Любовь и смерть. Селфи

Наталья Андреева, 2017

Селфи – безобидное увлечение человека, которому в жизни не хватает внимания и одобрения. Все просто… Щелчок и… «я на фоне»… Правда, фон порой становится более важным, чем безопасность. Но кто ж об этом задумывается! Разве что убийца, которому на руку такая одержимость. Новый роман автора из серии «Любовь и смерть.ru».

Глава 3

«…Да за смиренное кладбище, где нынче крест и тень ветвей над бедной нянею моей», — невольно вспоминала Люба строчки из «Евгения Онегина», подъезжая к старому кладбищу. Вековые деревья, заброшенные могилы, тишь, прохлада, умиротворение…

Умиротворение… Она невольно вздрогнула, увидев у ворот толпу. И это заброшенное кладбище?! Куча машин, микроавтобус с эмблемой федерального телеканала, десятки зевак, которые разбрелись среди могил или пытаются пролезть к микрофону.

— Здесь последнее время творится форменное безобразие! — возмущалась дама в платье от «Шанель», тиская в руках дорогую лаковую сумочку. — Я требую наказать этих осквернителей могил!

— Да как ее накажешь, нечистую силу-то? — покачала головой сухонькая старушка в белом платке, повязанном по-крестьянски.

— Точно! Вурдалак проснулся! — загалдела молодежь, приехавшая сюда явно по наводке «Инстаграма». После фоток с крестом.

Люба едва нашла местечко, чтобы припарковаться. Где же Людмила? А, вот она! Берет интервью у старушки!

— Скажите, вы знахарка?

— А как же, милая. Травки вот пришла собирать. Знать, сила в энтом месте, коли мертвец из могилы встал. Ко мне со всей округи люди приезжают. И даже из самой Москвы, — с гордостью сообщила бабуля, перебирая в сморщенных руках пучок трав. — Вот это чистотел, это зверобой, а это бессмертник… А то еще есть сон-трава. В ней великая сила. Только собирать ее надо с могилы ожившего мертвеца…

— Еще одна! — истерически взвизгнула дама в «Шанель». — Мой дедушка не вурдалак! Он нормальный человек, слышите вы?! Был.

— Разберемся, — кивнула Людмила. И тут заметила подругу. — А, Люба! Вот и ты!

— Я вижу, ты развила бурную деятельность, — сухо сказала она. — Я думала, ты одна приедешь. А не со съемочной группой.

— Фото с кладбища и рассказ Маши имеют огромный общественный резонанс. Мы не можем оставить без внимания эту тему. Я готовлю передачу о новом Дракуле.

— Мой дедушка не Дракула!

— А откудова на тебе тогда такие цацки? — ехидно сказала бабуля, ткнув пальцем в колье на шее у дамы.

— Это мне подарили!

— Нечистый, поди. Праведными трудами брыльянтов не наживешь.

— Помолчала бы, — сорвалась «внучка Дракулы». — Ты за свои травки такие бабки дерешь, что сама могла бы такие «брыльянты» купить. Тебя вся округа знает! Твой дом в три этажа, с бассейном и сауной! Который ты на сына записала! И «гелендваген»!

— Это не мое! Я детям своим не судья! Спрашивать: откуда? — знахарка от волнения забыла про имидж и заговорила на языке мадам. Без «энтих» и «откудова». И Люба сразу поверила и в «геленваген», и в трехэтажный особняк.

— А чье? Ты сюда зачем пришла? Услуги свои рекламировать?

— Да твой дед-упырище на всю округу прославился! Трех жен уморил! Миллионы наворовал! Мой дом в три этажа! Ты свои посчитай! Сама-то что тут делаешь? Покойничка пришла проведать? Не сбежал ли? А то наследство тю-тю!

— Я пришла искать справедливости, поскольку мне отказали в возбуждении уголовного дела!

— А что случилось? — с интересом спросила Людмила.

— Да вы посмотрите, в каком состоянии могила моего деда! На ней словно слоны топтались! Венки разбросаны, крест валяется! А в полиции сказали: ничего страшного, поправите. А что они сделали с могилой моей бабушки, эти циничные ублюдки? Затоптали цветник! Сломали ограду! Кто мне компенсирует затраты на восстановление?

— Видать, подрались дед с бабкой, — хмыкнули в толпе тинэйджеров. — Не захотела она, чтобы упырь рядом лежал. А может, он ее и правда того? Инициировал.

— Замолчите немедленно! — сжала кулаки дама в «Шанель». — Что за дичь вы несете?!

— Дичь не дичь, а что-то здесь явно произошло, — задумчиво сказала Людмила. — Ну что ж, идемте на «место происшествия».

Люба вслед за камерой двинулась в глубину кладбища.

— Где ж загадочная могила-то? — удивленно стала оглядываться по сторонам Людмила.

— Да вот же она! — «внучка Дракулы» ткнула пальцем в рыжий холмик с аккуратно стоящими на нем венками. Земля здесь была — помесь глины с песком. Рыхлая и цвета ржавчины.

— Не вижу никаких следов воскрешения мертвеца!

— Вы что хотели, чтобы я оставила все в том же виде, как после нашествия этих варваров?! — возмутилась дама. — Конечно, я навела здесь порядок! Потому что здесь похоронены мои предки!

Люба со вздохом стала разглядывать могильную плиту с мутной фотографией.

— Да, здесь нечего снимать, — разочарованно протянула Людмила. — Что ж, идемте смотреть крест!

Экскурсия к вросшему в березу кресту не заняла много времени. Они нашли там свечные огарки и помятую траву. После трагической гибели Кристины здесь неоднократно побывали ее фанаты. Или, как сейчас говорят, фоловеры.

— Вот с этого места мы и начнем наше журналистское расследование! — с воодушевлением сказала Людмила. — Я вас уверяю: это будет сенсация! Оставайтесь с нами! Берегите себя! С вами была я, Людмила Иванова!

— Да, материала-то для сенсации пока маловато, — сразу погасила улыбку она, выйдя из кадра. И махнула рукой оператору: — Все, закругляйтесь! Езжайте в студию, монтируйте. А я тут задержусь.

Люба поняла, что теперь ее выход. Она с грустью оглядела затоптанное кладбище. Какой уж тут покой! Какое умиротворение! Словно стадо бегемотов пробежало! Вот что значит пиар! Еще неделю назад никому и дела не было до этого креста и могилы «Дракулы»! А теперь все как с цепи сорвались!

— Люба, идем, — нетерпеливо позвала ее Люська. Отвела в сторонку и горячо зашептала на ухо: — Как думаешь, с чего начать?

— Начать надо с причины, по которой кто-то осквернил могилу, — сухо сказала Люба. — Девчонки что-то видели. Или кого-то. Возможно, засняли. Это был не мертвец, а вполне живой человек. Или люди. Я предлагаю поговорить с внучкой. С той женщиной, чьего деда теперь называют новым Дракулой.

— Это дело! — обрадовалась Люська. — Пошевелись! Она уходит!

И рванула за дамой в «Шанель» с воплем:

— Вы не хотели бы принять участие в моем ток-шоу?! Вас увидит и услышит вся страна!

Дама вздрогнула и остановилась. Когда подошла Людмила, «внучка Дракулы» довольно холодно сказала:

— Если я это и сделаю, то не ради славы, а ради моего покойного дедушки. Ради его памяти.

— Да-да, расскажите, что он был за человек.

— Если у вас есть время, я предпочла бы показать вам его архив.

Люба с Апельсинчиком переглянулись.

— У нас есть время? Да сколько угодно! — хором сказали они.

— Тогда езжайте за мной, — величественно кивнула дама.

Люська отпустила съемочную группу и лихо запрыгнула в Любину машину. «Внучка Дракулы» оседлала «лексус» и моргнула фарами — поехали.

— Опять мы с тобой идем по следу преступной группы! — с воодушевлением сказала Любе лучшая подруга. — Как в старые добрые времена!

— Поменьше пафоса, — поморщилась она. — Убийство Кристины должно быть последним в серии, и ради этого стоит постараться.

— Все-таки убийство?! — всплеснула руками Людмила.

— Надо уговорить мать Кристины на эксгумацию. Я теперь знаю, что искать.

— И что?

— Не беги впереди паровоза. Сначала с «Дракулой» разберемся.

Ехали они недолго.

«Вот в этом коттеджном поселке, должно быть, находится и особняк Красильниковых», — подумала Люба, разглядывая крыши за высокими заборами. Жить за городом, в таком вот элитном поселке, давно и прочно вошло в моду. Прописку при этом, разумеется, лучше было иметь московскую. Но жить в перенаселенном городе, намертво вставшем в огромных пробках, — себя не уважать. Если ты такой богатый и успешный, то почему тогда слушаешь, как над головой орут и носятся соседские дети? Демонстрация своей успешности — дело, конечно, накладное, но многие на это идут, влезая в огромные долги. Раньше продавали душу дьяволу, а теперь банку.

Судя по домам в поселке, он был относительно молодым. Минимализм в купе с хай-теком сменили пышное «барокко нулевых», как только стало понятно, что кризис затянулся. На смену вычурности и стилю «кто во что горазд» пришли сдержанность и типовое «лучше не высовываться — дольше не ототрут от кормушки».

— Раньше у нас был дом в деревне, — сказала хозяйка, гостеприимно распахивая ворота. — Но мой муж решил, что надо идти в ногу со временем. И дедушка с ним согласился. Этот дом гораздо больше и удобнее, чем наш старый, — с гордостью сказала она.

— Да-а-а… Впечатляет… — протянула Людмила, разглядывая трехэтажный особняк «Дракулы». Стиль «дерево и пустота». Строгие чистые линии, большие окна, самые современные и дорогие отделочные материалы. — Метров триста, поди, да с гаком? Я имею в виду площадь вашего домика.

— Пятьсот.

— И большая у вас семья?

— Мы с мужем и дочь. Но она живет отдельно.

— И не тесно вам тут? — не удержалась Людмила, для которой квадратные метры, то бишь их нехватка всегда были большой проблемой.

— Это хорошее вложение денег, — пожала плечами хозяйка.

— Кстати, а как ваша фамилия? На памятнике я прочитала «Большакова Анна Семеновна». Это фамилия вашего деда?

— Да. А я Старкова. По мужу. Старкова Аграфена Дамировна.

— Господи, кто ж вас так? — опять не удержалась Люська.

— Дамир — это советское имя, так называемое революционное. Я вам все расскажу. Проходите в дом.

Через десять минут они чинно сидели в гостиной, листая фотоальбомы в пыльных сафьяновых переплетах. То и дело неслышно входила домработница, полная женщина лет пятидесяти, принося все новые угощения. В самом центре на хай-тековском столе в этой вполне современной гостиной, обставленной модной мебелью, красовался сияющий, как солнце, самовар. Причем на Любин взгляд, это был настоящий антиквариат. Не какая-нибудь аляповатая подделка «под старину».

— И много у вас такого добра? — в третий раз не удержалась Люська, ткнув пальцем в самовар.

— Память о дедушке, — пояснила хозяйка Аграфена Дамировна. — Мой дед, Большаков Платон Кузьмич, ровесник революции, — сказала она с гордостью. — Он родился 25 октября семнадцатого года, в день, когда к власти пришли большевики.

— Так ведь красный день календаря — день седьмое ноября! Это я еще из детства помню! — вмешалась Люська.

— По старому стилю это 25 октября, — вздохнула Люба. Лучшая подруга знаниями никогда не блистала. — Значит, ваш дед прожил долгую жизнь, Аграфена Дамировна? Девяносто девять лет — это вам не шутки! Воевал, должно быть?

— О! Это отдельная страница его славной биографии! Ей посвящены целые тома, этой странице! Мой дед еще в этом мае прошел с другими ветеранами по Красной площади, когда был парад! Его ордена занимают почетное место в нашем семейном музее!

Лицо у Люськи сразу стало кислым. Она бы с удовольствием послушала про Дракулу, поскольку патриотических передач на ТВ и без того хватало. И ведущих их знаменитостей тоже хватало. Правильных, хорошо воспитанных, красиво говорящих. Людмиле Ивановой, бывшей звезде скандального реалити-шоу, туда соваться не след.

Меж тем Аграфена Дамировна заливалась соловьем:

— Семья была купеческая, но Большаковы сразу поддержали новую власть. Фамилия-то какая! Большаковы! Почти Большевиковы! Мой отец тоже был партийцем, занимал большую должность. Его назвали Дамиром, что означает «Да — мир!».

— Так Платон Кузьмич ваш дед по отцу? — зевнула Люська.

— Нет, по матери. К сожалению, мои родители умерли. Дед пережил всех.

— И своих трех жен, — тут же вставила Апельсинчик. — Вы расскажите лучше про них.

— Это к делу не относится, — сразу поскучнела Аграфена Дамировна. — Давайте лучше вспомним военные годы моего знаменитого предка…

Слава создателю, минут через десять зазвонил мобильник Аграфены Дамировны. Она извинилась и вышла из комнаты.

— Все это, конечно, хорошо, — мрачно сказала Люська, — военные подвиги и все такое. Вопрос: откуда бабки? Ты представляешь, Любонька, сколько все это стоит? — она выразительно обвела глазами гостиную. — Ровесник революции, ха! Чегой-то ни к кому в могилу не залезли, а к нему залезли!

— Может, его в орденах похоронили? — предположила Люба.

— Да ты что?! Тетка до денег жадная, сразу видать. А ордена — они денег стоят. Ну и само собой реликвии. Чтобы Аграфена, блин ее, Дамировна этакую ценность да в землю закопала? Ни в жизнь не поверю!

— Так на чем я остановилась? — с воодушевлением сказала хозяйка, вернувшись в гостиную.

— На Байкало-Амурской магистрали, — мрачно сказала Люська, лаская взглядом старинный самовар. Ее еще не оставила мысль о закопанном кладе.

Они еле вырвались из цепких рук госпожи Старковой часа через два. Та все не отпускала и совала им все новые и новые альбомы.

— Материал, конечно, хороший, — вздохнула Людмила, садясь в машину, — но это явно не ко мне. И к убийству Кристины отношения не имеет. Ума не приложу: что теперь делать-то?

— А знаешь, что? — Люба на минуту задумалась. — Старкова сказала, что раньше они жили в деревне. Я бы наведалась в эту деревню. Послушала: а что люди-то говорят о Платоне Кузьмиче Большакове?

— И то! — обрадовалась подруга. — Какая же ты, Любка, умная! Понятно, внучка будет курить дедуле фимиам. Вон ей какое наследство отвалилось! — кивнула она на особняк Старковых — Большаковых. — Помнишь, что знахарка-то сказала? Упырище, мол, трех жен уморил, по всей округе дурная слава.

— У нее самой рыльце в пушку, у знахарки.

— Да кто здесь не без греха? — вздохнула Людмила, кивнув на высокий забор, мимо которого они ехали. — Понятное дело, не трудами праведными все это нажито. Я хоть и на телевидении работаю, но мой дом гораздо скромнее. И семья у меня большая. А они вдвоем живут в пятистах квадратах! Во буржуи! Я уж не говорю о том, что работаю не разгибая спины, народ веселю.

— Ты давно уже не клоунесса.

— Ну, забавляю. Из кожи вон лезу, чтобы концы с концами свести. Или взять тебя…

— А что я?

— Высшее образование, всю жизнь работаешь, живешь скромно, а много денег скопила? Спорю: тебе и на одноэтажный дачный домик здесь не хватит.

— На одноэтажный хватит, не преувеличивай.

— Но такой дом, как у мадам Старковой, ты себе позволить не можешь?

— Такой не могу.

— То-то. Нет, не случайно к нему в могилу полезли. Это я тебе говорю. А у меня на сенсации нюх.

Люба сегодня невольно думала цитатами. Поутру было пушкинское «смиренное кладби́ще», теперь вот, подъезжая к деревне, где раньше жил Платон Кузьмич Большаков, Люба вспомнила старую советскую комедию. «Рим — город контрастов», как сказала управдом в исполнении блистательной Нонны Мордюковой, готовя лекцию о загранице.

— Россия — страна контрастов, — озвучила эту мысль Люба, кивнув на покосившийся забор.

Только что они побывали в коттеджном поселке, который облюбовали для житья миллионеры. Где все было с иголочки, а на ценники в магазине явно набросили лишний ноль. И где цена поэтому была указана не за килограмм, а за сто грамм. Всего в нескольких километрах та же буханка хлеба стоила в десять раз меньше, дома были в два раза ниже, а асфальт в три раза жиже. В тех местах, где он еще остался. Люба была уверена, что те, которые живут в заповеднике для богатых, ни за хлебом, ни за колбасой сюда не ездят. Даже за водой на родник, предпочитают ее в магазине покупать. Хотя чего ж проще? Бери пустую канистру, подъезжай, наливай.

— Люся, давай остановимся. Водички родниковой наберем, — просительно сказала она.

— Некогда. Давай на обратном пути… Кого бы нам порасспросить? — все озиралась по сторонам подруга.

— Сначала спросим, где дом Платона Большакова.

— Правильно! Женщина! Эй! — отчаянно завопила Люська, высунувшись в окно.

Люба, поморщившись, притормозила. Ну что за друзья ей достались! Полная ее противоположность! Люська со Стасом друг друга стоят, просто удивительно, что постоянно собачатся! Одного ведь поля ягоды. «Женщина, эй!»

Что ж, сама таких выбрала. В тот день, когда позволила Люське скатать первый в жизни диктант, все и свершилось. Люба приготовилась извиняться за бесцеремонность лучшей подруги. «Женщина, эй!» стояла на обочине, открыв рот, словно увидела привидение.

— Здрасьте! — выскочила из машины Люська. — Мы ищем дом Платона Большакова, девяностолетнего дедули, который недавно помер… Вы что, глухонемая?

— Осподи! — ахнула, словно очнувшись, местная жительница. — Вы ж из кино!

— Вы смотрите мое ток-шоу? — расцвела Людмила. Популярность ей льстила.

— Я бы эту кикимору на скотный загнала! Три мильена в месяц ей мало, ты скажи! Вот куда власть-то смотрит?

— Погодите, вы о ком… — наморщила лоб известная телеведущая.

— О девке с Рублевки!

— А-а-а…

— Вы мне теперь скажите, чем кончилось-то? — вцепилась поклонница в Людмилу. — Вернулся к ней мужик или нет? Если вернулся, то дурак.

— Если честно, я не знаю.

— Как это не знаете?! Вы ж про них кино сняли!

— Не кино, а часовую телепрограмму. Мы не следим за судьбами наших героев. Не всегда, — поправилась Людмила. — Так где бывший дом Большаковых?

— Про него тоже будете снимать? — с любопытством спросила женщина.

— Если сюжет интересный, то да.

— Тогда вам к Иванычу. Он про Платошу книжку хотел писать. Да передумал.

— Иваныч? Это кто и где?

— Историк наш, — с уважением сказала женщина. — Ученый очень. Во-он его дом, — она махнула рукой куда-то влево.

— А зовут его как? Кого спросить-то?

— А Иваныча и спросите. А Большаковы, они на хуторе жили. На отшибе. Только дом тот продали уже. Там теперь все поломали. Магазин будут строить. А то мало их, магазинов! Нет чтобы поликлинику построить! За сорок километров ездим! Вот об этом и снимете! А вы девок каких-то нам суете непотребных! Нет чтобы о народе подумать!

— Спасибо! — Люська торопливо полезла обратно в машину.

— Так вернулся к ней мужик или нет, к той девке? — крикнула ей вслед поклонница телешоу.

— Вернулся, — кивнула Люська.

— Нет, — перебила ее Люба. — Не вернулся.

— И то, — с удовлетворением сказала женщина и побрела в магазин, покачивая авоськой.

— Ты-то почем знаешь? — зашипела на подругу Люська.

— А ты?

— Я генерю положительные эмоции. Семья — ячейка общества. Мы всегда за ее воссоединение.

— Ты генеришь суету. И чушь. Местами, — сжалилась Люба. — Да скажи ты женщине то, что она хочет услышать. Что тебе — жалко? У нее и так жизнь не сахар. А какой-то девице с Рублевки три миллиона в месяц мало. Я помню этот сюжет. Тон был задан неверно, и не смотри на меня так. И вообще: здесь не стоит звездить.

— Ладно, не буду. Люба, нам надо найти какого-то Иваныча, — ничуть не обиделась на критику Люська. — Он историк. Говорят, книгу хотел писать про Большакова.

— А почему не написал?

— Вот это нам и надо выяснить… А ну стой.

Они притормозили у свежевыкрашенного зеленого забора. Калитку тоже недавно подновили, рядом стояла ладная скамеечка, на которой сидели две пожилые женщины.

— А Иваныча нам как найти? — крикнула Люська, опустив стекло.

— Никак с телевидения? — переглянулись пенсионерки. И тут же выдали вердикт: — Заслужил. Соседний дом, тот, что справа. Звонка нет, вы ему в калитку стукните. Дома он. В магазин с утра ходил. Но водку он не пьет, так что не беспокойтесь, дамочки. За хлебом ходил.

— И две пачки макарон.

— Соли кило.

— Да где там кило! Сахара да, кило. А соли-то полкила.

Пенсионерки заспорили, сколько соли купил Иваныч, а Люба поехала вперед, до другой калитки.

— Вот видишь, какая я популярная! — с гордостью сказала Люська. — Все смотрят мое ток-шоу!

Люба молча пожала плечами. Смотрят так смотрят. Краска на заборе кончалась аккурат на границе двух участков. На хилом штакетнике вокруг дома историка Иваныча ее давно уже съел дождь. Калитка держалась на одной петле, лавочки так и вовсе не было. Подруги вылезли из машины и Люська невольно вздохнула:

— Да уж, контраст так контраст.

— Ты держи калитку, а я в нее стукну. А то, боюсь, отвалится.

Стучать пришлось долго. Выглядели они при этом странно. Телезвезда старательно держала покосившуюся калитку, а Любовь Александровна Петрова интеллигентно выбивала морзянку на серой штакетине. Наконец в доме послышалось какое-то движение.

— Да вы входите, не заперто.

На крыльце, щурясь на свет, появился пожилой мужчина в трениках и клетчатой рубашке. Впрочем, все было чистое, хоть и полинявшее от многочисленных стирок.

— Иваныч это вы будете? — крикнула Люська, отпуская калитку.

— А вы, простите, по какому делу ко мне? — спросил пенсионер, поправляя очки с толстенными стеклами. На вид ему было лет семьдесят.

Подруги прошли на участок и остановились у крыльца. Иваныч с огромным удивлением уставился на яркие Люськины волосы, потом перевел взгляд на Любу.

— Мы с телевидения, — приветливо улыбнулась она. — Нам сказали, что вы историк.

— Ну, там, историк! — махнул он рукой. — Краевед. Так что извините, о войне с Наполеоном я вам ничего нового не расскажу.

— А нам не про Наполеона! Нам про Платона Большакова! — с энтузиазмом сказала Людмила.

— Про Платошу? — нахмурился Иваныч. — А вы для какой, простите, программы хотите снять сюжет? Для какого канала?

Люба с усмешкой посмотрела на подругу: ну что, телезвезда? Выкручивайся!

— Мы для ток-шоу, — затараторила та. — Последнее время на местном кладбище происходят загадочные события.

— Вы журналистка? — еще больше помрачнел пенсионер.

— Я ведущая этого ток-шоу.

— Не смотрю, — отрезал Иваныч. — Ничем помочь не могу, простите.

— Мы только что от Аграфены Старковой, — поспешно сказала Люба. — Она на вас жаловалась.

Апельсинчик посмотрела на нее с огромным удивлением: ты чего? Дамировна об этом ни слова не говорила! Но Иваныч живо отреагировал:

— Жаловалась? Вот даже как?

— Вы ведь не выполнили ее заказ, — продолжала Люба, доверяясь своей интуиции.

— Я все вернул до копейки! Весь аванс! Мне чужого не надо!

— Да мы видим, что вам не надо. — Люба со вздохом посмотрела на старый бревенчатый дом, крытый позеленевшим от времени шифером. — Вот и хотелось бы узнать правду. А то героем окажется вовсе не герой. И мы не только для ток-шоу собираем информацию. Погибла восемнадцатилетняя девушка, которая побывала на вашем кладбище и случайно стала свидетельницей какого-то преступления. Вторая девушка, ее подруга, пока, слава богу, жива. Нам надо узнать, что там произошло. Осквернили могилу Платона Большакова. Кто и почему это сделал? И почему убирает свидетелей?

— Я слышал, что на нашем деревенском кладбище неладное творится, — Иваныч посторонился. — Проходите в дом. Раз люди погибли, будем разбираться.

Люба вошла, слегка пригнувшись: притолока на входе в избу была низкой. Даже с Любиным средним ростом пришлось нагнуть голову. Раньше так строили: экономили тепло. Стены были толстые, бревенчатые, дверь тяжелая, дубовая, плотно пригнанная. Первое, на что натыкался взгляд, это беленная известкой печь. Настоящая русская печь, с лежанкой, со стоящими в ряд на шестке закопченными чугунами и сковородами.

— Ух, ты! — восторженно сказала Люська. — Да у вас тут раритетов! Продать еще не просили?

— И чугуны просили, и крынки. А особенно коромысло и прялку, — улыбнулся Иваныч. — В местный краеведческий музей отпишу, когда надобность отпадет.

Люба поняла, что «надобность» отпадет после похорон. Всеми вышеупомянутыми предметами Иваныч пользовался. В чугунах варил картошку и кашу, на коромысле носил воду с колодца. Своего на участке не было — дорого. «А мы гостинцев не захватили», — с досадой подумала Люба.

— Хотите чаю? — гостеприимно предложил хозяин. — У меня на травах, на родниковой воде. И варенье есть. В этом году клубники много было. И земляники в лесу. Такого варенья вы не купите.

— Чаю с земляничным вареньем? С удовольствием, — улыбнулась Люба.

— А как вас зовут? — спросила Люська, присаживаясь к столу, накрытому клетчатой, под цвет рубашки Иваныча клеенкой. — Я имею в виду имя и фамилию? Как к вам обращаться? А то Иваныч — как-то несолидно. Я вот Людмила. А это Люба, — кивнула она на подругу.

— Ну а я Иванычев Юрий Алексеевич, — хозяин церемонно поклонился.

— Так это прозвище — Иваныч! Не отчество!

— Я тут старожил. Считай, полжизни в Иванычах хожу. Платоша, правда, постарше. Мне семьдесят семь, а ему девяносто девять стукнуло. До ста чуток не дожил.

— Так что у вас вышел за конфликт с Аграфеной Дамировной? — спросила Люба, когда закипел чайник. Иваныч разлил по чайным чашкам ароматную заварку и поставил перед гостьями вазочку с земляничным вареньем.

— Видите ли, я краевед. — Хозяин сел напротив и поправил очки. — По образованию архивариус, сорок пять лет в музее проработал, в Москве. На автобусе ездил, потом на электричке. Тут недалеко, часа полтора. А когда вышел на пенсию, увлекся историей этого края. Живу я один, овдовел рано, да так и не женился снова. А детей Бог не послал.

— Вы верите в Бога? — удивилась Люба. Икон в доме не было, как она успела заметить.

— Раньше не верил, а теперь пора, — улыбнулся Иваныч. — С Богом труднее жить, но проще уходить. Господь ничто так не ценит, как раскаяние. Я, можно сказать, раскаялся в своем атеизме. Платоша-то покоя не нашел. Значит, есть Бог.

— Как вы его неуважительно — Платоша.

— А за что мне его уважать? — рассердился вдруг хозяин. — Я, когда Аграфена ко мне пришла, подумал: вот так удача! И к пенсии прибавку заработаю, и край свой прославлю. Благое дело. Душа прямо пела. Но недолго. Беда моя от излишней старательности. Взять бы мне Платошины архивы, да и написать эту книжку. А я копать начал. В дебри полез.

— Ну и что нарыли? — нетерпеливо спросила Люська.

— Кичиться им не надо бы, Большаковым, — поморщился Иваныч. Видимо на «нарыли». — Потому что все это липа, — по-простецки сказал он. — Вся их история. За уши притянуто. Начнем с того, что Большаковы, мол, сразу приняли сторону новой власти. Ничего подобного! Отец Платоши, Кузьма Большаков, ушел к белым вместе со своим братом. Купец был богатый, золотишко у него водилось. Поговаривают, перед уходом в Белую армию он у себя в саду горшок с золотыми червонцами закопал.

Люська заметно приободрилась. Клад — это дело! Юрий Алексеевич меж тем продолжал:

— Жена Кузьмы только-только родила, поэтому ее с младенцем братья Большаковы с собой не взяли. Понадеялись на родню. Только Татьяна и сама оказалась не промах. Когда муж с деверем сгинули, она тут же пристроилась к местному активисту Блямкину. Женщина была видная, одно слово купчиха! Я нашел в архиве ее фотографии. Тогда ценили не худобу, а дородность, стать. Потому как голод был в стране, и баба полная, белая была для тогдашних мужиков все равно что бочка меда для ос. Вы уж простите за такие подробности.

— Ничего, — кивнула Люба. — Вы очень интересно рассказываете.

— Яков Блямкин возглавил местную партийную ячейку, мужик был пронырливый, хитрющий. Не высовывался, рубаху на груди не рвал: да я за Родину, за партию! Тихой сапой пролез во власть, и с годами поднимался все выше и выше. На Татьяне он в итоге женился, видать, горшок с купеческим золотом вдова отыскала, но своих детей у них не было, и Блямкин усыновил Платошу. Фамилию ему, правда, оставил. И на отчество не зарился. Кузьмич так Кузьмич. Но звал сыном и любил, как сына. Теперь насчет Платошиного героического прошлого. Вы уж простите, что я так горячусь, у меня отец с Великой Отечественной не вернулся. А дядя выжил, но пришел домой весь израненный. Лет десять сумел протянуть. Потому как здоровье было железное. Те, которые действительно воевали, они давно уже в могилах лежат. А Платошу папа-партиец пристроил в обоз. К хлебу да к спирту. Платоша с войны не ордена да медали привез, а трофейный немецкий шкаф, мотоцикл и кучу всякого барахла. Ордена ему потом навесили. Он из своего «героического» прошлого выжал все до капли. По школам ходил — соловьем заливался. Да мы под Сталинградом, да мы под Курском. Что до Сталинграда, то не был он там, я проверил. А на Курской дуге да, побывал. С поносом лег в госпиталь. Я сумел найти архивы. Платоша всем говорил, что был ранен. Но в медицинской карте из того госпиталя под Курском Платошин диагноз прописан в точности: дизентерия. Ни царапины Платоша на войне не получил, но во всех президиумах после нее посидел. Даже я, дурак, поверил. Орденов-то сколько! Да только не с войны они, эти ордена. Как опасность какая — так Платоша в госпиталь, то с простудой, то с поносом. Барахла он из Германии привез невесть сколько. Офицер ведь! Интендантских войск, но звездочки на погонах есть звездочки. И место под трофеи положено офицерское. — Юрий Алексеевич перевел дух.

— Как же вы все это раскопали? — удивилась Люба.

— Раскопал, потому что был большой скандал. К концу войны стали думать о будущем. Появились трофейные роты, бойцам разрешили отправлять домой посылки. Солдатам десять кило, офицерам двадцать. Только где бойцу успеть с посылкой-то? Ему воевать надо. А вот штабные разгулялись. Платоша через Блямкина с ними, как это говорится современным языком, скорешился. Он в своем обозе больше шелков да трофейных чулок с духами возил, а не фураж и продукты. Оголодавшие красноармейцы возмутились, приехала комиссия. Эти материалы я и нашел. Но Платошу Блямкин отмазал. И после победы положенный трофей интендант первого ранга Большаков все же получил: мотоцикл. Ценные призы давали тоже по ранжиру: солдатам фотоаппараты с аккордеонами, офицерам велосипеды с мотоциклами, ну а «мерседесы» разве что маршалам. Но Платоша, похоже, золотишком добрал, оно ведь места много не занимает. Таможенникам запрещено было осматривать возвращавшихся с фронта бойцов. Полагаю, Платоша много чего привез в своем вещмешке. А после войны отчим его женил.

— А правда, что у него было три жены? — загорелись глаза у Людмилы. — И всех он пережил?

— Правда, — кивнул Иваныч. — Первая девчонка совсем, из местных. Платоша на ней еще до войны женился. История эта грустная. Дуня Ермакова первая была на деревне красавица. Да и в городе не затерялась бы. Мать Дуняшу по слухам от цыгана родила, отсюда и красота такая яркая, нездешняя. Вот Платоша на нее и запал. Татьяна, мать его, раскричалась, отчим, так тот вообще в бешенство пришел. Мне сестра старшая рассказывала, она это хорошо запомнила. Как Блямкины сюда приезжали, Дуняшину мать позорили и ее саму. Сестра меня на шестнадцать лет была постарше. Это случилось в сороковом. Они с Дуней были подружками, отсюда и такие подробности. Говорят, Большаков-младший Дуню силой взял, а потом расписался. Дуня за него замуж не хотела. Как она плакала! А потом, в сорок первом — война грянула. Он-то с войны вернулся, а она… — Юрий Алексеевич тяжело вздохнул. — Даже могилы ее теперь не найдешь. Хотя… Крест там стоял. А рядом береза росла.

Люба невольно вздрогнула. Они с Люськой переглянулись.

— Отчего же она умерла, такая молодая? — спросила Людмила.

— Кто знает? Война была. Голословно обвинять не стану, только сдается мне, Татьяна Большакова с Блямкиным постарались. Девчонка-то безотцовщина была, из голытьбы, только что красавица. А после возвращения с фронта Платоша взялся за ум и больше уже отчиму не перечил. Вторая его жена была дочкой первого секретаря обкома. Тот быстро в гору пошел, во время парадов на трибуне стоял, на Мавзолее. Так что Платоша не прогадал. Его карьера тоже в гору пошла. Только он все больше по гастрономам, а не по стройкам века. Как был обозником, так им и остался. Героическое прошлое он себе уже на пенсии нарисовал, когда ветеранов стало оставаться все меньше и меньше. И Платошиных «подвигов» никто уже не помнил. Что ж, партийцам тоже надо было кушать. Большаков недаром из купеческой семьи. Копеечку он считать умел и торговать умел. Ну и воровать, само собой. Сначала его Блямкин учил-прикрывал, потом тесть. Не учил конечно, но прикрывал, это точно.

— А рядом с которой женой его похоронили? — с интересом спросила Люба.

— А вот с этой, второй в одной могиле и похоронили, с Анной. Аграфена — их внучка. Единственная законная наследница. У Платоши с Анной была единственная дочь, мать Аграфены. Больше в браке детей Платоше Бог не послал. Третья жена появилась лет пять назад. Ему было девяносто четыре, а ей лет пятьдесят. Бабенка ушлая, из приезжих. С Украины, что ли. Говорят, в пенсионном фонде прямо охота идет на этих ветеранов. На данные о них. Пароли-явки-адреса. Большая пенсия, всевозможные льготы, квартиры… И при этом возраст, болезни. Перетерпи годок-другой, ухаживая за дряхлым стариком, и вот тебе наследство! Только не на таких нарвалась Полина-то. Она первой убралась, поперед Платоши.

— Что-то вокруг этих Большаковых женщины мрут, как мухи, — передернулась Люська.

— Все дело в наследстве. Аграфена своего не отдаст.

— Вы сказали: в браке детей больше Бог не послал. А что есть еще внебрачные?

— Есть. Еще одна дочь, — загадочно сказал Иваныч. — Только она с ба-а-льшими странностями.

— Расскажите, Юрий Алексеевич, — попросила Люба. Люська согласно кивнула: интересно.

— Платоше было лет семьдесят, когда его жена, Анна, тяжело заболела. А он был ходок известный. Очень любил женский пол. Ну и присмотрел себе молодку. Денег у него всегда было — куры не клюют. Я знаю о двух его московских квартирах, одна в центре, другая тоже в престижном районе. А кто его знает, сколько их на самом деле, этих квартир? От дел Платоша отошел лет в семьдесят, как раз перестройка началась, реформы всякие. Ну он и нырнул в тину. Всем тогда рулил Дамир, отец Аграфены. Убили его. В девяностых, во время бандитских разборок. Тогда много народу полегло.

— Выходит, Платон Кузьмич подставил зятя?

— Выходит. Года три Большаков жил тихо. А потом строиться начал. Да с размахом! Вскрыл, видать, кубышку-то. Так вот о дочке его внебрачной. Избенка ее матери рядом с Платошиными хоромами притулилась. А молодка ходила к Большаковым убираться да готовить. Анна-то слегла. В результате в семьдесят лет Платоша вновь стал отцом. Анна как узнала, так в больницу загремела. И больше уже оттуда не вышла. Приехала законная дочка, мать Аграфены. Устроила скандал. Вся в бабку свою была, в Татьяну. И стать такая же: купеческая. В общем, выжили Платошину полюбовницу из деревни. Он ей, правда, отступного дал. Квартиру в Москве купил.

— Наведывался, наверное? — подмигнула Люська.

— Дочка-то его младшая была на похоронах. Значит, наведывался. Анфиса Платоновна не от мира сего. Она вроде юродивой, материального не признает. Должно быть, потому и жива до сих пор. Полину-то Бог быстро к рукам прибрал, третью законную жену Большакова. Как только она к Платошиному наследству подобралась, так и прибрал. А Анфиса живет, не тужит. В каком-то своем мире. В прошлом году мать схоронила. А теперь вот и отца. Ходили слухи… Но чур меня не выдавать. И доказательств никаких нет, ни у меня, ни у других… — Иваныч вздохнул и замолчал.

— Говорите, не томите, Юрий Алексеевич! — взмолились подруги. — Интересно же!

— Платоша за свою жизнь много добра накопил. Человек он был старой закалки, банкам не очень-то доверял. Ну а куда их вкладывать, деньги? По слухам, как и отец его, купец Кузьма Большаков, Платоша золотишко очень уважал. И бриллианты. Аграфена вон вся ими увешанная, что новогодняя елка. Ей они от матери достались. Сдается мне, и другую свою дочку Платоша не обижал. Цацки и ей дарил. Соседке моей, Семеновне, которая на похоронах была, показалось, будто Анфиса что-то сунула в руку отцу, перед тем как гроб заколотили.

— Да вы что?! — ахнули Люба с Людмилой.

— Но это только слухи, — предупредил Юрий Алексеевич. — Аграфена-то в этот момент слезы лила. Притворные или нет, но выглядело убедительно. Как все говорят. Рыдала на груди у мужа. Анфиса прощаться подходила последней. Нагнулась, отца в лоб поцеловала, прошептала что-то, и прощальный подарок в руку вложила. А потом сказала: «Заколачивайте». У Семеновны глаз зоркий. Они потом все эти «мероприятия» на своих «заседаниях» по косточкам разбирают. Вот она и смотрит в оба, дабы чего не пропустить.

— Кому еще Семеновна это рассказала? — напряженно спросила Люба.

— Да всем. Они вон целыми днями на лавочке сидят. Сериалы посмотрят — и сплетничать. Семеновна со старшим сыном живет, да с внуками. Они с хозяйством управляются, а бабке делать особо нечего. Вот и собирает сплетни по округе. И ни одного «мероприятия» не пропускает: ни именин, ни похорон. Что до свадеб, они у нас редко. Молодежь в деревне не задерживается.

— Что бы это могло быть, Юрий Алексеевич? — заволновалась Люська. — Что за прощальный подарок?

— Кто знает? — пожал плечами Иваныч. — Должно быть, что-то ценное. Анфиса — она, как я уже сказал, с ба-а-льшими странностями.

— А Старкова знает о подарке, который в гроб положили?

— Знала бы, кабы сюда наезжала. Но она от родной деревни нос воротит. Москвичка, как же! Старковы дом новый отгрохали, в поселке для миллионеров. Я его не видал, но говорят хоромы. — Люська согласно кивнула. — А за старый Старковы хорошие деньги взяли. Участок на бойком месте, у дороги, по которой богатые в свой поселок ездят. Вот землю и выкупили под торговый центр. У них сорок соток было, у Большаковых. Аграфена, стало быть, неплохо нажилась. Господи, зачем ей столько денег?

— А почему у Большаковых одни девочки рождаются? — спросила Люська.

— Судьба, видать, такая. Не заслужил Платоша сына. Он и дочек-то не заслужил, — сердито сказал Юрий Алексеевич. И замолчал.

— А варенье у вас изумительное! — с энтузиазмом сказала Люська, облизывая ложку. — Никогда такого не ела!

— Так ведь ягода лесная. Отсюда и аромат, — улыбнулся Иваныч. — Хотите с собой баночку дам?

— Тогда и мы должны к вам с гостинцами приехать.

— А приезжайте. Мне, старику, одному скучно. Может, еще чего интересного расскажу.

Они переглянулись и стали прощаться. Люба поняла, что от варенья отказываться неловко. Выйдя из дома Иваныча, они, не сговариваясь, сказали:

— В магазин!

Купили всего самого дорогого: шоколадных конфет, кофе, сыра, копченой колбасы и баночку красной икры прихватили. Когда вернулись с подарками, Иваныч покраснел как рак:

— Это еще что? Я не нищий, мне государство пенсию платит.

— Возьмите, — взмолились они. — Это от чистого сердца.

Сумку с подарками удалось-таки впихнуть. Когда встали на курс и Люба прибавила скорость, Люська подвела итоги сегодняшнего дня:

— Значит так: надо искать Анфису. Ты подумай! Внучка Большакова чуть ли в два раза старше его дочери! Бывает же! Видать, старикан был не промах! Очень мне интересно взглянуть на эту Анфису!

— Полагаешь, кто-то, узнав о ее прощальном подарке папе, вскрыл могилу?

— А тут двух мнений быть не может. Полезли ночью, как воры. Девчонки неудачно зашли со своим селфи. Надо же! И роковой крест тут! Дунина могила! Кристина что-то засняла. Вот ее и… А, кстати, ты так и не сказала мне, как ее убили?

— Ей, похоже, подсыпали снотворное. Или сильный транквилизатор. Девушка потеряла равновесие, потому что перестала контролировать свое тело. А может, вообще заснула. На последних фото Кристины виден один из симптомов передозировки сильнодействующим препаратом. Этот симптом называется нистагм. Непроизвольные колебательные движения глазных яблок. Движения высокой частоты, нистагм, иначе дремота. Когда Кристина, открыв окно, обернулась, видно, что ее глаза как бы заведены. Она почти спит. Но наличие в организме снотворного может подтвердить только вскрытие. Его, похоже, не делали по просьбе родителей. И потому что следователь без колебаний вынес вердикт: несчастный случай. Девушка пыталась сделать селфи на большой высоте и сорвалась вниз. Это сейчас муссируется в СМИ. Нужна статистика. Вот видите, молодежь, до чего доводит ваше селфи.

— С ума сойти! Нам с тобой надо вскрыть две могилы! Первую, чтобы узнать, не залезли ли туда воры, а вторую, чтобы сделать эксгумацию трупа!

— Сначала надо договориться с родственниками, — вздохнула Люба. — Еще не понятно, с кем будет труднее: с Аграфеной или с Оксаной.