Я ушёл. Мистическая история самоубийцы

Наталья Волохина, 2020

«Лучше умереть, чем так жить!»– восклицал хоть раз в жизни каждый из нас. Но не каждый исполнил свое намерение, продиктованное отчаянием. А вдруг жизнь стала настолько невыносима, что мы решили уйти из неё, как герой повести, Раван? Представьте, что при попытке прекратить невыносимые страдания вы получаете шокирующий результат – вместо небытия попадаете в странное и страшное место, где, кажется, нет надежды на спасение. Ведь умереть дважды невозможно. Что же может быть страшнее смерти? Вспомните боль от утраты близкого человека, стыда за предательство, от ненависти к когда-то любимому, раскаяния в непрощённых обидах. При жизни мы всегда надеемся на «Бог простит». Вы уверены, что не придется заплатить высокую цену за прощение? В жутком мире, наполненном диковинными существами, герой вынужден искать ответ на главный вопрос: «Есть ли прощение неприкаянному грешнику?»

Ирий

Приземлился на твердое. «При наличии тела разбился бы к чертям собачьим. Стоп! Тут надо со словами осторожнее, можно и впрямь к ним угодить, судя по предыдущему результату, насчет пропасти».

Неожиданно сверху на него свалилась змея. Фома дернулся. Змея скользнула в сторону. «Ужик. Хотя, какая разница». Словно в подтверждение его мыслей на него упала парочка гадюк, тут же исчезнувших в темноте. «Надо отодвинуться от дыры. Кто его знает, сколько гадов в здешнем серпентарии. Безопасно, но неприятно».

Фома пошевелился, пытаясь рассмотреть в сумеречном свете отверстие, через которое они со змеями сюда попали. «Интересно, как это место называется?» И вдруг вспомнил напевный бабушкин говор: «На зиму птицы улетают, а змеи уползают в Ирий, а весной возвращаются. Ирий — подземная страна, куда собираются и души умерших. Ключи от Ирия хранятся у кукушки, поэтому она должна явиться туда первой, а улететь последней. Она же несет на своих крыльях уставших птиц».

«Так это кукушка! Точно. Она меня подхватила в воронке и вытянула. Без неё неизвестно, сколько бы ещё о стенки долбало. А про деревья с веревками не ясно». И тут же, словно в ответ на его вопрос, снова зазвучал бабулин голос: «Верили они, что дерево — временное пристанище души человеческой после смерти. И веревку на ветку привязывали, чтобы помочь душе взобраться на небо». «Спасибо, бабуля, только на небо самоубийцам вход воспрещен во веки веков. Решение окончательное, обжалованию не подлежит. Вот если бы я кого-нибудь подстрелил по пьянке, шанс ещё оставался, нашлось бы оправдание, а для лишившего себя жизни — однозначно, прощения нет. Поздно теперь рассуждать. Пойти что ли куда?»

Фома присмотрелся, в каком направлении уползают гады, без перерыва сыпавшиеся из невидимой дыры (дыры неизвестно в чем), и двинулся вслед за ними. В первый момент показалось — шагнешь из зыбкого света и канешь во тьму. Но сколько ни шел, освещение оставалась ровным — мерзко-серым. Кукушка хоть к деревьям приводила, все же разнообразие, а ползучие твари тащились бесконечно по высохшей, растрескавшейся глине.

И снова путника охватили отчаяние и безысходность. Он опустился на желтую, шершавую твердь. Только ужик пристроился рядом, остальные змеюки сгинули. «Ну, и проваливайте!» — крикнул Фома. Звук застрял рядом. По-щучьему велению явилась недоеденная лепешка, пришлось отломить еще один сегментик. Теперь их осталось десять. Поделив хлеб по-братски (змей, как и птица, от угощения не отказался), Фома задумался.

«Как мать ни уговаривала попа хлеб разломить, тот ни в какую не согласился. А зачем его ломать? И почему в лепешке двенадцать частей? Деревьев они с кукушкой тоже обошли двенадцать. Не просто так, ой, не просто. На новом «уровне» в чем повторится число? Змей намного больше двенадцати. По голой земле, хоть шаром покати. Шаром…»

Вспомнились шарики дроби, разбежавшиеся по столу, когда набивал патрон. Он долго следил за ними взглядом, пока дробинки не замерли, сложившись в жемчужно-черный узор на белой скатерти. Резко встал, толкнув стол, отчего живчики снова засуетились, некоторые скатились на пол. Но Фома уже не смотрел на них, зарядил ружье, и… Он видел все выпукло, будто через лупу. Но сейчас не хотелось снова прокручивать жуткое кино. До взрыва внутри головы пройдет целая вечность. «Интересно, пол вечности — это сколько?» — попытался ускользнуть от воспоминаний, проскочить сразу в воронку. И тут в стерильной тишине грохнуло.