Морфоз. Повесть белой лилии

Наталья Алмазова, 2014

Мёртвые ангелы никогда не спят. У них даже нет век, имён и сердца. Они… совершенны и чисты, как лепестки белоснежной лилии. Но совершенство обманчиво. Путешествуя меж мирами в нескончаемом поиске Знаний, один такой безымянный скиталец оказывается на Земле. Не видя различий меж святостью и пороком, преступая духовные и мирские каноны с непринуждённой легкостью ребёнка, он отчаянно пытается разгадать тайну человеческой души. Прочесть замысловатую криптограмму, в которой блаженство и боль сливаются в едином экстатическом танце. Однако времени на поиск Ответа у него не так уж и много, ведь срезанные цветы, какими бы прекрасными они не были, неизбежно увядают. Познав же сокровенное таинство человеческой природы – простирающееся до безграничности бессмертие, он надеется отыскать сияющую тропу в Сознание самого Бога, дабы разоблачить Его Замысел, постичь собственное предназначение и обрести Вечность.

Глава XIX

Visio nocturna^[32]

…Во время нашего последнего разговора я многое рассказал своему ученику о мире, который он никогда не увидит. И увижу ли я?..

В задумчивости я прогуливался по парку, сжимающему в своих зелёных объятиях выкрашенное белым кирпичное здание Органного зала. Отвлекшись от самого сюжета повествования, я перебирал в голове детали того самого вечера, словно прибой, перемывающий ракушки:…гиацинтовые всполохи фонарей… потухшие свечи… шелест дыхания… и едва слышная фраза, которую discipulus meus обронил как бы невзначай: «Я Им тебя не отдам». Не забуду её. Никогда.

А небеса всё так же смеялись необозримою высотой, и чужие звёзды, что стали неизмеримо близки, наблюдали за мною, то бессловесно улыбаясь, то горько вздыхая. Я слушал их голоса. Они успокаивали, смиряя тревожные импульсы моей заблудшей души. Погружаясь в их хладную негу, мнилось, что все границы, как и прежде, открыты мне, и впереди ожидает несчётное множество миров и времён, загадочных, удивительных, непознанных. Что там, за всеми несметными порогами, за угольно-чёрными стенами Цитадели мой Бог неизменно ожидает меня, своего сбившегося с пути, заплутавшего в извилистых лабиринтах жизней и чувств, сына…

Но мои лиричные раздумья были прерваны. Так неестественно и грубо. Я не успел понять даже, что произошло. Это было похоже на энергетический удар, который вырвал сознание из его консолидированной формы, отбросив на иной уровень.

Моему взору открылось странное место: без стен, потолка и пола — будто бы неохватный грот, заполненный тягучей тяжёлою тьмой, словно вязкою смолой. Сквозь неё я не мог различить ни единого контура или очертания. Мрак этот был непрозрачен для моего взгляда, привыкшего видеть вне стен и границ. Данное обстоятельство пугало меня. Делало беззащитным и безоружным пред неизвестностью, что скользкими щупальцами оплетала растерянные мысли.

Не знаю, сколько длилось моё пребывание в обрисованном «гроте» до тех пор, пока я отчётливо не ощутил чьё-то присутствие. Я здесь был явно не один. Полупрозрачное, словно батист чувство вонзило свой невидимый кинжал в мой разум. Я ждал и ждал, когда это «нечто» решит проявить себя. Затем, в один миг вдруг осознал, что пребываю здесь в материальном теле — и это показалось мне слишком уж странным. С каждым тающим мигом моё смятение всё более уподоблялось отчаянию, плавно переходящему в панику. Я оглядывался, уже как человек, шаря по сторонам беспомощным взглядом. Вдруг я приметил в однородной густой темноте, возникающий как бы из ниоткуда, контур чьего-то обличья. Когда я понял, кто это… каждая ничтожнейшая частица моего тела будто онемела. Я замер, чувствуя, как внутри меня разливается мертвящий, всепожирающий холод.

Они всё-таки пришли за мной. Хранители. Бдительные бессердечные Стражи.

В первое мгновение я был настолько поражён, что все размышления отхлынули прочь, уступая полнейшему безмолвию души. Я просто наблюдал за тем, как величественно выступает из мрака силуэт, являющийся причиной всех моих самых страшных кошмаров, которые я только мог вообразить. Будто вырезанная из эбенового дерева фигура заполонила для меня и прошлое и настоящее, увлекая в неизбежное будущее — грядущую Пустоту. Чёрные одежды… скрещенные на груди руки… меланитовые глаза… обсидиановые волосы, застывшие сталактитами наподобие моих собственных… диадема и браслеты на предплечьях, в витиеватых изгибах содержащие священные символы Высшего Знания… крепящаяся к поясу Spiritualis Flagellum — плеть воздаяния.

Стряхнув кандалы оцепенения, я отступил на шаг назад, прошептав почти не слушающимися губами на мёртвом земном языке «frater meus» — брат мой… Но ни единой тени не пробежало по каменному безразличному лицу апологета Закономерности. Я отступил ещё на шаг, заворожено и неотрывно глядя на распорядителя своей Судьбы. Я так сосредоточился на его лике, что не заметил второго стоящего позади меня Великого Стража. Я успел ощутить лишь, как сжались на моих запястьях за спиной ледяные гагатово-чёрные пальцы. Неосознанно я дёрнулся вперёд, пытаясь освободиться, только безрезультатно. Вывернув мне руки, которые в ту же секунду утратили всю свою необычайную гибкость, Хранитель продолжал крепко держать меня в своих цепких когтях. Я перестал сопротивляться, склонив голову и ожидая неотвратимого. Неприятная дрожь, словно отточенные иглы, пронзала всё моё существо насквозь. Что бы я ни сказал… как бы ни пытался передать то, что я пережил — они меня не услышат. Они — совершенные воплощения Абсолютных Законов. И земные слабости, которыми я был так неизлечимо болен, им неведомы и чужды.

Однако, мрак скрывал ещё одну тайну, разоблачая свои секреты постепенно.

Устремив взор чуть правее фигуры первого Хранителя, я различил ещё чей-то облик, медленно выкристаллизовывавшийся из зыбкой темноты: это обличье… принадлежало моему Учителю. В моей груди зародилась глупая, иррациональная надежда. Я всем своим существом потянулся к нему, так, словно увидел в конце тоннеля эфемерный свет, и почти обеззвучено произнёс: «Magister…» Однако в последующую секунду всё внутри меня оборвалось — рухнули последние робкие ожидания: правой рукой своей, обхватив уязвимое человеческое тело со спины и сжимая когтями подбородок, мой Учитель держал… Мигеля.

Юноша стоял недвижно, боясь пошевелиться, дабы не перерезать себе горло об острые лезвия когтей моего наставника. Глаза моего ученика, устремлённые на меня, были полны слёз. Я понимал: Они, как никто, умеют внушать ужас, расчленяя дух до лишённого грёз остова, осквернённого бесчувственной точностью препарирующей его длани. Учитель же пристально следил за тем, как сменяют друг друга эмоции в выражении моего лица, внимательно и неотрывно. Его графитово-чёрные узкие зрачки беззастенчиво заглядывали в самые сокровенные закоулки моей стенающей души, разоблачая секреты, которые я скрывал даже от себя самого. Небрежно распоряжаясь там, он изучал мои тайные переживания, мечтания, страхи и страсти, читая их будто страницы личного дневника. Невозможно сказать, что я ощущал тогда: словно меня привязали к позорному столбу на базарной площади, как гирляндой, увив обнажённое тело перечнями моих грехов. Отвратительно и невыносимо. Меня мучили стыд и страх, и собственная немощность. Я не мог вырвать книгу своей души из этих гематитово-серых ладоней, что перебирали страницу за страницей последовательно и методично. Озноб во всём теле моём усилился, сравнившись с лихорадкой. Я знал… о, я знал, что должно будет произойти.

Не вынеся долее этой размеренной пытки, я закричал, глядя на своего бывшего ментора, чтобы он оставил меня, оставил в покое мою истрёпанную душу и отпустил Мигеля — ведь он всего лишь человек — он человек! И не принадлежит нашему миру — так зачем вмешивать его в то, к чему он имеет только косвенное отношение, будучи моим учеником, здесь, на Земле. Я кричал и пытался ослабить железную хватку Стража Истины, но безуспешно: неестественно выворачивая себе руки, я всё же не мог освободиться. Учитель наблюдал за моими хаотичными отчаянными действиями спокойно и бесстрастно: как я скалил зубы, задыхаясь от своей беспомощности, рычал и разговаривал с ним на земном языке. Должно быть, каким ничтожным казался я ему тогда: жалкой тварью, окончательно утратившей свой некогда богоподобный облик.

Я помню, как неторопливо мой наставник перевёл свой взгляд с меня на лицо Мигеля: и в этот момент… всё замерло как в безвременье. Потом заторможенной кинохроникой движение возобновилось, но… каждый последующий кадр будто бы замедлялся всё больше и больше, становился пластичным и протяжным, как стон.

Я лицезрел, как медленно Учитель разжал ладонь, что держала подбородок юноши. Как другая его ладонь неспешно опустилась на лоб моего бедного ученика, запрокинув ему голову. Как мой собственный крик обречённости повис желеподобными волнами в окостеневшем пространстве. Я видел… как мельхиоровый коготь аккуратно и точно провёл смертельную черту, разрезав горло молодого мага от уха до уха… Мне почудилось, будто я во всей полноте могу ощутить ту боль, которую испытывает Мигель — каждый миллиметр этой боли, наблюдая за тем, как из пореза хлынула альмандиновыми потоками ещё тёплая живая кровь. В тот момент моя дерзость и силы окончательно покинули меня, и я безвольным манекеном повис в сильных руках Хранителя, измождено опускаясь на колени. Смерть… тогда она показалась мне чем-то неисправимым и глобальным, хотя никогда прежде я не воспринимал её так. Я думал лишь о том, что никогда больше не увижу его. Никогда.

Обесточенный, словно выкрученная из патрона перегоревшая лампа, я забылся.

…Когда я открыл глаза, надо мною лазуритовым куполом сквозь офитовую вязь листвы простиралось небо. Был день. Солнце играло янтарными бликами по краям редких кипенно-белых облаков. Я смотрел ввысь, не в состоянии понять, какая из реальностей более объективна, хотя… они могли сосуществовать и параллельно. Я лежал на земле недвижно, ощущая её дыхание. Я боялся, шевельнувшись, опять соскользнуть в логово нестерпимого кошмара, и остаться там до скончания времён.

Если б Ад для меня существовал — то я представлял бы его именно таким. Замкнутым. Неизбывным. Нескончаемым в самом себе.

Примечания

32

лат. Ночной кошмар.