Змеевы невесты

Наталья Борисовна Русинова, 2023

В Озерный край пришла беда в виде огромного змея, требующего каждый год по семь красавиц на съедение. Со временем это страшное действо становится ритуалом принесения сакральной жертвы, угодной богам и пращурам. И однажды выбор волхвов падает на Даренку, дочку княжеского сотника. Убитый горем отец тайно идет к заморской ведьме на поклон. Та с помощью колдовства отправляет вместо одной из жертв свою ученицу. Сможет ли юная синеглазая девушка одержать победу там, где не справилось целое войско?Даренка не хочет закончить свои дни в яме с обглоданными костями, но и в жизни ее радости особой не предвидится – впереди замужество с немилым и золотая клетка. Но что, если для хрупкой, но отважной девочки есть иной вариант исхода событий?..Эта история о малых да слабых, которые станут сильными в трудный час. Ибо не на кого им больше рассчитывать, кроме самих себя.

Глава 3

Болота Овсеню казались странными, словно заколдованными. Сплошь поросшие брусничником и морошкой, они прятались в розоватой дымке, почему-то не растаявшей даже под солнечными лучами.

То и дело в ней мерещились суховатые тела с искривленными длинными пальцами, шагающие прямо по трясине, куда нормальному человеку и ходу не было. Но стоит приглядеться — и морок исчезал, растекался в тумане.

Отрок сунул руку за пазуху и сжал громовое колесо на кожаном гайтане — знак Перуна, что носили испокон веков князья да дружинники, да богатыри. Это был единственный подарок от отца, который в молодости с дружиной ходил за моря биться с нурманами, а теперь осел в собственном посаде.

По-хорошему, сопливый мальчишка не должен был его надевать. Право заручиться благословением от бога всех воинов заслуживалось после первого боя, и то если не струсит и проявит себя храбрецом. Но отец, вероятно, чувствовал вину перед незаконным отпрыском, которого так и не приняли домашние. И перед отправлением на службу снарядил того, как подобает. Подарил отличный лук из можжевельника с березой и лосиных жил, два кинжала, выкованных как раз под руку юнца, одеяло, что грело даже в морозные холода. Справил достойную одежу и обувку. И гривну серебряную мальчонке на шею надел, да символ Перуна на гайтане.

«Не подведи, сынок, — сказал на прощанье. — Не посрами честь праотца, будь защитником слабых да обездоленных, бей ворога без страха».

В глазах тут же защипало, и Овсень отвернулся от товарищей, чтобы скрыть нахлынувшие чувства. Но тем было не до мальчишки — они помогали спешиваться с возка девицам, так как ехать через болота в нем было опасно. Поперек туманных густых зарослей тянулась неплохая тропа, но она позволяла ехать рядом лишь двум конникам, не зажимаясь друг к другу. Телеги же вмещалась с большим трудом. Колеса подпрыгивали по сырым кочкам, то и дело съезжая в липкую грязь.

— С нами на лошадях поедете, — сказал девицам Стоум. — Дорога через топь хорошая, да и воздух приятен, не ядовит. Можно не торопиться, к вечеру медленным шагом как раз поспеем.

— И давно ли он тут не ядовит? — хмыкнула Василиса, указывая на росшие прямо вдоль тропы белые грибы-пырховки. — Вот эта дрянь в весеннюю пору стреляет вверх облаком, от которого резко слабеешь и теряешь сознание. Сделаешь шаг — и провалишься беспамятным в трясину, болотной нечисти на радость. А если ведьма вдохнет — силу на краткое время потеряет.

— А ты нос к нему не суй, и все будет ладно, — подмигнул ей дружинник, затем поднял с земли стоявшую ближе всех Горицу, посадил в седло, вскочил следом и толкнул коня пятками в бока.

— А еще говорят, у бабы волос долог, да ум короток, — пробурчала ученица ведьмы им вслед. — На себя бы оборотились, у лаптя березового разума и то больше…

Подъехал Желан на своей тихой запуганной кобылке.

— Чего ты там опять бормочешь, девка норовистая? — насмешливо спросил он. — Никак порчу свою наводишь?

— Носы, говорю, берегите, — Василиса в ответ на плохо скрытое оскорбление даже бровью не повела. — И смотрите в оба, здесь болотники лютые. Не хватало еще попасть к ним в лапы.

— Кто тебе сказал такую нелепицу? — хмыкнул Желан. — Я каждый год тут езжу, ничего подобного не видел. Ежели только ты с ними не сговорилась накануне, чтобы нас погубить. С вас, чернокнижниц, станется…

Василиса лишь подняла глаза к небу, показывая, как ей надоели глупые кривотолки.

— Всю ночь соображал, какую пакость к утру сказать? Если бы я сговорилась с нечистью лесной да болотной, вас бы уже в живых никого не было. Вместо этого я предупреждаю, чтобы не погибли по дурости.

Овсень ей на всякий случай не поверил. Выглядели ее предупреждения смешно, особенно с учетом цели их поездки. Не сегодня, так завтра несчастные девчонки погибнут при любом раскладе. А дружинникам Василиса наглядно показала свое отношение еще вчера у речки.

— Намаемся мы с этой оторвой в дороге, — бурчал утром Вакута, седлая коня. — Она берегов вообще не видит и не знает.

— Значит, покажем и научим, — оскалился хорошо выспавшийся, а потому осмелевший Желан. — Девок таких уму-разуму учить надо, а то дурами помрут.

Овсень догадывался, каким образом раззадоренный угрозами гридь может «поучить» строптивую Василису. В голове услужливо мелькнули сразу несколько вариантов, и ни один мальчишке не понравился.

— Пращуры разгневаются, — робко встрял он в разговор. — Неправильно ратным мужам, славным княжьим воинам, малых да слабых обижать.

Желан было зыркнул на него из-под локтя с выражением лица: «Какой тут клоп пищит в траве?», но все же до ответа снизошел.

— Слабых да малых и не будем. А наглых девиц, возомнивших себя вровень с мужчинами, может, и стоило бы… обижать почаще.

И дружинники тут же заржали, словно жеребцы в княжеских конюшнях. А Овсень потупился, ибо до спора со старшими еще не дорос.

— Да тебе никак глянулась эта Василиса? — вдруг ехидно поднял брови Стоум. — Поди ты, шустрый какой. Не рановато тебе на девок пялиться?

Отрок молча отвернулся и начал собирать вещи, с неприязнью ожидая похабных насмешек в спину.

Глянулась ли ему Василиса? Он и не помышлял об этом до нынешней минуты. И вообще, на девок если и смотрел, то украдкой и с жалостью — такие красивые, звонкие, как птички, что в лесной чаще на рассвете задорно поют, прославляя новый день. Им бы жить да радоваться, так нет, к чудищу едут на убой.

Душа Василисы плавилась Перуновым огнем от чужих обид, как у закаленного боями воина и защитника, Овсень это чувствовал. Незаконный сын, он хлебнул горького яда несправедливости досыта — старшие сводные братья зло потешались над мальчишкой с раннего детства. К князю в услужение он пошел с огромной радостью, надеясь избавиться от издевательств и насмешек. Стало проще, но Овсень все равно робел, когда при нем зазря обижали других.

А Василиса ни капли не робела. Паренек не мог ею не восхищаться. И отчаянно завидовал.

Но взрослые дружинники насмехаться не стали, вместо этого переглянулись — и с видимым облегчением приказали именно ему везти строптивую девчонку через болота. А Овсень вдруг понял, что рад этому решению. Кукиш показывать ведьме больше не хотелось. А вот поговорить с ней о разных диковинных вещицах, о колдовстве, об иноземных чудищах — очень даже. Вдруг снизойдет до болтовни, чтобы время в дороге скоротать?

Правда, в самом начале пути возникла заминка — Добронрава наотрез отказалась ехать на одном коне с Желаном, хотя он наступил на горло привычной песне и даже попытался ласково ее убедить. Демонстративно подошла к Топольку, махом покрасневшему до самых кончиков ушей, и буркнула: «С тобой сяду».

Желан виду не подал, что рассердился на отказ, только желваки на скулах заиграли. Поехал в итоге впереди и молча, с маленькой Цветкой за спиной. Та сидела, судорожно вцепившись в воинский пояс — ноги не доставали до стремян, и девочка качалась в разные стороны, как плохо притороченный к лошади куль с мукой. Но больше всех не повезло Даренке, которой пришлось делить одну лошадь со старым и плохо пахнущим Глуздарем.

Дорога расстилалась впереди ровнехонько, как свадебный рушник. Покачивались венчики мелких синих цветов, росших прямо под копытами коней, шелестели на ветру светлые колоски мятлика. От Василисы, едущей сзади, пахло ягодой, только принесенной из леса, и совсем немножко — свежей корой для лаптей и теплом нагретого шерстяного одеяла. Тонкие девичьи руки не хватались за пояс, а лежали у мальчишки на талии, практически не сжимая, и Овсеню это было приятно. Он то и дело поглядывал вниз, себе на живот и на белеющие на фоне застиранной рубахи пальчики с розоватыми округлыми ноготками.

Но Овсень прежде всего был отроком, три зимы как покинувшим отчий дом и попавшим в княжескую гридницу, и девицы пока что интересовали его намного меньше диковинных страшилищ.

— Василиса, а ты болотных чудищ когда-нибудь видела? — шепнул он, обернувшись через левое плечо.

— Видела, — моментально откликнулась та. — Ничего интересного. Опасные и наглые твари, заманивают путников в трясину огоньками да оморочными чарами, а там поедают. Или просто прячут на самое дно, чтобы зимой потихоньку глодать, пока на поверхности холодно…

Отрок скривился и тут же окинул беглым взглядом расстилающуюся впереди чарусу. Тени с крючковатыми пальцами больше не появлялись, но и туман над водой никуда не исчез, стал только гуще.

— А какие они? Страшные?

— Как старая Глуздарева матушка, — хихикнула Василиса. — Такие же сутулые, носатые, лица морщинистые и сальные, клыки изо рта торчат.

— А ты откуда знаешь, как она выглядит? — подивился отрок. — Видела ее?

— Догадалась. На лицо его глянула и представила себе, каким он будет зим через двадцать-тридцать, если доживет. И если не прекратит обжираться и не начнет чаще лицо утирать да одежу стирать.

Овсень было тоже хихикнул, но тут же осекся и посуровел.

— Старых людей стыдно обсуждать, да над болезнями их насмехаться, — строго покачал он головой. — Их надобно уважать и почитать, и не причинять им беспокойств.

Василиса же в ответ демонстративно фыркнула.

— Даже если ведут они себя неправильно и глупо?

Отрок так резко дернул за поводья, что конек его обиженно всхрапнул.

— Ты ума лишилась? — тут же возмущенно зашипел он. — Наше ли дело старых людей судить да рядить? Нам надо достойно жить, оборачиваясь лишь на себя и свои поступки. Может, еще и пращуров, хранителей наших, судить станем?

Очарованность девчонкой стремительно таяла. Овсень с досадой подумал, что Василиса, должно быть, совсем бестолковая, раз простых вещей не понимает. И не зря старшие говорят, что Безымянная ведьма выгнала девчонку из учениц за нерадивость, и заступиться за нее теперь некому, потому и к змею отправили. Лучшую из лучших в деле колдовском, небось, в сказочном тереме оставила бы, под семью заговоренными замками.

Но девица и не думала стыдиться и умолкать.

— А если предок злодеем был или ушкуйником, людей безвинных на трактах убивал и грабил, и даже детей не щадил? Тоже забудем и простим?

Овсень на мгновение запнулся, но все же твердо ответил.

— Значит, богам так было угодно, раз они его не остановили в злых деяниях. А если и впрямь нагрешил, на том свете предстанет уже перед своими пращурами, и те будут его судить.

Василиса замолчала, и паренек невольно обрадовался. Неужели прислушалась к его словам? Не тут-то было. Настырная девица наклонилась к его левому уху, обдав горячим дыханием кожу, и спросила вовсе гнусное.

— А если и того света нет, только этот, и судить его будет некому? Получается, все страдания зазря?

— Ну ты… — от возмущения Овсень не нашел подходящих для богохульницы слов. — Может, еще и священного дуба Карколиста нет, что объединяет на себе все миры? И богов нет? И все, что с нами сейчас происходит — сон глупца, одурманенного теми белыми грибами, что стреляют вверх ядовитой пылью? А то отец сказывал, заходили к князю три зимы назад заморские гости. Заявляли, что мир наш — на самом деле сон древнего старца, который спит в заколдованной пещере. А как проснется, тут и всему живому на земле конец. Князь в ответ напоил гостей настоями, что сердце останавливают, а потом тела в пещеру на краю Розумеева леса приказал отвезти. Пусть, сказал, вместе с древним старцем и караулят наш мир, раз верят в эдакое непотребство.

— Мировое древо есть, — ответила Василиса после небольшой заминки. — Вот только ничьих предков я там не видела, к великому сожалению.

Отрок замер, раскрыв рот.

— А Карколист видела, получается? — спросил он внезапно севшим голосом

— Доводилось, — туманно ответила девица. — Он и впрямь держит на ветвях своих множество миров, но простым людям, не знающим секреты ведовства, туда ходу нет.

Затем она помолчала, словно собираясь с мыслями. А когда заговорила, в ее голосе не осталось ни капли веселья.

— Когда Безымянная матушка впервые меня к нему отвела, я тоже спрашивала про предков. Потому как очень хотела, чтобы и вправду существовал мир, где бы жили наши умершие родственники. Я понимала, что видеть их нам, живым, невозможно, но хотя бы знать, что с ними все в порядке!..

И Овсень с изумлением понял, что девчонка готова вот-вот расплакаться. Но она продолжала говорить, сердито сопя ему в макушку.

— Мои родители погибли, и я едва не ушла следом за ними, Безымянная матушка спасла меня и сделала тем, кем я являюсь сейчас. И видят боги, как я хотела, чтобы загробный мир реально существовал. Но знаешь, в чем беда, парень? Никто не знает, есть ли он на самом деле. В него можно только верить. А я не верю больше, это слишком больно.

Отрок молчал. Тянулась впереди дорога, качались под едва ощутимыми прикосновениями ветерка пушистые колоски мятлика. Желан почти скрылся впереди в тумане, темно-русая коса Цветки, перевязанная зелеными лентами, покачивалась в такт лошадиной ходьбе. Стоум же наоборот, о чем-то весело шутил, а Горица сидела прямо и словно бы с возмущением всплескивала руками, но Овсень видел, что она тоже украдкой улыбалась.

Василиса перестала возиться за его спиной и молчала, погрузившись в невеселые мысли. И тогда Овсень не выдержал — положил мозолистую от постоянной работы и упражнений с оружием ладонь на белую девичью ручку и переплел ее пальцы со своими.

— Мне жаль, что так вышло у тебя с матушкой и батюшкой, — тихо сказал он. — Война?

Теперь настал черед Василисы молчать. Но спустя минуту она вздохнула и сжала в ответ его пальцы.

— Змей.

— Наш гад? Это в годину, когда он три деревни спалил?

— Нет, чужой. Змеев на земле много, намного больше, чем хотелось бы. И пакостят они людям испокон веков. И мир наш они рано или поздно обязательно погубят, в отличие от выдуманного спящего старца. Потому не должно быть им жизни на нашей земле…

Договорить она не успела — тишину одновременно всколыхнули истошный девичий крик и лошадиное ржание.

Вопила Добронрава, судорожно вцепившись в поводья и пытаясь сдержать лошадку, на которой ехала. Та визжала не хуже свиньи на забое и яростно молотила передними копытами по воздуху перед собой.

Слева из тумана медленно выходило страшилище. Ростом с небольшую сосну, оно напоминало изуродованное злым Костеем дерево, покрытое лишаистыми пятнами белесого мха. Нечистый тянул во все стороны многочисленные руки-сучья и сверкал глазищами, словно заколдованными смагардами. Вместо рта у него была дыра, по краям которой шевелились щупальца-корни.

Страшилище вышагивало, высоко задирая ноги, прямо к тропе. С уродливых ступней, изъеденных червями да пиявицами, стекала гнилая вода.

А навстречу ему брел Тополек с блаженной улыбкой до ушей. Такую же Овсень видел у дровосека Леща после прошлой осени, когда тому случайно попало здоровенным поленом по макушке. Говорили, лешего ненароком рассердил. Работать Лещ с тех пор перестал, сидел целыми днями на завалинке у мыльни и всем улыбался, особенно тем, кто жалел горемыку и угощал сладеньким петушком на палочке или орешками в меду.

— Стой, олух, стоооой! — Желан со свистом промчался мимо них с Василисой, нахлестывая кобылу. Чего-чего, а смелости лидеру ватаги дружинников и впрямь было не занимать. Он соскочил с лошади прямо в топкую грязь, одним прыжком нагнал Тополька, схватил за шиворот и потянул на себя. — Очнись, скудоумный, это морок!

— Там девка… — бормотал Тополек, слабо трепыхаясь в его руках. — Красивая… Зовет…

— Анчибал тебя зовет, окуня пустоголового! — рыкнул Желан и еще сильнее дернул мальчишку на себя.

А страшилище вдруг сделало еще шаг и взмахнуло корявой лапищей прямо у них над головами. Желан было отпрянул, но подвели собственные сапоги, что успели увязнуть в топкой жиже по самую щиколотку. Вскрикнув, гридь рухнул в грязь, увлекая за собой отрока.

Анчибал издал громкий скрип (Овсень мог поклясться, что ликующий) и потянул к обоим уродливые руки. Миг — и замшелые побеги поползли, как живые, по ногам Тополька, который даже не сопротивлялся в ответ. Овсень судорожно зашарил по боку, нащупывая кожаный тул со стрелами, и вдруг осознал, что в седле за спиной подозрительно пусто и легко.

А через миг чудище взревело так, что трясина пошла рябью. Лошади с седоками в ответ испуганно заржали и начали приплясывать на тропе.

Василиса неведомо как успела соскочить с седла и добежать до телеги с вещами, где лежала ее котомка, и теперь стояла в воде и яростно охаживала болотную нечисть узловатой кожаной плеткой с блестящими наконечниками. Анчибал с ревом выпячивал вперед лапищи, пытаясь защитить то, что было вместо лица, но тщетно: при каждом ударе ветки ломались, а там, где металл соприкасался с древесной корой — начали дымиться.

Прежде, чем Овсень успел открыть рот, Василиса подтвердила его догадку.

— Серебро! — заорала она, оборачиваясь. — Быстро, любое! Держите перед собой, не давайте подойти! Оглядывайтесь, он не один!

По дымящимся веткам древолюдя вспыхнул и побежал огонь, и страховидло попятилось назад, в безопасное болото.

— Ааааааа! — заорал дурниной вдруг очнувшийся Тополек. — Кто это?! Чудище, сожрать хочет!

И он засучил ногами, отползая на заду к безопасной тропе. Желан рывком вытащил сапоги из жадно чавкнувшей грязи, перекатился на четвереньки и рванул следом, не оглядываясь.

Впереди закричали — отчаянно, взахлеб. Маленькая Цветка, которую Желан ссадил на землю перед тем, как ринуться отроку на подмогу, бежала к остальным. Лицо ее было залито слезами, она задрала юбку выше коленей, чтобы не споткнуться и не упасть, но никто и не подумал бы ее стыдить.

Следом неслось такое же страшилище, только не на длинных тонких ногах, а кувырком, словно куст перекати-поля. Вот сухая ветвь схватила девчонку за подол и рванула на себя. Та дернулась, рухнула на землю и замычала, вздрагивая всем телом.

Вакута соскочил с коня, загородил Цветку собой и начал с остервенением рубить тянущиеся к ним сучья, но анчибал с невиданной для такого огромного создания ловкостью успел вскочить на ноги, выпрямиться и ударить дружинника по плечу. Вакута зло взвыл. Меч, кувыркаясь в воздухе, полетел прямиком в болото. Но не утоп — воткнулся в поросшую ядовитым курослепом кочку.

Страшилище занесло над лохматой головой воина крючковатые пальцы, но тут из-за плеча Вакуты вылезла Даренка и сунула в оплетенную ветвями харю анчибала зеркальце.

Тот заскрипел, словно старая несмазанная телега, только гораздо громче — девичья безделица сверкнула на свету серебряным бочком. Даренка ловко поймала пробившийся сквозь туман редкий луч солнца, и отраженный свет попал анчибалу в левый глаз.

— Эй, невестушки, чего расселись? — звонко выкрикнула она, когда ревущее от боли чудище отпрянуло назад, не удержалось на ногах и опрокинулось на землю. Но вставать не подумало, вместо этого с жалобным стоном начало тереть глаза. — Доставайте перстни да ожерелья свадебные, в них серебра навалом!

Девки словно ждали этого окрика. Тут же очнувшись и прекратив визжать, они ринулись к возку. Гридни на лошадях сбились в круг, обнажив мечи. Очухавшийся Тополек сидел в седле ровно, только деревянная палица-ослоп в руках ходила ходуном.

Из трясины на них надвигалось еще шестеро древесных уродищ.

— Не трусь, малой! — прокричал Топольку Стоум. — Бесы болотные не страшнее косолапых степняков!

— Степняки вышиной с елку не бывают, — вяло огрызнулся отрок. — Злое это колдовство, чернокнижие проклятое! Кто их выпустил на нас?

— Сами выпустились, — раздалось сбоку. — Жители это болотные, анчибалами зовутся. Ишь, вымахали. Небось, человечиной одной питаются.

Василиса стояла около лошади Овсеня, держась за подпругу и тяжело дыша. Рука с зажатой в пальцах плетью дрожала от усталости. Мальчишка мигом зашерудил в висящей на поясе сумке и протянул девчонке флягу с водой. Та осушила ее в несколько глотков, вытерла мокрый рот, с облегчением выдохнула и улыбнулась.

И от ее улыбки Овсеню стало радостно и совсем не страшно. А в голову пришла идея.

— Василиса, у них свой господин есть, у этих страшилищ? — шепотом спросил он. — Может, его подстрелить, а остальные разбегутся?

— Есть, — и ученица Безымянной ведьмы указала на шедшее впереди дерево, ростом чуть выше остальных. Его тело было покрыто серебристым мхом почти полностью, а голову украшали то ли ветви, то ли рога, на каждом из которых росли листья цвета кровавой ржи. — Не уверена, правда, что остальные разбегутся, но ослабеют — точно. Вот только оружие нужно, из серебра кованое, а у нас его нет…

— Я попробую… иначе, — и Овсень потянулся к гривне на шее.

Тоненькие обручи, обхватывающие ключицы или запястья, в доме посадника Южного Староместья носили почти все — они защищали душу от злой ворожбы, из-за которой душа могла покинуть тело до срока. Но только Овсеню при отправлении в дальнюю дорогу перепал тот, что был украшен дорогими и тяжелыми серебряными бусинами. Они заодно служили и оберегом от нечисти да навий, неупокоенных душ из мира мертвых. Отрок торопливо вытащил из тула стрелу, снял с гривны самую крупную из бусин и надвинул на заостренный наконечник.

«Только бы не сорвалась в полете!», — с тревогой думал он, натягивая тетиву. Вдох-выдох. Сесть ровно, поднять лук повыше, прицелиться. И не поддаваться древнему, как сам мир, ужасу перед нечистью поганой!

— Перун-батюшка, направь руку мою! — шепнул Овсень и выпустил стрелу.

Та зазвенела, рассекая туман впереди. Только пестрое оперение на миг перед глазами мелькнуло.

А затем чудовище заскрипело, заскребло себя по корявому лицу ветвистыми лапищами, пытаясь избавиться от стрелы, что воткнулась прямо в лоб. Поздно — ржаво-красная крона над головой вспыхнула и занялась огнем. Анчибал с воем рухнул в болото, но продолжал тлеть и под водой. Остальные страшилища сначала бестолково метались вокруг вожака, а затем хором взревели, будто сотня леших.

И многочисленные кочки, торчавшие из трясины, вдруг подняли головы и выпрямились, оскалив пасти. Из-под зарослей мокрой травы блестели глаза-гнилушки.

— Кочечники! — крикнула Василиса. — Не выказывайте страх, эти твари им питаются и растут!

Твари всколыхнулись раз, другой — и поволоклись жутким хороводом вокруг сбившихся в кучу людей, что-то бурча себе под нос и покачиваясь из стороны в сторону. Овсень ощутил, как качается в такт их корявой ходьбе земля под ногами.

— Это морок! — звенел в ушах голос Василисы. — Не смотрите по сторонам, это морок…

Туман неторопливо полз к ним со всех сторон, струясь серым потоком с розоватыми всполохами.

«Разве болотная хмарь бывает такой гладкой? — запоздало подумал отрок, и тут же выбросил эту мысль из головы. Ему вдруг стало лениво и равнодушно. И он с досадой ощутил, как душит шею серебряная гривна, как тянет к земле тяжеленный тул со стрелами. Зачем оно все? Захотелось сойти с коня, упасть на землю, зарыться носом в траву, и пусть прорастет над его головой тоненькая хлипкая березка, что будет петь по ночам колыбельные, а днем рассказывать сказки, и так до скончания времен…

Сердитое лошадиное ржание всколыхнуло окрестности. Овсень вздрогнул и поднял отяжелевшую голову.

С той стороны, где вставало солнце и откуда они сами пришли несколько часов назад, прямо по изумрудной чарусе, поросшей диковинными цветами, неслись кони. Были они окрасом темны, как предзимние сумерки, а гривы — наоборот, золотились рассветными лучами. Мальчишка проморгался и протер глаза.

Видение не исчезло. Семеро восхитительных лошадей, что в княжеской конюшне стали бы первыми любимицами, шли галопом, едва касаясь сверкающими копытами воды. Верхом на них, держась прямо за гривы, без уздечек и седел ехали девки с бесстыдно распущенными волосами, в порванных рубахах, визжа и хохоча, как бесовки.

— Это что… водяницы? — ахнула позади Даренка.

Василиса, успевшая взобраться на телегу со сложенными шатрами, махала приближающимся рукой.

— Иииииии! — взвыли водяные девки хором и направили коней прямо на оскалившихся болотных пакостников, успевших за краткое время увеличиться в размерах едва ли не втрое. — Ннннна!

Сумеречные лошади сердито храпели и нещадно молотили передними ногами по заросшим травой макушкам. Кочечники ревели и пытались увернуться, но разве ж сможет бестолковая неуклюжая образина с короткими лапами уйти от удара копытом?

Вскоре все было кончено. Кочечники рассыпались по трясине жидковатой земляной кашей. Анчибалы оказались похитрее и дали деру, как только кони показались на горизонте. Остался лишь вожак, плававший неподалеку мертвой и обгорелой колодой, и перекати-поле, которому Даренка выжгла серебряным зеркальцем глаз. Он валялся поперек тропы, сухой и безжизненный, и кривые сучья-руки прямо на глазах затягивались мягким мхом.

— Больше не встанет, — усмехнулась черноволосая всадница, обнимающая за шею самого крупного из волшебных коней. — Батюшка наш Переплут, повелитель Ясны и десяти ближайших озер, велел вас сопроводить через болота. Зовите меня Ярой.

Затем желтые ее глазищи скользнули по настороженным девицам, по суровым лицам дружинников и остановились на Василисе.

— Тебе батюшка велел особливо передать, что мы не подлецы какие, не прячемся под корягами, подобно трусливому гольцу, и понимание о чести имеем. Доведем вас до самого Предгорья, чтобы никто больше не обидел.

— Благодарствую, — кивнула Василиса спокойно, словно знала, что так и будет. Затем повернулась к дружинникам и нахмурилась. — Ну, чего стоите? Мало нечисти злобной на сегодня было, еще подождем?

Овсень видел, что Желан открыл рот для возражения, но тут же передумал. Наверное, и сам понимал — не будут одни нечистые духи драться с другими из-за людей лишь затем, чтобы сожрать последних или замучить. Значит, действительно спасти хотели.

И с Василисой они знаются. Ох, и непроста ведьмина ученица! И совершенно не бестолкова, как старшие говорили. Очень даже толковая девица, бойкая, отважная. Кинулась защищать и отрока, и главу ватаги, несмотря на злую брань себе же в спину.

— Могу кого-то взять к себе, наши кони сильны, снесут двоих, — усмехнулась черноволосая Яра. При свете дня она почему-то казалась совсем не страшной. Да, мокрая и нечесанная, так и они сами после драки с чудищами ничуть не лучше.

Однако жертвенные девицы лишь помотали встрепанными головами. Цветка даже шаг сделала к Желану. Дружинник хотя бы живой и теплый, а девки водяные — утопленницы, и мало ли, чего они учудят по дороге… Овсень подумал, что Василиса наверняка не испугается и поедет на волшебном коне, и успел расстроиться, но нет, та вскарабкалась ему за спину, на привычное место.

Но не успел он улыбнуться украдкой, как вперед шагнула Даренка.

— Я хочу, — тихонько выдохнула она, сжав руки у груди. — Только про позабавиться больше не говорите, не пугайте зазря!

Яра одарила ее оценивающим взглядом — и прекратила скалиться, будто съесть надумала.

— Не будем, храбрая пташка. Садись впереди, только бирюльки серебряные в котомку назад затолкай. Уж больно жгучие они для нас, водяных дев.

*

Как не поспешали обычные кони, да только выше головы им не прыгнуть, нет ни сил великих, ни волшебного дара. В ногу с ними приходилось мчаться и лошадкам из табуна водяного царя. Поэтому болота преодолели лишь к началу заката.

Даренка до сих пор не могла поверить, что происходящее с ней — не диковинный сон. Что на нее нашло во время боя, откуда взялась смелость влезть в драку с анчибалом — одни пращуры ведают. Может быть, потому что помнила о змее, который сожрет их завтрашним днем? Василиса обещала их защитить, и видят боги, дочка сотника всей душой надеялась, что обещание она исполнит. Но вдруг змей окажется сильнее ведьмы?

Наверное, вчера, за тихими ночными разговорами в шатре, Дарена и перестала бояться. Если одолеют чудище добрые чары — жить им всем счастливо и до ста лет, как боги завещали. А если нет, чего тогда бояться? Какая разница, где смерть сыскать, в зубах идолища поганого или в ветвях злобного древолюдя? И если все равно помирать — отчего не побороться за жизнь напоследок?

Нигде не сказано, что нельзя защищаться, коли беда на пороге. Девкой родилась, так теперь сидеть и глазами хлопать? Дед и прадед великими воинами были, отец по их стопам пошел, вот и ей отставать не годится.

Отец говорил, у нурманов есть валькирии — девы с крыльями, что души падших забирают в Вальгаллу. Там воинам хорошо живется: вечные пиры, славные драки на кулаках, пляски веселые, вино рекой льется, и еда, достойная княжеского стола, не кончается. Может, и ее за храбрость возьмут в свои ряды славные копьеносицы?

Правда, прислуживать воинам на пиру не слишком уж тянет, Даренка охотнее бы послушала сказы о былых временах. А с другой стороны, наверняка и муж ей там найдется под стать. Не купеческий сынок-растетеха, а воин, что стрелу батькину в руки взял раньше деревянной ложки. И не пакостник блудливый вроде Желана. Подлеца, наверное, в Вальгаллу не пропустят…

Так за мечтаниями, о которых было бы стыдно признаться кому-то вслух, она и провела день. Ну, и по сторонам еще немного глазела, коня волшебного по мягкой гриве гладила, за ушами ласково чесала. Тот в ответ всхрапывал и довольно косил лиловым оком.

Предгорье встретило путников туманом, что стелился по окрестному хвойному лесу, словно рваное лоскутное одеяло. Золотая солнечная колесница катилась к закату, и мужчины торопливо начали сооружать лагерь и ставить шатер. До встречи со змеем оставались ночь и половина дня.

Даренка видела: дружинники смотрели на дочерей водяного царя с опаской. Это девок и детей они могут пощадить, а мужиков — ни за что. Особенно, говорят, лютовали те утопленницы, которых молодые парни сгубили злым словом или делом, да таким, что опосля лишь руки на себя наложить оставалось.

Но без тепла мужского, без огня в человеческой крови плохо спалось на дне, даже в мягкой подушке из песка и тины. Потому и заманивали они в свои сети красавцев, крепких телом и духом, и было тем сладко в холодных объятиях, как никогда в жизни.

Но недолго.

Водяницы же глядели на княжьих людей с насмешкой, словно чуяли их страх. Особенно веселилась Яра, то и дело нарочито-хищно облизывая губы и заставляя вздрагивать даже Глуздаря. Юные отроки уехали вперед, к Желану и Цветке — им на эдакий срам даже смотреть пока что запрещалось.

Дочка сотника же не чуяла никакой опасности, потому не беспокоилась. И оказалась права. Как только болота остались за спиной, к предводительнице подскочили еще две девы, такие же лохматые и мокрые, только с рыжими волосами.

— Ярка, ты проспорила! — захохотали они. — Никто из дружинников портки от твоих выкрутасов со страху не обмочил! Давай колечки, как обещала!

Дочь водяного царя гордо тряхнула черной головкой, но кочевряжиться не стала. Сняла с пальцев два узорчатых кольца, потемневших от воды, и протянула сестрам. Остальные тоже соскочили на землю, и на лужайке, где привязали лошадей, стало шумно и весело. Шутка ли — больше дюжины девиц вместе собрались!

Желан к лагерю ушел последним, забрав с возка котомку с припасами. Даренка уже знала, что там спрятана медовуха. Наверняка мужики решили подсластить сегодняшний тяжкий день веселой попойкой. Хоть бы не удумали ничего дурного сотворить, с пьяных глаз-то.

— Чего уставилась? — не выдержал лидер ватаги, подняв на Яру злой взгляд. — За проводы благодарствую, но дальше мы сами.

— Думаю, не остаться ли с тобой ночку скоротать, с соколиком зеленоглазым, — бесстыдно хмыкнула водяница. — Вот и любуюсь на тебя.

— Тьфу ты, пропасть! — Желан шарахнулся в сторону, осеняя себя знаком Перуна. — Еще я с мертвячкой не ложился! Сгинь, нечестивица, иди вон, с лешими кувыркайся!

И ушел торопливым шагом к костру, что разгорался за кустами ольшаника.

— Да я бы с тобой брюхо опростать на одном поле не села, не то, что на ложе идти, — тихонько фыркнула Яра ему вслед. — Ни живая, ни мертвая бы не села.

Последняя фраза потонула в смехе и окончательно расколола настороженное отчуждение между живыми и мертвыми девицами.

— Колечко у тебя какое красивое, — шепнула Даренке одна из водяниц, глядя с завистью на тоненькую ручку, украшенную медным перстеньком.

Подобные вещицы не стоили почти ничего. Их целую горсть когда-то дали батюшке на торжище, в довесок к двум дорогим клинкам из булатной стали. По приезду домой Ратибор, довольный удачной покупкой, просто раздал их сенным и кухонным девкам. Маленькая Даренка, крутившаяся рядом, тут же заканючила, мол, такое же хочу. Напрасно отец ей объяснял, что любимой доченьке княжеского сотника стоит надевать золото и жемчуга, а не пустяковую медяшку. Девочка только накуксилась, собираясь заплакать, и Ратибор махнул рукой — носи, что хочешь.

Сейчас перстень было ей мал, и ближе к вечеру ощутимо жал палец. Выкинуть рука не поднималась, передаривать было некому… До сегодняшнего дня.

— Забирай себе! — радостно улыбнулась Даренка, снимая кольцо и вкладывая его в синеватую ладошку.

Водяница смотрела на нее, открыв рот.

— И не жалко?

— Тебе — нет. За спасение, в благодарность…

Остальные утопленницы зашевелились, заахали, тихонько всплескивая ладонями и поводя островатыми ушами, жадно уставились на счастливицу. Миг — и к ним потянулись беленькие ручки змеевых невест, и в каждой были зажаты дары: перстеньки, запястья, стеклянные бусины. Цветка подала одной из спасительниц глиняную птичку-свистульку, разукрашенную алым да золотым.

— Бери, тебе пойдет больше, чем мне…

— Носи, не снимая, пусть оно принесет тебе удачу!

— Это дедушкина бусина, она хорошие сны навевает… Пусть тебе зимой снится лето!

Шагнула вперед Добронрава — статная, высокая, вровень с Ярой, золотая коса поперек груди лежит. С грустной улыбкой протянула дочери водяного царя гребень, украшенный самоцветами. Та в ответ подобралась, тонкие ноздри хищно затрепетали. Но руку за подарком не протянула.

— Я ведь тебя знаю. Ты княжича младшего любишь, в том году на Купалу венок по реке пускала и имя его шептала. Это ведь его подарок? И не жалко?

— Если мы завтра погибнем, чего жалеть? Пусть лучше у тебя в деле будет, чем у змея в пещере валяться, под грязными лапами, — пожала плечами Добронрава нарочито-равнодушно. — Василиса говорит, что змея можно одолеть, но с ним мужики не справились за семь зим…

Яра только хмыкнула.

— А раз Василиса говорит, вы ее слушайте. После встречи с ней ни один из змеев с целой головой не ушел.

Но гребень все же приняла, а затем взглянула на Добронраву в упор.

— Я буду ждать тебя, девица, когда вы поедете обратно. Княжич ведь тоже по тебе сохнет, и вещь эта пропитана его томлением, его страстью. Мне чужое счастье ни к чему. Привезешь гребень взамен из змеевых пещер, да смотри, чтобы не хуже этого был! И не смей со мной спорить, раз я сказала, что вы вернетесь живыми — значит, вернетесь. Держитесь Василисы, она баба вредная да злоязыкая, но дело свое знает.

Тут уж зарумянились вдвоем — и ведьмина ученица, и Добронрава. А Даренка, оглядываясь по сторонам, вдруг увидела, что одна из водяниц грустит в сторонке, задумчиво поглаживая подаренную свистульку. Девчонка, видимо, умерла недавно, и года не прошло. Руки еще были гладкие, рубаха почти не рваная, не выцветшая, да и на шее болтались какие-то бусинки на полусгнивших нитках.

— Что с ней? — шепнула Даренка.

— С кем? — недоуменно оглянулась Яра. — Ах, с Лиской? Она разумом немного тронутая, до сих пор в себя после кончины не пришла, не оплакала былое. Говорит, не помнит ничего. Только мы знаем, что не сама она по доброй воле из жизни ушла, утопили ее…

— Помню, — отозвалась Лиска. Затем посмотрела на поляну, где стоял лагерь, и повторила. — Глиняную пташку помню, мне матушка такую же с ярмарки привозила. Как пряли с подруженьками на посиделках, тоже помню. И его вспомнила.

— Кого? — удивилась Даренка.

— Дружинника золотоволосого, — водяница растерянно моргнула и еще крепче прижала свистульку к груди. — Он меня звал купаться. Долго звал. Обещал на речке показать тропы диковинных зверей, которые рога сбрасывают каждую осень, и птиц, что горят, рассыпаются в угли, а затем снова воскресают живыми и невредимыми. Говорил, за один поцелуй — одна сказка…

Остренькое белое личико сморщилось, будто Лиска собиралась заплакать.

— А потом он делал со мной… противное. И говорил, что сказки только для боярышень, а не для дурочек селянских. А когда я сказала, что пожалуюсь князю-батюшке, не постыжусь позора прилюдного — уволок в воду и долго держал. И там я умерла.

Даренку словно нечистотами из отхожего места с головы до ног окатили! До того противно сделалось на душе, хоть волком вой. А потом стало страшно. Кого князь Вадим послал их сопровождать? Неужто он не знает, какую сволоту пригрел у себя в дружине? И какова же вся ватага, если лидер у них — не только бессовестный охальник, но и насильник, и убийца?!

Нет, нельзя бояться! Девочка помотала головой, хотя сердце билось так, будто вот-вот выпорхнет из груди. Отец ее учил ведь, нельзя перед зверем выказывать страха. А чем Желан не зверь? Убил безвинную, а до этого мучил и истязал, как вздумается. Вон, Василиса не боится, и ей нечего. Чем больше трусишь перед злом, тем сильнее оно становится.

Василиса же, услышав сбивчивый рассказ, выдохнула сквозь сжатые зубы и побледнела.

— Я его убью, — сказала она, скрипнув зубами. — Слышишь, Лисонька? Не сейчас, так потом. Дай только после битвы со змеем в себя прийти.

И тут сердито зашипела Яра.

— Нет, ведьма, не смей его трогать. Если не хочешь врагом всему нашему племени стать.

И оскалила острые зубки, сгорбилась, вот-вот сама в чудовище превратится.

— Теперь это наше дело. Мы сами с него за Лиску спросим. Ответит за каждую ее слезинку, за каждый пережитый миг ужаса.

— У него железный меч, а на шее гривна серебряная, — всхлипнул кто-то из младших «невест», то ли Зоряна, то ли Смеяна. — Не дастся просто так.

Яра только хмыкнула в ответ, подталкивая Лиску к коням. Водяницы проворно надели на себя подаренные украшения и взобрались верхом. Миг — и они с гиканьем исчезли в тумане, что начал растекаться и по болоту.

Предводительница задержалась, торопливо заплетая из мокрых черных волос косу. Затем воткнула в затылок гребень Добронравы и сама вскочила на коня. Но, занеся руку над изящной лошадиной шеей, обернулась.

— Мы умеем ждать, пташки. У нас для мести вся вечность впереди. Дружиннику вашему в любом случае не жить. Сухим из такой водицы никто не выйдет.

И ускакала вслед за сестрами.