Обмани меня нежно

Наталья Андреева, 2011

Прямо с антикварного салона пропал подлинник Пикассо... На выставке элитных ювелирных украшений кто-то ловко подменил сапфировое колье искусно сделанной копией... Преступников, как все уверены, двое: мужчина и женщина. Известны даже их имена: Георгий Голицын и Екатерина Семенова. Он живет в Питере, она – в Москве, и работают они только в паре: один ворует, а другой отвлекает внимание. Разработана целая операция по их поимке, которая пока не приносит результатов. А все потому, что эти двое... друг с другом даже и незнакомы! И они вовсе не сообщники, а конкуренты! Однако сводит их сама судьба. Он представляется преуспевающим адвокатом, она – скромной сотрудницей косметической фирмы. В музее, где работает Георгий, идет проверка, Катю подозревают в убийстве, за обоими ко всему прочему следят. Но разве это может помешать внезапно вспыхнувшей страсти...

Нестеров. «Видение отроку Варфоломею»

— Георгий Викторови-ич!!!

Она молитвенно сложила руки и по-собачьи преданно заглянула ему в глаза. Он невольно улыбнулся.

— Георгий Викторович-ич!!! Голубчи-ик!!!

Ефросинья Ниловна была старейшим работником музея и давней подругой его матери. Только мама пять лет назад ушла на пенсию, а Ефросинья Ниловна хоть и старше, но на покой не собиралась. Она была типичной музейной старушкой и сама вполне могла бы сойти за экспонат со своим морщинистым личиком, похожим на печеное яблоко, с огромными очками на самом кончике носа (как только держатся!), и отчего-то с морковной помадой на тонких, почти невидимых губах. Теперь эта яркая ниточка на сморщенном старушечьем личике дергалась и извивалась, казалось, что Ефросинья Ниловна вот-вот заплачет.

— Мне позвонили… живодеры… Там… милиция… дверь…

Он уже понял, что жестокие соседи накатали на старушку очередную жалобу участковому. Одинокая Ефросинья Ниловна была страстной любительницей кошек. Замуж она так и не вышла, ребенка не нашла от кого родить, даже мужчины, по ее же собственным словам, никогда не знала. Ефросинья Ниловна осталась старой девой и всю свою любовь отдала кошкам. Тех, кого не могла приютить, прикармливала тут же, у своей двери на лестничной клетке. Кошки сбегались отовсюду, они платили Ефросинье Ниловне такой же пламенной любовью. В подъезде стоял жуткий запах, и соседи все время грозились выгнать из дома если не саму гринписовку, то ее многочисленную живность.

Сегодня они решились на зачистку. План был следующий: пока старушка находится на работе, приедут живодеры, соберут в подъезде и окрестностях все мяукающее бесхозное стадо и поступят с ним в соответствии с прейскурантом, а жители подъезда в это время выбросят объедки, миски, вымоют пол и опрыскают стены дезодорантом. Кто-то стукнул Ефросинье Ниловне. Из мести ли или из любви к скандалам. Народу надо зрелищ, а без Ниловны шоу будет не таким ярким. Ведь участковый, которого позвали поприсутствовать при экзекуции, должен лично убедиться, какая в подъезде грязь из-за этих кошек и отвратительный запах. Его подведут к двери, за которой орут встревоженные животные, и заставят принять решительные меры. Понятно, что Ефросинья Ниловна запаниковала. Голицыну стало ее жалко.

— Чем вы так встревожены? На вас лица нет, возьмите мой носовой платок. Возьмите же. И перестаньте плакать.

Она с благодарностью приняла платок и, протирая то морщинистые щеки, то стекла очков, заскулила:

— Георгий Викторович, голубчик, подмените меня! Я знаю, вы человек занятой, научный работник, умница необыкновенный… Я знаю, что вы не обязаны… Но лучше вас никто не знает фонд, — залебезила Ефросинья Ниловна. — И вы такой добрый. Добрейший. Проведите вместо меня экскурсию, умоляю! Там группа.

— А вы куда?

— На битву! — она сжала крохотные кулачки. — Костьми лягу! Пусть и меня на живодерню тащат!

— Вас побьют, — сказал он печально.

— И пусть!

— Хорошо. То есть плохо, что побьют, но я согласен вас подменить. Хотите умереть — умрите.

— Да господь с вами, голубчик, — сразу стушевалась Ефросинья Ниловна. — Вы думаете, они на это способны?

— А вы хотели отделаться парой синяков? Нет, моя дорогая, они пойдут до конца, война так война. Будут включать на полную громкость музыку, едва вы ляжете спать, их дети будут звонить вам в дверь и убегать, как только услышат шаги, они станут поджигать ваш почтовый ящик и тыкать горящие спички в кнопку звонка, пока она не оплавится, лить сверху воду на ваш балкон, когда там сушится белье.

— Ах, они все это уже делают, — с досадой сказала Ефросинья Ниловна.

— И вы не сдаетесь?

— Никогда!

— Видимо, вы очень любите кошек, — грустно улыбнулся он. — Что ж, идите. Живодеры ждут. А я вас, так и быть, прикрою. — И деловито спросил: — А что за группа?

— Туристы. Случайный набор.

Она так и сказала: набор. Видимо, думала о своих кошках, которым брала в магазине то дешевую рыбу, то суповой набор, из которого варила себе и им тощий бульон. Это означало, что у входа в музей собралась толпа гостей Северной столицы, все они купили входные билеты, но желают не просто ходить по залам, а еще слушать пояснения сопровождающего. Работа трудная и неблагодарная для экскурсовода. Одни слушают, другие не слушают, разбредаются кто куда, без конца ослепляют фотовспышками и вечно нудят. Мол, скучно, за что только деньги заплачены. У экскурсоводов есть дежурный набор шуток, это закон жанра. Говоришь, говоришь о серьезном, потом надо внезапно сменить тон, в истории искусства полно забавных анекдотов. Если их нет, нужно придумать, чтобы как-то разрядить обстановку, смех прогоняет зевоту.

— Что ж… Из чувства сострадания я готов. Только не умирайте насовсем, любезная. Ваша помада освещает мне путь в музей. Не меняйте ее ни за что!

— Вы такой галантный мужчина, Георгий Викторович, — она хихикнула и задорно поправила очки. — Будь я лет на тридцать моложе…

— А я настолько же старше, — не остался в долгу он. — Ступайте, не то опоздаете к началу. Уверен, что все билеты на шоу уже раскуплены. Потом расскажете.

— Спасибо вам, — с чувством сказала Ефросинья Ниловна. — Я ваш должник на веки вечные. Матушке кланяйтесь.

— Непременно.

— Господа, в этом зале вы видите последнюю неоконченную картину великого русского художника Исаака Левитана, которая называется «Озеро. Русь»… — Ну, началось! Хождение-зевание. — Обратите внимания на то, сколько в ней света. Какой оптимизм излучает картина, несмотря на то, что писавший ее художник уже знал, что умирает. Знал, что скорее всего так и не успеет закончить свою работу… — Надо что-то делать. — А вы, кстати, знаете, из-за чего великий русский художник Левитан чуть не вызвал на дуэль великого русского писателя Чехова? У Левитана была любовница…

«Любовница» — ключевое слово. Народ начал подтягиваться.

— То есть Чехов объявил всем, что у его друга якобы есть любовница, хотя, возможно, это был просто художественный вымысел. Героиня сей любовной истории Софья Кувшинникова была женой полицейского врача и ученицей Левитана. Художницей Кувшинникова была весьма посредственной, зато женщиной незаурядной, хотя и не красавицей. Ее даже видели скачущей верхом, в капоте на голое тело, с босыми ногами. — «Голое тело» пробило всех. Зевки прекратились. — В доме Кувшинниковых часто бывали вечеринки, куда все стремились попасть, собиралось общество весьма незаурядных людей, заходили и Чехов с Левитаном. В результате Антон Павлович написал знаменитый рассказ «Попрыгунья», где в пейзажисте Рябовском все узнали Левитана. Рассказ был полон обидных намеков, и в Москве разразился настоящий скандал. — «Скандал» тоже ключевое слово. Теперь он стоял, окруженный плотным людским кольцом.

— Они дрались? — пискнула худенькая девушка со стрижкой «паж».

— Они надолго остались врагами, — торжественно сказал Георгий. — Но, в конце концов, дружеские чувства взяли верх и…

— Левитан просто набил ему морду? — предположил громила в шарфе от «Зенита».

— Коля! — ткнула его в бок жена. — Че несешь! Ты ж в музее!

— Ну, лицо, того… Начистил. А Чехов — это кто?

— Сказано тебе, тупица: великий русский писатель!

— И вы еще идете в музей, когда не знаете, кто такой Чехов! — всплеснула пухлыми руками дама в шляпке. — Безобразие просто! Так что там с Левитаном, товарищ экскурсовод? Продолжайте, пожалуйста, очень интересно!

— Они помирились, — улыбнулся он. — Левитан поехал в гости к Чехову, где оба сделали вид, что никакой скандальной истории не было.

— Ну, это неинтересно. Вот если бы дуэль…

И народ заскучал.

— Значит, он умер своей смертью? — уточнил на всякий случай долговязый молодой человек с «Никоном», нацелившись на «Русь».

— Да. От тяжелой и продолжительной болезни.

— От сифилиса? — с надеждой пискнул «паж».

— От аневризмы сердца. Ему было всего сорок лет.

— От сифилиса умер Бодлер, — авторитетно сказала дама в шляпке.

— Где это? — заволновался народ. — В каком зале? Он обнаженку писал? Ведите нас туда, хватит природу показывать!

— Бодлер, господа, писал стихи, — он попытался урезонить охочую до клубнички публику. — И в самом деле для того времени весьма непристойные, их даже запрещали, но здесь, как вы видите, только картины.

— А почитайте! — пискнул паж.

— Это не входит в программу.

— Вот так всегда! — разочарованно сказала жена фаната питерского «Зенита». — Самое интересное никуда не входит!

Муж, нагнувшись, шепнул ей что-то на ухо, и она залилась краской:

— Ой, ну че ты! Мы ж в музее!

— А сейчас, господа, я расскажу вам о следующей картине, — продолжил он экскурсию.

Народ стал расходиться.

«Эх, знал бы ты, брат Пушкин, каким великим пиар-ходом была твоя дуэль с Дантесом! Они жаждут крови. Что им гениальная картина? А вот голубой гений или гений, набивший, пардон, морду другому гению…»

Он очень любил людей, любил во всем их несовершенстве. И понимал, что сделать их лучше можно, только наказывая за это несовершенство. Страдая, они возвышаются. Перестают думать о непотребствах и начинают вспоминать все известные им молитвы. Некоторые даже учат новые. И так они молятся, пока гроза не минует, а потом вновь думают о непотребствах…

— Молодой человек…

— Что?

Он так увлекся своими мыслями, что и не заметил, как экскурсия закончилась. На автопилоте отбарабанил все, что положено, и довел их до выхода, после чего отпустил с миром. Они пошли выцеливать новые достопримечательности, до зубов вооруженные видеокамерами различного калибра, «Кодаками» и «Никонами», швырять монетки в Чижика-пыжика, стремясь во что бы то ни стало его подбить, прогуливаться по палубе знаменитой «Авроры», примериваясь к ее орудиями. Они уже взяли Лувр, захватили Эрмитаж, прошли победным маршем по Монмартру и занесли в свой актив Красную площадь. Они везде и знают понемногу, но зато обо всем. Туристы. Пытливое племя людей, не имеющих национальности. Он давно их простил и даже готов вновь и вновь рассказывать им о том, как Левитан чуть не вызвал на дуэль Чехова. Лишь бы им было интересно.

А этому что надо? Перед ним стоял благообразный старичок, по виду типичный турист, пенсионер, решивший, перед тем как умереть, увидеть Париж. Но на Париж денег нет, пенсия у нас в стране не слишком велика, а вот на поездку в Питер, если на год-другой потуже затянуть поясок, накопить можно.

— Извините, как вас по батюшке?

— Георгий Викторович.

— Вы так замечательно все рассказали, Георгий Викторович!

— Не стоит преувеличивать. Это была обычная экскурсия.

— Но я хотел бы вас отблагодарить.

— Каким образом?

— Не хотите ли отужинать в хорошем ресторане?

— Вы меня приглашаете? — он смерил пенсионера оценивающим взглядом и отметил дорогой костюм, белоснежную сорочку, ботинки из натуральной кожи, изготовленные известной фирмой. А старичок-то не прост!

— Я здесь на два дня. По делам.

«Пожалуй, с Парижем я ошибся. Он там был. И живет явно не на пенсию. Ну что я теряю?»

— Платите вы? — уточнил на всякий случай Голицын.

— Разумеется.

— Где и во сколько?

Благообразный назвал известный и очень дорогой ресторан на Невском. Георгий там бывал, но предпочитал места менее пафосные. Предпочтений же своих выдавать не стал, решив сыграть в простачка. Они назначили встречу на восемь вечера.

Он пришел минута в минуту, старичок тоже не подвел.

— Может быть, желаете отужинать в отдельном кабинете, Георгий Викторович?

— Зачем же? Разве у нас с вами есть секреты?

— Пока нет, но, возможно, будут.

— Намек не понял.

— Экий вы, — рассмеялся старичок. — С характером. Но ведь это неплохо, а? Что ж, пройдемте. Я уже заказал столик. Раз вы не хотите в отдельный кабинет, не смею настаивать.

Они прошли в зал. Голицын сделал вид, что ни разу здесь не был, и неуверенно стал осматриваться. Уселись. Вышколенный официант мгновенно принес меню, которое он и так знал наизусть, но все равно открыл и сделал вид, что внимательно изучает. Его визави, не спеша, достал из кармана пиджака крошечный футляр, в котором оказались складные очки, изящная и дорогая вещица, и тоже уткнулся в меню.

Голицын заранее сделал выбор и теперь использовал это время для того, чтобы попытаться угадать, о чем пойдет речь.

— Как насчет паровой стерляди? — спросил старичок, сдвинув на самый кончик носа очки с плюсовыми стеклами. Георгий невольно вспомнил Ефросинью Ниловну и улыбнулся. — Что вас так развеселило?

— Ничего. Я, пожалуй, рискну заказать котлеты из медвежатины.

— А я рыбкой побалуюсь. Вина желаете?

— Не откажусь.

— Вам понравился город? — спросил Голицын, когда старичок сделал заказ. — Кстати, как мне вас называть?

— Обращайтесь ко мне просто: дядя Боря.

Его брови от удивления поползли вверх.

— И что вам от меня надо, дядюшка?

— Вы спросили, как мне понравился город. А ведь я здесь бывал, и не раз. Вы меня, должно быть, не помните.

— Я уже много лет вожу экскурсии по музею. Извините, нет.

— Я был тогда с женой. — Старичок вздохнул. — Она умерла.

— Сочувствую.

Они взяли деликатную паузу. Принесли вино и закуски. Сомелье открыл бутылку и показал им пробку. Потом плеснул немного вина в бокал и предложил продегустировать.

— Годится, — сказал дядя Боря, едва обмокнув губы в вино. — Весьма недурно.

— И все-таки? — вернулся Голицын к главному, когда они опять остались одни.

— А вы с годами не меняетесь, Георгий Викторович. И обручального кольца на пальце, я смотрю, нет, — кивнул старичок на его правую руку. — По-прежнему одиноки и все так же независимы.

— А может, я его просто не ношу?

— Вы не женаты. И по-прежнему водите экскурсии по музею. Не надоело?

— А вы что предлагаете? — спросил он, поднося к губам бокал. Вино было весьма ординарным, но он не подал вида.

— Заработать, — улыбнулся вдруг дядя Боря.

— И… как?

— Георгий Викторович, ведь вы человек неглупый. Начитанный, эрудированный. Я каждый раз слушаю вас с истинным наслаждением. Неужели вы всерьез полагаете, что все эти люди ценят ваши усилия? Я имею в виду тех, для кого вы так стараетесь. Вспомните сегодняшнюю публику. Кто-нибудь поблагодарил вас за интересный рассказ? А ваше руководство? Давно оно говорило, что ценит вас? И как часто поощряло? Кстати, вы великолепно знакомы с творчеством художников-передвижников.

— Это тема моей диссертации, которую я все никак не напишу.

— А хотелось бы?

— На свете очень мало людей, которые занимаются тем, чем им хочется, — осторожно сказал Голицын.

— Все правильно. Они зарабатывают деньги, чтобы оставить, в конце концов, работу, которая не приносит им морального удовлетворения, и уходят на покой, дабы дать пищу своей душе. Я вовсе не имею в виду пенсию. Живя на пенсию, о душе не очень-то думаешь, все заботы только о хлебе насущном, — ворчливо сказал старичок.

— Не похоже, что вы живете на пенсию, — усмехнулся он.

— Под рыбку, Георгий Викторович? — подмигнул ему дядя Боря, подняв свой бокал.

— Как-то не клеится. Я вас зову дядей Борей, а вы меня Георгием Викторовичем. Тогда уж племянничек.

— А мы с вами еще не совсем в родстве, — намекнул дядя Боря. — Породнимся окончательно, когда вы примите мое предложение…

— Что за предложение? — деловито спросил он, отведав котлет из медвежатины.

— Если вы найдете способ, как изъять картину из фонда, я вам обещаю гарантированную ее реализацию.

«Вот оно!» Сердце екнуло. Неужели Серафиму нашлась замена?

— Кто вы? — спросил он в упор.

— Вы хотите взглянуть на мой паспорт? — ехидно осведомился старичок.

— Не валяйте дурака. За каким чертом мне ваш паспорт? Даже если он и не фальшивка. Вы предлагаете мне провернуть аферу с музейным фондом. Почему вы уверены, что я соглашусь? И почему именно я?

— Советуете завербовать одну из музейных старушек? Старость рассеянна, мой дорогой племянник, и потом, есть дети, внуки. Старость не только рассеянна, но и болтлива. И у нее много страхов.

— А как же вы?

— Я одинок. Была жена, но она умерла. Я вам уже говорил.

— И все-таки кто вы?

— Начнем с того, кто вы. Здоровый детина, не думайте, что я не заметил под вашим мешковатым костюмом стальные мускулы. Вы с легкостью поднимаетесь по самым крутым лестницам и носитесь по залам, как, извините, конь. Из группы уже и дух вон, а вы свежи, словно майская роза.

— А вы наблюдательны.

— Что вас держит в музее? Уверен: у вас давно уже есть план. Но вы не знаете, куда девать украденное. Я беру на себя эту проблему. За известный процент, разумеется. Вы добываете картину и привозите ее в Москву. Мы договариваемся о цене, я через день-другой приношу вам деньги, и мы расстаемся до следующей сделки. И не берите всем известные шедевры. Не надо жадничать. Лучше брать количеством. Уверен, вы прекрасно знаете фонд. Сколько картин выставляется? А сколько пылится в запасниках?

— Пять-десять процентов, — задумчиво сказал Голицын. — Выставляется. Остальное пылится десятилетиями, дожидаясь своего часа.

— Десятилетиями! — поднял вверх указательный палец старичок. — Можете сказать, почему так?

— Уважаемый… гм-м-м… дядя Боря. В крупных музеях фонд насчитывает более миллиона экспонатов. Там сам черт ногу сломит. Что поделаешь? Художественное наследие огромно. Каждый гений за свою жизнь создал больше сотни полотен, я специализируюсь, извините за производственное слово, на творчестве малоизвестного Федора Васильева. Он прожил только двадцать три года, но оставил около ста полотен. Если быть точным, восемьдесят. Что уж говорить о тех, кто прожил долгую жизнь? Или о таких плодовитых гениях, как Пикассо… Говорят, он писал по три картины в день, используя все, что под руку попадет: уголь, мел, карандаш, металл, гипс, камень и даже мусор. А наш Айвазовский? Ему приписывают шесть тысяч полотен! Вдумайтесь только в эту цифру! Поскольку это национальное достояние, шедевры хранятся в музеях. Преимущественно в запасниках. Из них обновляется фонд для постоянно действующих выставок, там, в запасниках, проводятся научные исследования, экспертизы.

— И вы, разумеется, имеете туда доступ?

— Разумеется, поскольку я научный работник. У меня есть постоянно действующий пропуск.

— А как же экскурсия?

— Случайность. Чтобы не потерять форму.

— И что вам мешает? — внимательно посмотрел на него старичок. Взгляд у него был острый, хотя сами глаза блеклые, невыразительные. Непонятно какого цвета, то ли серые, то ли цвета бутылочного стекла.

— Ничто не мешает.

— Картины десятилетиями пылятся в запасниках. Никто и не заметит пропажу. Ваши пятьдесят процентов.

— Половина? — рассмеялся он. — А не мало?

— Вы прекрасно знаете, что нет.

— Может, поторгуемся?

— Нет, — жестко сказал дядя Боря. — Пятьдесят на пятьдесят.

— Вы криминальный авторитет? — в упор спросил Георгий. — Что-то непохоже.

Дядя Боря рассмеялся:

— Фильмов насмотрелись? А что есть криминал? Бесконечные отсидки, блатной жаргон, на теле живого места нет от наколок? Умные люди, голубчик, не попадаются. За них дураки сидят. Вам вовсе не обязательно знать подробности, — хлестко сказал дядя Боря. — Вы сдаете товар, я его принимаю, плачу вам деньги, и дальше каждый идет своей дорогой, пока не появляется новый товар. Как вам такой расклад?

— Расклад меня устраивает, — он задумчиво отхлебнул вино, которое теперь не показалось ему таким уж ординарным. «А это удача!» — Хотя пятьдесят процентов маловато. Если я вдруг надумаю… Как я вас найду?

— Звонить мне не надо, — размеренно сказал старичок. — Визитку я вам тоже, извините, не оставлю. Во всем известной социальной сети, особенно популярной среди бывших одноклассников, у моей дочери есть страничка. Если вы захотите, то легко ее найдете.

— Вы же сказали, что одиноки?

— Я сказал, что моя жена умерла. А дочь уехала в Америку. Она вышла там замуж, нашла неплохую работу, родила двоих детей. Возвращаться на родину не собирается. Ее зовут Елена Блейк. 35 лет, США, штат Массачусетс. Сделаете ей подарок: одну розу. Так я пойму, что есть товар. Встречаемся через два дня, на третий. Вы приезжаете на «Р-200». Картину везете в чемодане, изображаете гостя столицы. Встречаемся на Ленинградском вокзале и обмениваемся чемоданами, я вам пустой, вы мне с картиной, и я говорю, на какое число брать обратный билет. Встреча на том же вокзале. Перед отъездом я передаю вам деньги.

— А если она не примет мой подарок? Тогда вы не увидите розу.

— Она примет. Мы с Леночкой прекрасно ладим, она чувствует свою вину за то, что уехала, оставив меня, старика, совсем одного, и охотно выполняет мои маленькие поручения.

— А если вы меня, пардон, кинете? Заберете картину и исчезнете?

— Я не могу дать вам гарантий. Придется поверить, что я заинтересован в долгосрочном сотрудничестве. Я вижу, вы рисковый человек. У вас взгляд авантюриста, хотя вы и прячете его за дымчатыми стеклами очков.

— Я еще не знаю, как это сделаю.

— Думайте, — пожал плечами дядя Боря и попросил счет.

Из ресторана они вышли порознь. «Какой-то шпионский боевик, — подумал Голицын. — Пароль — одна роза, через два дня на третий. Поезд прибывает в Москву около полуночи. Елена Блейк… Массачусетс…» Не понятно почему, но он поверил дяде Боре. Интуиция подсказывала, что это именно тот человек, которого он так долго искал. И даже не надеялся, что будет так легко, его самого найдут. Осталось только придумать, как изъять из фонда несколько картин. Хотя он и это уже знал. Просто не хотел рисковать тем единственным, чем дорожил, дружбой с замечательной женщиной.

«Зоя, — думал он, бредя по Невскому проспекту в толпе праздных, немного хмельных людей. — Пришло твое время. Пора открывать запасники».