Забытая ария бельканто

Наталья Есина, 2021

Максим Стрельцов возвращается из Лондона на оглашение завещания внезапно скончавшейся бабушки. Но вместо рутинной процедуры попадает в весьма запутанную историю. Ученица покойной Виолетта Юданова выдвигает против него обвинение. Отношения между молодыми людьми не складываются сразу, но странные письма вынуждают Максима и Виолетту держаться вместе. Смогут ли герои разгадать тайну, окутывающую прошлое семьи Максима? И какое отношение имеет к дому Стрельцовых призрак, обитающий в усадьбе?

Глава 5

Посреди дорожки, согнувшись, стоял Иван Семенович. Одной рукой он опирался на фонарный столб, в другой держал ведро. Рядом валялся шланг. Вода образовала большую лужу между клумбами, обложенными валунами.

— Вовремя… ты… — садовник говорил с придыханием. Лицо бледное. Щеки ввалились. — Нагнулся коровяк развести, и поясницу прихватило. — Он сделал шаг и вскрикнул, выронив ведро: — Черт! Током бьет. Воду выруби — за сараем кран.

«Каким током?! Какой кран?!» — Максим застыл как вкопанный на внезапно ослабевших ногах. Он попытался подхватить садовника под локоть трясущимися руками:

— Чем помочь?

— Тише-тише! — лицо садовника покрылось испариной. — В скорую звони.

Максим поднял ведро и побежал к дому. Вернулся. Кинул ведро под куст сирени. Оттащил шланг к хозблоку и закрутил вентиль. Достал телефон и взглянул на садовника: «Черт, он же еле на ногах держится!»

— Да не суетись ты так, — садовник медленно выпрямился.

Максим дрожащими руками набрал номер и вызвал скорую.

— Иван Семенович, что еще сделать?

— Мне прилечь надо. На крыльцо не поднимусь. Давай туда, — он слабо махнул в сторону скамьи на террасе.

Максим осторожно перекинул руку садовника себе через плечо. Иван Семенович мычал, стиснув зубы.

«Какой же он тяжелый», — Максим вытер выступивший на лбу пот. Садовник приволакивал левую ногу и каждые полметра останавливался, чтобы перевести дух.

«Наконец-то!» — Максим помог Ивану Семеновичу лечь, поправляя под спиной жилетку.

Садовник слабо улыбнулся и проговорил извиняющимся голосом:

— По весне всегда обостряется. Алиса Витальевна знала: витамины пить заставляла наперед. А по мне, стопка за ужином сто крат полезнее любой аптекарской дряни.

— Вам водки принести?

— Да ну тебя! Это я так, к слову.

— Вы же не умрете?

Иван Семенович засмеялся и тут же скривил лицо:

— Ерунду не говори. От радикулита еще никто не помирал. Укол сделают, и снова встану в строй.

— Я сейчас! — Максим метнулся в дом, схватил со своей кровати одеяло и, вернувшись, накрыл садовника. — Где же скорая?

— Так с районной пока доедет. Небось, все пробки собрала. Пятница. — Садовник глянул с прищуром: — Струхнул?

Максим поежился и спрятал руки в карманы толстовки.

— Вижу, что душа в пятки ушла. Смотришь, как Алиса тогда, в Свердловске.

— «Тогда»?

— В шестидесятом дело было. Мы вышли на банду братьев Вязовых. Много через этих сволочей душ загублено. А тут — удача: на простенькой краже взяли пацана, а он оказался наводчиком. Решил, дурак, на дело раньше пахана выйти. Ну, и застучал парнишка со страху, застучал.

— Кто это «мы»?

Садовник крякнул и попытался перевернуться на бок:

— Я как после ФЗО в армии отслужил, сразу в милицию пошел. А ты думал, что: Иван Семенович Климов только в земле копаться умеет? Старлеем ходил в тот год.

Максим обомлел:

«Семеныч — милиционер?!»

— Радикулит аккурат в ту зиму и заработал: морозы на Урале не то, что тут. Ядреные. Прям после истории с твоей бабушкой.

Максим присел на край скамьи:

— Что за история?

Садовник вымученно улыбнулся:

— Алисе тогда грамоту дали. Сам, лично, в больнице вручал. — Он закрыл глаза и провел рукой по воздуху, точно по написанным строчкам: — За самоотверженную помощь, оказанную органам милиции в борьбе с уголовной преступностью, и проявленное при этом мужество. Вот!

«Офигеть!» — Максим смотрел на садовника, не моргая.

— Она путь хотела срезать через дворы: лекарство матери-туберкулезнице несла из ночной аптеки. А тут мы, в засаде сидим. Вот на Алису, как на живца, бандюки и вышли. Но не растерялась твоя бабушка: тараном пошла на одного. Повалила, а он, гадина, с ножом на девчонку. Если б мы не подоспели, добил бы, как пить дать. — Иван Семенович замолчал.

Максим перестал дышать, боясь спугнуть накативший на садовника приступ откровенности.

— Мать у нее на следующий день умерла. Алиса с теткой осталась. Я какое-то время им продовольственный паек оставлял — жалко девчонку. А потом перестал ходить… — садовник осекся.

— Почему? — осторожно спросил Максим.

— Она смотрела на меня, как затравленный зверек. До мурашек прям. То ли боялась, то ли ночь ту проклятую вспоминала. Ну, я и решил не бередить ей душу. А как в Италии повстречал, сразу признал…

— В Италии?!

Раздался звонок. Максим вскочил:

— Скорая!

Садовник попытался привстать:

— Открывай.

Молодой врач, не обращая внимание на протесты садовника, оформил госпитализацию. Максим помог санитару перенести носилки с Иваном Семенычем в машину, проводил ее взглядом до поворота, закрыл калитку, и вернулся на террасу.

«Если б паспорт собственными глазами не увидел, никогда бы не подумал, что Семеныч такой старый. Это ж ему десять лет было, когда война закончилась! С бабушкой, вообще, получается целую вечность знаком?! А она в четырнадцать лет с бандитами в схватку вступила… Интересно, сколько еще скелетов в нашем семейном шкафу?!»

Солнце спряталось за крышами, и сразу от земли потянуло холодом. Небо заволокло сизыми тучами. Приближалась гроза. Крупные капли покрывали дорожку темными пятнами. Максиму вдруг стало неуютно на улице. Он занес пластиковые стулья на террасу и зашел в дом.

За окном лил дождь, отбивая барабанную дробь по водосточным трубам и карнизам. Раскаты грома взрывались петардами. То тут, то там чернильное полотно неба распарывали молнии. Ветки сирени хлестали по замутненным потоками воды окнам.

Максим задернул кухонные шторы. Запиликал телефон. Максим посмотрел на экран и сразу ответил:

— Здравствуй. Сейчас выйду, — выскочил в холл, накинул куртку и побежал к воротам.

Дождь лил стеной. За калиткой стояла Юданова. По ее лицу, облепленному волосами, стекала вода. Мелкие капли на ресницах блестели при свете фонаря.

— У тебя что, зонта нет?

— От ветра сломался, — Виолетта протянула зонт, похожий на дохлую летучую мышь.

— Заходи.

Юданова прошла мимо Максима. Он заспешил следом.

— А плащ тоже сломался?

Юданова оглянулась:

— В общежитии оставила.

«Чокнутая! Кто же в дождь ходит в туфлях и платье?»

Пока Виолетта переодевалась в сухую одежду, Максим вскипятил чайник и сбегал в подвал за вареньем.

«Ну, бабуля, будем отпаивать твою вокалистку. А то еще простудится и голос потеряет, примадонна».

Виолетта стояла в арочном проеме кухни. Волосы заплетены в толстую косу. Вельветовый бабкин халат в мелкий цветочек смотрелся мешковато, а вязанные носки на ногах казались несуразно большими.

Максим сдержал усмешку.

— Прошу, — он открутил крышку у банки. — Меня в детстве всегда малиновым вареньем лечили. И тебе надо. Для профилактики.

Виолетта села на стул.

— Спасибо за одежду.

— На здоровье.

— Я ночевала не у себя…

— Мне все равно, где ты ночевала.

Виолетта высвободила ладони из рукавов и обхватила кружку.

— У моего ученика на Сходне бабушку в больницу забрали. Мама на хлебозаводе сутки трое, а Мишка маленький еще. Подготовишка. Вот я и осталась.

Максима взяла досада.

«Того и гляди реветь начнет», — а вслух он добавил: — Пей, пока не остыл. Я за письмом.

Виолетта вскочила:

— Ой, и мое! — принесла из холла сумку, достала подмокший коричневый конверт и положила на стол. — Не волнуйся, без тебя не открывала.

Максим развернулся на пятках и пошел к себе.

«Больно надо волноваться, — его неприятно удивила реакция на присутствие Юдановой. — Похоже, я ее боюсь. То рыдает, то мямлит, то орет, как ненормальная».

Они несколько раз перечитали оба письма, но ясность не наступила.

— Дорогая моя девочка! Если ты читаешь это письмо, значит произошло то, чего я так страшилась все эти годы!

— «Все эти годы», — машинально повторил Максим, уставившись на размытые фиолетовые чернила.

— Но ты ничего не бойся! Максимушка очень хороший! Он защитит тебя! Держись его!

— «Максимушка хороший», «держись его», — Максим ударил ладонью по столу: — Что значит «держись его»? Она нас сватает что ли? Точно из ума выжила на старости лет, если…

— Не смей так говорить про Алису Витальевну!

Максим опешил.

«Опять с полу-оборота завелась».

— Я думаю, как этот бред… — он осекся и с опаской посмотрел на бабкину любимицу. — Как во всем этом разобраться. Что еще за «царица ночи»?

Виолетта взяла фотографию и долго на нее смотрела.

— В прошлом году старшекурсники ставили отрывок из оперы «Волшебная флейта». Дипломный проект. Лена Скворцова связки надорвала. Я на все репетиции ходила и выучила партию Царицы ночи. Алиса Витальевна послушала и сказала, что смогу исполнить. А снимок с показа. В гриме.

Виолетта встала. Выпрямилась. Развела руки в стороны. Растопырила пальцы звездами и запела:

— Der Hölle Rache kocht in meinem Herzen, Tod und Verzweiflung, Tod und Verzweiflung flammet…¹⁴

Максим подпрыгнул, будто над ухом взорвалась сотня хлопушек:

— Предупреждать надо!

Сердце бухало на два форте. Звуковой поток прошелся дрожью по телу. Кухня мгновенно показалась тесной, не вмещая оглушительные рулады.

Виолетта опустила руки:

— Извини.

— «Извини». Так заикой можно остаться.

Виолетта молчала.

— Ладно, — Максим на всякий случай отошел к окну. — О чем там поется?

— Царица ночи просит свою дочь убить Зарастро. — Виолетта набрала в легкие воздуха: — Ужасной местью сердце кровоточит, смерть и страданья воспламеняют Ночь! И если ты Зарастро не замочишь, то будешь ты отныне мне не дочь!

— Черт! Юданова! — Максим закрыл уши.

Виолетта рассмеялась:

— Шучу. Там немного другой перевод. А если кратко, то речь о мести.

— О мести? — Максим неожиданно зевнул и достал из кармана джинсов телефон. — Третий час ребусы разгадываем. Кому и за что мстить-то? Семенычу? Жабе Яковлевне? А больше я никого тут не знаю. — Он замолчал, вспомнив про Конкину, и задумчиво добавил себе под нос: — Придется замочить Виолетту Юданову. Мои барабанные перепонки точно на тебя зуб имеют.

— Дурак ты, Стрельцов, — Виолетта помрачнела. — Я пойду.

— Куда ты на ночь глядя? — Максим перехватил ее руку с сумкой: — Не обижайся. Ты клево поешь, правда. И вообще, давай думать, что за викторина?

Он взял письмо:

— Флигель у нас добротный! Арнольд Маркович говорил, до революции строили!

Максим цокнул языком:

«Причем тут флигель? Дурка полная. А имя мужика мне знакомо: бабка про него в детстве что-то говорила».

— Не знаешь, кто такой Арнольд Маркович?

— Нет, — Виолетта поежилась.

Максим продолжил читать, обращаясь к ней:

— Помнишь, мы с тобой писали викторину по операм?

— Можно мне какую-нибудь кофту?

— Сейчас, — он сбегал в свою комнату: — Держи.

— Спасибо, — Виолетта накинула свитер Максима на плечи и обмотала рукава вокруг шеи.

— Что за викторина?

— У меня до третьего курса тройка по «истории оперного искусства» стояла. Профессор Поляков считал, что пою неплохо, а вот в оперной драматургии не разбираюсь.

— Это как?

— Я с ним поспорила насчет Онегина, — Виолетта встала, подошла к окну и потянулась к форточке.

Максим опередил:

— Открыть?

— Да. Душно.

«То ей холодно, то душно», — он распахнул створку. Дождь закончился, и в кухню ворвалась ночная прохлада вместе с запахом мокрой листвы.

Виолетта сделала неопределенный жест:

— Нас в школе как учили? Онегин — типичный представитель своей эпохи. В его личности нашло отражение сложное переплетение диалектики «старого» и «нового». И Ленского убил, идя на поводу у «мнений света», и любовь к Татьяне стала для него лакмусовой бумажкой. — Виолетта язвительно процитировала: — «Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов, томясь в бездействии досуга без службы, без жены, без дел, ничем заняться не умел». Фу! Создали философию на пустом месте.

Максиму дико захотелось спать.

«Еще пара заумностей, и у меня мозги закипят».

— При чем тут Онегин, моя бабушка, добротный флигель и викторина?

Виолетта словно не замечала иронии в голосе Максима:

— Один старец сказал: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного»¹⁵.

Максим сел за стол и опустил подбородок на сложенные руки:

«Приплыли. Так же вот и моей бабульке, наверно, мозги пудрила».

Виолетта поджала губы и выговорила:

— У Онегина все проблемы из-за отсутствия веры. Будь он с духовным стержнем, сумел бы возродиться. Но тогда, скорее всего, Пушкин не написал бы гениальный роман в стихах, а Чайковский — оперу. Вера без дел мертва!

Максим не понял почему последняя фраза прозвучала для него звонкой пощечиной. Может, потому что его возраст приближался к двадцати шести? Или дело во взгляде? Юданова смотрела на него строгим бабкиным взглядом. Без осуждения. С печальным укором. Словно он вновь «несмышленый» мальчишка, в очередной раз огорчивший бабушку и не заслуживающий материнской любви. Максим вскочил:

— Мы в час ночи будем о вере рассуждать или с долбанными письмами, наконец, разберемся?!

Виолетта растерянно заморгала:

— Максим…

— Что «Максим»? Заколебался всю жизнь себя никчемным чувствовать! — Он вцепился в край стола и выкрикнул: — Для матери словно и не сын был, бабка вечно воспитывала! Теперь еще ты проповеди читать будешь, Царица ночи!

Виолетта прикрыла рот руками. Максим застыл, уставившись на фотографию. Точно! Ночь!

— Я знаю, где искать твою викторину.

Глаза Виолетты расширились.

— Как она выглядит?

— Листок из тетрадки в клеточку.

— Нам надо ночью идти во флигель, понимаешь?

Виолетта замотала головой.

— Неважно! Пошли! — Максим рванул в холл, утягивая за собой Юданову.

— У меня обувь мокрая, — тоненьким голосом прощебетала она.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Ария Царицы ночи из оперы Вольфганга Амадея Моцарта «Волшебная флейта».

15

высказывание преподобного Амвросия Оптинского.