Самая коварная богиня, или Все оттенки красного

Наталья Андреева, 2013

Завещание известного художника Эдуарда Листова разочаровывает его родню. Половину своего состояния он оставил внебрачной дочери Марусе Кирсановой. Она вместе с матерью живет в глубокой провинции. Марусю срочно вызывают в Москву. От девушки хотят избавиться как можно скорее, любым способом. Но в поезде она знакомится с красавцем-авантюристом Эдиком Оболенским и, сорвав стоп-кран, пускается вместе с ним на поиски приключений. А сумочку с документами забывает в вагоне. Ее находит Майя, Марусина ровесница. На площади трех вокзалов растерявшаяся Майя попадает в аварию. Как раз под колеса машины, в которой вдова Листова едет встречать юную наследницу. Майю принимают за дочь Эдуарда Олеговича и с тяжелыми травмами отвозят в больницу. И тут кто-то из большого семейства Листовых предпринимает первую попытку убить девушку…

Красный

Отъезд

… — Грибочки-то, грибочки солененькие не забудь, Марусенька! Ба! А яблоки моченые? Не положили ведь!

— Да не суйся ты со своими банками, мам! Нужны они мне? В Москву еду!

— Родне гостинец передашь. Не с пустыми ж руками ехать?

— Обойдутся. Пока, мам, как приеду, отобью телеграмму.

— Ты мне лучше позвони, Марусенька. А ежели какие сомнения будут, я приеду.

— Это еще зачем?! Сиди здесь. Все, что могла, ты уже сделала. Ну, пока. Не надо, не ходи за мной в вагон… Ма! Я же сказала: не ходи! Господи, и этот здесь! Вовка! Ты зачем на вокзал притащился? Вот олух царя небесного! Не хватало еще, чтобы все мои парни меня провожать пришли! Пока со всеми расцелуешься — жизнь пройдет!

Это шоу с интересом наблюдали все пришедшие в тот июньский день на железнодорожный вокзал: Мария Кирсанова уезжает в столицу, по слухам, за огромным наследством. Эту девушку знал весь город, настолько она была яркая, заметная. Одевалась всегда броско, еще учась в школе, красила волосы в какие-то немыслимые, феерические цвета, чем до смерти раздражала учителей, и вообще «была неуправляемой». Говорила Маруся всегда громко и нарочито грубовато. Все были в курсе ее авантюрных выходок, за ней бегали самые завидные женихи, из-за нее частенько случались драки на ночных дискотеках. Вслед девушке, покрутив пальцем у виска, говорили многозначительно: «Что поделаешь, дочь художника!»

Вызвавший Марусино недовольство высоченный веснушчатый Вовка даже не решился подойти к пятому вагону, стоял поодаль, смотрел с тоской, как его любовь уезжает покорять столицу. Сердце подсказывало несчастному Вовке, что плакала его мечта жениться на Марусе, перевезти ее к себе вместе с мольбертом, красками и холстами. «А потом дети пойдут, — мечтательно думал Вовка, — и она успокоится. Зато с ней никогда не будет скучно». И в этом он был на сто процентов прав.

Рано или поздно это должно было произойти: маленький провинциальный городок стал для Марии Кирсановой больно уж мелковат. Вовка молча страдал, глядя, как его красавица торопится отбыть в столицу. Молоденький проводник то и дело косился на нее, на ее стройные, обтянутые узкими джинсами ножки, на упругую попку и, видимо, прикидывал, как бы завязать знакомство. А там и дорога не покажется такой уж утомительной. Девка разбитная, сразу видать.

В это время у соседнего вагона строгая, неброско одетая женщина лет сорока пыталась отговорить дочь от поездки:

— Майя, может, не стоит больше пытаться поступить в театральное училище? Третий год подряд, и все никак не успокоишься! Ну не для простых людей это, сама должна понимать. Там дети режиссеров, тех же актеров, лауреаты всякие. Конкурс толстых кошельков, а у нас, как ты знаешь, ничего нет. Почему тебе обязательно надо стать актрисой?

— Мама! Я все уже решила!

— Подумай, как следует. Лично я считаю, что это просто блажь.

— Мама!

Девушке хотелось только одного: поскорее сесть в вагон. Если мать называет ее Майей, значит, сердится. Когда она добрая, зовет по-домашнему: Марусей. А красивое имя дал отец, Андрей Ильич. Он тоже отговаривал ее ехать в столицу. Да, все они правы: шансов поступить в театральное училище так же, как и в прошлый раз, никаких. Но отчего же ее каждый год снова тянет в Москву, попробовать пройти творческий конкурс хотя бы в третий тур? В прошлом году добралась до второго. Как знать, может, каждый год, прибавляя по туру, она и пробьется? Или, что скорее всего, состарится. Откуда такое упрямство?

— Что ты заладила, «мама» да «мама»? Я от тебя совсем других слов жду, Майя.

— Мама, возвращайся, пожалуйста, в деревню, к папе, к братьям. И за меня не беспокойся. Я уже взрослая.

— Взрослая! А упрямство, как у маленького ребенка! Хотя бы обещай, что каждый день будешь мне звонить!

— Роуминг дорогой, я лучше эсэмэс отобью.

— Майя, я не умею набивать эсэмэски, ты знаешь. Только читать.

— Вот и замечательно!

— Первым делом сообщи, как устроилась, как с гостиницей. Если нет мест, не пытайся найти квартиру в частном секторе. В такси к частникам не садись.

— Мама, я забронировала место в гостинице. Не в первый же раз, не беспокойся. Если напишу, то не сразу.

— Хотя бы как доехала…

— Да что со мной будет? Что я — маленькая девочка?!

— Ох, Маруся! Ты меня до сердечного приступа доведешь! Какая же ты упрямая!

— Мама, все будет хорошо. Через месяц я вернусь.

— Вот. Ты даже сама не веришь, что поступишь. Я сколько раз тебе твердила: поступай в областной педагогический институт. Все равно ведь работаешь в школе секретарем, и тебе там нравится.

— Все, мама, поезд сейчас отправится. Не отговаривай меня от моей мечты. Я весь год деньги копила.

— Ну и купила бы себе хорошую, дорогую вещь…

— Ничего не хочу. В Москву хочу. Все. Пока. Целую. Позвоню обязательно!

— Через неделю! Майя? Ты слышишь? Через неделю! И эсэмэс обязательно отбей!

— Конечно!

Вот и все. Молоденький проводник и пергидрольная, побитая жизнью проводница неторопливо стали закрывать двери вагонов, пятого и шестого. Две женщины, оставшиеся на перроне, промокнули платочками влажные глаза. Уплыли вдаль и пятый вагон, и шестой…

— Добрый день, Вероника Юрьевна.

— Здравствуйте, Алевтина.

— Али провожаете кого?

— Дочь. В Москву поехала, в институт поступать.

— Вот и моя туда же, в Москву. Слышали, поди, что Эдуард Олегович скончался?

— Какой Эдуард Олегович?

— Да полно! Художник столичный, знаменитость!

— Я в столице никого не знаю, — холодно сказала завуч школы номер два, Вероника Юрьевна.

— Ой ли? А мне показалось…

— Послушайте, вы все время делаете мне какие-то намеки. Я и так целых десять лет непонятно по каким причинам протежировала вашу дочь, уговаривала учителей, чтобы завышали ей оценки. Если бы не я, она бы вообще школу не окончила!

— А причины всем понятные: ведь это его дочь. За то, что помогали ей, спасибочки. А художник Листов недавно умер. Можете успокоиться.

— Да с чего мне волноваться?!

— А что вы так вскинулись? Ба! И лицо вон покраснело. Разволновались. Видать, не прошла любовь, а?

— Всего хорошего.

— Не хотите, значит, об этом говорить? А жаль… С кем, как не со мной? Посидели бы, поплакали, водочки выпили. На помин души.

— Я водку не пью.

— Ну, как знаете. До свиданья и вам, Вероника Юрьевна!

И женщины разошлись в разные стороны.

Ночь в поезде

— Эй, гарсон, ту ти ту-ту-ту.

— Не понял?

— Два чая, говорю, в двести двадцать второй. Не слыхал такой анекдот? Все равно тащи мне два стакана в пятое купе.

— А анекдот расскажете? Тогда я мигом!

— Обойдешься.

Она знала: чай проводник все равно принесет. И пулей. А потом будет ломиться, то за пустым стаканом, то: не надо ли вам, девушка, чистое полотенчико? Не родился еще на свете мужчина, способный хоть в чем-то отказать Марии Кирсановой. У нее просто бездна обаяния, хоть она грубовата и чересчур уж откровенна, всегда называет вещи своими именами, но зато и им так проще, мужчинам. Она никогда не усложняет отношения с ними. Я чертовски привлекательна, вы чертовски привлекательны, так чего зря время терять? Эх! Где они, мужчины? В родном городе одни только пьяницы да домоседы. Никто не понимает мятущуюся творческую душу Марии Кирсановой. А она, черт возьми, ху-дож-ник!

Взять Вовку. Да, из него получится замечательный муж и отец. Будет каждый год делать ей по ребенку, пока не наберется ясельная группа. И ходи всю жизнь, сопли детям утирай. А как же творчество?

Марии Кирсановой страсть как хотелось ввязаться в какую-нибудь авантюру. Истосковалась она по настоящим приключениям. Родной город, нет, не город, а городишко, надоел до чертиков. Сплошное болото. И люди скучные. Интересно, какая она, московская родня?

Черт! Кто там ломится в купе? И почему все остальные места свободны?

— Можно?

— Ну, что, гарсон? Принес мне свое пойло?

— Я вам лучшего чаю заварил, из своих запасов. Обидно, девушка, что вы меня называете гарсон какой-то.

— Ну, закудахтал! Прямо как моя мамаша! Кстати, вагон-ресторан в вашем суперэкспрессе имеется? Бутылочка пивка мне бы не помешала.

— Я вам принесу!

— А как насчет ресторанной наценки?

— Могу угостить за свой счет.

— Только не думай, что за бутылку пива я буду всю ночь терпеть твое общество. Не в этой жизни. Шутка. Кстати, почему в моем купе никого нет? Ты, что ли, подсуетился?

— На другой станции, наверное, сядут.

— А такая будет? Черт! Забыла, что это не суперэкспресс и, на сто процентов, тормозит у каждого фонарного столба. Ладно, двенадцать часов не вечность, да и ты не Ален Делон. Можешь зайти на бутылочку принесенного тобой пива. Но не больше! Спать я с тобой не буду. Забудь об этом.

«Какая ни есть, все ж компания», — вздохнула она и зевнула. Двенадцать часов, конечно, не вечность, но надо их как-то прожить. И хорошо бы весело. Жизнь так коротка, что нельзя терять ни минуты. Мария Кирсанова предпочитает проводить время исключительно в мужском обществе. Именно в ее вагоне проводником оказался молодой симпатичный парень. Видать, судьба такая. Надо пользоваться.

Она еще раз зевнула. Впереди Москва, разборки с папашиной родней, наверняка до денег жадной. Интересно, сколько завещано единственной доченьке? Ну, ничего! Она бросит камень в это стоячее болото, в семейку художника! И все жабы попрыгают на берег. А там уж Мария Кирсанова раздавит их каблуком своей модной туфельки. Не из-за денег, нет. Просто жить надо весело!

…Он стоял на перроне и то и дело поглядывал на часы, а на него, в свою очередь, поглядывали проходящие мимо девушки. И было на что посмотреть! Яркий, высокий блондин в светлых брюках и голубой рубашке, прямо картинка из модного журнала! Ремень спортивной сумки (всемирно известный бренд, между прочим!) перекинут через плечо, на запястье дорогие часы. Он знал, что хорош, только не для вас, девушки, старался. Потому что у него сегодня ДЕЛО. А вы, красавицы, подождете до лучших времен.

Главное, ничего не перепутать. Пятый вагон, пятое купе, все места, кроме одного, нижнего, он скупил, хорошо, что сейчас не сезон для поездок в Москву, народ тянется на юг, к морю, да и билет в купейный вагон недешев. Провинциалы предпочитают плацкарт, они на всем экономят, а вот ему сейчас нужно купе без свидетелей, полупустой вагон и полная свобода действий. Вот уже два часа он ждет проходящий поезд на этом провинциальном вокзале. Жуткая дыра! Пирожками чуть не отравился, а что за кофе? Просто пойло! Но игра того стоит.

Где же она, эта девица? И какая из себя, хорошенькая или страшная как смерть, а может, самая обыкновенная? Придушить бы ее, а потом выкинуть труп на железнодорожное полотно, да и дело с концом. Но что дальше? Тут игра тонкая. Умри она — он все равно почти ничего не выиграет, только время. А время это вовсе не деньги, которые ему нужны до зарезу. Нет, тут надо иначе. Тонко.

Пятый вагон, пятое купе… Вспомнилось вдруг, как удивилась кассирша на московском вокзале просьбе высокого красивого парня продать ему три оставшихся билета именно в пятое купе. Хорошо, что билеты продают по паспортам. Он выудил у нее всю необходимую информацию. Потому что не родилась еще женщина, способная хоть в чем-то ему отказать. Бедняжке пришлось пойти на должностное преступление, но вскоре он узнал, в каком именно вагоне и в каком купе едет в Москву Мария Эдуардовна Кирсанова. Слава тебе, век компьютерных технологий, породивший базы данных, с которыми гораздо проще работать, чем с бумажными архивами. Он вспомнил, как с улыбкой протянул кассирше свой паспорт:

— Мне три оставшихся билета. Что вы делаете после того как закончите работу?

И все. Полдела сделано.

Блондин самодовольно улыбнулся и вновь нетерпеливо посмотрел на часы. Поезд опаздывает уже на десять минут! А у него, между прочим, будет не так уж много времени. Всего шесть часов. За шесть часов надо придумать, что делать с этой девицей. Шесть часов и пустое купе. Он и девятнадцатилетняя девушка. Хорошенькая или страшненькая? А может, пугливая, как заяц? Едва только он войдет, она тут же завизжит и кинется к проводнику проситься в другое купе, к женщинам. Есть и такие особы, а уж в провинции их наверняка хватает. Тогда решено: под поезд ее. А дальше, как фишка ляжет. Фишка, фишка… В любви ему слишком везет, а вот Фортуна, покровительница рулетки, хоть тоже баба, но его не любит. Ревнует, что ли?

Вот и поезд показался. Пятое купе. Что ж, поехали. Ставки сделаны, господа, игра идет по-крупному. На кону огромное состояние…

…Все-таки он оказался скучнейшим типом, этот молоденький проводник. Анекдоты не догонял, хотя она старалась изо всех сил.

— Ну вот. В гостинице, где-то за границей, у администратора звонит телефон. Тот берет трубку и слышит: «Ту ти, ту, ту, ту». Думает, что это хулиганы, и, пожав плечами, кладет трубку на место. Через минуту снова звонок: «Ту ти, ту, ту, ту». Снова думает, что хулиганы, и бросает трубку. Сверху спускается посыльный, администратор ему говорит: «Слушай, уже в который раз беру трубку, а там только «ту ти, ту, ту, ту». Посыльный говорит: «Русские в гостиницу селились?» — «Селились». — «Ну вот: два чая в двести двадцать второй». Ха-ха-ха! А ты, чего не смеешься?

— А чего смеяться-то?

— Господи, ну, тупой! «Ту ти, ту, ту, ту» — это на никаком английском два чая в двести двадцать второй номер. Ту — это два. Ти — это тиа, чай то есть. Ну? Смешно?

— Не-а.

— Да-а. Вот о чем с тобой говорить? Ты хоть в школе-то учился? Не-а. А у нас преподаватель английского был такой лапочка! Мы занимались дополнительно. Все, чему учат красивые мужчины, я запоминаю влет, такой уж характер. Вот и с инлишем ноу проблем… Слушай, кажется, к большой станции подъезжаем?

— Черт! Забыл! Я же на работе! Ладно, побегу.

— Пойти, что ли, воздухом подышать? Долго стоим?

— Минут десять.

— Выходить, заходить. Причесываться надо… Лень! Тут останусь.

Проводник убежал, а она со вздохом закрыла дверь купе и посмотрела в зеркало. Поправила волосы, зевнула. Еще целых шесть часов ехать, а этот парень теперь вряд ли отстанет! Туповат оказался, скучно. Сказать, что ли, что спать очень хочется, и выставить его за дверь? И тут она услышала деликатный стук. На проводника не похоже, он здесь же как хозяин себя ведет. Кого еще черти принесли? Попутчики? Наконец-то!

— Да! Не заперто! Войдите!

— Не помешал?

Дверь открылась, и она даже растерялась слегка. Чего с ней, Марией Кирсановой, отродясь не бывало. Но тут она увидела ТАКОЕ… То есть ТАКОГО! Парень был настолько хорош, что у нее дух захватило. И одет совсем не так, как одевались мужчины у них в провинции. А как ему все это шло! Светлые брюки и рубашка лазоревого цвета. «У нас бы сказали: вырядился как педик». Маруся никогда бы не подумала, что такие мужчины ездят в поездах! Только самолетом, Москва — Париж — Лондон!

— Входи… те.

— Спасибо. А с вещами можно?

— Вы что — сюда?!

— Пятое купе, я не ошибся? — Блондин заглянул в билет, который держал в руке.

— Нет. То есть да. Это действительно пятое купе.

— Вот и замечательно! — Он легко закинул на верхнюю полку свою сумку и закрыл дверь: — Не возражаете?

— Нет. У вас же билет.

— Вот именно.

Он сел, окинул ее ласкающим взглядом и улыбнулся. Она совсем поплыла. В висках застучали молоточки, а живот отчего-то превратился в гелевый воздушный шарик. В нем образовалась сладкая пустота. Марусе казалось, что она вот-вот воспарит под самый потолок.

— До Москвы едете? — все с той же улыбкой спросил блондин.

— Да. — Слова как будто в горле застряли. Надо сначала в себя прийти.

— Я тоже до Москвы, а поскольку нам вместе ехать, то разрешите представиться: корнет Оболенский.

Блондин слегка нагнул красивую голову, отчего на лоб картинно упала прядь волос. У Маруси было ощущение, будто она смотрит по телевизору фильм. В главной роли дуреха-провинциалка Машка Кирсанова.

«Рот закрой! — мысленно велела она себе. Не про тебя товар. Хотя…» Она кокетливо взглянула на блондина:

— Какой корнет? Не поняла?

— Фамилия моя такая: Оболенский. Эдуард Оболенский. Совсем как в песне. Помните? «Подайте бокалы, поручик Голицын, корнет Оболенский — налейте вина».

— Я такой песни не знаю.

— Придется вам спеть. А лучше налить. Вас как зовут?

— Маруся. То есть Маша. Мария.

— Мария, вы, кажется, хотели воздухом подышать?

— Воздухом? Нет уж, я лучше здесь посижу.

Она вроде бы отдышалась, пришла в себя и стала рассматривать блондина с откровенным интересом. У него и в самом деле черные глаза, или это ей только кажется при свете неяркой лампы? Черные глаза, угольно-черные ресницы, а волосы светлые. И нос прямой, и в самом деле аристократический. Красавчик просто!

Он тоже разглядывал девушку с неподдельным интересом.

«Нет, эта не побежит к проводнику проситься в соседнее купе…»

— Корнет, вы какими судьбами в этих краях? — Маруся закинула ногу на ногу.

— Путешествую. По делам. Можно на «ты» и просто Эдик.

— С ума сойти! Моего папашу тоже Эдуардом звали, между прочим. Эдуард Листов, слышал про такого художника?

— Листов? Этот тот, который недавно умер? Как же: знаменитость! Кто про него не слышал.

— Вот уж не знала, что мой папочка пользовался такой популярностью в молодежной тусе!

— Так ты его дочь? — Опа! Она его заинтересовала! И папочка, оказывается, может на что-то сгодиться! — Это забавно. Можно я за тобой поухаживаю? Люблю живопись.

— Ладно, корнет, не церемонься. Ты мне сразу понравился, да и я девушка симпатичная. Чего зря время терять?

Он не выдержал и рассмеялся. Все оказалось гораздо проще. Стоило голову ломать! Ну и девица! И это дочь Эдуарда Листова?! С ума сойти, как она только что сказала! Он окинул оценивающим, откровенно раздевающим взглядом Марию Кирсанову и улыбнулся:

— Куришь?

— Конечно!

— Вино пьешь?

— Еще бы!

— А что говорят по этому поводу родители?

— Моя мать — овца. Она в основном молчит. И вообще, корнет, давай короче, дело-то к ночи. Пригласи меня для начала в вагон-ресторан. Выпьем, расслабимся, съедим что-нибудь вкусненькое, а там, глядишь, и Москва.

— А что в Москве?

— Ты и я. Попробую соответствовать. Я дико талантлива.

— В чем?

— Я художница, причем гениальная. А у тебя какие таланты?

— Ты скоро узнаешь, — многозначительно улыбнулся он.

— Очень на это надеюсь.

— Мария, ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Только давай без этого, корнет. Без розовых соплей. Я не вчера женщиной стала. А ты мужиком. Не будем усложнять себе жизнь. Если я тебя, как сексуальная партнерша устраиваю, ехать нам будет не скучно. Возможно, что и в дальнейшем не скучно.

— Я думаю, мы договоримся, — серьезно сказал Эдик.

— Договориться мы можем только об одном: ты сверху, я снизу. О´кей?

— Есть еще одна тема…

И тут раздался стук в дверь.

— Да! Войдите! — раздраженно крикнула она.

— Маша, ты не спишь? — просунул голову в купе проводник и сразу заметил блондина. Кисло спросил: — Что, попутчик объявился?

— Точно, — кивнула она. — Мы собираемся в вагон-ресторан, а ты иди арбайтен. Или бай-бай, если всем уже чай разнес. Сегодня явно не твой день, парень.

…Майя никак не могла заснуть: в ее купе громко храпели сосед и соседка. Под этот несмолкающий аккомпанемент, то хрипы, то стоны, не только задремать, думать о чем-то приятном было невозможно. А неприятные мысли она, собираясь в Москву, предпочитала оставлять дома. Она не выдержала, вышла в коридор и долго стояла, смотрела в окно. В полночь Майя вышла на перрон и вдоволь надышалась свежим воздухом на большой станции, где перецепляли паровоз. Теперь они развернулись и ехали в другую сторону.

Майя решила, что так и будет стоять всю ночь в коридоре, смотреть в окно, ждать, когда поезд подъедет поближе к столице. Соскучилась уже. Нет, жить в этом огромном городе ей никогда не хотелось, но жить вообще без него не хотелось тоже. Так, приезжать изредка, окунаться в шумную, суетливую жизнь, ходить по театрам, по музеям, побывать на Красной площади, послушать бой курантов, а потом непременно вернуться домой, в тихую гавань.

Никогда она не поступит в театральное училище, но обязательно поедет в Москву и на следующий год, и еще через год. Пока не расхочется там бывать. Может, она специально ставит перед собой непосильную задачу? Предложили бы Майе постоянно жить в Москве, что бы она на это сказала? Страшно.

Вот и еще кому-то не спится! Ба, да это же известная всему городу Маруся Кирсанова, дочь художника! Надо же, и тут подцепила какого-то парня и тащит его наверняка в вагон-ресторан! Разве он не закрыт уже?

— Эдик, я тебе покажу что-то интересное! Здесь у меня папашино наследство, — девушка энергично махнула сумочкой на длинном ремешке.

Майя уставилась на парня, который сопровождал Марусю Кирсанову. Никогда не видела таких красивых! Он задел ее плечом и скользнул безразличным взглядом:

— Извините.

— Ничего страшного.

Она посторонилась и пропустила их. Ресторан наверняка уже закрыт, поезд обычный, не фирменный, минут через двадцать эти двое пойдут обратно и можно будет еще разок полюбоваться этим Эдиком.

–…Нет, что за свинство! Куда мы попали, а, корнет?

— Успокойся, Маша, в купе выпьем. Пиво-то нам продали. И джин-тоник.

— А закусить?

— На закуску я подарю тебе поцелуй. Не пожалеешь.

Майя вспыхнула: хоть бы людей постеснялись! Блондин опять задел ее плечом:

— Извините.

— Все в порядке, — с досадой сказала она.

И как только вульгарнейшая Маруся умудряется подцеплять самых красивых парней? Что они в ней находят? Мама всегда говорила Майе, что девушку украшает скромность. Зато доступность пользуется у мужчин популярностью. Майе такой парень, как Эдик, увы, не светит.

Она вздохнула и вернулась в купе, легла, накрылась простыней, попробовала уснуть. Нет, невозможно! Эти двое спят как убитые и храпят, храпят, храпят… Сколько же времени прошло? Полчаса? Час?

И вот она снова стоит в коридоре, смотрит в окно. Светлая июньская ночь, спать все равно не хочется. И не только ей: Маруся Кирсанова снова тащит куда-то своего спутника. Они что, всю ночь пить собираются?! А потом, как это говорится? Колбаситься? Дочь художника, выпив джин-тоника, стала еще энергичнее, развязнее и шумнее. Сейчас перебудит весь поезд! Они, похоже, идут в вагон-ресторан за добавкой. Разве можно девушке столько пить?!

— Нет, ты видел его письма?! Это же отписки какие-то! Нужна я ему была. Все эти девятнадцать лет? Нет, ты скажи: нужна? Ну, ничего, я им всем теперь задам!

Блондин был почти трезв, он обнимал свою спутницу за талию, чтобы, не дай бог, не упала. И вроде бы пытался на что-то ее уговорить. Майя невольно прислушалась, но громкий голос Маруси все заглушал:

— Да плевала я на его наследство! Даже и не упоминай, понял? Плевала я на них на всех! Понял?! Плевала!!

Обратно они возвращались все с теми же банками и бутылками. От Маруси к тому же пахло сигаретами. И опять Эдик задел стоящую у окна девушку плечом.

— Извините.

На этот раз она промолчала. Они скрылись за дверью в соседний вагон, а Майя чуть не заплакала от досады. Он ее даже не узнал! А ведь второй раз сталкиваются нос к носу! И опять это ледяное: «Извините». Как на пустое место посмотрел! А многие считают ее хорошенькой.

В третий раз эти двое проходят по вагону, в котором едет Майя, уже под утро. Пять часов. Поезд запаздывает примерно на полчаса. Господи, неужели и сейчас они раздобудут выпивку?! Нет, видимо, в вагоне-ресторане им отказали, и правильно: скоро Москва. А Маруся совсем разошлась. Всю ночь квасить — это вам не шутки! Или блондин ее нарочно спаивает? Сам он почти трезв.

Проходя мимо Майи, Маруся Кирсанова споткнулась и нецензурно выругалась: туфля слетела с ее ноги.

— Эдик! Б…! Помоги!

Красавчик ничего, терпит. Нагнулся, взял туфлю и стал надевать на ногу пьяной красавицы.

Еще раз выругавшись, Маруся пьяно покачнулась и вцепилась ему в плечо:

— Что-то меня развезло…

— Бывает, — блондин распрямился и вновь крепко обнял ее за талию. — Держись. Скоро Москва. А если папина родня увидит тебя в таком виде?

— А я их всех послала!

— То есть на вокзал никто не приедет?

— А ну их всех! — Маруся опять начала материться. — Давай повеселимся, Эдичка! Ту ти, ту, ту, ту! Мое от меня не уйдет. И вообще: я ж-жутко талантлива.

— Верю.

— Нет, ты не веришь.

— Верю.

— А в любовь с первого взгляда?

Блондин громко рассмеялся:

— С тобой — хоть на каторгу!

— Лучше на юг. К морю.

— Я тоже так думаю! — согласился он.

И вновь, уже в который раз, задел Майю плечом.

— Извините…

Она напряглась: что бы такого умного сказать? Так хочется, чтобы парень обратил внимание и на нее. Но заметила ее Маруся, не он.

— А… землячка, — фыркнула дочь художника. — Вот, Эдик, познакомься, это дочка нашего завуча, ж-жуткая зануда. Такая же, как и ее мамаша. А вот я… Я девушка веселая! Сейчас возьму и сделаю какую-нибудь глупость!

— Верю, — опять рассмеялся блондин. — Обожаю авантюристок!

Майя стушевалась. Оказывается, она — жуткая зануда! А блондину нравятся авантюристки.

— А вот мы сейчас пойдем и сделаем какую-нибудь жуткую глупость, корнет! — заорала Маруся.

— Идем, солнце мое! Я в нетерпении!

В обнимку с Марусей красавчик ушел в соседний вагон, а спустя некоторое время Майя заметила маленькую сумочку на длинном ремешке. Сумочка лежала на полу, видимо, Маруся, пытаясь самостоятельно надеть туфлю, уронила свое сокровище. Несколько минут Майя была в мучительном раздумье: что делать? Вдруг там что-то ценное? Проводнику отдать? Но она твердо знает, что это сумочка Маруси Кирсановой. Проще отдать находку ей.

Майя подняла с пола сумочку.

Поезд приближался к Москве. Девушка колебалась. Если она немедленно побежит искать Кирсанову, то вовремя не сдаст постельное белье. Проводница гавкает, как цепная собака:

— Пассажиры, просыпайтесь! Москва скоро! Сдавайте постельное белье! У меня день не резиновый, не собираюсь на вокзале торчать! Поторопитесь! Девушка, что стоим? Белье сдавайте!

Майя не посмела ослушаться. Кирсанова подождет. Соседи по купе уже встали, Майя, присоединившись к ним, торопливо стала собирать простыни.

И тут поезд словно наткнулся на невидимую стену. Послышался отвратительный скрежет тормозов. Соседка больно ударилась головой о верхнюю полку и вскрикнула:

— Ой!

— Что такое? — заволновался сосед.

Майя выглянула в коридор: неужели Москва? Рановато.

По коридору неслась раскрасневшаяся от злости, взволнованная проводница, крича:

— Стоп-кран кто-то сорвал! Вот уроды! Кто их только таких рожает?! И так не по графику идем! Полицию на них надо!

Пассажиры начали дружно возмущаться.

— Девушка… — Майю кто-то тронул за плечо.

— Да? — Она обернулась: сосед.

— Вы не заходите минут пять, мы с женой переоденемся.

— Хорошо.

Она подумала, что пока сбегает в соседний вагон, отдаст Кирсановой сумочку. Та вроде бы садилась в пятый. Минутное дело: добежать, отдать.

Майя заторопилась. В соседнем вагоне молоденький проводник стоял навытяжку перед суровым дядькой в форме железнодорожника и взволнованно оправдывался:

— Я-то здесь при чем? Они сдернули стоп-кран и вместе с вещичками сиганули прямо на пути! Эта девица просто ненормальная! Всю ночь пили! Вот и допились!

— А почему у тебя в вагоне пассажиры в таком состоянии?!

— Я им, что ли, наливал?

— Хулиганье!

— Вот и я говорю.

До Майи наконец дошло: это же Маруся и блондин дернули стоп-кран! Но зачем? Срочно понадобилось выйти? А как же сумочка? Маруся была такая пьяная, что даже ее не хватилась. Ладно, ничего страшного не случилось. Майя знает Марусину мать, вернувшись в родной город, обязательно отнесет ей сумочку. В тот же день. А Кирсанова в следующий раз будет умнее. Что хоть там? Может, все Марусины деньги?

Майя понимала, что ее поступок выглядит не слишком красиво, но все-таки щелкнула замочком. Ни денег, ни документов в сумочке не было, только блокнот и пачка писем. Все они были от Эдуарда Олеговича Листова.

Она наморщила лоб. Да, именно так звали знаменитого художника, который недавно умер, Марусиного отца. Весь город знает, что Эдуард Листов — ее отец. Это очень ценная вещь: его письма. И вот еще фотография: должно быть, на ней сам Листов, в светлой шляпе, с сигаретой в длинных пальцах, пальцах художника. Он лежит в гамаке, с расслабленным лицом, взгляд загадочный, туманный. Майя так его себе и представляла. Художник! А красивый какой! Почти как Эдик. Тот самый блондин, что выпрыгнул из поезда вместе с Кирсановой, сорвав стоп-кран. Они даже похожи.

В блокноте, который она открыла наугад, было множество адресов, телефонов, а одна страничка заложена: «Папа». Московский адрес, и еще какой-то, «Коттеджный поселок Джулия», видно, адрес загородного дома, подробное описание, как до него добраться, телеграмма: «…Марии Кирсановой. Срочно приезжайте подать заявление…»

Майя положила блокнот в сумочку и тяжело вздохнула. А вот ее в Москве никто не ждет.

Надо идти собирать вещи. Скоро поезд прибудет на Казанский вокзал. Что ж, у Маруси Кирсановой одна судьба, а у нее, Майи, другая. И не надо никому завидовать. Ах, если бы не Эдик!..

Москва, утро

Майя просто не могла о нем не думать. Она таких парней не встречала. Если только в Москве, в коридорах театрального училища, куда она каждый год ездила поступать. Но они ее так же, как и Эдик, не замечали, эти парни. А вот Кирсанова познакомилась с ним без проблем! Или это он с ней познакомился? Ну почему он сел именно в тот вагон, где ехала Кирсанова, а не в тот, где была Майя? Что ж так не везет-то? И ни в чем не везет.

— Девушка, вы выходите? Не загораживайте проход!

— Что? Ах да, выхожу!

Она задумалась и не заметила, как поезд прекратил свое движение. И что она стоит в проходе, мешая другим пассажирам увидеть Москву уже не из окна вагона, а, так сказать, воочию, пощупать ее руками, окунуться в бурлящую столичную жизнь… Майя всю ночь не спала и была какой-то рассеянной. А тут еще найденная сумочка, письма, фотография, сорванный стоп-кран и внезапное исчезновение Кирсановой и ее спутника.

Немного волнуясь, она ступила на перрон. И невольно поежилась: прохладно. Было раннее утро, но на вокзале, возле выхода на перроны к поездам, уже толпился народ. Одни встречали, другие провожали, покрикивали носильщики, надрывались таксисты.

— Такси, кому такси!

— Девушка, такси не надо?

— Эй! Поберегись!

Казанский вокзал Майе сразу не понравился. На Павелецком, куда раньше прибывал этот же поезд, было гораздо спокойнее и цивилизованнее. А здесь… Как-то все неуютно, шумно, а главное, незнакомо. Вещей у Майи было немного, чемодан да небольшая дамская сумочка, в которой, завернутые в плотную бумагу, лежали деньги и документы. Ту, что забыла в поезде Маруся, Майя засунула в чемодан. Почему-то сегодня и Москва ее не радовала. Она уже пожалела, что приехала. Послушалась бы маму, сидела в деревне вместе с братьями, радовалась солнышку, прохладной речке, поспевающей клубнике.

Майя невольно вздохнула.

— Носильщика, носильщика! Кому носильщика!

Она встрепенулась. Господи, куда идти-то? Да, все правильно: надо взять такси. Но сначала пройти через толпу людей, ожидающих поезда.

— Внимание! Объявляется посадка…

Толпа ринулась штурмовать вагоны. Майя растерялась. Она давно уже отвыкла от такого количества людей. Суета, давка… Что ж они так спешат-то? Все ведь уедут!

Ее чуть не сбили с ног. Почти оглушенная, помятая, расхристанная, Майя с трудом выбралась из толпы. Да, это Москва… Куда же, интересно, поехали Эдик и Маруся? Опять она думает об Эдике! Да не все ли равно? Никогда ведь больше не встретятся. Не судьба.

Через подземный переход Майя вышла на широкий, забитый машинами проспект, где возле своих «лошадок» дежурили частники-извозчики. Их было много, и все наперебой предлагали:

— Такси!

— Девушка, возьмите такси!

— Куда едем?

Один так и вцепился в ручку ее чемодана. Майя заколебалась. А вдруг это и есть маньяк? Мамочка предупреждала: не садись к частникам. Может, лучше воспользоваться метро? И сколько запросит таксист?

Господи! А деньги-то? Надо бы сразу достать мелкие деньги, переложить нужную сумму из кошелька в карман. Майя схватилась за сумочку. Ее рука нервно зашарила в поисках кошелька. И вдруг она похолодела. В сумочке была огромная дыра! Где же она так? За что зацепилась? И где кошелек? Неужели выпал?! А пакет с деньгами и документами? Где он?!

Потеряла… Или… украли? Разрезали сумочку? В толпе, пока пробиралась с перрона на вокзал? Как же так? И куда теперь? Без денег, без документов. Как поступать в театральное училище? Боже, какое училище! Даже обратный билет не на что купить! И родных в Москве никого! Телефон! Слава богу, он лежит в отдельном кармашке. Хоть его оставили! Но там денег почти нет! Отбить маме вместо «доехала, все нормально» «ограбили на вокзале, приезжай, забери меня»? Ну и растяпа! Что тут еще скажешь?

В панике она начала метаться в надежде, что бумажный пакет лежит где-то на дороге. Вдруг он просто выпал, но ворам не достался. И все еще можно поправить. Теперь Майя думала не о деньгах, а о документах. Ведь там были паспорт, диплом! Там было все! Вся ее жизнь! Глаза застилал туман, и, почти ничего не соображая, Майя побежала не к подземному переходу, а совершенно в противоположную сторону, на дорогу…

— Миша, пожалуйста, побыстрее!

— Стараюсь, Нелли Робертовна! Стараюсь! Кто ж знал, что будет авария и с самого утра огромная пробка?

— Будь так любезен, поторопись! Мы опаздываем!

— Делаю что могу.

— Ну вот. Опоздали. Теперь я совершенно точно ее не найду. Ну почему в доме нет ни одной Марусиной фотографии!

— В телеграмме же ясно написано: встречать не надо.

— Вот и ты меня осуждаешь.

— Нелли Робертовна! Я всего лишь шофер, разве я смею!

— Все меня осуждают. За телеграмму, за то, что позвала в Москву наследницу. Вы все этого не хотите…

— Я-то уж вообще ни при чем.

— Из-за вас я столько времени колебалась, ехать — не ехать, а теперь опаздываю к поезду! Опоздала. Побыстрее, пожалуйста, Миша!

— Теперь-то зачем? Поезд все равно уже пришел. Если только он тоже опоздает.

— Вдруг она еще на вокзале, ловит такси? Или поедет в московскую квартиру? А там никого! Все на даче!

— Ничего, сообразит. И потом: вы же ее никогда не видели, эту Марусю, даже лица не представляете. Мы точно разминемся.

— Ничего, узнаю как-нибудь. Сердце подскажет, ведь Эдуард — ее отец. Я просто обязана ее встретить! Она же бог знает, что подумает! Что ее не ждут, не хотят видеть…

— Действительно: не хотят.

— Это воля Эдуарда. Он так решил. Вы все должны с этим считаться…

— Господи, вот ненормальная!

— Да кто!

— Девица! Мечется, как сумасшедшая! Да куда ж она? А?

— Миша, тормози! Миша!!!

На асфальте расплылось большое красное пятно. Кровь. Такой же красный туман стоял у Нелли Робертовны в глазах, словно ожила одна из картин ее покойного мужа. Этюд в красных тонах. Какой ужас!

…Толпа возле сбитой девушки собралась почти мгновенно, народу на Площади трех вокзалов в любое время суток полно. Кто-то по мобильному телефону звонил в МЧС, тут же появилась полиция.

— Так, граждане! Разойдитесь!

— Надо ее перенести!

— Не трогайте ничего! Вдруг что-то серьезное? Лучше дождаться «Скорой».

Нелли Робертовна застыла у машины с помятым бампером.

— Миша! Ужас какой, Миша! Что теперь делать?!

— Да жива она, жива!

— Сама под колеса кинулась!

— Сумочку у ней бритвой разрезали. А там, наверное, все деньги были. Вот и заметалась.

— Приезжая, с поезда, должно быть. Вон и чемодан.

— Миша!

— Нелли Робертовна, успокойтесь.

— Граждане, пропустите!

— Где же «Скорая»?

— Граждане, дайте пройти полиции! Кто сбил женщину? Чья машина? Кто свидетель?

Пока к месту происшествия ехала «Скорая» и человек, назвавшийся врачом, оказывал девушке первую медицинскую помощь, сотрудник полиции попытался выяснить личность потерпевшей. Из открытого чемодана была извлечена маленькая черная сумочка на длинном ремешке.

— Так. Документов нет. Но вот заложенная страничка, на ней писано «папа». Листов Эдуард Олегович…

— Миша!

— Нелли Робертовна!

— Господи, да это же она! Маруся!

— Вот тебе и встретили…

— «Скорая»! Наконец-то!

Нелли Робертовна Листова была близка к обмороку. Ее шофер тоже находился в подавленном состоянии, хотя свидетели в один голос утверждали, что девушка сама бросилась на проезжую часть. Сотрудник полиции неторопливо, со знанием дела, заполнял протокол.

— Нелли Робертовна? Вам плохо? — взволнованно спросил Михаил. — Сердце, да?

— Дайте кто-нибудь женщине капель! Врача сюда!

… — Как она? — спросила вдова Эдуарда Листова, после того как ей сделали укол успокоительного, у врача, приехавшего на «Скорой».

— Сотрясение мозга. Пока без сознания от болевого шока. Похоже, сломано два ребра. В больницу ее надо.

— А кровь? Откуда кровь? — заволновалась Листова.

— Головой об асфальт ударилась, но, по счастью, несильно. Шофер успел затормозить. Молодец просто!

— Я поеду с ней! В больницу!

— А вы, простите, ей кто?

— Я знаю эту девушку. Вернее, я ехала ее встречать.

— Родственница? Знакомая?

— Родственница, да.

— Вы-то сами как себя чувствуете?

— Почти нормально. Просто не понимаю, как это могло случиться? Нелепость какая-то. Она ехала в Москву, к нам, и… Миша! Поедем скорее, Миша! Я сяду в «Скорую», рядом с ней, а ты поедешь за нами.

— Сожалею, гражданочка, но водитель будет задержан до выяснения обстоятельств. Человека сбили. Хотя дело, кажется, ясное, девушка сама виновата, но надо оформить все как положено. На случай, если она и ее родные предъявят претензии.

— Господи, да мы заплатим, за все заплатим! Не может быть никаких сомнений по этому поводу! За лечение, за врачей. Миша!

— Я потом приеду, Нелли Робертовна. Езжайте. Куда ее сейчас? — мрачно спросил водитель у шофера «Скорой помощи».

— Пока в Склифософского…

— Нет-нет! — засуетилась Листова. — В хорошую частную клинику!

— Да где ж мы вам сейчас…

— Тогда в отдельную палату. Я все оплачу. Только все самое лучшее. Ума не приложу, как это случилось?

Ближе к полудню

— Маруся…

Она невольно заволновалась: какой ласковый голос. Совсем как у мамы… Потом Майя поморщилась: пришла боль. В глазах стоял розоватый туман, так что лучше их закрыть. Да еще и тошнит.

— Маруся…

Это же мама, ее мама. Только она ее так называет: Маруся. «Значит, я дома? Все, слава богу, закончилось. Самое страшное позади, мама будет заботиться о своей глупышке-доченьке, она всегда будет рядом».

— Как ты себя чувствуешь, Маруся?

— Ни…чего.

— Голова, да? Сильно болит голова?

— Да…

А вот разговаривать сейчас хочется меньше всего. И глаза открывать не хочется, совсем. Голова действительно болит, и грудь тоже. Как же она так? Ведь что-то случилось? Что-то ужасное? Перед тем как эта машина…

— Ай!

Она все вспомнила! Деньги и документы! Пропали все деньги и документы! Как же мама ее тогда нашла?

— Ты, Марусенька, лежи, отдыхай. И не беспокойся: все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

Нелли Робертовна на цыпочках вышла из палаты.

— Надо бы родственникам сообщить, — строго сказал врач. — Она ведь приезжая, не москвичка?

— Я родственница. Жена ее отца. Покойного, увы. Но в Москве у девушки никого больше нет. Она ехала к нам. А ее мать… Не надо пока никого беспокоить. Ведь никакой опасности нет?

— Для жизни нет. Никакой опасности. Надо сказать, что ваша юная родственница легко отделалась! Но не мешало бы сделать томографию и вообще пройти тщательное обследование. Как-никак головой ударилась.

— Вот вы сначала все выясните, а потом сообщим ее матери. Все равно такие деньги, какие я вам плачу, она заплатить не в состоянии. Это понятно?

— Да. Вполне.

— А за девушкой я поухаживаю сама. Посижу с ней.

— Кажется, уснула, — вышла из палаты медсестра. — Я сделала ей укол.

— Хорошо, — согласно кивнул врач. — Пусть спит. Кстати, ее вещи вы заберете или отправить в камеру хранения?

— Я все заберу домой. Не надо никакой камеры.

…Через полчаса Нелли Робертовна Листова сидела возле кровати спящей девушки и читала письма своего покойного мужа Эдуарда, адресованные другой женщине. Женщине, родившей ему внебрачного ребенка. Читала и плакала, хотя никакой любви в этих письмах не находила. Более того, они напоминали отписки. Эдуард Листов мало заботился о том, как растет его дочь, что она любит, чего не любит, часто ли болеет, хорошо ли учится.

Алевтина не умела пользоваться компьютером, поэтому по старинке писала письма. Сначала потому что Интернета не было, а потом по привычке. Марусю об этом не просила, да и все равно получила бы отказ. Что касается Листова, то он человек пожилой, так и не освоивший компьютерных технологий, больше доверял бумаге.

«…сейчас очень занят. В следующем месяце состоится выставка моих работ в Лондоне, я обязательно должен присутствовать. Конечно, места у вас красивые, и зимой, как и летом, должно быть, очень хорошо. Но приехать нет никакой возможности. Знакомые жены давно продали тот дом, в котором я когда-то жил, а остановиться у вас, Аля, мне представляется не совсем приличным…»

«…могли бы, конечно, приехать ко мне. Жена Нелли в курсе моих с вами отношений, но сказать с полной уверенностью, что она отнесется к вашему с Марусей приезду положительно, я не могу. К тому же летом мы постоянно живем на даче, а кроме нас, там находятся мой сын и мои внуки. Это очень шумная компания, и вам здесь будет неприятно и неудобно…»

«…готов принять. Но о художественном училище думать пока рано. И вообще эта затея с живописью не представляется мне слишком обнадеживающей. Если есть материальные проблемы, немедленно сообщите. Готов выслать любую (подчеркнуто) сумму…»

«…не судите меня строго. Только сейчас начинаю понимать, как обделил себя в жизни. Часто вас вспоминаю, благо есть кому напомнить. Я давно должен был забрать девочку к себе, а теперь поздно. Я всю жизнь слишком идеализировал свою жену, слишком дорожил ее пониманием, а получается, что попустительством. Она попустительствовала моим порокам, не в состоянии была родить мне ребенка, а потому удерживала чем только могла. Проклинаю тот день, когда женился на Нелли. Лучше бы рядом со мной была простая женщина, такая как ты, Аля, и дочь, которая меня бы по-настоящему любила…»

Это было последнее письмо, судя по дате, самое длинное и откровенное, и Нелли Робертовна рыдала, читая его. Нет, не случайным было желание мужа развестись с ней, он долго к этому шел. И ей стало вдруг так обидно… Что плохого она ему сделала? Разве отказывалась посылать его внебрачной дочери деньги? Возражала лишь против ее появления в доме. Потому что здесь и без того достаточно потомков Эдуарда Листова! Законнорожденных, между прочим!

Нелли Робертовна внезапно затосковала. Ах, если бы эта светленькая девочка была ее дочерью! Ее и Эдуарда. Но нет. Они совсем чужие.

— Какое удивительное сходство с девушкой, той самой, со знаменитого портрета! — прошептала Нелли Робертовна. — А ведь это лучшая картина моего мужа!

Ей страстно захотелось вдруг, чтобы все это исчезло: и больничная палата, и девушка, спящая в кровати, и эти письма. Исчезло бы, как сон, который был ли, нет, не поймешь. И вернулась бы прежняя размеренная жизнь.

Она тяжело вздохнула и потрясла блокнот. Вдруг там еще что-то? Так и есть! Из блокнота выпала старая фотография, Нелли Робертовна сразу же ее вспомнила. «Любимой женщине подаришь, когда попросит…» Так вот кому подарил снимок Эдуард! Матери этой Маруси! Еще одно свидетельство большой любви. А еще это завещание. Она вспомнила его содержание и заволновалась. Не затормози вовремя Миша, как знать? Не было бы проблем, которые наверняка теперь будут.

«Что за мысли? — рассердилась она на себя. Надо жить достойно и честно! Раз мой муж так решил — тому и быть!»

То, что, разведясь с ней, муж ни копейки не оставил Нелли Робертовне, ее не удивило. Последнее время они с Эдуардом были на ножах. То ли он впал в старческий маразм, то ли действительно ее возненавидел.

«Все мое движимое и недвижимое имущество, в чем бы на момент моей смерти оно ни заключалось, завещаю двум моим детям: Георгию Эдуардовичу Листову и Марии Эдуардовне Кирсановой. Последнюю официально признаю своей дочерью и законной наследницей половины всего, что я имею. Если же до того момента, как завещание вступит в силу, один из наследников по каким-то причинам умрет, оставшийся в живых наследует и его половину».

Конец ознакомительного фрагмента.