#СтранаОдесса, или Шутки в сторону! Юмор Натальи Викторовны

Наталья Викторовна Литвякова

Марк Аркадьич, адвокат из Одессы, и его жена Роза Львовна, владельцы двух сыновей, одного кота Барсика и трёхкомнатной квартиры, просто хотят жить в тепле и уюте до конца дней своих. Проблема только в том, что у супругов несколько разнятся, а иногда и прямо расходятся взгляды на совместное счастье в семейной жизни.Есть ли жизнь после брака, после дружбы, а также – на Марсе и в прочих отношениях повседневной жизни, можно узнать из этой или других историй сборника Натальи Викторовны.

#СтранаОдесса

Маленькие истории большой семейной жизни

История первая. Отчаянный кроссворд

— Адочка, а шо ты ложишь в то блюдо?

— Розочка, а шо за кроссворды с обеда пораньше?

На правах старых врагов Ада и Роза уже давно не здоровались по телефону. Беседа начиналась так, словно дамы сидят на одной кухне и пьют чай. Словно их не разделяют два этажа по вертикали и один подъезд по горизонтали кирпичного муравейника.

— И всегда, всегда — при открытых окнах, — притворно жалуется Семён Григорьевич рыжему коту. Оба сидят у подъезда, где живёт Роза, и даже уши выставили одинаково. — Как будто кому есть дело за их жизнь? И это в восемь утра!

А дальше Ада Борисовна уточняет, выглядывая во двор:

— Шо за конкретно в моем меню тебя интересует, Роза? И по какой, стесняюсь спросить, причине, гадать мне твои буквы?

— Ой: да я не могу вслух об этом говорить, не то, шо думать! Ты же знаешь моего Марека! Он уже с утра достал свой лучший похоронный костюм и в третий раз переписал завещание!

— Причём тут, извиняюсь, твой Марек и моё кулинарное искусство? Я шо-то не пойму, говори разборчивей.

— Ах, боже ж мой, Адочка! Сотри с лица наивность! — Роза Львовна подходит к окну, шумно вздыхает. — Как ваше ничего, Семён Григорьевич? — накручивает волнительно телефонный шнур на палец и уходит в комнату, подальше от окна, продолжает. — Ну, ты же помнишь кто появляется на горизонте нашей счастливой семейной жизни по пятницам? Таки я хочу устроить ей сюрприз, но Марек и слышать об этом не догадывается!

— Розочка, мы с тобой щас как два одэссита: ты себе — знаешь, я себе — думаю, шо хочу. Ты хоть одну букву скажи, об каком блюде ты толкуешь уже полчаса моего драгоценного времени, а я и не в курсе!

— И хто ж из этих Штирлицей первый расколется? — гадают Семён Григорьевич с котом.

— Издрасьте: я и не в курсе! — возмущается Роза Львовна про себя, но вслух произносит только. — Я же ж хотела сделать комплимент за твою домовитость и кулинарный талант шеф-повара, не меньше. Так шо ты ложишь в то блюдо?

Признал поражение Штирлиц с первого этажа: время бежит, а секретный ингредиент не разгадан. А ещё таки нужно сделать базар! Ада Борисовна, услышав нотки отчаяния в голосе оппонента, снисходит к милости. Щедро перечисляет нужные продукты.

— Адочка Борисовна, та я итак знаю: селёдку подержать в молоке, масло не топить, яйца варить, яблоки только… — тут Роза запнулась. — Эти, как их…

— На «Эс», — наставляет собеседница.

— Ну да! — страдальщицки морщится Розочка, но вспомнить не может.

— Только «симеринку»!

— Да! Но шо ты…

— Тихо! Приложи ухо к трубке, — шепчет Адочка Борисовна. — Никого рядом нет?

— Та нет же, — умоляюще произносит Розочка. — Однако, ещё чуть-чуть интриги — и всё сбегутся!

— Имбирь!! — вопит Адочка на 3-м этаже с такой силой, что с липы взлетает стайка воробьёв, а старик с котом от неожиданности подпрыгивают на лавочке.

— Форшмак будет готовить, — обращается к коту Семён Григорьевич. — Значит, в третью квартиру мама едет. Значит, Розочка всю дорогу по вертикали стоять будет, в стойке «Смирно», а Марк Аркадьич в горизонтали отлёживаться. Как всегда! С мигренью сляжет, к гадалке не ходи! Вот, и весь кроссворд, да, Рыжик?

История вторая. Мейн-кун канадской породы

Четыре чёрненьких чумазеньких котёнка умудрилась раздать Розочка.

— Для Розы Львовны — пара незаметных пустяков, как говорят у нас в Одессе, — авторитетно заявляет Семён Григорьич, соседский дедушка. — А шо вы хотели? Когда дворовая кошка приносит в подоле по 5 штук ежеквартально? Поневоле набьёшь руку в этом деле. А у Розочки способность с детства, я вас заверяю, — обращался сосед к рыжему коту на лавочке. Предполагаемому счастливому папаше.

Четыре раза брала Роза Львовна лучшую корзину. Украшала бывшим халатом мужа. Марк Аркадьевич, конечно, сомневался в этой пользе.

— Но таки пришла Софочка, подруга, — комментировал Семён Григорьич. — И со словами «почему нет, когда — да», изрезала чистейшую махру. Мощная артиллерия, скажу я тебе, Рыжик. Крейсеру не устоять, куда там Марку Аркадьичу!

Четыре раза ходила Розочка на блошиный рынок и пристраивала котят в хорошие руки. «Возьмите задаром, ведь это не те деньги, которых у вас нет, — ловко всучивала одного, — имейте счепотку жалости на своё сердце», — и вот уже второй Черныш обретал хозяев. А с пятым случился казус: Роза Львовна вдруг разглядела за ним будущее, ещё и «красавчик такой, что моя брошь». Вместо рынка притащила домой. Марк Аркадьевич был очень недоволен и сперва врасплохе. Затем три дня мигрени и укор халатом: демонстировались бренные останки. «Таки имею кое-что сказать я в этом доме!» — сообщал, и шёл переписывать завещание в очередной раз.

— Ой, Марек, — закатывала к потолку глаза супруга. — Я импресарио тебе, или где? Шоб ты устраивал тут бенефис! Трижды смеюсь за твой драматический талант!

Роза Львовна взяла пушистика за шкирку:

— Ты лучше посмотри, какой колёр: к счастью, не меньше. А ухи? И как удачно прикинулся мейн-куном! Опять же, по выгодной цене — за так!

Марк Аркадьевич так просто не сдавался. Выдвинул ряд ответных требований касательно меню совместной жизни.

— Та я согласна! Всё равно, лишь бы — да! — скрещивала пальцы за спиной Розочка. И прижимала к груди — теперь уже мейн-куна. («Канадской породы, я вас уверяю!»).

— И на твоём месте, Рыжий, я бы повременил с личной жизнью, — внушал Семён Григорьевич коту на лавочке. — Марк Аркадьич — мущина положительный со всех сторон, но фаберже открутит! Если шо.

История третья. Репетиция

— Розочка! Я дико извиняюсь: но, шо таки, за ради бога, происходит в нашем доме? Мы мало едим рыбы? — Марк Аркадьевич стоял в центре зала. Левой рукой придерживает полосатую подтяжку, правой — картинно машет бумажками. На сеточке для волос воинственно сверкнули очки.

— Марек? — отозвалась с дивана больным голосом супруга, вздохнула укоризненно.

— Вот уже битый час я в роли цыганки Азы гадаю телеграммы. Но нет пророка в отечестве, или я не прав? «Буду три дня. Папа». Шо за кредо жизни, стесняюсь спросить? Три дня когда: вчера, сегодня или таки через пять лет? А следом: «Изольда Романовна позже»? Мои двенадцать присяжных, — Марк Аркадьевич сдёрнул очки (вместе с сеточкой) и постучал себя по маковке, — отказываются заседать.

— Тренирует храбрость, — комментировал ситуацию сосед, Семён Григорьич, коту на лавочке у подъезда. — Лучшая защита, Рыжик, — это нападение. Нелегко охранять свой прайд, когда вокруг рыщут хищники. Пусть даже родственники. Ты-то знаешь.

— Мяу! — ответил тот.

— Марек, не думай из себя Ленина, слазь с броневика. Общество уже слышало апрельские тезисы, и посмотри, шо с ним стало, — голос Розочки стал крепчать, она приподнялась на локте. — Тише, прошу тебя. Лето на дворе, и окна — на всю громкость. К чему весь этот спич о фосфоре, ей-богу. Таки папа будет через три дня. Че-рез! Шо тут непонятного?

Марк Аркадьевич молча боролся с сеточкой, вцепившейся в очки насмерть. В сердцах порвал и топнул ногой:

— Папа экономит на предлогах, Марек — отдувайся! Но Изольду Романовну, интересуюсь, когда изволите…

— А маму должен ждать всегда! — перебила Роза Львовна. — Положительно ты прав: на ужин приготовлю карпа! — она откинулась на подушки, — и отойди, пожалуйста, от телевизора, не загораживай мне жизнь.

— Теперь черёд Марк Аркадьича, — заметил рыжему собеседнику Семён Григорьич. — Вытягиваться по струнке.

К подъезду подъехало такси. Хлопнула дверца. Из машины выкатился недовольный пассажир с двумя чемоданами.

— Лев Михалыч прибыл, смотри-ка, — сосед потрепал кота. — Опять пораньше за три дня. Случайно вышло, в пятый таки раз. А Марк Аркадьич снова не готов. Быть сейчас концерту, шоб все так жили!

История четвёртая. Фигура

— Роза Львовна! Имею таки желание сказать вам, шо утро сегодня в очередной раз недоброе. Перестаньте стучать спицами по моим нервам, как сосед по батарее, а слушайте сюда. Давно не брал я в руки ложку. Не то, шобы с боршчом, — с лапшой хотя бы. Когда я согласился на инородное тело в нашем доме, — тут Марк Аркадьевич откашлялся и взял за шкирку котёнка, демонстрируя «тело». — Похоронил халат, две пары новых туфель и мечты на тихую гавань в своей бурной жизни. Взамен вы обещали меню как в лучших рэсторанах. И шо в ответ я вижу, Роза Львовна?

— Марек! — супруга в удивлении отложила вязание. — Марек, у тебя есть лишнее здоровье, шобы так себя вести?

— Роза Львовна! Я попрошу вас…

— Та боже ж мой! Не так шустро, а то не дай бог, догоним вчерашний скандал. Имеешь сказать — говори, но пока есть куда — слушай. Во-первых, шо за фамильярность — «Роза Львовна»? Так бесцеремонно ты со мной не обходился со времён первого курса института. Во-вторых, верни овсянку в то место, где ей надо быть — в твой организм. А, в-третьих, — тут Розочка встала, легонечко подпихнула мужа, подошла к секретеру. Открыла верхний ящичек, вынула тетрадку. Сверилась с записью и часами на стене. — В-третьих, один месяц, три дня и почти шо сорок минут назад, ты забеременел мой мозг по поводу фигуры. Мол, за ней не только перестали следить, но и даже вести наблюдение. Было?

— Роза?

— Уже не спрашивай вопросы. На тебе, такое выкинуть! Стоять с претензией на то, шо берегут его полнейшее здоровье. По его же просьбе! И попрекать несчастную жену, можно сказать, единственной радостью в жизни! Положь кота, где взял!

— Розочка! — муж в изнеможении приложил котёнка ко лбу. Потом спохватился и бережно вернул живность на стул. — Розочка! Таки речь шла не о моей фигуре!

— Марк Аркадьич, не усугубляй!

— Я вовсе не…

— Тогда убери своё мнение с лица, как говорят в Одессе, и ешь овсянку дальше.

— А боршч?

— Ты уверен, шо ни одна фигура не пострадает больше, Марек? Да? Ну, ладно, будет тебе боршч. Как из чего? Марк Аркадьич, учти, а лучше запиши, он будет из последних моих сил!

История пятая. Выбор

С утра Роза Львовна находилась в трудной жизненной ситуации. Ей необходимо было срочно выбрать, с кем из подруг идти в магазин готового платья.

— Хоть пасьянс раскладывай, — вздыхает Роза. — С Адочкой? Или с Софочкой?

— Серпентарий подруг, — как заметил однажды сосед Семён Григорьич. — А ведь из одной песочницы вылупились!

— А всё — Марек, — пожаловалась Розочка карточной колоде. — Он меня совершенно устал вчера своим диспутом.

Марк Аркадьич давеча заявил, что ему просто позарез нужно подправить немножечко здоровья. Где-нибудь на берегу курортного типа. Ему, видите ли, как инженеру Брунсу, который на 12 стульях сидит, захотелось ласки тропической флоры: чтобы «накрахмаленные листья пальмы бросали острые и резкие тени»; «чтобы драцены гремели листьями» и, чтобы — «гусик». Гусик — непременно!

— И шо мне тот Брунс? Да тю, говорю: у него своя мебель, у нас — своя. Дача таки тебе не санаторий? — спросила Роза бубнового короля, что так некстати выскочил и склонил чашу весов в сторону Адочки. Как будто мужа спросила. Вздохнула артиллерийской грудью. — Вот и он говорит: нет, мол: тут вам не здесь. На тебе, Розочка, денег, купи для отдыха новых платьев сколько хочешь, хоть два. И не спеши, а то успеешь. Я-то переживу эту премьеру щедрости молча, но девочки?

Роза Львовна покачала головой, глядя на выпавшую червонную даму. Акции Софочки возросли на два пункта.

— Это ж всё равно, шо выбирать между какавой и капучиной. Цвет один, происхождение разное. Нет, он явно бережет меня от положительных эмоций. Марек, Марек! Ты приобрёл путёвки, или мне забыть об этом навсегда?

Роза Львовна поднялась со стула и нечаянно взглянула в окно: суровой поступью генерала по тротуару шагала Софочка. Рядом денщиком семенила Адочка.

— Марк! — Роза Львовна приняла тут же больной вид и горизонтальное положение. — Ма-рек! Скажи, шо меня нет! Скажи им в глазок, шо я при смерти и мне не до скандалу…

История шестая. Дипломатические переговоры

Роза Львовна навострила лыжи в Москву: Марк Аркадьич, наконец, заработал себе отпуск. «А также грыжу, подагру и язву. В фартуке», — добавлял он, оглядываясь. Потому как столица для него — не рай ни разу: «шо я там забыл у той Москве?». И закрывал уши руками, ибо многочисленный дождь вариантов того, «шо он там забыл», обрушивался незамедлительно.

В общем, ещё не начал отдыхать толком, а уже затосковал по работе: Роза Львовна начала переговоры.

— Нет ли нынче громкого процесса? Хочу отсидеться в суде? Да. Как в окопе. Ибо Розочка хочет моей смерти», — жаловался он коллеге-адвокату по телефону. — Хочет, шоб я умер во цвете лет, и лежал себе на кладбище, как ни в чём не бывало. А она таки сделает Москву, что твой базар, без угрызения совести. Хотя какая совесть, спрашивается, может быть у женщины с овсянкой наперевес?

Марек любил покушать и очень переживал, когда Розочка начинала беспокоиться о его здоровье и питании.

— Марк Аркадьич, — ласково, с железной ноткой в голосе, обращалась она, и ставила очередную тарелку с геркулесом на стол. И, чем ближе подходил первый день отпуска, тем ласковей звучал металл. — А в Москве сейчас погоды стоят дивные, красота! Прямо чувствую, как она мацает мою душу за рёбра! Особенно, когда вижу себя в ГУМе.

Супруг демонстративно хватался за грудь и закатывал глаза.

— Что вы трогаете себя за здесь, — забирала Розочка, тем не менее, пустую тарелку. — Вы вполне способны пережить инфаркт здоровым. Не молчите так громко: вы похожи на расстроенный рояль, а я ж ещё не открывала крышку, шобы поиграть.

Марк Аркадьич обиженно сопел. Марк Аркадьич хотел в санаторий. Там массаж и прочие приятные процедуры. Там можно носить белую шляпу, спать после обеда и играть в шахматы под сенью пальм в зимнем саду. Там…

— Вопрос чисто риторический, но таки лично к вам, и за Москву, — врывалась Роза Львовна в его мечты. — Мы поедем, или вы будете настаивать делать мне обидно?

Супруг в который раз «расставлял уши на ширину плеч и слушал сюда». Плюсы поездки в Москву с каждой минутой становились неоспоримы. Величественный ГУМ югославскими сапогами давил на плечи. Из-под дивана, лязгая замками, ворчал польский чемодан. Сеточка для волос на голове мужа стала на цыпочки, а очки соскользнули на край пропасти к кончику носа.

— Дайте женщине мечту, и она перевернёт весь мир, — бормотал Марк Аркадьич, надевая пальто. — Так шо ты говорила, Розочка? Плацкарт не брать, ни в коем случае?

Переговоры на высшем уровне прошли успешно. Роза Львовна дипломат от бога. Не сомневайтесь даже.

История седьмая. Нобелевская речь Розы

— Таки я делала сегодня базар, Марк Аркадьич. Ходила терпеть унижения за ради вашего форшмака. Я пыталась убедить этого бывшего портного в рыбном ряду — шо он понимает в рыбе? — она мне надо на сейчас, а не завтра. Вам на поесть или на похвастаться, спрашивает. Издрасьте вам! Нет, ты представляешь, Марек? При этом цену заломил — отступать можно до самой луны и даже дальше!

Может, мне ещё мясо положить и запечь в духовке, отвечаю ему, в эту холодную со всех сторон, рыбную закуску? Вам же ж таки с погреба виднее, за порядочных хозяек? С такими, говорю ему, скаженными запросами, как ваши, её готовить только при царе Соломоне, уверяю. Вчера. И я интересуюсь знать, где документы этой селёдки? Покажьте, прежде чем тулить мне вашу рыбу!

Та не надо мне шутить про свидетельство о смерти, и без него вижу, она — мумия. Я интересуюсь за её рождение, потому шо она родилась — как хочете, но я же вижу, шо явно — в те времена, когда для её вымачивания использовали заварку. И таки имеет запрещённый нынче ржавый цвет!

За исполнения этой драмы в вашем одном лице, говорю ему, я не успею купить ни яблок, ни масла, ни яиц. Ни той приправы, шо для меня открыла Адочка. Да, имбирь. И теперь у моего форшмака раздвинулись горизонты и только светлое будущее впереди, не смотря на ваши происки, товарищ рыбный продавец, шоб вам сшили такие брюки, как ваша селёдка. И не смотря на приезд вашей мамы, Марк Аркадьич!

— Розочка!

— Да, да, именно так.

— Та я не о том. Ты ж вроде как не разговариваешь со мной?

— То есть ты считаешь, шо заслужил такого счастья? Марк Аркадьич, ты много за себя возомнил!

— Тогда я аплодирую стоя твоему выступлению, Розочка. Оно достойно Голубого зала в Стокгольме, не меньше! И, шо, селёдка? Купила?

История восьмая. График

— Роза Львовна нынче в трауре, хочет того или — да, — обратился Семён Григорьич к своему постоянному собеседнику. — Мишенька решил жениться. Я уже сбился со счёту: ему в который раз отсыпали жменю храбрости, и всё — никак, — дед подпихнул острым локоточком рыжего котяру, — ой, откуда знаю, откуда знаю? — зря, шо ли, почтальонша из подъезда неслась, аж — ноги за ушами подпрыгивали.

Окно на первом этаже с силой распахнулось.

— Нет, вы видели это дитё? — Роза Львовна выглянула, облокотившись на подоконник. Он слегка крякнул, а дама, таки обнаружив зрителя в первом ряду, потрясла конвертом.

— И где? — с готовностью отозвался Семён Григорьич.

— А я за шо? — соседка махнула рукой, горестно поджала губы. — Неблагодарное дитё! Чему их учат там, в этих ликбезах? Портить жизнь маме, и ни разу не поперхнуться!

— Роза Львовна, ты собираешься дать концерт? Так собери тогда хотя бы денег, — за её спиной появился Марк Аркадьич.

— Нет, мне нравится мнение на твоём лице, Марек. Ребёнка тянут в порочный круг, а он тут Райкина изображает. Шоб так жила Зоя сверху, со своей зарядкой в шесть утра, как ты любишь Мишеньку!

— Рыжик, ты помнишь анекдот? — в сторону и нарочито громко произнёс Семён Григорьич. — «Я таки хочу жениться. — И кто вам не даёт? — Никто не даёт!», — старик с котом прислушались, но выпад никто не заметил.

— Розочка, перестаньте сказать чушь. Миша взрослый мальчик, он заканчивает аспирантуры, и совершенно логично, шо имеет желание устроить личную жизнь. И причём тут, спрашивается, несчастная Зоя?

— И я говорю: ты совсем не любишь своё родное дитё!

— Люблю, — не согласился Марек. — но, Розочка! А, когда, по-твоему, Мишеньке обзаводиться ячейкой общества? По какому расписанию? На погосте?

— Хотя. Марк Аркадьич, конечно, даёт. Но перевес таки не в его сторону, — прокомментировал сосед. — Шоб Розочка разрешила мальчику жениться? Ни в жисть, он же ж ещё не дожил до пенсии. Даже.

— Марек, не морочь мне голову своими диаграммами, немедленно заказывай билеты. Ребёнка спасать надо, пока он свою скрипку задаром не отдал!

— Розочка, а согласно твоему графику за жизнь, мы останемся без внуков. И что тогда нам та скрипка?

Сосед покачал головой:

— Когда в товарищах согласья нет, они несут кобылы сивой бред. Куда несут? Куда глаза глядят. Абсурд! — конечно: с головы до пят. И тому бреду нет конца, лам-ца-дрица! Лам-ца-ца! — почесал кота за ухом.

— Вы имели что-то сказать, Сёма Григорьич? — нахмурилась Роза Львовна из окна. — Нет, вы только посмотрите, как сегодня всем жмут мозги — за мир страшно!

— Я б такой график-шмафиг — на фиг, — парировал сосед и щёлкнул пальцами.

— Розочка! — донёсся голос Марка Аркадьича издалека. — А билетов нет!

— И походу — не я один, чтоб все так жили, — усмехнулся сосед. — Да, Рыжик?

История девятая. Бенефис Марка Аркадьевича

— Моё почтение, Семён Григорьич, — возле лавочки остановился сосед.

— Наше — вам, — приподнял кепку на макушкой дед, а затем аккуратно спустил на асфальт бублик рыжего кота. Тот недовольно зевнул и продолжил спать, нервно постукивая кончиком хвоста. Семён Григорьич пригласительно похлопал по освободившемуся месту на лавочке. — Спрашивайте!

— Как ваше ничего?

— Именно! — поднял указательный палец к небу дед. — Таки именно, что — НИЧЕГО, Марк Аркадьич!

Мужчины в унисон вздохнули.

— А где у вас случилось? Вы, я вижу, так спешите к Розе Львовне, аж — волосы назад. Шнурками клацаете по паркету, — нарушил молчание Семён Григорьич.

Марк Аркадьич молча обмахивался шляпой, делал вид, что ему жарко со всех сторон.

— Розочка Львовна три раза хлопала дверцей вашего агрегата. Я лично слышал вот этими вот самыми ушами. Вы представляете силу её мысли, если уж Рыжий подпрыгивал и шипел таки спросонья, шо моя кобра в тыща шесят первом году. Девятьсот. Разве ж так можно относиться к вешчи? Нехай бы дверцой в такси так стучала, как вашим холодильником!

Сосед разволновался — положил шляпу на портфель.

— А шо вы так трындите, Марк Аркадьич? Слово вставить невозможно: разговорчивый, буквально — Фима Шпак после зубного врача. Я, знаете ли, уже устал тут с вами телебомкать языком изо всех сил, — не унимался Семён Григорьевич в надежде на диалог.

Марек пожевал губами, собрал брови в кучу, пригладил волосы. А после подготовки к выступлению выпалил:

— У Розы Львовны появился другой!

Шмяк! — пачка сигарет упала коту на голову, тот подскочил от неожиданности. Выгнулся дугой: мяу, Сёма! Григорьич наклонился, пошарил рукой вокруг.

— Тю на тебя, Аркадьич, ошалапетил? — дед, наконец нашёл потерю. — Глазами таки видел или нафантазировал за признаки?

Марек махнул рукой:

— Чтоб вы так жили, как я фантазирую, — начал загибать пальцы. — По утрам он уже торчит на кухне, первей моего кофа, это как? Розочка бежит до него по первому зову, роняя тапки.

— Розочка? Таки Роза Львовна?

— Бежит-бежит, говорю я вам. Едва услышит чих, уже названивает доктору. А форшмака такого не ела и моя мама в свои редкие, по пятницам, визиты, какой обед готовит Розочка для этой наглой морды. Конечно! Зачем теперь ей Марек? Когда тут такое счастье под боком. На 8 кг, если прикинуть!

— Да тьфу на тебя три раза, внуков тебе на шею, Аркадьич. Забудешь тода и завещание как писать, по три раза на дню! Другой, пфф! До Барсика составить претензии! Иди уже домой и не морочь людям голову, — Семён Григорьевич в сердцах бросил сигарету.

Марк Аркадьич оскорблённо поднялся с лавочки:

— И вам не хворать.

— Тут добрые люди настроились в концерт, пенсне на носе запотело, и нате, — Барсик! Кина не будет, кинщик сдох, — дедок в возмущении подхватил Рыжего под мышку, зашаркал к подъезду. — Ты слышал? Бедный Лев, кому он отдал свою дочь? Шоб я так жил за его щедрость!

История десятая. Роза Львовна не ждёт гостей

— Та ни одной её ноги не будет в моём доме. Ни одной, Адочка Борисовна. Что значит, я так говорю, будто их у неё четыре. А, по-твоему, сколько? Или она форшмак руками делала? Ты пробовала? Нет? И, слава богу. А я пробовала. И Марек тоже. Так наше здоровье с тех пор сильно пошатнулось, и не в ту сторону. Погоди, не клади трубку.

Марек! Я просила тебя посмотреть за рыбу в духовке, а не акулу Сенкевича по телевизору. Чтоб так Инга Петровна жила с паспортного стола, как ты смотришь. Бежит, как на пожар, а дом уже сгорел. Нет, мне это нравится: если карп весь из себя живой, так можно бросить на произвол судьбы? Отойди теперь и не сверли его глазами, он ничего тебе не должен. Не лакай с пола, фу!

Причём тут Марек, Ада? Барсик. Почему я мужа называю Барсиком? Адочка, не морочь мне голову. Барсик лакает, а Марек ухом не ведёт, шо его локоть живёт своей жизнью. Стакана нет. Молока нет. Кот подобрал миллион микробов, разве ж за ними успеешь? Размножаются, как не в себя. Причём тут Барсик? Микробы. Ты меня совсем таки не слушаешь сюда. Про ноги? Какие ноги? Не будет ни одной ноги, говорю. Я имела терпение, когда Лёвушка пришёл и сказал, здрасьте, мама, концерт окончен, ша. А маме хоть самой теперь играй на пианине, та кто бы слушал. Я имела молчание изо всех сил, когда Лёвушка, прибежал и сказал, шо он вырос — вот вам Фира. Я даже не заметила, что там ни одной чашки за душой. Мать всегда примет выбор, хоть это и не дитё, а сплошное несчастье между тут и среди здесь. Фира, так Фира.

Всю свою голову свертела за разглядеть, где так согрешила, чтоб посылать на неё такое наказание? Причём тут Фира? У неё приличные ноги. И даже руки. Я говорю тебе за Мишеньку, Ада! Шобы Мишенька бросил скрипку! И аспирантуру? И надежды матери?

Марек, отойди от духовки. Не трогай Барсика. Ты руки мыл? Мацаешь животное не пойми чем. Делает из себя вид, что он Бетховен. Таки тот, хотя бы музыку писал, а ты просто не слышишь. Потакает Мишеньке во всём. Даже форшмак ему понравился. Да, тот. Ой, Марек, шоб всем так везло, как он вкусный. Идите с Барсиком, смотрите «Семнадцать мгновений». Таки вам полезно про предателей. Их там стреляют.

Нет, ты слышала, Адочка? Я устраиваю скандал. Нашёл себе Хрущёва. Я просто имею таки своё мнение. И не стучу ботинком по трибуне, хотя надо бы. Когда приезжают? Да сегодня, сегодня. Вечером. С ней. Издрасьте, не бери дурного в голову. А где ты видела нынче хорошее? Несчастная мать — дети разбежались будто тараканы, у них там дихлофос вкусней. А теперь везут с собой военнопленных, как в том анекдоте.

Что приготовила? Ну, разумеется. По твоему рецепту. Конечно, с имбирём. Ой, Адочка Борисовна, не строй из себя свекровь, я сама такая. Погоди, дай платок возьму. И карп, да. И пракес. Нет, мне нравится, она смеётся с Розы Львовны. Всё, некогда мне тут с тобой. Рыба сгорит, а ноги — на пороге!

История одиннадцатая. Цветочки-розочки

— Розочка таки Львовна, стесняюсь спросить.

— Марек, стесняйся у мамы на обеде, когда пятый голубец лопаешь.

— Розочка, та я только три штучки съел.

— И два, когда я отвернулась. У тебя за ушами так трещало, аж Аркадий Михалыч, дай бог ему здоровья на долгие года, чтоб жить с твоей мамою, оглох. В отличие от меня. Так что я прекрасно слышала, как морю голодом бедного мальчика. И ничего, что тому мальчику сто лет в обед, и он таки без пяти минут дедушка. Марк Аркадьич, у вас есть добавка по существу вопроса? Ах, нет. Тогда я слушаю, — не то, чтобы Роза Львовна пилила семью, но иногда находило. «Курвометр зашкаливает у Розки», как выражался в такие моменты сосед, Семён Григорьевич. «Особенно после семейных обедов с мамой супруга», — добавлял он.

— Я хотел узнать, Розочка, — снова приступил к разговору Марк Аркадьевич. — Когда мы с тобой в магазин поедем, за обоями, — он увидел, как Роза Львовна выпрямилась, и прибавил скорости словам. — Дело в том, что завтра мы встречаемся с Фимой по поводу заседания в среду, и…

— Ах, в среду, ещё и с Фимой, с этим бездельником, возомнившим из себя юристом от бога.

— Он отличный специалист, Роза, шоб мы так жили, как он выступает в суде. Не путай божий дар с яичницей, если хотела сказать слов за его таки неположительный характер. А в магазин ты вполне можешь сходить с Адой Борисовной или Софочкой. Консультация же с Фимой мне необходима, как тебе твой Барсик. Вчера он, между прочим, погрыз моё выступление, и счастье ваше с ним, шо — черновик!

— Не трогай Барсика, уже вцепился в бедное животное. Марк Аркадьевич, у меня от тебя сейчас блохи в мозгах заведутся. Что ты имеешь мне сказать? Скачешь с темы на тему, как соленый гриб из тарелки твоего папы, когда он вилкой наколоть его хотел. Чтоб тебе прямо не сказать: Розочка! Таки я завтра иду к Фиме пить коньяк и расписывать пульку, и мне начхать с нашего третьего этажа на твои обои.

— Розочка!

— Марек, иди уже, не исполняй. С обеда пораньше играет бедной женщине на нервах, а не одной ноты не знает. Стой! Шлёма будет?

Марк Аркадьевич слегка напрягся: его «да» обернется для него в «нет» или лучше сделать вид, что оглох?

— Скажи ему, чтоб отдал деньги, и без разговоров.

— Розочка.

— Розочка знает всё. Как твоя мама, и даже больше. А обои я куплю в цветочек, как у Адочки, но только красивее. И не говори мне потом, шо у тебя от них голова болит, — Роза Львовна вышла из комнаты.

— Фима? Фима, моё почтение. Передай Шлёме, чтоб он завтра не приходил. Я? Таки приду. Наверное, — Марк Аркадьевич приложил трубку ко лбу. Цветочки? Не так уж и плохо, лишь бы не розочки, одной ему вполне достаточно, чтоб все так жили!

История двенадцатая. Террорист

— Бог посылает каждому проблемы по его силам. Ты помнишь этот анекдот? Так шо одно из двух: либо ты можешь справиться ними, либо это — не твои проблемы. Да. Ты не думай, так и скажу. Имею сообщить, скажу, Розочка, шо Барсик — таки не моя проблема. Но почему оно мне морочит голову? Через него умру скоро совсем! — к концу речи, обида в голосе Марка Аркадьевича достигла высоких нот — вскарабкалась на них, как кошка на дерево.

Барсик, «этот шаромыжник — пустите ночку переночевать, глядь, а оно уже впёрлось вместе с хвостом, и сидит теперь, не сдвинешь, как того Фиму, когда он с ужином переборщит»; так вот Барсик, пользуясь случаем — отсутствием Розы Львовны, нарушил пакт о ненападении. «Террор. Устроил фирменный террор, — изрёк супруг Розочки, лежа на полу. Сопел возмущённо, — чтоб у него слюни кончились! Совершил подкат. Таки возомнил за себя Черенкова, только гетры не хватает. А ты Марек валяйся, как на футбольном поле, освистанный со всех сторон».

Марк Аркадьевич заохал, закряхтел.

— Чтоб у Хаима в палатке молоко никогда не скисало — вот как ты мне надоел, Барсик, — он пытался нащупать на ковре очки, слетевшие со лба во время падения. Но лёжа на спине это делать неудобно — раз, а два: кот, «эта шельма», решил, что с ним заигрывают, и также пытался подтянуть лапой очки к себе.

Марек искал, Барсик играл и пытался укусить за пальцы. Марк Аркадьевич отмахивался. Барсик нападал. Обстановка слегка накалилась. Очки, уже забытые, лежали в сторонке. Перед глазами Марка развернулся список, в котором огненными буквами горели злодеяния кота, как в аду перед грешником, наперечёт:

«1.Погибший халат.

2.Туфли: новые — одна пара; коричневые (стоптанный задник на левом) ещё ничего — одна пара.

3. Тапочки, войлочные, в клеточку, мама подарила — две пары.

4. Обои, подранные, как моя жизнь — зачем мне новые в цветочек?

5. Черновик защиты», — он тронул затылок, — 6. Шишка. И хоть всё за бесплатно, радости с этого мало. С Шлёмы нос — радости, скажем прямо», — он, наконец, сел, схватил кота за шкирку. Барсик прикинулся ветошью и затих.

— Не надо так на меня молчать, как говорят в Одессе, — Марк Аркадьевич слегка тряхнул животное. — А ты знаешь, шо у нас ещё говорят? — кот приоткрыл один глаз. — Шо женщина была создана для того, чтоб мужик не сдох от счастья. А мне это не грозит: и де то счастье? Нет! Хотя женчина — есть. И кот! И сдохнуть — тоже есть, — тут Марек развёл руки, и Барсик открыл второй глаз. — И де то счастье ещё раз, я тебя спрашиваю? Нет, не гадят, конечно, но и не завидуют! Спросите Марека, и он вам скажет почему. А чего завидовать, и здесь, и между вас, когда это животное, — он драматически потряс Барсиком. — Чтоб ему Ной таки перед мордой убрал трап на свой ковчег! Когда даже это животное вертело мнение обо мне как хочет!

Марк Аркадьевич отпустил кота, который стал подавать первые признаки жизни, а потом и вторые — мяукать, выворачиваться и царапаться. Барсик шлёпнулся и галопом помчался из комнаты, только хвост мелькнул.

— И когда Розочка вернётся, — кричал вслед кошачьему футболисту Марк Аркадьевич, — когда она вступит в сей вертеп, я таки ей всё скажу на этот раз, и об ней, и об тебе. Не Барсик ты, а альфонс со всех сторон. Скажу и вообще не посоветуюсь!

Через три дня, перед обедом:

— Марек, не пудри мне мозги, их, может, не видно у меня, но они есть. Говори кратко, будь талантлив, бо у меня дел по горло. Ой, скажешь! Где ты и где кот? Тоже мне, нашёлся потерпевший: гляди, свидетели набегут. Марк Аркадьич, ну ей-богу, ты не в суде, не строй из себя…

— А я таки и есть жертва, Розочка! — перебил супруг. — И, если не этого пушистого террориста, то — твоей любви к нему, чтоб все так жили. Налей мне жиденького. Да погуще. Ну, что там? Как мама? Как Лев Михалыч?

История тринадцатая. Кашне с маками

— Марк Аркадьич, таки я дико извиняюсь, можно сказать, помираю от скромности, но имею спросить: вы шо, пойдёте в этом на работу? — голос Розочки настиг супруга практически на дороге, когда одна нога ещё здесь, но вторая уже на улице, завернула за угол; когда румяное утро одарило квартиру и настроение Марка Аркадьича ярким солнцем, словно улыбка первоклассника на линейке первого сентября; когда…

— Нет, он мне молчит, как рыба об лёд. Как будто я хочу таки знать, где Шлёма, этот беспутный сын своих несчастных родителей прячет заначку в правом кармане старого пиджака, шо висит у него в сарае, гордо именуемом гардеробом.

Марк Аркадьич мял в руках шляпу и чувствовал себя школьником в кабинете директора и мог поклясться вчерашним голубцом, шо он таки не знал о заначке, а Розочка…

— А Роза Львовна всё знает, кроме одного, — подтвердила его мысли супруга. — Когда ты решил, шо полотенчико Миры Борисовны лучше кашне? Я, конечно, приветствую изо всех сил твою таки лояльность к сестре моего отца, и даже больше — тебе к лицу эти вышитые маки. Прекрасно сидят. Ромашки освежают и придают смекалки интеллекту, шо нынче брызжит с твоих щёк, я аж ослепла. Мы уже с Барсиком имеем полчаса молчать об этом, но шо таки скажет тётя Мира, когда приедет и не обнаружит своего подарка на стене? Ты знаешь, Марек?

Тот послушно кивнул. И посмотрел в зеркало. Сомнений нет: Розочка не придумала и не придиралась, на шее, как родное, прохлаждалось кухонное полотенце. Подарок Миры Борисовны на 8 марта. И уж лучше проиграть процесс иль съесть свою шапку, нежели родственница обнаружит непочтительное отношение к её дарам. А чёрное кашне в приятную бежевую клетку надсмехалось с верхней полки.

— Так и шо? Мы сделаем нам с тётей Мирой приятное, и вернём инвентарь на кухню? Или имеем продолжать, как Хрущёв на трибуне с ботинком? Тогда возьми хотя бы обувь в руки, шоб походить на кукурузного Соломона хоть слегка.

Марек молча стянул с себя маки и ромашки. Градус настроения, было упавший, снова стремился к небу. Он таки сейчас выйдет за порог, и даже без двойки за поведение; с работы позвонит Шлёме, шобы сказать, какой тот дурак и сын своих несчастных родителей, шо не меняет место дислокации заначки 30 лет, а Розочка… А Розочка Львовна приготовит вкуснейший ужин, бо никакая тётя Мира не испортит теперь ей настроения.

— Ну, я пошёл, Розочка?

— Та иди уже, тоже мне Слава Зайцев нашёлся. Не забудь купить вечером хлеба. Мира Борисовна таки любит свежий. Шоб все так жили, как мне нравятся её визиты, — Роза Львовна захлопнула дверь.

История четырнадцатая. В командировку!

Марка Аркадьича послали. Натурально, шо вы. В командировку. Не очень, чтобы далеко, и не совсем на долго, в соседний город. Но таки попробуйте вы это объяснить семье и с одного раза.

— Таки нашли на ком выехать, — сказала Роза Львовна. — Ой, здесь лучше молчи, Марек. Говорить надо было в кабинете у этого пройдохи Шлёмы, и махать саблей, а не подписывать свои три буквы на той туалетной бумаге, шо вы называете приказами в этой вашей конторе.

Ты что, таки думал, я приду в радость и брошусь к шифонэру за рубашками? Ты ж видишь, спешу — лопатки сводит от усилий. Бедная женщина останется одна на целых три дня и в страшную пургу, и в жару, и за разглядеть как цветут вишни за окном ей будет некогда в печали. И она должна спешить? Я вас умоляю. Скажи мне в ухо, и по буквам, я хочу увидеть, чтоб понять. Почему бы в командировку не отправить Фиму? Ему таки без разницы, где протирать штаны, но нет! Пусть едет Марек, оставляет Розу сиротой. И Барсика.

— Розочка.

— Несчастный кот.

— А помнишь, ты плакала, когда…

— Кто плакал? Я? Когда? Марек, я плачу каждый день за нашу жизнь, шобы с тобой не спорить. И всё впустую. Напомни мне конкретно, за какую секунду моего горя ты имел сказать?

— Когда мы…

— И я об чём. Ну, хорошо, не Фиму послать, я знаю его маму. Тогда бы — Изю. За его цорес страшно посмотреть, с тех пор как ушла Циля. Хотелось бы мне знать, сколько лимонов за один присест он слопал, шоб таки иметь этот скорбный вид.

— Когда мы не смогли поехать к Мишеньке.

— За тот размер зарплаты, шо даже Барсик не вытерпел, ушёл смеяться под диван? Марек Аркадьич! Если я не поминаю мозоль, эту кровавую рану, оно не значит, будто их нет в моей душе навсегда. Ты знаешь, что соль — белая смерть, но солишь и солишь щас, не покладая рук. Шобы так жил твой начальник, как ты диету соблюдаешь.

— А теперь я получу командировочные, Роза, и премию за то, что не пошёл в отказ, — удалось таки внести в речь супруги Марку Аркадьичу своё предложение — больше, чем на семь слов. Практически как депутату в микрофон какого-нибудь четвёртого созыва в последнюю секунду по регламенту. — И мы вполне себе иметь позволим поездку.

— Марек, тебе белья три пары хватит? А носков? Чемодан, пожалуй, возьми тот, шо брали мы в Москву, примета верная, таки счастливый чемодан. И не забудь утром пирожки в дорогу захватить. Пойду поставлю тесто.

История пятнадцатая. В стихах.

Роза Львовна делает скандал

Таки я делала базар сегодня, Марек:

Вместо селёдки попала с Сонькой в свару.

Издрастье: имеет он спросить вопрос — с какой.

С Козюльскою. Той самой, шо училася с тобой.

За твой форшмак я униженье час терпела.

Она той ржавой рибе всё дифирамбы пела,

Таки за паспорт всем тонко намекала мой

Та Сонька. Не сдержалась, я вступила в бой.

Да не дралась я, Марек, шо за бред несёшь.

Я с Молдованки, или где, меня «за ради» — не возьмёшь.

Твоя Козюльская узнала, шо, почём, куда — в словах и так.

Ещё я с рыжими с базара не заводила драк.

И рибу мне покойницу всучить не просто, вей,

Как ни старалась бы, как ни хотелось ей,

Твоей бандитке Соньке, хоть вы ходили вместе

За поучиться жизни. Скажу, и даже с лестью,

Шо вас учили плохо, как ни крути. Не спорь.

И завтра на базар пойдёшь таки со мной,

Шоб видела лахудра та с Привоза,

Я женщина приличная, не фунт тебе навоза:

При муже, при при авоське, это факт.

Прокашляйся. Не я ж себе придумала форшмак!