Черти-Ангелы Натальи Викторовны

Наталья Викторовна Литвякова, 2021

Повзрослеть скорее и любой ценой. История первой любви в непростой период, как для России, так и для главной героини. из 15 лет в 21, из города в деревню. Лихие 90-е (всё только начинается). Обычная жизнь обычного подростка в необычное время. Есть ли цена у счастья? Счастливым быть или не быть, вот в чём вопрос. Содержит нецензурную брань.

Глава четвёртая.

Жизнь похожа на детский мячик. Ещё недавно он катился медленно, плавно огибая препятствия на пути. И я всегда знала — в какую сторону. И вдруг по нему ударили. С силой. Оглянуться не успела, как — «мой весёлый синий мяч, ты куда помчался вскачь?». И бегу за ним вдогонку, пытаюсь поймать, взять в руки, но он, вернее она, моя жизнь, ускользает, подпрыгивает в разные стороны. А я никак не могу угадать, куда занесёт её сейчас.

«24 октября.

18-00

ОН ПОЛОМАЛ РУКУ! Дневник, вот скажи, как? Ну как такое могло случиться? Почему? За что?! Куда-то поехал на мотоцикле и упал. Теперь мать никуда не пускает, «Минск» заперла. Он ходит только в школу. Чуть ли не под конвоем родственников.Так сказал Славка. И теперь неизвестно, когда мы увидимся!

Я надеялась на осенние каникулы, но и они под угрозой. Папа ездил в деревню. Что там наплели о нас с Алинкой всякие бабЛюбы, чё насплетничали, я не знаю, только вернулся злой, как собака. И пьяный. Кричал, что мы в шалавы готовимся, что дружить мне с Алинкой запрещает, что в деревню я больше не поеду. И вообще, такое нёс, уши вяли! Только, чего б ни делал, с Алиной я всё равно дружить буду. И к НЕМУ, если надо будет, по водосточной трубе слезу, и уеду в Донской, хоть и с пятого этажа!!!

21-00.

Теперь мы не разговариваем. И всё равно, Дневник! Я считала отца другом, а он самый настоящий предатель! Но ты знаешь, я и это переживу. И другое тоже. И ничему не удивляюсь. Разве могло быть по-другому? Не зря я боюсь счастья. Потому что за него всегда надо платить. Всегда! И я платила. И сейчас расплачиваюсь…».

Ребёнок, рождённый в знак примирения. В любви, на радость всем, с надеждой. Дочка долгожданная, младшенькая — это я. Девочка, которая плачет и кричит родителям: «Сейчас задушу себя, если вы не перестанете!» — тоже я. Как ни старались они, разбитую чашку не склеить. Когда была не права народная мудрость? Трещина-то осталась. Тяжело быть свидетелем краха семьи, быть орудием в руках двух некогда любящих людей, быть щитом и мечом. Первый счёт. Первая плата.

А ещё я предавала маму. Когда бежала навстречу объятиям отца. После скандалов. Детская память такая короткая! Ненависть за мамины слёзы и боль умирала также быстро, как и рождалась. Зато воспоминания о том, как собирались все вместе по выходным за завтраком, или пили чай с ватрушками вечерами; как зимой родители по очереди катали меня на санках, как папа переворачивал их, и я выпадала, и небо вертелось вместе со мной, и звёзды смеялись, и мама с ними вместе, и я… — эти воспоминания жили во мне. А в маме — уже нет. И я предавала, когда вырывалась из её рук: «Папа!». Потом их история закончилась. Развод. Взрослые вздохнули спокойно. И я. Не понимала ещё, что через пару лет судьба подсунет под нос второй вексель. Плати. За всё хорошее. Мама умерла. Болезнь подкралась неожиданно, на цыпочках, мне так казалось. Но «знающие люди» шептались, что «угробили». Семейная жизнь, она такая. «Нервы, все болезни от нервов. Сколько крови попил. Если б не дети, да разве б она терпела?» — причитали. Мама умерла. Разве это — не расплата за годы беззаветной любви и заботы? За чувство нужности и защищённости?

Вернулся папа. Забрал меня из семьи одноклассника Сашки Сушкова. Наши семьи дружили домами, что называется. Мама думала не надолго она в больнице. Снова зашушукались соседи: «Зря отдали дочь, да он же не поднимет девочку, пьяница!». Поднял. А и поднял, дулю вам! — усмехнулась я неизвестно кому. Им, всем. Вот только… платить что-то больше не хотелось. Потому-то и не ждала больше ничего хорошего, и не желала. Потому-то и радовалась, когда влюблялась безответно. Бесплатно, так сказать.

«23-00.

Но ведь устаёшь? Рано или поздно полезешь на рожон, ну, сколько можно? Эй, эй, судьба, хочу счастья! Я заплачу столько, сколько скажешь! И, пожалуйста! Вот — Он. Вот — счастье. А вот — поломанная рука. Запреты, ссора. Заказывали?

Звонила сейчас Алинка. Поболтали. Целый час, наверное. Телефон аж вспотел! Говорит, что я многому придаю слишком большое значение. Каким-то ненужным событиям и вещам. Что сама себе усложняю жизнь. Нет никакой расплаты, а только банальное стечение обстоятельств, с которым надо бороться. Как сейчас: не пускают в деревню, и что же? Подтянуть учёбу, не спорить с предками, они и отпустят. Сломал руку, никуда не выходит? Сами пойдём. Возьмём пацанов и пойдём к Магомету. Ты же гора, говорит. Будь выше обстоятельств. Как у неё всё просто! Я иногда завидую её суждениям, отношению к жизни. Сказала, чтобы я взяла себя, учебники в руки, и вперёд, кривые ноги! Насмешила меня. Представила, как они, ноги эти, бегут такие по улице, а за ними книжки и тетрадки…».

А оно ж, как назло, — ничего в голову не лезет!

Этилен, пропилен, сигма-связь,

Электронные облака.

За окном неба серая бязь,

Я от химии отвлеклась,

Я не слышу с урока звонка.

Логарифм, интеграл, упростить.

Возвести и, конечно, извлечь.

Я б и рада — на миг чтоб забыть

Твои взгляды, слова. Мне б — учить.

И тогда, ты пойми, гора с плеч.

Но сквозь формулы, сквозь уравнения,

Не сбавляя скорости мчит

Чёртов поезд любви. Без сомнения

Правит им машинист.

«28 октября.

С отцом помирились, ура! Шансы на поездку возрастают! Папа говорит, выпил, сорвался. Дочь выросла, а он к этому не готов. Просил прощения. Да я не могу на него долго сердиться. И ни на кого не могу. Мне их жаль почему-то. Бывает, мне гадости говорят, а мне их жаль. Ведь они от бессилия же. И время тратить на злость. Зачем? Нет, я позлюсь, конечно. А потом жалею. Их. Дурацкий характер!

Да, напостой забываю написать. Как-то встретили на вокзале наших. Димку, Славку и этого, который на дискаче приставал, Вадика. Ну, он в женихи набивался, «старый, лысый, беззубый». Мы пошли их с главного ж-д на пригородный провожать, по путям, между вагонами. Они остановились покурить и выпить пива. А тут менты. Блииин! Я испугалась, думала нас загребут. Но этот Вадим намолол им с три короба, что он нас знает, в одном доме с нами живёт, чуть ли не в одном подъезде. И он совершеннолетний, паспорт есть. Хитрый такой! Кажись, рупь дал, нас отпустили. «Берите своих баб и валите, пока мы не передумали». Только посмотрели так, будто мы неизвестно чем занимались. Как Ленин на буржуазию, посмотрели, чесслово! Если предки узнают, не видать нам деревни, как пить дать. Поедем или нет, вот в чём вопрос. Почти как у Шекспира!».

Осенние каникулы начались громко и страстно. Что там цыгане или бразильская Изаура? Их бубны, костры, интриги, страдания и рядом не стояли с ноябрьскими событиями в деревне. Пожалуй, только революция со своими потрясениями и залпом Авроры дотягивала до накала страстей. По крайней мере мне так казалось те дни. Едва мы приехали, скинули вещички и поздоровались, как слухи тут же облетели хутор. Случилась миграция парней к нашему двору. «Женихи приехали!» — радостно скакала племяшка, Лена никак не могла успокоить дочь. Женихи те, да не те. В смысле, не тот. Потому что ты не приехал. Я помнила, помнила — мать никуда не пускает. Но всё же, всё же. Я ждала.

В тот же вечер Алинка поссорилась со Славкой. Он вызвал её серьёзного разговора наедине. Я об этом потом узнала. Пока дружная компания ребят гоняла чаи, курила и смеялась на веранде, я смылась в зал. Скучно было, и грустно. Тебя нет, ну что мне с ними делать? А вот 30 уравнений, заданных Борисом Макарычем на каникулы, ну изверг прямо, сами себя не решат, и ждали-пождали не слишком радивую ученицу. Гордо и тихо, как маленькое приведение из Вазастана, я удалилась. К тетрадкам, к алгебре. Не успела как следует попыхтеть над ними, как в комнату распахнулась дверь, на пороге возник взъерошенный Славка. Морда лица красная, взор горел — персонаж ада наяву. Из-за его плеча выглядывала Алинка. Делала «страшные глаза», тыкала пальцем в воздухе на парня, а потом крутила у виска. Пантомима та ещё. Славик захлопнул дверь не глядя, подруга еле успела отскочить, стремительно пересёк зал. Чуть ли не рухнул возле меня на колени, но присел на корточки, взял за руку.

«4 ноября 1989г.

16-00.

Мы в Донском. Ура! Алинка на лавочке. Занимается «курощением, низведением и дуракавалянием». Гордость и кокетство. Обещала произвести разведку, узнать у пацанов, чё там да как. Я вся как на иголках, Дневник. Пойду к ним.

19-00. Темно и холодно, перебазировались на веранду. НИКОГО так и нет. И ни привета, ни словечка через друзей. Да нужна ли я ему? По-настоящему? Я бы трупом легла, чтобы увидеться, а он? Димка этот ещё ошивается. Друзей каких-то новых приволок со Второй улицы. Один из них — Миша. Красив, как сатана! Нет, как сто сатанов. Сатаней? Короче, Дневник: брюнет с такими глазищами и ресницами, что запросто можно пропасть. Клянусь пионерским галстуком, пропала бы, утонула бы, да поздно. Всё уже случилось до этого Мишки. Нас с Алинкой смех разобрал: как он бедняжечка пытался произвести впечатление, да всё мимо кассы!».

Я еле успела спрятать дневник между тетрадками, учебниками и посмотрела на Славку. То, что увидела… Он ещё ничего не успел произнести, а стало трудно дышать. Я видела однажды такой взгляд. Когда хотят сообщить о смерти близкого человека, но не знают, как это сделать и уже жалеют. Заранее жалеют. Папин взгляд! Вдруг стало зябко. И зыбко. Сердце, как путник, что устал, замёрз и всё глубже и глубже проваливался в пески или, может быть, в грязь, и сил нет брести, сердце — билось медленней. Отчаяние охватило меня, что же он тянет, и молчит?!

— Натаха, — наконец произнёс. Решился. — Выслушай меня.

Когда он закончил свою речь, не поверила тому, что услышала. Да нет же! — я не поняла совсем. Уставилась на него, как баран на новые ворота, отказываясь воспринимать действительность.

— Повтори, — попросила, силилась вникнуть в ту чушь, которая пролилась из Славки, как вода из опрокинутого ведра.

Тот повторил, вот прям — слово в слово. Кирпич, наверное, произвёл бы меньшее разрушение в моей голове, если бы упал в тот момент, чем разговор, потому что. Потому что Славка предложил мне встречаться! И, предваряя вопросы, затараторил так быстро, что я не успевала реагировать и задавать их. Дескать, с подругой моей у них — кончено. Раз и навсегда. Алина не та девчонка, с которой он хочет быть. И всегда знал, какая я замечательная, но внешний блеск другой затмил ему глаза. Только сейчас понял, что на самом деле ему нужна я. И вообще, ради меня он на всё пойдёт. И звезду с неба достанет.

Я слушала этот бред, прижав ладони к губам. Пыталась сдержать смех. От радости, что слышу не то, к чему приготовилась. Я ведь ждала самой худшей вести о тебе. Пыталась сдержать дрожь. От злости. От обиды за Алинку. И за тебя. Ведь он же твой друг! И пока ты взаперти, нянчишься с переломом, твой другподкатывает ко мне!

«…а потом Славка сказал про кое-кого, что я не нравлюсь, Дневник! И никогда НЕ НРАВИЛАСЬ ЕМУ! Что Он вообще не способен на какие-либо чувства, только мамочку свою слушает. Вот Славка бы вторую руку сломал, но сбежал бы от матери на встречу со мной. Перечеркнул всё хорошее, что случилось в моей жизни, за пять минут! Одним махом лишил всего, и теперь ещё желает, чтобы мы встречались! Да я столько мата не знаю, чтобы выразиться и сейчас, и тогда! Мычала, как глухонемая в ответ. Оттолкнула Славку, и не поверишь, Дневник, мне почудилось, что он какой-то липкий и противный до тошноты!».

Выскочила из дома в одних галошах. Забыла куртку, шапку. Прочь! Прочь отсюда! У калитки врезалась в Димку, вот оно, спасение, и правда! Я узнаю правду:

— Отвези меня, пожалуйста!

Он сразу понял, что к тебе. Нахмурился, губы сжал.

— Пожалуйста!

— Ты бы хоть оделась.

Я растерялась. Вернуться за одеждой?

Нет, я не могу, не могу. Не могу!

На моё счастье, бегство не осталось незамеченным, Алинка поджидала меня. Правда, перехватить не успела. Зато сообразила захватить куртку, когда бросилась вдогонку.

«Димка не только привёз. Меня, Алину. Куда ж я без неё? Димка позвал, матери чё-то там нагнал, зачем зовёт. Он вышел! Вышел!»

И мы шагнули одновременно. По грязи, как посуху, навстречу друг другу. Ты подхватил меня, закружил, что-то шептал. Я вопила: «Рука, твоя рука!», и смеялась, и прятала лицо у тебя на плече. Услышала, наконец, что же ты шептал. Про мать на больничном. Про брата, старшего, что он пропал пять лет назад, уехал в Ростов, не вернулся, и нашли его убитым. Что — ну никак ты не мог сейчас спорить с ней, потому что после аварии, мама как с ума сошла от страха за младшего и теперь единственного сына.

Конец ознакомительного фрагмента.