Ничего неизменного. Тарвуд-2

Наталья Игнатова

Прибывший в Лос-Анджелес на свою выставку художник-вампир из Нидерландов похищает группу подростков, среди которых оказывается дочь главы калифорнийских охотников на вампиров. Детективное агентство «Турецкая крепость» берется найти девочку и уничтожить похитившего ее вампира.Тем временем на Тарвуде демоница-полукровка Шиаюн ищет способ добраться до центра острова, где хранится сердце демона, дающее острову возможность существовать.

Глава 8

ты уже умерла —

хоть вполне хороша на вид

и способна ввести в заблужденье

кого угодно.

Екатерина Михайлова

Поворачиваться спиной к недружественному старому вампиру, это очень-очень глупо. Старых вампиров, и дружественных-то, лучше из виду не выпускать. Поэтому Заноза сидел в ванной, устроившись так, чтобы видеть дверь номера, и внимательно слушал, что в этом номере происходит. Происходило там смущающее шелковое шуршание, пахло какими-то цветами, скорее всего, от надушенных платьев или что там Виолет перебирала и примеряла. Один раз она попросила помочь ей, что-то подержать или застегнуть. Он отказался наотрез и предложил позвать кого-нибудь из девушек.

Виолет никого звать не захотела. Непонятно. Какая разница, кто поможет одеваться? У женщины это, всяко, лучше получится.

— А как он выглядит, этот демон? — послышалось из-за стены.

— Хорошо выглядит.

— Я имею в виду, у него что, рога, копыта, когти? Он в чешуе или в перьях? Какого он цвета?

— Белый, — брякнул Заноза. — Латинос.

— Так он в человеческом теле? — Виолет заинтересовалась еще больше. — А насколько регулярно он меняет тела? Как быстро они портятся? Герр Сплиттер, вы давно его знаете?

Демоны меняют тела? Да еще и регулярно? И они портятся?

— За несколько лет у Мартина ничего не испортилось, — ответил он с уверенностью, которой не ощущал. Просто предположил, что испортись что-нибудь, когда-нибудь, и Лэа бы об этом обязательно рассказала. А она Мартина вообще демоном не считает, значит, при ней он и тело не менял, и текущий ремонт делал вовремя и успешно.

— За несколько ле-ет? — протянула Виолет с легким разочарованием. — Значит, он очень слабый демон.

— Достаточно сильный, чтобы на него не действовали дайны.

— Даже ваши?

Он не пробовал. Еще не хватало использовать дайны против друзей! Один раз зачаровал Хасана, но это было необходимо, и тот сам согласился. А больше — никого и никогда. Зачаровывают врагов или чужаков. Зачаровывать своих — нельзя. Это некрасиво и неправильно. Но у Виолет о правильном и красивом могут быть свои представления. А может не быть вообще никаких, такое случается.

— Даже мои, — сказал он. — Со всей моей старой кровью.

— Очень старой кровью, — откликнулась Виолет, и на Занозу вновь накатила волна легкого, цветочного аромата. — Август убежал сразу, как увидел вас. Даже не попытался вступить в бой. А ведь он не трус, ему неведомы обычные человеческие чувства и слабости.

— Инстинкт самосохранения сработал у вашего Августа.

— Да-да, именно об этом я и говорю. И все же ваши дайны на демона не подействовали. Значит, он силен. Ему принадлежит этот город. Я смотрела в окно — город немаленький. Большая кормовая база, хороший выбор тел. Он удерживает все это в собственности, отгоняет конкурентов, да еще и остается при этом воплощенным. Убедительные аргументы в пользу его силы.

То ли она внушала себе, что стоит прислушаться к совету и не пытаться зачаровать Мартина, то ли… что? Заноза не понимал, к чему Виолет ведет. Мартин постучался как раз вовремя, а то он мозги бы себе свернул, пытаясь сообразить, что она задумала.

— Опять комод? — поинтересовался демон из-за дверей.

— Я еще не одета! — крикнула Виолет.

Заноза очень хорошо представил себе лицо Мартина, привыкшего, в ответ на стук, слышать его голос, и звук сдвигаемой мебели.

— Мисс дю Порслейн, может быть, вы поторопитесь? — надо было, все-таки, позвать кого-нибудь из девчонок, чтоб ей помогли одеться.

— Еще минутку!

Больше ничего не шуршало, но по деревянному полу застучали каблуки, как будто вампирша, надев туфельки, прохаживалась перед зеркалом. Зеркало Заноза снял и сунул в шкаф чуть не сразу, как поселился в номере, но кто бы помешал Виолет найти его и повесить обратно?

— Что скажете, герр Сплиттер? — она встала в дверях ванной, как в рамке картины, — это подходящий туалет для знакомства с демоном?

Красивая. И Хасан не зря говорил про дайны. Виолет, скорее всего, попыталась бы сейчас их применить, если б не боялась за свою безопасность. А так Заноза видел просто красивую женщину, немного чересчур нарядную для этого номера и этого вечера. Женщина чувствовала себя так, как будто дайны действуют, и поэтому была напориста. Тоже — немного чересчур.

— Прекрасно выглядите, мисс дю Порслейн, — он встал, подошел к ней, — позвольте пройти. А то господин демон потеряет терпение, выбьет дверь и сломает комод.

Мартин не производил впечатления существа, способного выбивать двери и ломать мебель. Не с его комплекцией. Но то, что он демон, Виолет уже усвоила. Хотелось в это верить. Во всяком случае, она не почувствовала разочарования, когда Заноза отодвинул комод, и Мартин вошел в номер. Никакого разочарования. Сияющая улыбка и веселый голос:

— Здравствуйте, герр демон. Я Виолет дю Порслейн. Та самая, которой вы так любезно согласились предоставить свое гостеприимство.

Она пошла к Мартину, на ходу протягивая руку то ли для поцелуя, то ли для рукопожатия. Заноза, не ожидавший такого явного пренебрежения церемонией знакомства, едва успел заступить вампирше дорогу.

— Никаких дайнов, мисс дю Порслейн, это значит — никакого физического контакта.

— Герр Сплиттер, — она опустила руку, сверкнула зеленущими глазами, — что за паранойя? Я же не идиотка! Я все поняла про дайны, и вы сами сказали, что они не действуют.

— А еще я сказал, что если мне покажется, будто вы их используете, я вас прикончу. Будьте так добры, постарайтесь удержать в памяти оба пункта, и сохраняйте дистанцию.

Обалдевший от такого приема Мартин переводил взгляд с него на Виолет и обратно. Красота вампирши произвела впечатление, не могла не произвести, но Заноза это впечатление сильно смазал. Испортил Виолет тщательно подготовленный выход. Женщины такого очень не любят.

— Я Мартин Фальконе, — сообщил демон после паузы. — Рад познакомиться. Или что там положено говорить? — новый взгляд на Занозу. — По вашим правилам? Я слышал, что в начале знакомства радоваться считается несвоевременным.

— Неискренним, — уточнил Заноза. — Но мисс дю Порслейн с континента, там другие обычаи. Поэтому можешь радоваться прямо сейчас.

— Ну… — Мартин вздохнул, — я счастлив. Может, вниз пойдем? Я заказ уже сделал. Там и объясните мне, что у вас стряслось, и от кого мисс дю Порслейн прячется.

* * *

Чем дольше знаешь кого-нибудь, тем лучше понимаешь. Это правило распространялось и на эмпатию. Чем дольше воспринимаешь чьи-нибудь эмоции, тем лучше их дешифруешь. Заноза чувствовал, что мисс дю Порслейн не пришлась Мартину по душе, и понимал почему. Не потому, что Мартин заранее был настроен против хищной и неуправляемой вампирши, а потому, что мисс дю Порслейн была выше ростом. Дюйма на три выше. Плюс каблуки.

Интересно. И забавно. Не все ли равно, какого роста женщина? С ней же не придется драться, а значит, длина конечностей и вес не имеют значения. И Мартин, наверняка, не рассматривает мисс дю Порслейн, как предполагаемого противника в рукопашной. Просто не любит высоких. Тем лучше — тем меньше вероятность того, что сработают какие-нибудь из дайнов, которые мисс дю Порслейн попытается применить.

Она, впрочем, не попытается.

Мартин ее слегка разочаровал. И Заноза пока не мог понять, чем именно. Эмоции мисс дю Порслейн приходилось принимать как данность, объяснить их не получалось. Несмотря на разочарование, вела она себя так, как будто знакомство с Мартином — единственная цель, ради которой стоило приходить на Тарвуд. Правда, проявляла при этом такой напор и энтузиазм, что кого-нибудь не настолько демонического, могла и напугать.

Нет, это точно не дайны. И чему бы там Хольгер ее не учил, мисс дю Порслейн демонстрировала привычку нравиться и приказывать, а не нравиться и убеждать.

Пока Заноза кратко пересказывал события прошлой ночи, рыжая вампирша вставляла комментарии, апеллируя к Мартину, стараясь выглядеть жертвой обстоятельств. Жертвенность ей не давалась, зато возмущение, недоумение и обида были искренними.

Достаточно, чтобы посочувствовать. Виолет дю Порслейн вырвали из всего, что было ей привычно и мило, бросили совсем в другую жизнь, ее существование сразу оказалось под угрозой, а сама она вынуждена прятаться от смертельной опасности, искать защиты у того, кто опасен не меньше, если не больше.

Заноза ей сочувствовал. Мартин — нет.

А потом Берана принесла заказ: целый поднос, заставленный бутылочками с кровью. Мартин взял себе парочку, и мисс дю Порслейн вдруг снова очень им заинтересовалась. Почти так же, как когда еще только готовилась к встрече.

Кто поймет этих женщин?

Столик Мартин выбрал правильный, хоть и не из тех, что были в центре зала, в акустической дыре. Этот стоял под лестницей на второй этаж. В густой тени у стены. На стене висел светильник, но свет не горел, и свеча на столе тоже была погашена. Темнота и уединенность — то, что нужно, чтобы поесть, не беспокоясь об окружающих. Хотя, Заноза все равно предпочел бы не пить кровь прилюдно. Независимо от того, обращают на него внимание или нет.

Он и не пил.

Мисс дю Порслейн перелила содержимое своей бутылочки в бокал. Недоверчиво понюхала. Пригубила. Ее губы скривились в капризной, но милой улыбке:

— Кровь, конечно, свежая… — пауза весьма красноречиво намекала на то, что холодная кровь любой свежести уступает живой и горячей, — Мартин, здесь так многолюдно! Я знаю, что все эти люди принадлежат вам, но вижу, что вы тоже пьете из посуды. Это их кровь? — взгляд в переполненный по вечернему времени зал. — Ваших подданных?

— В том числе, — отозвался Мартин. Занозе показалось, будто зрачки его превратились в узкие, горизонтальные щели.

Или не показалось?

В эмоциях мисс дю Порслейн смешались любопытство и страх.

— Мартин, разве вы никогда не пьете живую кровь?

— Под настроение.

— И убиваете?

— Под настроение, — повторил Мартин. — И не здесь. Все люди Тарвуда нужны мне живыми.

— Да, конечно, я понимаю. Вам нужны души, — мисс дю Порслейн глубокомысленно кивнула. — Может быть, когда мы узнаем друг друга поближе, вы поймете, что мне можно доверять, что я умею контролировать себя и пить понемногу. Вы пьете живую кровь, поэтому знаете, как невыносимо тяжело лишиться такой возможности.

— Нет, — сказал Мартин. — Я не знаю. Меня такой возможности не лишит никто.

Заноза мысленно ему поаплодировал. А потом спросил у мисс дю Порслейн разрешения закурить, и под этим предлогом чуть отодвинулся от стола, чтобы лучше видеть обоих.

Лезть в разговор не хотелось, хотелось посмотреть, понять, что делает Мартин. Что делает мисс дю Порслейн и так понятно — ищет покровителя, вместо Хольгера. Скорее всего, ищет инстинктивно. Выбрала самого сильного и надеется на его защиту.

Страшно ей. Жалко ее. Но хоть и жалко, а все равно нужно, чтобы она боялась.

Кажется, именно это Мартин и делает. Пугает. У него неплохо получается.

Полумрак и тени были подходящими декорациями. Вспыхивающие желтым глаза, проблески клыков, длинные когти — все это казалось миражами, обманом зрения, игрой света. И все это казалось реальным. Заноза такого Мартина не знал, никогда не видел, чтобы тот демонстрировал свою не-человечность. Зато знал — Мартин говорил — что Лэа очень не нравится, когда он хоть как-то дает понять, что человеческого в нем только тело. Сейчас Заноза и за тело уже не поручился бы. Все могло быть настоящим: и зрачки, и клыки, и когти. И хватило бы совсем немного фантазии, чтобы увидеть, как тени на стене за спиной Мартина складываются в черные гладкие крылья.

— Сеньор Мартин сегодня очень страшный, — шепнула подошедшая сзади Берана. Наклонилась, обняв за плечи. — Совсем не похож на себя.

Если б Заноза загодя не учуял ее запаха, вздрогнул бы, наверное.

— Сеньор Мартин всегда такой, — сказал он, — просто обычно скрывает.

— А она красавица. Где ты ее взял? Это же ты ее притащил? Девочки говорят, вы вместе вышли из номера, и номер был твой.

— Мы там были втроем.

— Это даже еще хуже. Сеньор Мартин женат, между прочим!

Познания Бераны в некоторых областях порой оказывались обескураживающими. Причем, они могли быть и обескураживающе малы, и обескураживающе велики одновременно. В одной и той же теме. Как сейчас, например. Девственница в свои восемнадцать, она воображала, будто все знает о любви, и для демонстрации познаний выбирала самые неожиданные моменты.

— Мартин, — спросила мисс дю Порслейн этим своим, немного-слишком-требовательным тоном, — здесь есть клубника?

Мартин бросил взгляд на Берану. Та быстро выпрямилась и, отчеканив:

— Сейчас принесу, сеньор Мартин! — умчалась на кухню.

Только деревянные подошвы простучали по полу.

Когда Берана вернулась, мисс дю Порслейн уже рассказывала Мартину о себе. Считалось, что о Хольгере, но Хольгер в истории присутствовал лишь в качестве сюжетообразующего персонажа. Заноза почему-то думал, что мисс дю Порслейн получила афат против воли. Ошибся. Оказывается, сначала Хольгер захотел написать ее портрет. В процессе работы выяснилось, что у мисс дю Порслейн есть способности к живописи. Он стал учить ее, и только тогда, когда его очарование стало непреодолимым, предложил афат. Бессмертие. Вечную молодость и красоту.

Хитрая тварь. Тогда, четыреста лет назад, он не был таким наглым, как сейчас. Не был так уверен в своей безнаказанности. Хасан не ошибся: дайны Хольгера, исходя из того, что рассказывала мисс дю Порслейн, были дайнами убеждения, а не принуждения. Может быть, приказывать он научился позже? Так бывает. Мисс дю Порслейн могла получить дайны принуждения вместе с афатом — феи всем делают разные подарки — а Хольгер, наблюдая за ней, мог освоить их. И счесть более эффективными.

А дайны принуждения мешают дайнам убеждения. Считается, что они взаимосвязаны и дополняют друг друга, у них даже есть общее название: «дайны власти», но на деле они друг другу противоречат. Чтобы убеждать, нужно уметь встать на чужое место, понять того, на кого воздействуешь, почувствовать его и посочувствовать. Чтобы убеждать — нужно быть эмпатом.

Чтобы приказывать — нужно быть равнодушным. Помнить, что перед тобой не люди, не вампиры, не духи. Не разумные создания, а инструменты, существующие лишь для твоего удобства.

Поэтому дайны принуждения работают лишь с теми, кто слабее.

Поэтому дайны убеждения работают всегда.

— У меня была дочка, — мисс дю Порслейн вынула из вазочки ягоду, повертела в тонких, бледных пальцах. — Вы любите детей, Мартин? Я очень люблю. Я мечтала о ребенке, пока была жива, но Эрик… мой муж… оставил меня слишком рано. Море забрало его. И я до сих пор не знаю, погиб ли он, или потерялся в своих Индиях, остался навсегда в чужих странах, и умер там от старости. Я не знаю, церковь не знала, и мне не дали бы развод, даже если бы я попросила.

Она взяла нож. И сделала в клубнике надрез.

Впервые за все время разговора, Мартину стало интересно. Нет, не то, что говорила мисс дю Порслейн. Ему понравилось, как лезвие вошло в сочную алую мякоть. Как красный сок потек по белой коже.

Заноза вытянул из пачки еще одну сигарету. Берана, которая, наплевав на обязанности — и, заодно, на приличия — уселась к нему на колени, во все уши слушала мисс дю Порслейн. И ни на клубнику, ни на Мартина не обращала внимания.

— Я знаю, как это бывает, — сказала она. — Мужья пропадают в море, военные моряки, и считаются пропавшими без вести. Поэтому семьям не платят пенсии.

Вряд ли мисс дю Порслейн нуждалась в пенсии, хоть при жизни, хоть после смерти. Она не рассказывала о том, что бедствовала. Она рассказывала о том, как два года, прошедшие до встречи с Хольгером, хранила верность своему Эрику. И как хранила ее потом. Всегда. Вплоть до афата. Несмотря на то, что после смерти вновь взяла девичье имя. Рассказывала, как мечтала о ребенке. Хотя бы об одном. О девочке или о мальчике. Впереди была одинокая жизнь и, скорее всего, монастырь под старость. Она уже выбирала, в какой именно из монастырей начать делать пожертвования, когда Хольгер сказал, что сможет сделать ее бессмертной.

Вечно юной. Вечно прекрасной.

Вечно одинокой.

Ей нужны были молодость и красота. Скорее всего. Заноза не поручился бы — он пока слишком мало знал мисс дю Порслейн, чтобы делать выводы, — но слишком уж трагично говорила она об этом. Именно о красоте и юности. И слишком часто в ее рассказе звучали слова «юная», «прекрасная» и «мертвая». Вместе получалось «юная, прекрасная, мертвая», от чего Занозе хотелось сменить кожаный плащ на черный шелк, надеть ботинки до колена, и уйти куда-нибудь на кладбище, пить с готами красное вино.

Нет, вина он не пил. Но мог пить кровь пьяных от вина готов. А это одно и то же.

По словам мисс дю Порслейн, Хольгер с каждым десятилетием становился все бесчувственнее. Все чаще убивал «поцелуями». И давал все больше афатов. Окружил себя молодыми вампирами, парнями и девушками, которых держал то ли на положении рабов, то ли, вообще, живой мебели. Ему нужны были дайны, которые най получали с афатом, дайны, которых не было у него самого. Хольгер наблюдал за молодняком, пока не понимал принцип использования новых дайнов, а потом приказывал оставить най на солнце.

Этих, молодых, которые менялись чуть ли не каждые несколько месяцев, он уже не учил останавливаться во время «поцелуя». Он, вообще, не говорил им, что убивать нельзя. Наоборот, твердил, что убивать — это правильно. Они спасали людей. От старости и болезней, от одиночества, от войн, от страшных смертей, которые в те времена подстерегали на каждом шагу. Дарили блаженство, отпускали душу в рай, открывали райские врата прямо в тварном мире.

Пристрастие к молодежи Хольгер питал всегда. Его Слуги приводили в дом, в жертву господину, только молодых людей, а когда он или его най охотились, они тоже выбирали самых юных. Тридцатилетняя война — безумное и страшное время. В потерянной молодежи не было недостатка, и никто не считал, сколько же их, потерялось в буквальном смысле.

Безумное и страшное время…

Для мисс дю Порслейн оно было родным. И воспоминания окрашивались ностальгической грустью. Но удивляло не это. Удивляло то, что она грустила не по вседозволенности. В этом смысле, в понимании того, что можно делать, а что нельзя, для нее ничего не изменилось. Семнадцатый век или двадцать первый — нет никакой разницы, пока улицы полны красивых парней и девушек, которых можно «целовать», и самой решать, станет ли «поцелуй» смертельным. Ни тогда, ни сейчас мисс дю Порслейн не заботилась о том, как заметать следы и прятать трупы.

Ни тогда, ни сейчас не думала о том, что убивать нельзя.

Можно. Ведь это во благо. И смерти, куда более страшные, по-прежнему подстерегают на каждом шагу.

Ну, трупами-то, положим, занимались Слуги Хольгера. А вот воспитанием мисс дю Порслейн заняться было некому.

— Я понять не могу, — шепнула Берана, — мне ее жалко, или мне от нее жутко.

Лучше не скажешь.

Заноза смотрел, как блестит нож в руках мисс дю Порслейн, как лезвие режет ягоды, превращая их в цветы с кровавыми, сочными лепестками. Он тоже не знал, жалеет он вампиршу или злится на нее.

Даже не мог толком понять, если злится, то за что. Над этим еще предстояло подумать.

А дочка у мисс дю Порслейн появилась уже после войны. В шестьсот пятидесятом. Кто-то из най по глупости или из интереса притащил с охоты девочку лет восьми. Живую девочку.

— Я знала, что ее убьют, — последняя ягода раскрылась в пальцах кровавым цветком, — я хотела спасти ее.

Заноза в красках представил себе историю побега неприспособленной к самостоятельному существованию вампирши с украденным, перепуганным ребенком. Послевоенные Нидерланды, озверевшие люди, из ценностей — только украшения и пара нарядных платьев. И девочка, живая, о которой нужно как-то заботиться, а как это делается, мисс дю Порслейн забыла лет сорок назад. Эта история не могла закончиться хорошо. Не важно, кто поймал беглянок, Хольгер, семья девочки или просто лихие люди.

Важна была попытка сбежать. Единственное, что имело значение. Зато огромное.

— Я попросила ее себе, — сказала мисс дю Порслейн, — и сделала вампиром.

Берана издала звук. Что-то вроде вопросительного: «ых?»

Заноза поперхнулся дымом.

Мартин вытаращился на вампиршу изумленными, круглыми глазами, и сейчас зрачки в них были абсолютно нормальными.

— Вы убили ребенка?

— Я спасла ее, — мисс дю Порслейн покачала головой. — Спасла мою Лидию, мою девочку. Неужели вы думаете, что ей лучше было умереть?

Они сказали «да», все втроем. Хором. Мартин на итальянском, Берана — на испанском, и Заноза — на немецком. Когда он злился, английский часто вышибало из головы.

— Как вы неправы! Вы так ужасно неправы… если б вы только знали, — мисс дю Порслейн протянула к Занозе перепачканные алым, пахнущие клубникой пальцы. — Можно мне сигарету, герр Сплиттер? Август убил ее. Все равно. Дал нам всего десять лет, а потом отправил Лидию на солнце. Но эти десять лет были счастливыми. И для Лидии, и для меня. Десять лет счастья. У нее была мама, у меня — моя доченька. Вам никогда не понять, какую цену можно отдать за своего ребенка. Разве что ей, — взгляд ярких, нефритовых глаз мазнул по Беране, — но я молю Господа, чтобы и она не поняла.

* * *

Мартин чувствовал, как его изумление сменяется апатией. Странно. Он ожидал, что разозлится на Виолет. Она — детоубийца. С такими тварями разговаривать не о чем, их самих убивать надо. Но злости не было. И интереса не было. Виолет больше не хотелось видеть. Опасность разозлиться все же оставалась, а прикончить упырицу — значит, подвести Занозу. Так что лучше бы ей уйти сейчас, пока драматизм истории кажется настоящим, и мешает верно оценить убийство девочки.

Только как ее спровадить?

Заноза — знаток всяких таких штук, знает кучу способов вежливо кого-нибудь послать. Куда-нибудь. Как бы он поступил?

Мартин сообразил, как. И отправил Берану за сводом законов Тарвуда. Мигель держал у себя несколько экземпляров, специально для посетителей. Отнюдь не только для новичков. На разбуянившихся старожилов, равно как и коренных обитателей острова, вид Мигеля, призывающего их к порядку с увесистым томиком в руках, производил волшебное действие.

Лэа утверждала, что Мигель и без книжки такое действие производит. И была права. Два метра роста, да такой же размах плеч, да мачете на стене — зачем тут еще какая-то магия? Но сам Мигель верил в силу печатного слова, чтил оба кодекса, и Уголовный, и Административный, и полагал, что лишь такое же уважение к законам усмиряет буянов в зале.

Берана вернулась, обошла Виолет по дуге, хлопнула толстую книжку на стол перед Мартином. И отошла к Занозе.

Там она себя безопасней чувствовала?

Заноза слишком задумчив сейчас для того, чтоб считать его безопасным. Мартин за месяц знакомства уже понял, что когда упырь задумывается, хорошего не жди. Берана этой закономерности еще не заметила?

— Это свод законов Тарвуда, — Мартин подвинул книгу к Виолет. — Про детоубийство здесь тоже есть. Про вампиров пока нет, но мы с княгиней работаем над соответствующими дополнениями. Я советую вам приступить к изучению свода, не откладывая. До рассвета не так много времени.

— Такая толстая книга, — Виолет погасила сигарету. Белая рука — пальцы испачканы алым — легла на обложку. — Я не успею прочесть все.

— Прочитайте, сколько успеете.

— А завтра ночью вы меня проэкзаменуете?

Она считала себя красивой. Она, наверное, и была красивой, если б была картиной или статуей, или искусно сделанным манекеном для одежды. Но Мартин не мог воспринимать ее как статую или картину. В этом прекрасном теле жила душа, и душа все портила! Извлечь бы ее, оставить только оболочку, и какая же прекрасная получится вещь!

— Пойдемте, мисс дю Порслейн, — Заноза встал, — я вас провожу. Чем больше вы прочтете до рассвета, тем лучше. Мартин прав, лучше начать прямо сейчас.

Мартин разочарованно выдохнул.

Разочарованно? Он же не собирался, в самом деле, отнимать у упырицы душу? Да еще ладно бы ради получения этой души, а то ведь — ради того, чтоб освободить от нее тело! Штезаль! От такого эстетства один шаг до потери человечности. Лэа это очень не понравится. Не понравилось бы. Если б случилось.

В общем, вовремя Заноза вмешался.

— Увидимся завтра, Мартин, — Виолет склонила голову в подобии поклона, по рыжим волосам пробежали шелковые блики света, — я очень рада знакомству. И тому, что вы меня выслушали.

— Ага. Взаимно, — что там Заноза говорил про неискренность? Если б он в начале вечера сказал, что рад знакомству, это было бы почти честно. А сейчас — точно вранье.

Хотя… Мартин задумался, пытаясь понять, что же чувствует. Кажется, он все-таки не считал, что Виолет не нужна на Тарвуде. Про извлечение души, конечно, лучше и не думать, но можно ведь просто понаблюдать, посмотреть на сочетание красивой оболочки и непонятного наполнения. Подумать. О чем-нибудь. Заноза думает. Значит, есть о чем. Значит, и от Виолет есть польза.

* * *

— Если я сделаю что-нибудь, что ему не понравится, он меня изуродует, — рассуждала мисс дю Порслейн, по пути на второй этаж, — превратит во что-нибудь мерзкое. Демоны читают в душах, они знают, какое наказание хуже всего. Знаете, во что они умеют превращать вампиров? В таких чудовищ, в таких монстров, каких и Босху было не выдумать! Вы его не боитесь, герр Сплиттер?

Заноза сомневался, что Мартин захочет превращать мисс дю Порслейн в монстра с полотен Босха. Мисс дю Порслейн или его, или кого угодно. Зачем Мартину на Тарвуде такая дрянь? Не лучше ли видеть перед собой красивых вампиров и людей?

— Он очень холоден, — рыжая вампирша не стала дожидаться ответа, не нужен ей был ответ, — знаете, герр Сплиттер, я не привыкла к такому обращению.

И к демонам она не привыкла. Никак не могла определиться со своим отношением к Мартину. Боялась его, обижалась, испытывала интерес, снова пугалась — то ли Мартина, то ли своих фантазий на его тему. Вроде этой, с превращением ее в чудовище. Замечание насчет холодности стоило бы как-нибудь прокомментировать, но Заноза был поглощен мыслями о Хольгере и дайнах, и не находил в себе достаточно вежливости, чтобы поддерживать разговор.

Тут он сообразил, что мисс дю Порслейн имела в виду и его тоже. Он же не ответил ни на одну из ее реплик. Не из холодности или высокомерия, но ей-то откуда знать? И к такому обращению она действительно не привыкла. Скорее, привыкла быть холодной сама.

Они прошли мимо гостеприимно распахнутых дверей казино, окунулись в сонную тишину жилой части таверны, и все, что оставалось, чтоб хоть как-то исправить впечатление о себе, это пожелать упырице хорошей ночи. Маловато пространства для маневра.

— А там играют? — мисс дю Порслейн оглянулась на площадку, — карты, рулетка? Хотела бы я провести время до рассвета с кем-нибудь повежливее, чем демоны.

Под демонами подразумевались они с Мартином оба. Заноза был вампиром, но выказал себя такой же бесчувственной ледышкой, стало быть, заслужил обвинение в демонизме.

— В казино вам понравится больше, чем в нашей компании, — он сделал приглашающий жест, — хотите, я представлю вас завсегдатаям?

— Была бы признательна.

Снова эти интонации. Ни тени признательности. Не знай он, что мисс дю Порслейн рада предложению, решил бы, будто она вменяет церемонию представления ему в обязанность. А Мартин — не эмпат. И Берана тоже. Им эта несчастная мертвая красавица кажется высокомерной, чрезмерно требовательной стервой. Еще и бессердечной.

Она и правда любила свою дочку. Бывает такая любовь, что лучше б ее вообще не было.

А насколько сильно любит дочь Старый Лис Алахди?

— Вы всегда так рассеяны? — поинтересовалась мисс дю Порслейн, — или это мое невезение? Кстати, герр Сплиттер, а вы играете?

— Нет. Неинтересно. Слишком хорошая память. Мисс дю Порслейн, — Заноза обвел взглядом небольшой, полный людей зальчик, — ваше невезение закончилось. Здесь сегодня и чиновники из мэрии, и офицеры Гарнизона, и джентльмены из Замкового Квартала. Вы прекрасно проведете остаток ночи. При условии, что будете помнить о правилах.

— Никакой живой крови, — вампирша скривила губы, — разве о таком забудешь?

В голосе было недовольство, но только в голосе. Мисс дю Порслейн уже предвкушала игру, азарт, новые знакомства, флирт, восхищение и интерес мужчин. Чужое внимание нужно были ей так же, как ему. Это дайны убеждения, не принуждения. Только у мисс дю Порслейн они почти не работают.

А она об этом, кажется, не знает.

Пожелания приятного вечера и пригоршни фишек оказалось достаточно, чтобы мнение о нем изменилось к лучшему. Сильно к лучшему. С женщинами так бывает: оставляешь их с деньгами в мужской компании, и становишься близок к образу идеального джентльмена. Хорошо, что мисс дю Порслейн — не его женщина. И хорошо, что Эшива любой компании предпочтет его общество.

И надо, наверное, перестать дарить ей красные автомобили. Эшиве и другие цвета к лицу.

* * *

Мартина из апатии и исподволь копящегося недовольства всем вокруг, вывела, как ни странно Берана. Которая, пока Заноза провожал мисс дю Порслейн, вертелась по залу, помогая двум официанткам, а как только Заноза вернулся — тут же снова уселась к нему на колени. Несмотря на то, что стул мисс дю Порслейн был уже свободен.

Это было так забавно — на Занозу смотреть забавно. Он и в первый-то раз, когда Берана совершила свой маневр, сделал лицо «меня тут вообще нет, я эту дурочку не знаю», а уж во второй, оказавшийся еще более неожиданным, чуть не выпрыгнул из-под Бераны вместе со стулом.

Не понимает бедный упырь, как порядочная девушка может прилюдно усесться к парню на колени. И считать Берану непорядочной тоже не способен. Иначе б не стал с ней водиться. А еще он вроде бы не считает себя ее парнем.

Мартину от наблюдения за этими двоими немного полегчало. Как будто какую-то пробку из мозгов вынули. Думать стало получаться. Он закурил и поделился тем, что надумал:

— Меня напрягает то, что она осталась с ратуном. После всего. Или… — это была мысль, свалившаяся вдруг, сама, а не в результате раздумий, — меня напрягает то, что тебя ничего не напрягает?

— И то, и другое, — сказал Заноза.

С ним было удобно еще и поэтому: он мысли читал. Мартин запутывался в мыслях, а Заноза их распутывал, и обходилось без непоняток.

— Ты, правда, думаешь, что с ней все нормально?

— Он так не думает, — Берана помотала головой, положила Занозе пальцы на виски и заставила его тоже покачать головой туда-сюда, мол, нет, я так не думаю. — Он же детей не убивает. Маленьких девочек — тем более.

— Мисс дю Порслейн ничего не рассказала о родителях, — Заноза не возражал против манипуляций Бераны, он ее игнорировал, как если б она была котенком, забравшимся на руки и вздумавшим поиграть. — У нее не было семьи, кроме мужа. Овдовев, она осталась совсем одна. Хольгер стал спасением, дал ей то, в чем она нуждалась так сильно, что готова была даже с жизнью расстаться.

— Это что? — поинтересовался Мартин скептически. — Любовь, что ли?

— Защиту. Одинокая женщина в те времена, в которых живем мы с тобой, даже близко не представляет себе, что такое настоящее одиночество и настоящая беззащитность. Хольгер спас мисс дю Порслейн от мира, и от участи худшей, чем смерть. К тому же, он был другим. — Заноза нахмурился, вновь погружаясь в какие-то свои мысли, не отпускавшие его с того момента, как вампирша начала рассказывать свою историю, — Август Хольгер был другим, — произнес он медленно.

— Ты его не знал, ты гораздо младше.

— Особенности дайнов. Мисс дю Порслейн не научилась дайнам своего ратуна, освоила только зачатки, на большее она не способна, потому что не способна сочувствовать. А он научился ее дайнам, полученным при афате не от него, а от фей. Это были дайны принуждения. И они убили в Хольгере эмпата. Маятник качнулся, — Заноза сделал жест кистью, подразумевающий движение маятника. Но выглядело это так, словно он отсек что-то. — Обратная сторона эмпатии — бесчувственность. Возможно, жестокость. Хольгер, которого я видел в Алаатире — нелюдь, заслуживающий уничтожения. Никакие картины, как бы хороши они ни были, не оправдывают его существования. Но Хольгер, которого видела мисс дю Порслейн, был… таким же как я. Кто передо мной устоит?

Вопрос был риторическим. Но если б Мартин решил ответить, он сказал бы «никто». Потому что это правда. С дайнами или без.

— Ты можешь стать таким, как Хольгер? — не поняла Берана.

— Могу. Любой мертвяк может.

— Не называй себя мертвяком, — Мартин поморщился, — терпеть этого не могу. Мисс дю Порслейн оставалась с Хольгером, когда он уже изменился. Ты же не хочешь сказать, что он убил ее девочку, пока был таким же как ты?

— Я и детей помладше убивал, — Заноза пожал плечами. И пока ошеломленный Мартин искал, что сказать, а цвет лица Бераны менялся от кофейно-молочного к зеленовато-серому, продолжил: — Хольгер изменился, все правильно. Но это происходило постепенно. Незаметно. И мисс дю Порслейн так же незаметно привыкала к переменам. Для нее Хольгер оставался таким же, каким был в самом начале. Защитником. И учителем. И он ее правда защищал. А еще… ратуна нельзя не любить. Нельзя ему не верить. И нельзя от него уйти.

— Ты же ушел! Ты своего ратуна, вообще, убил.

К Беране именно в этот момент вернулся дар речи, и она не нашла ничего лучше, чем тут же им воспользоваться.

— Ты-ы убил своего создателя? — она уставилась на Занозу, потом медленно сползла с его колен и отошла на пару шагов: — ты убивал детей и убил своего создателя? Это же все равно, что убить отца!

— Еще я убил свою матушку, старшую сестру и двоих племянников, — сообщил упырь буднично, — не о том разговор, Берана. Мартин, я не оправдываю мисс дю Порслейн…

— Нет, ты ее как раз оправдываешь, — Мартин вздохнул. — И у тебя получается. Я не понимаю, что ты пытаешься объяснить, но я понимаю, что у тебя есть объяснения. Скажи просто: мне должно быть ее жалко? Или я должен решить, что она не злодейка, а невинная дура? Или есть еще какой-то вариант?

— Остановись на втором. И учитывай, что как защитника она теперь воспринимает тебя.

— Мне нужно как следует все обдумать! — заявила Берана.

Мартин с Занозой посмотрели на нее с одинаковым удивлением. Мартин не понимал, о чем думать Беране, какие у нее-то проблемы, но предпочел не спрашивать. Чтоб не спровоцировать на ответ. А Заноза хмыкнул:

— Ну, попробуй. Только начни с чего-нибудь несложного. Все-таки, восемнадцать лет без практики.