Горькая брусника 2 Дар ведьмы

Наталья Брониславовна Медведская, 2020

Настя не догадывалась, что, вернувшись спустя два года в Вереево, снова попадёт в самую гущу событий. Опять встретится со странной старушкой, которую все жители села называют ведьмой. Более того, получит от неё необычный дар. Жизнь Насти больше не будет прежней: понятной и простой. Ей придётся справляться сразу со многим: недовольством и ревностью любимого человека, заниматься поисками преступника и наконец разобраться с запутанными отношениями в собственной семье.

Глава 2

После окончания института мне предложили работу сразу в двух танцевальных коллективах: в довольно известном ансамбле и в театре музкомедии. Однокурсники и даже мой руководитель не понимали, как можно отказаться от карьеры, от выступлений перед большой публикой, от предполагаемых поездок за рубеж и всему этому предпочесть сельский дом Культуры. Даже мой партнёр по танцам Митяй, знающий меня лучше всех остальных, возмущался.

— Настька, совсем кукухой поехала, ты же талант, редкий бриллиант. Когда танцуешь, от тебя глаз не оторвать. Это же песня! Нет. Восторг и взрыв мозга. Ты умеешь импровизировать и двигаться под любую музыку. Запросто можешь стать звездой сцены, а ты хочешь зарыть себя в деревне, ради какого-то мужика.

Эх, Митька. Все пять лет учёбы рядом со мной. Вместе литры пота пролили, кучу травм пережили, а такое мелешь.

— Я люблю танцевать, но ты же знаешь, мне всё равно, где это делать: на большой сцене под аплодисменты или на крохотной под полное молчание. Меня всегда захватывал сам процесс. Но больше всего я ценю свободу, мне трудно подчиняться хореографам в коллективе. И не надо Матвея называть каким-то мужиком, он мой осознанный выбор. Меня не прельщает перспектива частых расставаний и разлук с ним, что произошло бы, если бы я выбрала сцену.

Митька в ответ на мои слова только покачал головой. Ну и ладно. Если уж он не понимал меня, остальным тем более не собиралась объяснять. Я попросту не желала и не мыслила своей жизни без Матвея, поэтому выбрала Вереево.

Меня ждали в местной студии танцев, сразу приняли на должность руководителя, а ещё я продолжила занятия с отдыхающими на турбазе.

Матвей забрал меня из Краснодара на следующий же день после выпускного. Он приехал утром, и пока я отсыпалась после весёлой ночи в ресторане, собрал мои вещи и перенёс в машину. Сквозь сон я слышала его лёгкие шаги по комнате, морщила нос от осторожных звуков приоткрываемых им дверцей шкафа, от шуршания пакетов, но упорно не желала открывать глаза. Когда звуки стихли, это меня насторожило, и я села в кровати. Сквозь двери спальни, запертые неплотно, из гостиной долетали звуки беседы. Я тряхнула тяжёлой головой и навострила уши.

— Тебе обязательно забирать её сегодня? Она пришла лишь под утро и вряд ли успела отдохнуть. Сынок, побудь пару дней со своими родителями. Мы ведь видимся урывками, — разобрала я мелодичный голос Вероники Олеговны, матери Матвея.

— Я дал ей время на отдых, остальное доспит в машине, — хмыкнул Матвей. — Ни дня лишнего не позволю Насте оставаться в городе, слишком долго ждал, пока она закончит институт. Для меня эти месяцы тянулись, будто резиновые, надоело видеть её только по выходным и праздникам — сегодня же забираю домой.

Я зевнула, пригладила волосы ладонями. Хорошо, что вчера в ресторане выпила лишь три бокала шампанского, иначе бы не перенесла извилистую дорогу в Вереево. Честно сказать, я рада так быстро покинуть квартиру родителей Матвея. Последние полгода проживания с ними мне дались нелегко. Год и два месяца я блаженствовала в этой квартире одна, с нетерпением ожидая приезда Матвея. Мои дни разделились на две неровные половины: большая это учёба, занятия танцами, выступления, меньшая, но самая счастливая пора, когда мы были вместе. Обычно он появлялся рано утром. Если весной, то пахнущий ветром, клейкой листвой и горьким запахом первоцветов. Летом горячим солнцем и сочным разнотравьем. Осенью туманами и дымом костра, а зимой свежим горным снегом. Сбрасывал одежду прямо у порога, грел руки под тёплой водой и торопился в спальню. Зная, что он приедет, я ухитрялась услышать щелчок дверного замка даже сквозь самый крепкий сон, просыпалась и ждала его в постели. Сердце сначала замирало от радостного предчувствия встречи, потом начинало бешено колотиться в груди, гоняя горячую кровь по венам. Я сжимала подрагивающие пальцы рук в кулаки, пыталась дышать размеренно, чтобы не так явно выдавать своё нетерпение и желание. Пока Матвей сбрасывал остальную одежду на стул, я смотрела на него сквозь ресницы. И каждый раз, будто впервые меня поражала красота его лица и тела. Он приподнимал одеяло, ложился ко мне в постель и крепко обнимал.

— Я так по тебе соскучился, — шептал он куда-то в шею. — М-м-м мой любимый сонный запах, самый вкусный и сладкий.

А я вдыхала его запах, смешанный с ароматами леса и гор, которым он пропитался насквозь, и прижималась к нему теснее. Потом мы долго целовались и никак не могли остановиться. За неделю разлуки мы успевали истосковаться друг за другом.

— Хочу видеть тебя каждую минуту, каждую секунду. И чтобы ты всегда была в пределах моей досягаемости. Я стал ненавидеть календари, на которых зачёркиваю дни до нашей встречи, — шептал Матвей.

Кожа на моём теле, словно светлячки ночью, вспыхивала и горела от его прикосновений, жар в крови разгорался всё ярче и ярче. От поцелуев кружилась голова. Мои пальцы, касающиеся гладкой кожи Матвея, как будто получали сверхосязание: точно знали, как доставить ему наиболее острое удовольствие. Каждый его стон звучал для меня песней и добавлял возбуждение. До встречи с Матвеем я не знала о своей страстности, подозреваю, именно он её разбудил, ни у кого бы другого не получилось. Наша любовь изначально не была платонической, слишком много в ней имелось физической страсти. Мы подходили друг другу будто два пазла, две половинки целого.

Когда Матвей засыпал, я, подремав ещё немного, вставала, принимала душ и отправлялась готовить завтрак. За два выходных, что мы проводили вместе, выбирались из квартиры лишь в магазин за продуктами. Как-то в один из его приездов я потащила Матвея на выставку современной живописи, после часа просмотров, я заметила: он смотрит лишь на меня и совсем не обращает внимания на картины. Его взгляд тревожил и волновал так, что вскоре вместо картин я видела только его лицо. К выходу из выставки мы почти бежали, а потом неслись домой, взявшись за руки. После этого случая решили оставить культурные мероприятия на потом, когда будем жить вместе и вдоволь насытимся друг другом. Тогда мы не подозревали, что самыми трудными будут для нас шесть месяцев до окончания моей учёбы.

Квартиру родители Матвея обставили в авангардном урбанистическом стиле хай-тек модном в девяностых годах: белые и чёрные краски стен и пола, металл, стекло, минимум мебели. В совмещённой с кухней гостиной стоял вычурный стол на блестящей железной ножке из трёх переплетённых между собой змей, столешницей служило толстое прозрачное стекло, на котором при касании пальцев к нему оставались мутные отпечатки. Кухонные шкафы, электрическая печь и приборы отливали серебристым цветом. Такого же цвета вдоль стены располагались консоль под телевизор и шкаф-прямоугольник с открытыми полками. Жёсткий светло-серый диван и два кресла пытались слиться со стеной, что вполне успешно им удавалось. На металлических стульях с высокими спинками было неудобно сидеть. Мне не нравилась обстановка в квартире, я чувствовала себя неуютно. Приготовив поесть, старалась не задерживаться в гостиной, сразу отправлялась в комнату Матвея. С двух лет он жил в лесном посёлке с бабушкой, напитывался яркими красками природы, его, видимо, тоже угнетал чёрно-бело-металлический окрас квартиры, поэтому свою комнату он обставил по-своему, абсолютно в диссонансе с общей стилистикой. Кровать, шифоньер, стол и книжный шкаф, сделанные из дуба, радовали глаз мягким солнечным оттенком, на полу лежал небольшой светло-кремовый ковёр, окно украшала белоснежная тюлевая занавеска. Мой любимый жил в этой комнате, пока учился в институте, по его окончании он сразу вернулся в Вереево. Эти пять лет единственные прожитые им вместе с родителями. Будучи инженерами, они, оставив маленького сына на бабушку, трудились в разных странах на строительстве атомных электростанций. Когда я поселилась в их квартире, они как раз работали в Иране. Я надеялась, что успею доучиться до их возвращения, но мои надежды не сбылись. Я была на пятом курсе, когда получила от Матвея сообщение: в начале января его родители возвращаются на родину. Сказать, что я разволновалась, значит, ничего не сказать. Я запаниковала: находиться в одной квартире с по сути незнакомыми мне людьми, пусть даже родными моего парня, было страшновато.

— Может, мне перебраться к девочкам в общагу? — поинтересовалась я у Матвея.

Он покачал головой.

— Я уже сообщил родителям, что мы обручены и через полгода поженимся. Они знают: в их квартире живёт будущая невестка, поэтому тебе незачем переезжать. Они у меня вполне современные люди, никто тебя третировать не станет. Тем более, что моя мама давно мечтает о внуках, — произнеся последнее слово, он запнулся.

Как-то в пылу откровения Матвей озвучил свою мечту: завести минимум трёх детей. Мол, тогда я точно от него не сбегу и всегда буду рядом.

— Но пока я никто, — возразила я. — Вдруг им будет со мной некомфортно?

Матвей возмутился:

— Как это никто? Ты самый близкий мне человек, — он наклонился к самому уху и прошептал: — Напомнить, насколько близко бываешь со мной.

Чёрт! Когда я разучусь краснеть. Уже далеко не невинная девочка, а поди ж ты, заливаюсь малиновым цветом.

Матвей поцеловал меня в шею, коснулся языком мочки уха, заставив мою кожу покрыться мурашками.

— Мне так нравится, когда ты смущаешься.

— Прекрати дразнить.

— Настя, пожалуйста, потерпи полгодика, иначе я буду переживать за тебя. Ты вечно находишь неприятности на свою голову. Я не смогу нормально работать, зная, что ты одна в чужой квартире. А в общежитии ещё хуже: там ведь бедлам. Хочешь, чтобы я от ревности с ума сошёл.

Да уж. Его ревность — огромная проблема. Что он жутко ревнив, я поняла уже вначале нашего знакомства. Он злился на любого представителя сильно пола, посмевшего задержать на мне взгляд дольше обычного. Помогали охладить его лишь уверения, что он единственный для меня мужчина на земле. В первое время он кипел, будто чайник на плите, наблюдая восторженные взгляды мужчин, смотрящих мои выступления. Особенно он не любил, когда я танцевала в паре. Не раз совершенно серьёзно обещал поколотить моего партнера, если тот продолжит изображать на сцене любовь ко мне. Димка качал головой и разводил руками.

— Настя, до чего же твой парень дикий. Матвей, объясняю в последний раз: мы не изображаем любовь, а танцуя, проживаем маленькую жизнь. В эти минуты становимся другими людьми. Например в танго — мы любовники, в вальсе — нежные влюблённые, в мунейро² — два противника или смертельные враги. Именно умение перевоплощаться так нравится зрителям. У Насти талант к перевоплощению.

Я тоже терпеливо, будто ребёнку, объясняла Матвею, что на сцене — лишь иллюзия страсти и любви, лишь игра. Настоящие чувства только в жизни. Матвей хмурился, обнимал меня.

— Да понимаю я, но ваши иллюзии разрывают мне сердце. Скорее бы ты окончила институт и вернулась в Вереево. Будешь учить танцам детей, и перевоплощаться в одиночку.

***

Родители Матвея прилетали после полудня. За день до их приезда, я усердно выдраила квартиру, заглядывая в каждый уголок. Матвей, как всегда, появился рано утром, пахнущий свежим снегом и ветром, наклонился и поцеловал меня в щёку.

— Замёрз. Дорогу засыпало, еле добрался.

Он сбросил одежду, лёг под одеяло. Я улыбнулась, когда его тёплая грудь коснулась моей спины.

— Не так уж и замёрз.

Он фыркнул и положил холодные кисти рук мне на плечи. Я взвизгнула от неожиданности.

— Стоило дольше подержать руки в тёплой воде, — произнёс Матвей, убирая ладони.

Я повернулась к нему лицом, взяла его пальцы в свои и стала дышать на них.

— Сама согрею.

Матвей чмокнул меня в макушку.

— Я сдвинул время экскурсий к водопадам — на этот раз останусь на целых четыре дня. Побуду с родителями и с тобой, помогу тебе адаптироваться к ним.

Я обрадовалась.

— Спасибо.

Матвей притянул меня к себе вплотную и прошептал:

— Как ты меня отблагодаришь? — Его пальцы прошлись по моему позвоночнику, будто по кнопкам флейты, я невольно выгнулась. — Ты мой самый любимый инструмент…

Я прикусила губу, сдерживая стон. А вот не буду поддаваться и всё! Но меня хватило ровно на пару минут, уж больно опытным музыкантом был Матвей. Спустя время, я оставила его досыпать, а сама отправилась приводить себя в порядок: мне хотелось как можно лучше выглядеть при встрече с его родителями.

Завтракали мы в двенадцатом часу дня. Потом я переоделась в выбранный наряд.

— Ого! Вместо привычных брюк, платье. Ты явно готовилась, — похвалил меня Матвей. Одобрил он и сапоги на высоком каблуке и новое приталенное пальто.

На улице крупными, пушистыми хлопьями валил снег, машины на дороге походили на сугробы и двигались медленно — в аэропорт мы добрались, когда лайнер уже приземлился. Родители Матвея прошли паспортный контроль, получили багаж и ожидали нас в зале прилёта. Отец Матвея и впрямь походил на Тургенева, каким тот выглядел в пятьдесят пять лет, его так и хотелось назвать не Федором Сергеевичем, а Иваном Сергеевичем. Он осторожно, словно боялся сломать, пожал мне пальцы огромной ручищей, улыбнулся в бороду и дружелюбно пробасил:

— Приятно познакомиться, Анастасия. Какая ты миниатюрная, однако.

— Только по сравнению с вами, — произнесла я, улыбаясь в ответ. Фёдор Сергеевич мне сразу понравился, я решила, что мы с ним поладим. А ещё я поняла, от кого Матвей получил удивительные зелёные глаза, именно такие, только окружённые морщинками, сейчас весело смотрели на меня.

— И мне приятно, — кивнула Вероника Олеговна, рассматривая меня в упор.

Меня смутил её пристальный взгляд.

— Здравствуйте.

Матвей пожал руку отцу, обнял мать. Вероника Олеговна вживую смотрелась ещё потрясающе, чем на фото. Я знала, что они с мужем ровесники, но она выглядела моложе его лет на пятнадцать — ей нельзя было дать больше сорока лет. Чёрные волосы обрамляли ухоженное, чуть загорелое лицо, алая помада удивительно подходила к серо-голубым глазам. Дурное предчувствие, посещающее меня перед встречей с будущей свекровью, заговорило во весь внутренний голос: «Ты ей не понравилась». Бывает так, что с первой секунды понимаешь, с этим человеком ты не одной крови. Если не происходит совпадения по каким-то внутренним, почти неуловимым признакам, тут уж ничего не поделаешь, симпатия не возникает.

Выйдя из здания аэропорта на парковку, Вероника Олеговна, увидев снег, обрадовалась.

— Как чудесно! За три года я соскучилась по такому снегопаду.

Матвей, сложив чемоданы в багажник «Нивы», усадил родителей на заднее сиденье автомобиля. Прибыв домой, Вероника Олеговна поинтересовалась у сына.

— Ты забронировал столик в ресторане на вечер, как я просила?

— Да. В твоём любимом Bellini на семь вечера.

— Замечательно. Приму душ, отдохну, и поедем отмечать наше возвращение домой.

Я прикинула: до перекуса в итальянском ресторане ещё три часа; хорошо бы нагулять аппетит, побродив по улицам города. Эту идею Матвей принял на ура, мы быстро переоделись и отправились наслаждаться падающим снегом. Вернулись мы немного уставшие, но очень довольные, снова облачившись в нарядную одежду, стали ожидать в гостиной выхода Вероники Олеговны из комнаты. Когда она появилась, я едва удержала челюсть, вовремя захлопнув рот. Мама Матвея выглядела ошеломляюще в длинном, тёмно-синего цвета вечернем платье, которое подчёркивало тонкую талию и высокую грудь. Под ярким электрическим светом в серёжках на ушах и в колье на шее Вероники Олеговны сверкали благородные сапфиры. Рядом с такой роскошной дамой я ощутила себя золушкой до того, как ту преобразила крёстная. Я-то думала, это будет семейный ужин, а не королевский выход в свет. В своём маленьком чёрном платье и цепочкой из серебра, я выглядела весьма простенько. Так как Вероника Олеговна была в туфлях, Матвей донёс свою маму из подъезда дома до такси на руках, таким же образом она попала из авто в ресторан. Когда мы появились в зале, все взгляды людей, сидящих за столиками, устремились на Веронику Олеговну. Я много раз слышала слова из песни «ах, какая женщина», но впервые видела, что именно эта фраза буквально написана на лицах мужчин. Меня не огорчило, что всё смотрят только на маму Матвея, не люблю повышенное внимание, этого мне хватает и на сцене, но плохое предчувствие снова постучало в сердце. Правда, я вскоре позабыла это за интересной беседой и вкусной едой. Оказалось, что родители Матвея обладают потрясающим чувством юмора, особенно Вероника Олеговна. Она так смешно повествовала о забавных случаях, недоразумениях и приключениях в Иране, случившихся с ними, что от нашего столика то и дело раздавались взрывы смеха. Я ещё никогда так много и долго не хохотала, у меня даже заболели мышцы живота. Мужчины пили сухое вино, для нас было заказано шампанское.

«И чего я так опасалась его родителей? — подумала я, фыркая от пузырьков шампанского, щекотавших мне нос. — Они просто замечательные».

Я впервые была в этом ресторане, мне понравился светлый, бело-голубой зал, оформленный в средиземноморском стиле, приглянулось обилие зелени, и рыбки, плавающие в большом аквариуме. Я была просто счастлива. Домой мы вернулись за полночь. Вероника Олеговна отправила нас в душ первых, заявив, что любит понежиться в ванной и не хочет никого задерживать. Выкупавшись, я растянулась на кровати, поджидая Матвея. Хоть он и принял водные процедуры по-солдатски быстро, я всё равно успела задремать.

— Соня, засоня… ну почему ты не дождалась, — прошептал он мне на ухо.

Тёплые губы коснулись шеи, поцелуями он продел цепочку до груди. Я вдохнула исходящий от влажных волос Матвея запах лимонного шампуня, потянулась всем телом, сбрасывая сон, и подалась навстречу его ласкам. Матвей попытался отбросить одеяло в сторону, но запутался в пододеяльнике, я тихо засмеялась, услышав, как он чертыхается. За дверью послышались шаги, затем раздался странный мелодичный звон, будто стукнули один хрустальный бокал о другой. Мы замерли.

— Что это было? — удивилась я.

Матвей предположил:

— Послышалось, наверно.

— Сомневаюсь.

Я вдруг осознала, что мы в квартире не одни, а звуконепроницаемость стен не очень хорошая.

— Уверена, что звон донёсся из кухни.

Матвей выпутался из одеяла и попытался продолжить натиск на меня, но я ответила слабо.

— Ты что, стесняешься?

— В общем-то да. Мне неловко если твои родители нас услышат.

Матвей обнял и прижал меня к груди.

— Они взрослые люди и вполне понимают, чем мы можем заниматься в спальне. Не обращай внимания.

Я немного виновато ответила:

— Не могу. Вполне осознаю, что смешно строить из себя невинность после полутора лет отношений, но мне очень некомфортно.

Матвей фыркнул.

— Ты и есть сама невинность. Пожалею тебя на этот раз. — Ловко повернув меня на бок, заботливо укрыл одеялом. — Спи. Ты устала. День для тебя был очень хлопотным.

— Немного. Но я довольна. Мне понравились твои родители, я провела с ними отличный вечер.

— Хорошо.

Я понимала: моя зажатость родом из детства и юности. В моей семье родители не проявляли нежности друг к другу, не помню, чтобы мама поцеловала или обняла папу, это было непринято. Даже мы, дочери, редко удостаивались ласки. Я знала: папа любит маму, это проявлялось в его поступках, в доброте и во внимании к ней. Она в свою очередь показывала свои чувства, заботясь о нас. В доме всегда царил безупречный порядок, вещи вовремя выстираны и выглажены, на столе вкусная еда. Именно так считала мама правильным доказывать свою любовь. Она учила: более интимные вещи никто не должен видеть, во всём должно соблюдаться приличие. Мне иногда казалось: внешнее приличие — главное для мамы. Она не раз повторяла:

— Настоящая женщина при любых обстоятельствах должна сохранять лицо и не распускать себя.

— Прямо как самурай, — дерзнула я как-то подколоть маму, но она холодно кивнула.

— Похоже.

Для неё важно мнение родственников, соседей, коллег по работе и чужих людей. Мама всегда выглядела с иголочки: светлые волосы уложены в причёску даже в выходные дни, домашнее платье безукоризненно отутюжено, лёгкий макияж нанесён на лицо. Лишь единожды я видела маму другой: растрепанной и потерянной, с безумным от горя взглядом, когда из полиции сообщили, что Алёна пропала. Наблюдая за родителями, я иногда задавалась вопросом: как они ухитрились родить меня и Алёну? Невозможно было заподозрить, что в них тоже заложен инстинкт продолжения рода. Спасибо книгам, интернету и подругам о переменах в собственном растущем организме я узнавала оттуда, мама же не считала нужным меня в это посвящать.

Спокойный и уравновешенный муж, старшая дочь, рано сообразившая как себя правильно вести, радовали маму. Они соответствовали её образу идеальной семьи. Я же вечно выбивалась из этой глянцевой картинки. Если Алёна возвращалась с прогулки в чистом платье, незапачканной обуви, то я появлялась грязная, как чёрт, в синяках и порезах. Почему-то мне на пути вечно попадались интересные лужи, загадочные кусты и драчливые мальчишки, которым я не желала уступать. Половину времени в своём детстве я простояла в углу за различные проступки. Я редко просила прощения, так как вредности и упёртости мне было не занимать, наказание обычно отменялось из жалости. Я никогда не вписывалась в мамино представление о хороших девочках, но она, как могла, боролась с моей излишней эмоциональностью, смешливостью и желанием лезть куда не просят. Только все её попытки потерпели крах: настоящей леди из меня не получилось. Мама не одобряла и моё увлечение танцами. С бальными или чопорными вальсами она бы смирилась, но остальные: латиноамериканские, венгерские, цыганочку и танго считала вульгарными и неподобающими для девушки. Побывав однажды на моём выступлении, была шокирована.

— Ты танцуешь слишком откровенно. Это не соответствует юной девушке. Не удивлюсь, если эти танцы научат тебя развязности.

После её реплики я осознала: она так и не увидела красоты движений и никогда не поймёт меня. Сколько бы я ни старалась, она будет видеть во мне лишь безрассудную, непослушную дочь. В своей семье я задыхалась от бесконечного наведения порядка, чистки и уборки. Догадывалась, мама получает от этого настоящее удовольствие и удовлетворённость, а вот меня не волновало, накрахмалены ли скатерти, есть ли пыль за диваном и креслами, появилась ли паутина в углу, мне хотелось поехать с родными на рыбалку, пойти с ними за грибами или поиграть в бадминтон.

Обычно в январе ночи тёмные и малозвёздные — я не стала закрывать окно шторами и, теперь, проснувшись, обнаружила, что в комнате светло. За стеклом продолжал сыпать снег, верхушку клена украсила пушистая белая шапка, и от этой белоснежности показалось, что уже наступило утро. Посмотрев на светящийся экран телефона, с удивлением обнаружила, что прошло лишь полтора часа. В горле ощущалась сухость: нестерпимо хотелось пить. Набросив халат на ночную рубашку, я на цыпочках вышла их комнаты, осторожно ступая, побрела на кухню. Через узкую щель неплотно закрытой двери ванной комнаты просачивался свет, раздавались звуки льющейся воды. Я залпом выпила стакан холодной воды. Неужели Вероника Олеговна до сих пор принимает ванну? Она сказала: любит понежиться. Ну почему столько времени? Так и хвост недолго отрастить. Также неслышно я вернулась в спальню. Села на кровати, глядя на падающий снег. Матвей что-то сонно пробормотал, его рука стала шарить по кровати. Мне стало смешно: даже во сне он искал меня. Я взяла его за руку, он сразу успокоился и, как младенец, причмокнул губами. Я прикусила губу, чтобы не расхохотаться, так забавно он выглядел. Но вскоре смех буквально застрял в горле: в углу комнаты появилась белесая туманная фигура. Постепенно она сформировалась, и я узнала Марину. Давненько она не появлялась, обычно это сулило мне какие-то перемены или неприятности. Впервые призраков я увидела в Вереево, их появление связываю напрямую со своим знакомством с бабкой Феодорой. До встречи с ней я не верила ни в ведьм, ни в колдунов, ни во что-то сверхъестественное, но старая карга что-то сотворила со мной — я стала наблюдать потусторонних личностей. После поимки убийцы в которой я непосредственно участвовала, призраки погибших девушек больше не появлялись передо мной. Но Марина другое дело, к её гибели причастна моя сестра, этот призрак остался и теперь изредка навещал меня. Привидение не было страшным, не пугало, не вызывало жути, обычно девушка тихо стояла и, минуты три посмотрев на меня, исчезала. С радостью обошлась без этих посещений, но призрак отчего-то привязался ко мне. Я не боялась Марину, но каждый раз после её посещения сердце будто застывало, а в душу проникал странный холод. Дождавшись, когда она исчезнет, я нырнула к Матвею под одеяло, прижалась спиной к его груди и попыталась согреться, прогнать этот холод. Рука любимого легла мне на плечо, пальцы погладили кожу. Удивляюсь ему, будучи в самом крепком сне, он, отыскав меня на кровати, всегда обнимал. Я же обычно сопротивлялась, отвоёвывая себе личное пространство, но в такие вот минуты не возражала и сама к нему приникала.

Утро застала нас в объятиях друг друга.

— Ну и зачем тебе эта ночная рубашка? — прошептал на ухо Матвей. — Всё равно она задралась до талии. Хотя… мне так удобнее. — Его пальцы заскользили по-моему бедру. — Не бойся, родители рано не встают, они ещё спят. Мы тихонько.

Тихонько у Матвея не получилось, хоть я и старательно закрывала ему рот поцелуями, заглушить его не удавалось. Насколько мои попытки оказались безуспешными, я узнала за завтраком.

Утром на кухне у плиты я застала Фёдора Сергеевича, он, мурлыча себе под нос, раскладывал на тонком куске теста кружочки колбасы и ветчины. От духовки несло жаром.

— Доброе утро, Настенька.

— Доброе утро. Вам помочь?

— Если не трудно.

— Не трудно. Сейчас быстренько умоюсь, приведу себя в порядок и я в вашем распоряжении.

Через десять минут я, повязав фартук, уже ставила пиццу в духовку.

Фёдор Сергеевич сервировал стол, когда из спальни выплыла Вероника Олеговна в шелковом халате в пол. К моему удивлению, она уже была при полном параде: уложенные волосы, алые губы, накрашенные глаза.

— Всем хорошего дня. Что у нас на завтрак? — произнесла она, присаживаясь к столу.

Фёдор Сергеевич аккуратно приложился к её напудренной щеке губами.

— Пицца. Сейчас отрежу тебе кусочек.

Вероника Олеговна оглядела гостиную.

— Матвей ещё спит?

Я кивнула.

— Настенька, ты его совсем замучила. Мужчина ведь больше тратит сил, можно его немножко и пожалеть.

Фёдор Сергеевич неловко кашлянул, а я чуть не поперхнулась чаем, сообразив, о чём говорит будущая свекровь.

Вероника Олеговна хмыкнула.

— Да не конфузься ты так. Дело молодое, а мы не какие-то замшелые пни, всё понимаем.

Фёдор Сергеевич легонько сжал плечо жены.

— Ты совсем девочку засмущала. Настя, всё в порядке. Не обращай внимания. Ника всегда была прямолинейным человеком.

Вероника Олеговна улыбнулась.

— Настя, извини, если смутила тебя. Зато я никогда не держу камней за пазухой. — Посмотрев на мужа, поинтересовалась: — Федор, почему бы нам не устроить сегодня приём для друзей? Мы так давно их не видели.

— Хорошо. Я обзвоню всех. Еду закажем в нашей любимой кафешке.

Дальше они беседовали, уже не обращая на меня внимания. Я немного расслабилась и смогла доесть кусок пиццы, который буквально застревал у меня в горле. Чёрт бы побрал тех, кто строит такие квартиры! Они хоть немного подумали о звуконепроницаемости стен? Из чего их вообще соорудили? Из картона что ли? Как же неудобно перед родителями Матвея.

Оставшиеся три дня пребывания Матвея дома прошли в сплошном праздновании. Первый вечер мы провели с друзьями его родителей. Вероника Олеговна представляла меня и сына своим старым знакомым. С улыбкой выслушивала слова восхищения:

— Вы прямо как брат и сестра, а не мать и сын.

— Матвей выглядит слишком взросло для такой молодой мамы.

— Понятно в кого пошёл Матвей. Просто красавец.

Я видела, с каким удовольствием Вероника Олеговна слушает комплименты, какой радостью загораются её глаза. Понимала: она имеет полное право гордиться сыном, а также собой, сохранившей привлекательность и стройность. Это миг её триумфа. Она пожинает плоды своего титанического труда. Чтобы понять, как трудно бороться с возрастом и природой, стоило лишь перевести взгляд на дам, сидящих рядом с хозяйкой дома. Её институтские и школьные подруги выглядели на все свои под шестьдесят. Некоторые мужчины, бывшие старше своих жён на несколько лет, и вовсе смотрелись дедушками. Но меня немного коробило желание Вероники Олеговны без конца получать подтверждение её особости. Подруги юности моей будущей свекрови сначала испытывали неловкость рядом с обворожительной ровесницей, но нужно отдать должное её обаянию и умению вести беседу, она ухитрилась каждой даме сделать комплимент и постепенно увлекла в разговор всех гостей, вскоре они почувствовали себя непринуждённо. Я переводила взгляд с одной женщины на другую, почти все выглядели на свой возраст, особенно двое походили на бабушек, их легко можно было представить, окружённых внуками. Я слушала воспоминания о молодости, забавных случаях из жизни родителей Матвея и их друзей, и думала: неплохо они покуролесили, наше поколение по сравнению с ними живёт скучновато. Спустя три часа застолья мы с Матвеем подустали, а Вероника Олеговна с друзьями по-прежнему выглядели бодро, вот что значит закалка. Понятное дело им интересно вспоминать, для нас же это всё далёкое и чужое, да и людей этих я видела впервые. Я предложила Матвею тихо покинуть застолье и прогуляться на свежем воздухе. Вернувшись домой, мы застали компанию в уменьшённом составе. Последние гости покинули квартиру в третьем часу ночи, мы даже не пытались заснуть под взрывы хохота и громкие разговоры.

На третий день Вероника Олеговна собрала девичник, чтобы поближе пообщаться с подругами, посиделки снова затянулись далеко за полночь.

В последний день пребывания Матвея в коротком посленовогоднем отпуске нам снова не удалось нормально выспаться, на этот раз собирались друзья Фёдора Сергеевича поиграть в преферанс.

После полудня я проводила Матвея в дорогу, он прижал меня к себе и виновато прошептал:

— Родители скоро угомоняться, просто они больше десяти лет не видели друзей. Из одной командировки отправлялись в другую, а теперь оттягиваются.

Я встала на цыпочки, взяла его лицо в ладони.

— Понимаю. Не переживай за меня.

Он поцеловал кончики моих пальцев, чмокнул в нос.

— Вернусь, как обычно в выходные или сразу как проведу экскурсии.

Надежда, что родители Матвея угомонятся, не сбылась, они принимали гостей два-три раза в неделю. Я поражалась их неуёмному желанию общаться. После весёлых ночей приходила на занятия сонная, на лекциях дремала. Но больше всего пострадала наша личная жизнь с Матвеем. Мы виделись редко, он работал за сто тридцать километров от Краснодара, я училась. Мы скучали друг за другом, но зная о хорошей слышимости в квартире, я вела себя как девственница, пугалась каждого звука. Ни о каком интиме не могло быть и речи. К моей радости Матвей меня понимал, иначе мне пришлось бы ещё труднее. Мы будто тайные любовники свиданничали в гостиницах или на квартирах друзей. Окончания моей учебы оба ожидали с нетерпением.

За пару месяцев я приноровилась к ритму жизни родителей Матвея. В гостевые дни допоздна задерживалась в студии танцев, ночью спала в наушниках, в тихие — сидела над книгами, наслаждаясь тишиной. Если бы раньше кто-то сказал мне, что ради спокойствия любимого буду терпеть неудобства, не поверила бы. Но теперь так и было, я твёрдо решила выдержать эти полгода: они ничто по сравнению с остальной жизнью, которую собиралась прожить с Матвеем. Пусть это время станет моим испытанием. С Фёдором Сергеевичем мы быстро нашли взаимопонимание, он явно симпатизировал мне, вскоре я стала воспринимать его как отца. Впрочем, он и вёл себя как отец: интересовался моей учёбой, успехами в танцах и здоровьем. А вот с Вероникой Олеговной у нас установился нейтралитет: ни мир, ни война, а так серые будни. Я чувствовала, она не считает меня достойной её сына, не понимает, что он нашёл во мне. По её мнению я была обычной, ничем непримечательной девушкой. Наше общение сводилось лишь к трём фразам: доброе утро, спокойной ночи, всё в порядке. И чем холоднее становилась она, тем больше мне хотелось именно её признания. Я решила пригласить моих будущих родственников на рождественский концерт. Он состоял из лучших номеров, поставленных студентами нашего института. В нём я выступала сразу с двумя своими танцевальными номерами, стилизованными под танго и вальс. Мы с Митькой включили в классические танцы современные движения и элементы акробатики. В танго у нас пронзительно и печально вместе с оркестром звучала скрипка, а в вальсе — саксофон. Выступив в первом отделении концерта с танго, я переоделась и подошла к родителям Матвея.

— У вас удобные места? Всё видно?

Фёдор Сергеевич пожал мне руку.

— Всё замечательно. Концерт необыкновенный. Какие, оказывается, у нас в Краснодаре талантливые люди. А ваш танец, Настенька, просто блеск.

— Теперь я понимаю, что необыкновенного отыскал в тебе Матвей, — задумчиво произнесла Вероника Олеговна. — Столько внутренней страсти и огня. — Она улыбнулась краешком губ. — А Матвей знает, что твой партнёр в тебя влюблён? Он не ревнует?

Я усмехнулась.

— Матвей ревнует, но он, как и вы, ошибается. Я и Дмитрий лишь играем в любовь на сцене, в жизни мы коллеги и друзья.

Вероника Олеговна покачала головой.

— Очень правдоподобно получается. То, что вы показали на сцене, захватило всех. Даже дышать было больно, хотелось плакать и любить также сильно.

— Ника, это и есть сила искусства, — произнёс Федор Сергеевич. — Всколыхнуть зрителя, очистить души и заставить сердца биться чаще.

— Честно сказать, Настя, не ожидала, что ты так талантлива, — Вероника Олеговна выглядела немного растерянной. — По тебе и не скажешь, что ты можешь чем-то поразить.

После того концерта мои отношения с матерью Матвея стали более тёплыми. А однажды рано утром я узнала, что она не такая уж уверенная в себе женщина. Как-то я застала Веронику Олеговну печально сидящую в кресле у окна. За стеклом едва-едва светало. Серую пелену зимнего утра прорывали яркие огни города. Комната, словно корабль по морю, плыла в туманном воздухе.

— Что случилось? — встревожилась я. — Вы заболели?

Она повернула ко мне лицо, и я впервые увидела её без привычного макияжа. Вероника Олеговна сейчас выглядела на свой возраст: уставшие глаза, глубокие складки, идущие от крыльев носа, и печально опустившиеся уголки губ.

— Заболела. Старостью. Поняла, что проигрываю ей. Как бы ни старалась, она побеждает. Я ничего не вижу впереди хорошего. Всё самое лучшее и прекрасное осталось в прошлом. Мы заключили последний контракт на три года, а потом станем обычными пенсионерами. И что нас ждёт? Сиденье у телевизора, прогулки и беседы с такими же бездельниками, как мы. Грустно это и безнадёжно. Знаешь, у меня даже увлечений никаких нет, могу только работать. Я же со скуки умру.

Я смотрела на неё и понимала: самый большой страх Вероники Олеговны постареть, она панически боится и бежит от этого. Я не знала, как её утешить. Мои уверения, что она выглядит лучше многих женщин в её возрасте, не сработают, она и сама это знает.

— У вас есть ещё целых три года, чтобы найти новое увлечение. Думаю, вы его обязательно отыщете.

На деревянных ногах я приблизилась к будущей свекрови и обняла её. Для меня это было сродни подвигу. Вероника Олеговна, вздохнув, опустила голову мне на грудь и горько заплакала. Минут пять я растерянно гладила её по голове, не понимая, как успокоить. От её волос приятно пахло кофе и сухими листьями, этот запах навевал воспоминания об осеннем лесе.

— Спасибо, Настенька. Мне стало легче, — Вероника Олеговна смешно шмыгнула носом и поднялась с кресла. — Пора на войну. Пойду приводить себя в полную боевую готовность.

Примечания

2

Мунейро — разновидность испанского танца. Мунейро считается одним из самых древних испанских танцев. По некоторым данным, он был заимствован ещё у иберийцев, живших на территории современной Испании до нашей эры.