Бронзовый воробей. Или приключения красавца-корнета

Наталья Александровна Доброхотова-Майкова

Романтическая фантазия с литературными аллюзиями. Действие происходит в вымышленной стране, примерно в XVIII веке, в таинственных руинах. Действующие лица – генералы, солдаты, прекрасная девушка, карлик, попугай и заговоренный конь… Герои преодолевают древнее заклятие, и все кончается хорошо.Иллюстрации автора.

Заговоренный конь

— Пригожего конька раздобыли, ваше благородие, — сказал старый капрал, седой и кривоногий Мигун, лихой наездник. — Только, знаете, как бы чего не того…

— Что вы хотите сказать, Мигун? — спросил корнет.

— Да вот, конек—то ладный: только он несчастливый.

— Как это — несчастливый? — удивился корнет.

— У него, ваше благородие, — неторопливо рассуждал Мигун, — четыре несчастливых признака. У такого коня наездник того и гляди попадет в беду.

— Какие же это признаки? — спросил корнет. Он смущался немного, разговаривая с младшим по званию, но несравненно старшим по воинскому опыту человеком, и боялся уронить свое достоинство перед подошедшими в это время офицерами.

Мигун крякнул и подкрутил седой ус.

— Этого я вам, ваше благородие, уж извините, лучше не скажу, — ответил он. — Тут ведь знать мало, тут понимать надо; а вы станете перебирать, выбирать и браковать коней, одно беспокойство вам будет. Вы лучше поверьте опытному человеку — верно я говорю, ребята? Конь этот, точно, всем коням конь: и резвый, и смелый, а главное верный прямо до невозможности. Только вы его лучше сбудьте с рук, а то как бы, неровен час… Проиграйте его или там поменяйте, продайте… Я дело говорю, верно, ребята?

Обменять коня в кавалерийском полку, разумеется, не проблема, но нашего корнета смущала нравственная сторона вопроса. По молодости лет, он даже с врагом не согласился бы проделать такой трюк, который, это было теперь очевидно, вчера проделали с ним. Мог ли он, в таком случае, обманом всучить опасное животное товарищу по оружию? Сможет ли он спокойно спать, узнав, что новый владелец рыжего красавца сломал шею на охоте, заболел, проигрался в пух, наконец, получил дисциплинарное взыскание? Мало ли опасностей подстерегает офицера даже во время перемирия?

А перемирие, кстати, кончилось в тот же день. Неприятель, вместо того чтобы, по условию, снять осаду с небольшого укрепленного городка Лимон, попытался взять его приступом, пользуясь тем, что гарнизон ослабил бдительность. Военные действия возобновились. Юный корнет оказался на передовой. Но радость его была не полна. Одну неприятность из—за коня он уже нажил, отказавшись уступить его своему полковнику. Не мог же он, в самом деле сбыть свою напасть поседелому в сраженьях вождю? Равно не мог, в объяснение отказа, сослаться на Мигуна. Оставалось сносить последствия начальственного неудовольствия. «Бойся данайцев, расплачивающихся за проигрыш!» — сказал корнет в сердце своем и решил по возможности на рыжем не ездить.

Главнокомандующий армии, в которой служил наш герой, разработал план чрезвычайно хитрого флангового марша, долженствующего повергнуть противника в полную растерянность, а в дальнейшем способствовать конечному его разгромлению. Для приведения в действие сей стратажемы предписывались различным частям войск особые маневры; в частности, эскадрон легкой кавалерии, где состоял корнет, должен был предпринять ложную атаку, после коей обратиться как бы в беспорядочное бегство. Вечером корнет повел коня (своего прежнего) к полковому кузнецу. Кузнец, имея много дел, так подковал серого, что бедняга наутро оказался хромым. Корнет понял, что обречен, и покорился судьбе.

После недолгого перехода уланы выстроились в боевой порядок ввиду противника, развернувшего свои ряды на опушке леса. Корнет сразу узнал знакомые цвета гусаров и драгун, с которыми третьего дня сражался за карточным столом. Рожок пропел атаку: эскадрон дрогнул и устремился вперед, набирая скорость, подобно потоку жидкой лавы, низвергающемуся по склону вулкана.

Наш герой в первые же мгновения опередил передних. Он знал, что мчится навстречу гибели, и эта мысль приводила его в экстаз. В настоящем упоенье он шпорил коня, который казался ему самим ангелом смерти. Он не заметил, когда ряды противников смешались. Шашку, выдернутую по команде, он все еще держал опущенной к ноге. Где—то в иной стране, незнакомой, дальней протрубили отступление. Рука его и ноги сами вспомнили, чему их учили на бесконечных тренировках, и повернули коня. То есть попытались. Конь не подчинился. С коротким радостным ржанием, похожим на всхлип, он еще быстрее рванулся вперед. Корнет уже сознательно натянул повод — без всякого успеха. Краем глаза он увидел занесенную над собой саблю и неловким движением, словно отмахиваясь, отразил удар. И тут он увидел впереди знакомое лицо: гусара, проигравшего ему своего рыжего. Видимо, конь решил теперь доказать, что старая любовь не ржавеет и что лошадиное сердце не хуже собачьего. Эти чувства сделали бы ему честь, если бы пришлись более ко времени. Корнет рванул повод со всех сил. Гусар между тем узнал свой проигрыш. Он побледнел, словно рыжий со звездочкой нес не корнета желторотого, а статую командора, и торопливо поворотил коня. Гусар, скакавший следом, налетел на него, отпрыгнул в сторону, толкнул еще одного, две лошади разом взвились на дыбы, кто-то из всадников упал, а может и оба — корнет не видел, а гусар тем более: поддавшись панике, он мчался сломя голову, и его товарищи поспешно сторонились и давали ему дорогу. Корнет мчался за ним, внося смятение в ряды неприятельского войска. Вдруг он заметил, что его не окружают больше оскаленные лошадиные пасти и занесенные шашки. Вслед за преследуемым им гусаром он ворвался в лесную чащу — впрочем, довольно редкую. Мимо проносилась свежая, недавняя еще листва. Кони с хрустом топтали подлесок.

Рыжий конь, которого корнет больше не сдерживал, то и дело нежным ржанием звал прежнего хозяина остановиться, вернуться и приласкать его. Но гнедой круп и развевающийся над ним ментик мелькали впереди с прежней скоростью.

Вдруг они исчезли. Раздался громкий треск, душераздирающий вопль, и корнет увидел себя на самом краю обрыва.

Сердце его стремительно ухнуло вниз, а все остальное взмыло вверх. Казалось, он повис над бездной, из которой все еще несся вопль… Но вот толчок, и время снова понеслось в ритме галопа, отбрасываемое назад подковами.

Перескочив благополучно овраг, в котором его бывший хозяин сломал шею, рыжий перешел на короткий галоп и затем на рысь. Корнет готов был заплакать. «Судьба моя плачевна» — думал он. «Я не знаю даже, кто я. Перебежчик? Дезертир? Стоит врагу появиться, и я — пленный либо труп! О нет! Живым я не дамся! О позор, позор! Я бежал с поля боя!» Не знал он того, малосмысленный, что бегство сквозь вражеское войско во все времена именовалось атакою, и славнейший из фараонов египетских именно этим прославился!

Он продолжал ехать шагом через лес. Заслышав подозрительный шум, он старался углубиться в чащу, понимая при этом, что все больше удаляется от линии фронта и внедряется в расположение неприятеля. Лес вокруг становился все выше, все величественнее. Бедному корнету вспомнилось знакомое по детской литературе выражение: «и они скрылись в лесу», и оно показалось ему нелепым. Скрыться в лесу было бы нелегко, а еще нелегче — скрыть коня. Что, если бросить коня и пробираться пешком? Да, но его пришлось бы привязать к дереву, а в лесу, наверно, волки… Солнце поднялось в зенит, но жарко не было. Было очень красиво.

Прекрасный юноша на прекрасном коне ехал по прекрасному парку… В самом деле, он ехал, словно по аллее, между двумя ровными рядами могучих вязов. Должно быть, это была заброшенная дорога. Через некоторое время ее пересекла под прямым углом другая такая же дорога, или аллея. Корнет помедлил на перекрестке и повернул направо. И он ехал дальше, и снова куда—то сворачивал, уже не думая, к чему это его приведет. Солнце стало уже опускаться, и вот ему показалось, что впереди что—то возвышается — не то скала, не то стена. Не без предосторожностей он подъехал поближе и увидел огромное разрушенное здание. Разрушено оно было, безусловно, давно, и давным—давно заброшено: всевозможные растения, и вьющиеся, и цветущие, и свисающие, густо покрывали его стены, кое-где выросли даже небольшие деревья. Все было спокойно, только громко пели и кричали птицы. Корнет рискнул въехать сквозь широкую арку во внутренний двор. Здесь было меньше разрушений. Сохранились многие прекрасные колонны и мраморные плиты. Конь осторожно, как на лед, вступил на гладкий камень. Из этого дворика корнет проехал в соседний. Там он спугнул роскошного самца—оленя с огромными ветвистыми рогами. Олень сделал прыжок и исчез где—то в зелени. Очевидно, людей здесь давным-давно не водилось…

СТРАННЫЙ акцент

В тот же миг корнет увидел солдата. Он сидел у колонны, держа ружье на коленях. Корнет машинально схватился за шашку. Солдат спал так крепко, что цокот копыт по камню не разбудил его. Странный это был солдат. Корнет никак не мог определить ни страны, ни рода войск. Судя по длинному мушкету, он был пехотный; но в пехоте у противника таких мундиров не было, а в своем войске и подавно. Да и вообще мундир был не похож на мундир, и мушкет какой—то странный — то ли слишком большой, то ли старомодный. Все—таки это был мушкет, и наш герой осторожно полез в карман за пистолетом.

На голове у солдата была медная каска, давно не чищенная, и весь он был какой—то не уставный, не подтянутый. Может быть, вспомогательные части? Обоз? Но чей? Впрочем, смешно питать иллюзии: неприятельский, конечно. И солдат, наверно, не один… Надо, пока он спит, отнять у него мушкет…

Солдат поднял голову и посмотрел прямо на корнета. Лицо у него было совсем молодое, свежее.

— Товарищ, — сказал он, — съестного чего нету?

Съестного у корнета не было, и он потряс головой.

— Жаль, — сказал солдат и зевнул.

Корнет быстро соображал. Солдат говорил не на его языке, но и не на том, на каком говорили неприятельские офицеры, с которыми он так недавно встречался. Между тем корнет его понимал. Может быть, все дело в акценте? Ах нет! Вспомнил, солдат говорил на диалекте, на котором говорят уроженцы солянок. Солянки — небольшая приморская полоса, где дюны перемежаются с солеными болотами. Этот малоинтересный район часто переходил из рук в руки, и корнет не знал, кому он сейчас принадлежит. Кроме того, парень из Солянок мог в поисках заработка попасть в любую страну, в любой город и завербоваться в любую армию. Солянский диалект был хорошо известен в обоих враждующих государствах: и там и тут простак—солянщик был постоянным героем анекдотов и комедий невысокого разбора.

Итак, корнет по—прежнему ничего не знал. Солдат вроде бы не смотрел на него, как на врага. Впрочем, куда уж простаку—солянщику разбираться в мундирах! Если ничего не говорить, он ни о чем и не догадается. Наверно, и правда обозный… Солдат снова зевнул. Корнет легко спрыгнул с седла и достал из седельной сумки фляжку. С огорчением он вспомнил, что не догадался вчера наполнить ее вином у маркитанта. Во фляжке плескалось, судя по весу, чуть больше стакана вина. Корнет отвинтил крышечку, уселся рядом с солдатом, и, подмигнув, протянул ему фляжку.

— Можно, — сказал солдат.

Он отложил ружье, чтобы не мешало, взял фляжку, сделал большой глоток, второй — еще больше, третий — совсем большой, и, запрокинув голову, перевернул фляжку дном кверху. Это, как прекрасно знал корнет, хотя он был в армии без году неделя, было не по—товарищески, и так делать не полагалось: выпивать всю фляжку, если она одна на двоих. Однако, когда солдат вернул ему фляжку, там еще что-то бултыхалось. Корнет отпил глоток и снова протянул фляжку солдату. Тот снова хлебнул основательно, и все—таки там еще что—то оставалось. Корнет отпил. Он судорожно перебирал в уме солянские анекдоты, чтобы найти подходящую фразу для начала разговора. Что—то все было не то. Он устал, был взволнован и голоден. Они еще раз передали друг другу фляжку.

— И давно ты тут? — вспомнил наконец корнет.

— Со вчера, — ответил солдат не сразу. Он отнял фляжку от губ, перевел дыхание и протянул ее корнету. — Хайло и Сухой пошли насчет хавки, а я не пошел. Лучше посплю. Хайло обещал чего притырить, да жди, как же. Скорее сам больше себя сожрет, чем поделится. Ну и пусть хоть треснет. Я посплю пока. Слушай, а может это было не вчера?

Корнет выпил. У него начинала кружиться голова. Пил он всегда очень мало, к тому же не ел с утра. Он не был уверен, что правильно расслышал и истолковал своего собеседника. На сцене это звучало как—то не так. Солдат выпил еще и стал объяснять, куда поперлись Хайло и Сухой. Эти названия были корнету незнакомы; конечно, это все маленькие деревушки к тому же, как известно, жители солянок Б произносят как П. Когда нужно переводить, когда нет? Думая об этом, он потерял нить повествования. Солдат рассказывал уже о других местах и персонажах — кажется, о своих прежних авантюрах. Они с корнетом продолжали выпивать по очереди. Темнело. Корнетов конь, деликатно побрякивая уздечкой, щипал какую-то зелень поблизости. Корнет подумал с раскаянием, что даже не вынул у лошади изо рта железо, но встать уже не смог. Солдат рассказывал длинную историю про понтон; «ах да, конечно, он сапер», подумал корнет. В зелени, обвивавшей стены, возились какие-то птицы, должно быть большие. Сверху сыпался мусор, листочки; у одной из птиц был странный голос, похожий на злорадное хихиканье. Солдат, прикладываясь к фляжке и не забывая передавать ее корнету, повествовал о каком-то длинном баране, которого кто-то, видимо, попер, когда старый помер; речь его становилась все несвязней, он то и дело задремывал…