучше. В обычной жизни от людей есть польза, а в клинике — нет. Точнее, есть, конечно. Не было бы больных — не на ком было бы изучать заболевания. Но, с другой стороны, не было бы больных, не было бы и заболеваний…

Зверь понял, что поменял причину со следствием, и только досадливо фыркнул.

Оказывается, он успел в какой-то момент включить кундарб и опять рисовал. Всё тот же метроном. Это вместо того, чтоб почитать, что там написал Пачосик, и подумать над иллюстрациями.

В рабочее время он всё равно не стал бы читать ничего не относящегося к работе, но разве это повод снова и снова рисовать непонятно что, ещё и не отдавая себе в этом отчета?

Эльрик прав, он забирает боль. Тройни и Ринальдо правы — пациенты в его отделении и выздоравливают, и исцеляются быстрее, чем три месяца назад. Он забирает… что? Боль, ладно. Ещё он умеет забирать болезни, но болезни тела, а не души. И это всегда происходит сознательно, а здесь он никого таким образом не лечил.

Что-то… в этом… что-то было. Где-то совсем близко.

Зверь позволил стилу бежать по столешнице, вырисовывая новые и новые метрономы, и открыл таблицы с данными о клиниках душевных болезней на Этеру.

Чистота эксперимента. Об этом тоже Эльрик сказал. Узнал от Ринальдо. А тот — от Тройни. Отделение целиком отдавали интерну фон Раубу для того, чтобы исключить любое исцеляющее влияние, кроме его собственного. Чтобы увериться, что пациенты приходят в норму именно благодаря каким-то его особенностям.

Благословению Дарния?

Да если бы!

Но хорошо, что здесь никого нет. Никто не спросит, что он делает, сидя в центре ординаторской, чиркая стилом по гладкому пластику, в окружении медленно плывущих вокруг разноцветных таблиц и топографических карт.

Вот они, клиники, где люди лечились быстрее, но недостаточно быстро, чтоб это не сочли статистической погрешностью. Что в них особенного?

А в нём?

Боль.

Нет.

Что ещё?

Он не человек.

Да. Но во всех интересующих клиниках работали только и исключительно люди. И лечились — только люди. Эльфы и орки душевных болезней не знали. Души шефанго представляли собой такое, что их лучше было не лечить, вообще не связываться. Гномы практиковали собственные методы, да и болели весьма специфически, так что в услугах человеческих целителей душ не нуждались.

Что общего между его не-человечностью и разбросанными по разным частям света лечебницами для душевнобольных, показавшими чуть лучшие результаты, чем остальные?

Что он забирает, кроме боли?

Посмертные дары.

Некротическую энергию. Но посмертные дары не могут свести с ума. Зависимость от них появляется довольно быстро, однако симптомов, хоть сколько-нибудь схожих хоть с каким-нибудь душевным заболеванием, у неё нет. Честно говоря, она даже на убийства не подвигает, всего лишь на желание находиться рядом с тем, кто убивает. С одним-единственным существом, умеющим отнимать посмертные дары и отдавать их.

Так всё-таки посмертные дары или некротическую энергию? Разница есть, и существенная. Каждое мгновение кто-то где-то умирает, не обязательно люди, абсолютно не важно, кто, — посмертные дары остаются после любой смерти. Кроме смерти эльфов, от тех никакой пользы. Чтобы отнять посмертный дар, нужно быть рядом с умирающим.

А если не быть? Куда он девается? Некротическая энергия рассеяна повсюду, что нужно, чтобы её забрать? Может ли оказаться, что не нужно ничего, достаточно быть… кем-то? Не-человеком. Забирать не замечая. Так же, как забираешь боль пациентов. Концентрация рассеянной энергии настолько невелика, что на фоне десятков тысяч посмертных даров, отнятых у убитых Князем орков, её не заметить, даже если пытаться следить за собой.

Что вообще о ней известно? Кроме названия.

Зверь и название-то узнал недавно. От Ринальдо. Тот обмолвился, что впервые видит естественный трансформатор некротической энергии. Зверь заинтересовался неестественными, сиречь искусственными, и выяснилось, что их не существует, но над их созданием бьются уже несколько столетий. Ринальдо же рассказал и о том, что такой трансформатор произвёл бы революцию и в экономике, и в промышленности, и в науке, если подразумевать под наукой магию. Освоив некротическую энергию, люди перестали бы зависеть от энергии стихий. Перестали бы зависеть от самих стихий. Полное самообеспечение. Сами живут, сами умирают, сами пользуются собственной смертью. Идеальное общество!

Зверь так понял, это было бы чем-то вроде перехода от лучин сразу к холодному синтезу, минуя стадию свечей, газа и электричества.

Аккумуляторы некротической энергии существовали давным-давно, были крайне просты в производстве и поэтому дёшевы, но без трансформаторов — полностью бесполезны.

— Ты мог бы их использовать, не будь у тебя запаса посмертных даров больше, чем я могу представить. — По тону Ринальдо ясно было, что представлять он и не хочет, и так знает, на что способен его старший брат, когда отдается делу целиком. — А больше — никто и никак. Пока они нужны только для попыток создать трансформаторы.

То, что попытки не прекращались, вызывало уважение.

… — Мит перз! — Зверь подпрыгнул на стуле и остановил вращение голограмм вокруг себя. — Тасррозар схасгарх!³

На Этеру были десятки тысяч разнообразных институтов и исследовательских центров, и в сотнях из них так или иначе, с разным уровнем энтузиазма, но занимались некротической энергией. Тема-то… безнадёжная, но перспективная. На неё, пусть и по капле, всегда выделялось государственное финансирование.

Все клиники душевнобольных, показавшие чуть лучшую статистику выздоровления, соседствовали с лабораториями по исследованию некротической энергии. Её же, энергию эту, пытались использовать для лечения. Искали способы создания «мёртвой воды» из сказок. Ну а где лечение, там и больницы, и в некоторых из этих больниц — отделения для сумасшедших.

Здесь, в Удентале, к северу от больничного парка, вообще целый магический университет. От клиники он отделён кирпичной оградой, за которой парк просто продолжается, и всех отличий между кампусом клиники и кампусом университета — это застройка. В клинике среди деревьев разбросаны коттеджи на одну-две семьи, а в университете — двухэтажки-общежития на полтора десятка комнат.

Удентальский университет — единственный на планете вуз, где учат магов-людей.

А клиника Тройни могла похвастаться впечатляющими результатами лечения всего на свете. Но это же клиника Тройни. Опять-таки единственная на планете. Кто от неё когда других результатов ждал? Кто эти результаты объяснял иначе, чем охренительным коллективом, где талант на таланте и каждый с Дарнием лично знаком?

А если дело в университете? В какой-нибудь… — Зверь мысленно прошерстил список всех университетских подразделений, включая АХЧ… — кафедре инфернологии и не-мёртвых состояний. От одного названия жуть берет! Уж там-то точно все полки забиты аккумуляторами и зомби на велотренажёрах вырабатывают некроэлектричество двадцать четыре часа семь дней в неделю.

Он остановился у окна — заставил себя остановиться, когда понял, что мечется по ординаторской, перепрыгивая через подворачивающуюся под ноги мебель. Как всё-таки хорошо, что Тройни позволил ему оставаться здесь в одиночестве!

Тройни знал, что дело не в талантливых сотрудниках. Нет. Не знал — предполагал. Ринальдо — тоже. Подозревали они, что дело в близости университета? Опять нет, иначе сказали бы. Не один, так другой. Но интерна фон Рауба заподозрили сразу. Знали, что он впитывает эту чёртову некротическую энергию, и предположили, что он станет фильтром, абсорбирует влияние на пациентов… чего именно? Что сводит людей с ума и не даёт им исцелиться или выздороветь? Некроэнергия, пронизывающая всё и вся в пренебрежимо малой концентрации?

Бред!

Что она вообще такое? Вот с чего следует начать. Какая она? Есть ли в аурах здешних обитателей — больных, не здоровых — хотя бы её следы?

…Видеть он научился недавно. После второй смерти, которая настоящей смертью даже и не была.

Князь, ещё до того как они сблизились, в те времена, когда общение ограничивалось короткими записками, причём в одностороннем порядке, писал, что Зверь с каждой смертью становится сильнее. Некоторым породам собак обрубают хвосты в соответствии с требованиями экстерьера, а Зверю, чтобы соответствовать каким-то неведомым требованиям, нужно жизнь купировать. По кусочкам, блин.

А не так давно Князь рассказал про обряды ступенчатого умерщвления, практиковавшиеся загадочным народом из соседней реальности. Князь — он такой, для него миры и реальности — как ангары на одном аэродроме, в которых даже двери никогда не заперты.

По уму, Зверю надо было сдаться родственникам из родного мира, позволить убить себя и отдать то, что останется, в распоряжение чего-то почти всемогущего. Беда была в том, что оставалось слишком мало, чтоб овчинка стоила выделки.

Ступенчатое умерщвление…

кафедра инфернологии и не-мёртвых состояний всплыла в памяти сама, без спросу. Такие штуки всегда без спросу в голову приходят…

…представлялось, таким образом, болезненным, но единственным способом реализовать заложенный потенциал. И нет, Зверь не собирался умирать снова и снова, он и один-то раз умирать не собирался, но смерть — она же как та кафедра. Она не спрашивает.

В общем, после второй смерти он научился видеть магию.

научился видеть что-то…

Ладно, это была магия, и глупо закрывать глаза на очевидное. Но именно это он и сделал. Закрыл глаза. Поскольку абсолютно не понял, что ещё за странные краски наполнили и без того цветной и яркий мир. На всякий случай он постарался на них не смотреть и успешно с этим справился. Не так уж сложно оказалось.

В те времена, помнящий себя только по слепку личности, сделанному Князем задолго до событий, приведших ко второй смерти, Зверь слишком многое потерял. Новые способности он отнёс к явлениям, памяти о которых у Князя не было, а значит, и у него не было, и выкинул из головы. Невелика потеря на фоне всего остального.

Он же ещё не знал тогда, что, потеряв всю прежнюю жизнь, получил взамен куда больше. Получил Эльрика.

Ладно, это дело личное. А способность видеть магию может стать общественно полезной. Эльфы, шефанго и гномы умеют её видеть, духи умеют, это уж само собой, умели орки, но где они? Орков кого истребили, кого ассимилировали, а их потомки, равно как и потомки эльфов, в том, что касается магического зрения, ничем не отличаются от людей.

Чистокровных эльфов в клинику для консультаций не приглашали. Страшно далеки они от человеческих душевных болезней. Чистокровных шефанго к душевнобольным вообще нельзя подпускать. Их и от здоровых лучше держать подальше. Про гномов и говорить нечего. Один-одинёшенек, значит, на всю планету, Вольф фон Рауб может и магию видеть, и людей лечить. Видеть может. А на что смотреть — не знает.

Но ведь есть те, кто знает. Эльфы исследовали «не-мёртвые состояния». Шефанго — те вообще когда-то не-мёртвых слуг себе делали. Холлморков.

Князь рассказывал, ага. Это в соседней реальности было.

Зверь ткнулся лбом в закрывающее окно силовое поле и закрыл глаза. Нефиг смеяться, дело-то серьезное.

— Эльрик, — пробормотал он, — я очень хочу тебя увидеть.

Нет, он не надеялся, что Князь его услышит. Просто и правда успел соскучиться.

А вот Ринальдо оставался на связи с Эльриком вообще всегда, непрерывно. Они знали, когда у кого проблемы, и поговорить могли в любой момент в любом мире. Это была не магия, другое что-то.

За две с половиной тысячи лет никто ещё не разобрался, что именно.

От мыслей об Эльрике — к мыслям о Ринальдо, и снова — к неразрешимым загадкам, к тому, что искать ответы — занятие увлекательное, даже захватывающее. Ответы, взаимосвязи, систему. Интересно не столько систематизировать, сколько сформулировать правила. Обязать нечто непонятное стать понятным и пригодным к использованию.

И это снова Эльрик. Зверь бы сделал непонятное понятным, а не обязал и не заставил, а Князь сам ничего делать не станет. Он бровь поднимет, и все забегают.

Ну да. И всё неясное прояснится, и всё неизученное — изучится. Только Эльрик пока вообще не здесь, он где-то «на лезвии» и не может приказать синдрому Деваля доложить о причинах возникновения. А «лезвие» — это, оказывается, Дорога. Та самая, между мирами. Дорога, по которой можно прийти куда угодно, или туда, куда нужно, или туда, куда хочешь попасть. И этот непостижимый, разумный, бесконечный путь, пронизывающий вселенную — тоже Эльрик. Он был Мечом, но Меч был его душой, а значит, Меч был им. Воображение пыталось создать картину (о схемах речи не шло), но в картине получалось слишком много измерений, и Зверь не мог увидеть её целиком.

Недоразвитый. Слишком мало умирал для такой многомерности.

Зверь ждал, когда перестанет удивляться тому, что узнаёт о Князе, но он уже много лет этого ждал. И все ещё удивлялся.

… — У любого, кто вышел на Дорогу, есть своя своротка на Обочину, место сердца.

— Ты много их видел?

— Вообще не видел, — Эльрик покачал головой, — посторонних в душу не приглашают. А из де Фоксов кроме тебя по Дороге ходит только Теодор. Это сын Ринальдо. К нему я могу прийти, но зачем? Мы друг друга и так отлично знаем, я его учил, он у меня учился.

— Я не де Фокс.

— Ну да. И если ты хочешь знать, насколько странной кажется твоя Обочина, то мне сравнить не с чем. А то, что ты её не помнишь и не узнаёшь, это понятно. С памятью у тебя серьёзные проблемы.

— С памятью у меня никаких проблем, — буркнул Зверь, — у меня в воспоминаниях провалы.

— И это, конечно, не одно и то же.

— А твоя какая?

Эльрик не переставал удивлять его, ну так Эльрику было две с половиной тысячи лет, и он был четырьмя разными шефанго одновременно, он был Мечом, Дорогой и чем-то там ещё, без чего вселенная прекрасно бы обошлась. Чем-то достаточно важным, чтобы вселенная всерьёз чувствовала потребность обойтись без этого.

Зверь привычно отвернулся от открывающихся с такого ракурса мыслей о том, что без него вот-вот погибнет по крайней мере один мир в упомянутой вселенной. И с гордостью подумал о том, что он сам, в свою очередь, не переставал удивлять непостижимого, древнего шефанго с диссоциативным расстройством идентичности. Правда, удивлял в основном непониманием элементарных вещей, но… Две с половиной тысячи лет! Надо думать, Эльрик за это время повидал достаточно тупиц, чтобы удивляться лишь по-настоящему выдающимся образцам.

Вот и сейчас белые брови чуть приподнялись. Черные губы тронула улыбка.

— Сам-то как думаешь?

Выдающийся образец, что уж там. Обочина — место сердца, часть души. А у Эльрика вместо души — Меч, Дорога между мирами.

— Посторонних в душу не приглашают, — Зверь всё-таки засомневался, — а на Дорогу может выйти кто угодно.

— Ну так Меч и не душа.

Это Эльрик так думал. Он мудрый, древний, много всего знает, знает даже больше, чем ему хотелось бы. Но даже самые мудрые и древние могут ошибаться. И Эльрик ошибался. Меч был его душой. И Дорога — тоже. Звёздный клинок, сияющий, холодный, бесконечный. Что ему люди, духи, боги, выходящие из миров и возвращающиеся в миры? Посторонних в душу, конечно, не пускают, но эта душа и не душа вовсе. Это Меч.

— М-да, — сказал Зверь, когда мысли замкнулись в круг. — Ты специально мне голову морочишь?

— Я? Зачем?

По глазам ни черта не поймешь, а голос искренний-искренний. Шефанго — они все такие, у них, гадов, магия голоса. Интонациями владеют в совершенстве, мимики нет, взгляд… мягко говоря, невыразительный. Но Эльрик ему и правда голову не морочил. Зверь сам прекрасно справлялся.

…Так всё-таки эльфы, шефанго или люди? Чьи базы данных взламывать в поиске информации о некротической энергии? Проникновение никто не засечёт, уж в чём в чём, а в этом Зверь был уверен. Поэтому опасаться мести разгневанных фченов Анго или эльфийских магов не приходилось. От человеческих, к слову, неприятностей было бы не меньше…

Зверь задумался. Представил себе злых шефанго. Очень хорошо представил. Аж мурашки по хребту пробежали.

Злых эльфов он и наяву видел. Это тоже было неприятно.

Злых человеческих магов с нечеловеческими можно даже не сравнивать. Рядом не стояли.

Нет, не то чтобы он боялся. Проникновения действительно никто не заметит, так какая разница, чьи маги страшнее? Но с терминологией, принятой у людей, он уже знаком. Зря ли учился целых три месяца? А на каком языке общаются между собой эльфийские ученые, только они сами и знают. Про зароллаш и говорить нечего. Язык, состоящий из сравнений, описаний и поэтических образов. Как они формулируют научные принципы, вообразить невозможно. Зверь и собственный термин «посмертные дары» считал чересчур романтическим — не будь ему четырнадцать лет, когда он его изобрёл, наверное, устыдился бы. А для шефанго оно, поди, ещё и слишком сухо покажется.

В общем, выходило так, что ломать надо здешнюю, удентальскую некрокафедру. Её сервер в локальной сети университета. Дурное дело нехитрое. Вот закончится смена, и можно приступать.

А потом — сразу на Обочину. Во-первых, Эльрика увидеть хочется, сил никаких нет. Во-вторых, после взлома сервера его наверняка будет о чём поспрашивать. Эльрик, правда, не учёный, но не к Ринальдо же с вопросами идти.

* * *

Ринальдо де Фокс ворвался в квартиру Роджера Тройни с бутылкой водки и истинно фоксовским напором, тем самым, который поднимал в бой абордажные группы, бросал дарки на штурм прибрежных крепостей и заставлял любого врага в ужасе бежать от свирепых шефанго.

— Даргус сегодня пользовался кундарбом! Он всё отрицает. Но факты, факты…

Тройни, которого некрупный де Фокс просто не смог бы сдвинуть с места, пришёл в себя уже в глубине прихожей. Бутылка каким-то образом оказалась у него в руках, и долг гостеприимства напомнил о необходимости достать рюмки.

Да, и пригласить Ринальдо заходить. Закрепить свершившееся на словах.

Холостяцкое жильё не располагало к приёму гостей. Просторная квартира вся целиком была библиотекой, кабинетом и лабораторией, без разных там излишеств вроде гостиной. Где-то в её недрах терялась крошечная спальня, но спал Роджер редко. Занятие это не стоило потраченного времени.

Ринальдо, однако, помнил времена, когда они вдвоём делили одну-единственную комнату, слишком гордые, чтобы поселиться в общежитии для малоимущих студентов, и слишком бедные, чтобы снять хорошее жильё. Там всё было точно так же — книги, бумаги, химикаты, лабораторная посуда и исписанные гениальными идеями обои. Места только гораздо меньше. И если уж они тогда находили обстановку и общество друг друга приемлемыми и даже желательными, то сейчас-то, в условиях куда более комфортных, Ринальдо считал квартиру Роджера самым разумно устроенным обиталищем ученого.

А вот кундарба у Роджера тогда не было.

И попугая по кличке Сволочь — тоже.

Сволочь питал к Ринальдо сдержанное дружелюбие, поэтому слетел с насеста и спланировал на стол, подняв крыльями небольшую бурю и заодно освободив столешницу от многочисленных бумажных обрывков с записями.

Необходимость убирать со стола, таким образом, отпала, и Роджер тут же расставил на расчищенном месте стаканы и бутылку. А Ринальдо собрал какую нашлась закуску. Воспользовавшись линией доставки. Ни кухни, ни кладовой с припасами у Тройни, разумеется, не было.

— Какие факты? — полюбопытствовал Роджер. — Даргуса видели с кундарбом, а он это отрицает? Свидетели ещё живы?

— Он же не во плоти был. Так пролез, — Ринальдо покрутил ладонью у виска, — по энергосети до сервера, оттуда — в свою базу данных.

— Ну-у, — Роджер не скрывал разочарования, — это кто угодно мог быть.

— Ага, конечно! Исэф, я и Даргус. Даже ты так не умеешь. И это был не я.

— Почему не Аладо? — Называть ректора, Исэфа Аладо, просто по имени Роджер не научился. Не настолько они были близки. Это Ринальдо с главой университета дружил, пил и еженедельно дрался на шпагах, а для Роджера тот оставался учителем, слишком близко подошедшим к всеведению и всемогуществу, чтоб поминать его вот так запросто. Роджер его сеньором-то называть перестал сравнительно недавно. Да и то только за глаза.

— Не он, — отрезал Ринальдо. — Во-первых, я спросил, во-вторых, зачем ему файлы Даргусовой кафедры?

— А Даргусу зачем?

— А в-третьих, — Ринальдо сделал многозначительную паузу и поднял рюмку, — спектр сети менялся на то время, пока Даргус там лазал. К обычному излучению добавилось его личное. Мы с Исэфом — люди, мы спектр не изменили бы. А Даргус — сам знаешь кто. Он — у-ни-каль-ный.

В этом Ринальдо был прав. Других таких, как профессор Даргус, в исследованной вселенной не существовало.

Раньше не существовало.

— Погоди, — Роджер ещё и захмелеть не успел, а уже почувствовал, что трезвеет, — погоди-ка, есть же ещё один.

Ринальдо замер. Медленно поставил полную рюмку на стол. Через секунду взял её и выпил водку как воду.

— Зеш…

— Ага.

— Кокрум.

— Точно. Нет, — Роджер покачал головой, — нет, я его знаю, он умный мальчик и не…

— Ещё как да! Вспомни нас в его возрасте. Мы что, были глупее?

Рискнули бы они в свои шестьдесят лет выкрасть данные с кафедры инфернологии у Скена Даргуса? Да они боялись старого упыря до судорог! Давно уже перестали быть студентами, давно уже были взрослыми людьми, почтенными докторами наук. А Даргус, принимающий экзамены, продолжал сниться в кошмарах.

— Мы бы не стали.

— Я бы стал. И тебя бы втянул.

Роджер взглянул на Ринальдо, хотел возразить, вспомнил, что перед ним де Фокс, и мрачно согласился:

— Втянул бы. Но фон Рауб не из ваших.

— Не могу до него дозвониться. — Ринальдо с досадой хлопнул ладонью по столу. Фисташки, насыпанные в плоское блюдце, подпрыгнули и разлетелись по столешнице. Сволочь крякнул. Он не делал культа из порядка, но воровать орехи из блюдца было удобнее.

— Наверняка он на Обочине. — Ринальдо попугая проигнорировал. — Стырил, что хотел, и полетел к Эльрику.

— Делиться награбленным. Этому твой братец его хорошо обучил. Ну так скажи Эльрику, пусть сюда его пнёт. И, кстати, сам он когда собирается сюда пнуться? Три месяца в коме, на меня фон Штаммы косо смотрят, думают, я его не лечу. Они ведь так додумаются до того, что я саботирую или, того хуже, вред причиняю. И как мы тогда без меня останемся?

* * *

… — Да, — сказал Эльрик, — он со мной.

И после паузы:

— Да, я знаю.

Следующая пауза была чуть дольше и… значительно тяжелее. Пока наконец Эльрик не произнес:

— Да, я знал.

Зверь, бывший слегка не в себе с того момента, как забрался в базу данных некрокафедры, насторожился. Эльрик явно говорил с Ринальдо. Никто больше не мог с ним связаться, пока он не вернётся в тело. Ринальдо задал неприятный вопрос. Эльрик дал неприятный ответ. А речь шла — о нём.

Каких неприятностей он успел наскрести на Князя? Взлом сервера, да, понятно, но следов не осталось, ничего не осталось. Он просочился на сервер университета по энергетической сети, это всё равно что протечь по проводам вместе с электротоком. Даже не взлом, по большому счёту. Естественный процесс.

— Ты не наследил… — сейчас Эльрик снова говорил с ним, а не с братом. — Но пока ты был там, к стихийной энергии добавилась толика твоей собственной. И это незамеченным не прошло.

— Я же… — Зверь не понял. — Я же просто человек. Не отличаюсь. Это сто раз проверяли.

— Во плоти не отличаешься. В сети ты был бесплотным, без маскировки. Кем угодно, но не человеком. Ринальдо выяснял, знал ли я заранее, что ты полезешь на сервер кафедры Даргуса, и он очень недоволен, что я тебя не разубедил. Тоже, — Эльрик хмыкнул, — не может понять, что нельзя использовать предвидение. Лучше вообще не предвидеть, но этого я не умею.

— Я бы не послушал. А ты не стал бы запрещать, ты никогда ничего не запрещаешь.

— Ринальдо, видишь ли, считает тебя здравомыслящим. Почему-то. Хотя вроде я достаточно о тебе рассказывал.

— Ну спасибо…

— Иди к ним. Сейчас. К Роджеру домой. И ещё кое-что, Волк, — Эльрик задумчиво взглянул в высокое, яркое от солнца небо, — с большой вероятностью весной тебе предложит контракт императорская военно-космическая академия Готхельма. Им нужен преподаватель. Особенный. Лучший из всех.

Зверь, который уже начал вставать, чтоб уйти с Буровой на Дорогу, хлопнулся обратно на палубу и уставился Эльрику в лицо:

— Это как? Откуда? Здесь про меня никто не знает.

— Действительно, — ухмылку можно было бы принять за улыбку, если б в ней не таилась смертельная доза яда, — я неверно сформулировал, прости. Им нужен особенный пилот, и они понятия не имеют, что ты ещё и преподавать умеешь. Но выяснят, не сомневайся. Если, конечно, ты согласишься на сотрудничество. Хотя я предпочел бы, чтоб ты поработал на меня. Вас в мире двое, особенных, но второй никого ничему научить не сможет, не так устроен.

Зверь в который уже раз пожалел о словах, опрометчиво брошенных сорок лет назад. Тогда они были… врагами? Нет, сильно сказано. Он боялся и ненавидел Князя. Он был тем, от чего Князь хотел избавиться. А ещё он был тем, что Князь считал красивым.

Сложно всё было. Очень неправильно.

— «Ноги моей не будет в твоём городе», — припомнил Эльрик. — Так ты сказал. И добавил, что я об этом пожалею. Может, ты тоже провидец?

— Я-то понтовался. А вот ты знал, что так и будет. Мог бы остановить меня.

Некоторые ничему не учатся. Пяти минут не прошло, как Эльрик сказал, что нельзя использовать предвидение, а лучше вообще не предвидеть. И что?

— Кто ж тебя остановит? — Эльрик достал кисет. — Лети, птица, принеси Роджеру Тройни благую весть. Глядишь, на радостях они с Ринальдо забудут, зачем тебя звали.

Благую весть?

Зверь пересёк Дорогу, раздумывая над тем, что хорошего он мог сказать Тройни и Ринальдо. Поделиться добытой на некрокафедре информацией? Так для них там ничего нового не было.

Для него — было. И он проел Эльрику мозг, так и этак осмысливая то, что узнал. Вслух, ясное дело. Князь был благодарным собеседником, знал, когда лучше помолчать, а когда — спросить. И спрашивал по делу. Не позвони Ринальдо, то есть не выйди Ринальдо на связь с братом, они до сих пор обсуждали бы…

Искали причины…

О чём Эльрик спросил перед тем, как ответить Ринальдо?

«Если посмертными дарами, пусть и с ничтожной отдачей, может пользоваться любое живое существо, так, может, они просто лечились?»

Зверь не успел это обдумать, а Эльрик сбил с мыслей новостью про готов, и в голове всё как-то… перетасовалось.

Люди просто лечились и сошли с ума. Просто лечились. Неосознанно используя посмертные дары…

…Сволочь взлетел со стола, вцепился в насест, повис вниз головой и разразился дурными воплями. Ринальдо и Роджер ощутили мощный поток чужой силы, похожий на порыв ветра, наполняющий крылья и паруса.

Ощущение мелькнуло и ушло.

Мгновение спустя в дверь постучали.

— Я открою. — Ринальдо неодобрительно взглянул на орущего попугая.

— Что-то я уже сомневаюсь, — пробурчал Роджер. — Даргуса, например, я бы в дом не приглашал.

— Вольф — не Даргус.

Сила профессора Даргуса ничем не отличалась от силы, окружающей Вольфа, когда он входил с Дороги в тварный мир. Но Даргус никогда не позволял ей вырываться, а Вольфу требовалось время, чтобы взять эту мощь под контроль. Доли секунды, но и этого достаточно, чтобы оповестить о своём появлении всю округу.

Дорога заставляла его открываться. Потому что Дорога — это Меч, а Меч — это Эльрик, и именно на Дороге именно Эльрику Вольф отдал столько силы, сколько хватило бы всем обитателям Ям Собаки, чтоб обрести неуязвимость на ближайшие пару навигаций.

Эльрику этого едва хватило, чтоб не умереть.

Ринальдо открыл дверь. Не запертую. В чём Роджер прав, так это в том, что не всем гостям стоит просто кричать: «Открыто!» Кого-то нужно приглашать. Осмотрительно. Соблюдая правила.

— Добрый вечер, Вольф. Входи, будь гостем.

Вольф взглянул на него диковато, то ли все ещё не здесь, то ли… вообще не здесь. Ну и как объяснять этому эльфу, что взлом базы данных — дело противозаконное, подсудное и категорически неодобряемое? Проблема была не в том, чтобы объяснить, — будучи проректором по социальной работе, Ринальдо имел дело с куда более сложными случаями, с куда более серьёзными нарушениями и куда менее вменяемыми собеседниками…

…Насчёт последнего он сейчас засомневался…

Проблема была в том, что Вольф и сам знал, что нарушил закон, но — и это существенно осложняло дело — на его совести было слишком много нарушений закона, не сравнимых с этим. Даже близко не стоявших.

— Входи, — повторил Ринальдо.

— Я попробую по порядку. — Вольф перешагнул порог. — О прорывах Ифэренн на полюсах вы знаете. Должны знать. Информация засекречена, но не от вас же…

Сволочь кувыркнулся на насесте и растопырил крылья:

— Нролле хасгарх! — заорал он. — Шкирш эльфе тийсашкирх! Тешер штез, арат!

Вольф сбился и бросил на попугая такой укоризненный взгляд, что тот мгновенно умолк. Сложил крылья, прижал хохолок и забормотал, смущаясь:

— Хор-роший, хор-роший, ор-решки, р-радость…

— Отдам безвозмездно! — воспрянул Роджер. — Отличный попугай. Послушный. Ест мало. — Он настолько вдохновился идеей избавиться от Сволочи, что даже забыл о серьёзности собравшего их повода. — Говорящий, кстати.

— Я вижу. — Вольф кивнул. — Слышу. Здравствуйте, доктор Тройни. Ринальдо… — Он коротко, натянуто улыбнулся. — Синдром Деваля не просто совпадает по времени с инфернальными прорывами, он связан с ними.

Синдром Деваля проявлялся во время прорывов на полюсах. Силовых полюсах, не географических. Точки выхода располагались в недоступном ни для людей, ни для нелюдей Орочьем лесу и в джунглях Харара. Джунгли для людей были доступны, но только теоретически. Экспедиции оттуда не возвращались с такой регулярностью, что все попытки исследований были прекращены и возобновились лишь пятьдесят лет назад, когда Хараром стал править Эльрик. Совпадения по времени между прорывами и вспышками синдрома установили относительно недавно, пять прорывов назад, чуть больше шестисот лет. Но никакой другой связи выявить не удалось. Попытки защитить людей от воздействия инферналов успеха не имели за отсутствием воздействия.

— К инфернальному излучению примешано некротическое. — Кундарб Роджера, потерявшийся где-то среди заваливших диван книг, ожил, и над диваном развернулась проекция рабочего стола. — Можно? — спохватился Вольф.

— У Даргуса ты не спрашивал, — пробурчал Роджер.

Вольф, естественно, счёл это разрешением. Достойный ученик Эльрика. Правда, с вежливостью ещё не окончательно распрощался.

— Вот так выглядит чистая инфернальная энергия. — Из кундарба забил фонтан тьмы, настолько чёрной, настолько тяжёлой и беспросветной, что на неё не хотелось даже смотреть. Эта тьма засасывала все краски, самый воздух, взгляд притягивало к ней, как тянет металлическую стружку к магниту. Только магнит не поглощает притянутое, оставляет блестеть на поверхности. — А та, что вырывается на полюсах, вот такая.

Цвет не изменился… Не было там никакого цвета, чему меняться-то?

Или всё-таки?..

Едва-уловимые сине-зелёные всполохи прорывались сквозь непроглядную тьму. Иллюзия? Взгляд переутомлен попытками оторваться от засасывающей чёрной бездны? Ясно, что нет. Это Вольф добавил красок, чтобы показать, в чём разница между чистой инфернальной силой и той, что хлещет в тварный мир во время прорывов.

— Разница настолько несущественная, что приборы её просто не фиксируют. В цветах она отчётливей, но люди магию не видят, эльфы не изучают прорывы, а шефанго… Эльрик сказал, им на такое даже смотреть нельзя, и они об этом знают.

— Если разница несущественная, — заметил Ринальдо, — значит, некротической энергии выделяется пренебрежимо мало.

— Зато она усваивается лучше, чем обычная. А, да, обычная выглядит вот так, — чёрный фонтан исчез, его место заняло переливающееся тёмно-синее марево, — это то, что рассеяно повсюду. Видите разницу?

Изображение превратилось в четыре поля разных оттенков. Непроглядно-чёрное, чёрное с сине-зелёным, тёмно-синее и сине-зелёное. Под каждым появились строчки чисел. Куда более привычная запись параметров излучения, чем палитра. Эльфы и шефанго тоже пользуются числами, но и палитрой никогда не пренебрегают. Им удобнее сочетать оба способа.

Чёрное — излучение Ифэренн. В числах оно выглядит куда приятнее, чем в цветах. Чюрно-зелёно-синее — излучение прорывов. Тёмно-синее — некротическая энергия. А эта синева с зелёными сполохами?

— Посмертные дары, — сказал Вольф. — Так они выглядят, когда я пропускаю их через себя.

— Хочешь сказать, прорывы излучают некротическую энергию, уже подготовленную для использования людьми?

— Кем угодно. Любыми живыми созданиями. Использовать можно и обычную, люди делают это рефлекторно, но то, что проходит через фильтр… через меня… гораздо эффективней. И оно влияет… посмертные дары влияют на психику, это я знаю точно, наблюдал много лет. Все душевнобольные пациенты нашей клиники… вашей, — Вольф взглянул на Роджера, тот закатил глаза, — были нездоровы или получили травмы непосредственно перед тем, как сошли с ума. Они лечились посмертными дарами из прорыва, сами об этом не подозревая. Теперь о вампирах. — Вольф посмотрел на Ринальдо так, будто тот лично нёс ответственность за то, что вампиры существуют. — Количество вурдалаков во время инфернальных прорывов растёт не потому, что вампиры чаще пытаются создавать потомков…

Он замолчал. Проекция над диваном погасла. После паузы Вольф произнёс тихо и неуверенно:

— Афат. Так они это называют. Дать афат. Стать ратуном. Создать най. И это явно не то, о чём я сейчас должен думать. Вурдалаки, — он резко выдохнул, тряхнул головой, — это не те, из кого хотели сделать… най. Потомков. Это те, кого хотели убить. Съесть целиком. В обычных обстоятельствах от убитых вампирами живых остаются обескровленные трупы. Но во время инфернальных прорывов…

— Посмертные дары не дают жертвам умереть до конца, но и не возвращают к жизни полностью, — продолжил Ринальдо, видя, что Вольфу почему-то всё труднее даются объяснения, — превращают в безумцев-людоедов.

— А инфернальное воздействие добавляет им силы и прочности, — поддержал Роджер. — Господин фон Рауб, у вас всё в порядке?

— У меня вообще ничего не в порядке. — Вольф отступил к дверям. — Накопители некротической энергии защищают от посмертных даров, поглощают их. Разместить накопительные устройства во всех клиниках — и те, кто страдает от синдрома Деваля, точно вылечатся. Остальные — хрен там, остальных нужно традиционными методами лечить.

— И куда же вы собрались, если у вас ничего не в порядке? — Роджер гнул свою линию. Он молодец, конечно, настоящий врач и про врачебный долг всегда помнит, но пытаться остановить Вольфа, когда тот не в себе, — всё равно что пытаться остановить Эльрика.

— Обратно. На Буровую. Князь мне мозги вправит. Ринальдо, акулы бы с ним, с лечением. — Вот-вот, это и называется «не в себе». Маскировка летит к чертям, из-под человеческого образа рвётся нелюдь. Очень симпатичный и крайне талантливый, но Роджеру определённо не стоит пока с ним встречаться. — Не в этом главное. Я, кажется, знаю, как использовать инфернальное излучение в здешней энергетике, знаю, как сделать трансформаторы. Надо только… подумать. Немного.

Шаг назад. Прямо сквозь закрытую дверь. Вновь волна вдохновляющей силы, мгновенный блеск звёзд в прозрачной пустоте.

И всё.

Тишина в заставленной книгами квартире. Умиротворяющий шелест деревьев за окнами. Только Сволочь тихонько бубнит с насеста:

— Хор-роший, ор-решки, вур-рдалак.

— А скажи-ка мне, дорогой друг, — Роджер поднял бутылку с водкой, посмотрел сквозь неё на свет, потом разлил водку по рюмкам, — когда ты говорил «мы в его возрасте», ты имел в виду годы или навигации?

Ринальдо принял независимый вид.

— Он ещё не выучил правила оформления научных работ.

— Да насрать мне на правила. Парень прискакал, слил нам открытие тысячелетия без претензий на авторство и умчался в межзвёздную пустоту. Ну так мне Дарний лично сказал, что он гений, от гениев я меньшего и не жду. Так годы или навигации?

— Я вообще не понимаю…

— Всё ты понимаешь. Эта птица, — Роджер сделал рюмкой жест в сторону Сволочи, — вспоминает зароллаш, только когда видит шефанго. Этнических шефанго. И Лейдер тоже считает, что фон Рауб — шефанго. А я вдруг вспомнил, что Лейдер в таких вопросах не ошибается. Лейдер гений. Это я и без Дарния знаю. Так сколько лет твоему мальчику? Шестьдесят или двенадцать?

— Ну не двенадцать. Биология-то у него человеческая. Почти. Кровь красная. С людьми генетически совместим. Ума опять же как у взрослого.

— Магией не владеет даже на детсадовском уровне. Потому что ещё не дорос до магии. — Не так-то просто было сбить Роджера Тройни с выбранной темы. — Итак, Вольф фон Рауб — шефанго, которому ещё нет и двадцати, и ты об этом знал, но не сказал мне ни слова. Что за хрень тут творится, профессор де Фокс?

— Это не моя тайна.

— Ах, так это тайна! Сволочь, как видишь, ничего таинственного в фон Раубе не обнаружил. Обругал его, как любого другого шефанго, и заткнулся только потому, что парень оказался способен заткнуть даже эту проклятую богами птицу.

— Шефанго ничего такого не умеют.

— Биология-то человеческая. — Доктор Тройни превратился в живое воплощение сарказма. — Рассказывай, что ещё учинил твой братец и как ему это удалось. Можешь начать с того, что настоящее имя фон Рауба — де Фокс, хотя об этом я уже и сам догадался.

— В том-то и дело, что нет.

Выпить стоило. Определённо. В конце концов, для того они здесь и сидят. Не для научных же открытий.

— Мать Вольфа приходится Эльрику… дочерью. Как бы. Не совсем Эльрику. То есть не моему брату, а одному из его воплощений, но поскольку все воплощения суть один… Меч… — Под взглядом Роджера Ринальдо вздохнул, сам разлил ещё по одной и махнул рукой: — Короче, не наследуют шефанго по женской линии, поэтому генетически Вольф Эльрику внук, а по законам, пока от своей семьи не отречется, — никто.

— И Вольф об этом понятия не имеет. Как мило со стороны твоего братца ничего ему не сказать. Парень у него с рук ест, отойти боится, была бы возможность — спал бы у него под лахрефом⁴, да там место занято. Таксой. Очень злой.

— Роджер, Эльрика не тронь, он знает, что делает.

— Видимо, поэтому он четвёртый месяц в коме из-за несовместимых с жизнью ран, нанесённых холодным оружием.

— Вольф к нему привязан. А своей настоящей семьи вообще не знает, даже не видел никогда. Да он отречётся от родителей не задумываясь. И не имея возможности выбрать. А так нельзя.

— Серьёзно? Нельзя отречься от родителей, которых потерял с рождения и которые не почесались тебя найти, ради деда, без которого жить не можешь? Не припоминаешь, как ты сам стал де Фоксом?

— Может, Эльрику хватило одного раза?

— То есть ты со мной согласен.

Вывод был неожиданным, но верным. Ринальдо тоже не видел необходимости скрывать от Вольфа его родство с Эльриком, не видел необходимости оставлять выбор между родной семьёй и семьёй де Фоксов. Какой тут вообще может быть выбор, с учётом всех обстоятельств? Эльрик ведь не думает всерьёз, что, встретившись с настоящими родителями, Вольф предпочтёт остаться с ними?

Разумеется, дело было не в этом.

— Ему придётся выбирать не между нами и родителями, а между нами и смертью, — сказал Ринальдо. — Умереть, чтобы спасти свой мир и свою семью, или выжить и стать де Фоксом. А как ты думаешь, какой выбор делают де Фоксы в таких обстоятельствах?

— Идиотский, — буркнул Роджер после долгого молчания. — Всегда и неизменно — самый идиотский.

— Ну вот. Ты сам всё сказал. Поэтому Эльрик и не торопится. Он Вольфа тоже любит. Не меньше, чем тот его.

Примечания

3

Тасррозар схасгарх (зароллаш) — поцелуй меня кальмар. Распространенное на Ямах Собаки (а на данный момент уже и по всему Сиенуру) ругательство. Правильно: тас’аррозар нессхасгарх, но кого волнуют правила произношение шефангских ругательств, кроме самих шефанго?

4

Лахреф (искаж. зароллаш) — реанимационная установка.