Волчья сотня

Наталья Александрова, 2001

Осень 1919 года. Добровольческая армия победоносно движется на Москву, но неожиданно в борьбу белых и красных вмешивается третья сила – вольница батьки Махно. Кавалерийский отряд генерала Дзагоева из-за предательства попадает в ловушку. В живых остаются только пять офицеров… Кто же из них предатель? Полковник Горецкий поручает Борису Ордынцеву выяснить это. Если бы Борис знал, какой ценой он выполнит это задание!

Глава четвертая

«Следует обратить внимание на усиление политработы на фронте и в тылу среди мобилизуемых, пополнение частей Красной Армии коммунистами, укрепление военной дисциплины».

В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 1919

Поздно ночью Борис сидел в кабинете Горецкого, пил крепкий черный кофе и рассказывал о своих новых друзьях.

— Поручик Осоргин — ахтырский гусар, человек нервный, злой… По каждой ерунде лезет в ссору, обидчив до крайности и вместе с тем постоянно норовит оскорбить своего собеседника. Характер очень тяжелый, но его уважают за смелость. Алымов говорил мне, что в бою он храбр до самозабвения, потому и пули его не берут — он словно заговорен от них…

Горецкий посмотрел на бледное лицо Бориса и сказал ему, поправив пенсне:

— Борис Андреевич, голубчик, должно быть, вам тяжело сейчас делать мне доклад… Может быть, вы поспите и уж утром расскажете мне все на свежую голову?

— Нет, Аркадий Петрович, утром вряд ли у меня будет свежая голова… Я лучше еще чашку кофе себе налью.

— Сделайте одолжение. А насчет того, что пули не берут, — это, может статься, от того, что господин поручик заранее осведомлен, откуда будут стрелять?

— С другой стороны… — возразил Борис, подливая себе кофе и потирая мучительно ноющий висок, — с другой стороны, скверный характер говорит скорее в его пользу. Лазутчик был бы обходителен и вежлив, ни с кем не портил бы отношений — так куда больше можно выведать, большего добиться.

— Возможно, и так, — кивнул Горецкий, — а может быть, что господина этого так переполняет классовая ненависть, что никак не может он сдержать своих эмоций.

— Ну, насчет классовой ненависти — это вряд ли. Что Осоргин дворянин — тут уж сомнений нету.

— Ладно, это я так, различные варианты рассматриваю. Извольте продолжать.

Борис прикоснулся пальцами к виску, чуть заметно поморщился и продолжил:

— Есаул Бережной — весьма колоритная личность. Он из терских казаков и, как все настоящие терцы, полудикарь, глядит этаким абреком, романтическим горцем. Такую мне поэму прочитал про коней и оружие — что твой лермонтовский Казбич! Кстати, — покосился Борис на Горецкого, — я ему пистолет проиграл, который вы мне выдали.

— Ну, голубчик, вы что же, хотите, чтобы я ваши карточные долги платил? Проиграл так проиграл.

— Да больно уж он на этот «парабеллум» засмотрелся. Я уж хотел по кавказскому обычаю пистолет этот ему подарить, а он не захотел, предложил сыграть. Так я для пользы дела согласился.

— Ладно, коли для пользы — посмотрю, может, что-нибудь вам достану.

— А то ведь мне украсть придется, — засмеялся Борис, — есаул ведь что сказал: оружие красть можно, в бою добывать можно, а покупать нельзя.

— Да, настоящий абрек, — усмехнулся Горецкий, — а между прочим, Борис Андреевич, терские и кубанские казаки не слишком надежны. Среди них весьма популярна идея создания на Северном Кавказе независимого государства, и они воображают, что Советы им позволят… Конечно, офицеры менее подвержены красной пропаганде, а среди рядовых казаков такие идеи очень даже в ходу. Что еще можете сказать про этого романтического есаула?

— Вспыльчив, — продолжил Борис, — но в отличие от Осоргина отходчив и добр, нисколько не злопамятен. В общем, мне трудно представить такого человека в роли предателя.

— Это всегда трудно, — негромко сказал Горецкий, — представить человека, с которым ты разговаривал по душам, пил на брудершафт, играл в карты, ходил под пули, представить такого человека в роли предателя, вражеского шпиона или убийцы… Преступники, Борис Андреевич, — такие же люди, как мы с вами, и зачастую очень даже симпатичные… Ладно, я отвлекся. Что вы можете сказать о Мальцеве?

— Менее всего, — смущенно проговорил Борис. — Гусарский ротмистр, человек уравновешенный, спокойный. Хотя в игре азартен, но и в азарте сохраняет некоторое благоразумие, умеет на самого себя взглянуть как бы со стороны и с некоторой долей иронии… Впрочем, я вижу, Аркадий Петрович, что ничего по-настоящему полезного я вам сообщить не смог, не обессудьте.

— Отчего же? Всегда полезно представить себе характеры и психологические типы людей, попавших в сферу расследования. А я, голубчик, вот что подумал, — Горецкий, по своему обыкновению, снял пенсне, приобретя чеканную строгость черт, — устроим-ка мы всем нашим подозреваемым маленькую проверку…

Полковник Азаров явился в штаб корпуса за новым назначением. Он приходил сюда едва ли не каждое утро, и его все отсылали и отсылали, перенося разговор на другой день. Но сегодня все было по-другому. Его направили в кабинет, где прежде не приходилось бывать, и незнакомый ротмистр, приподнявшийся из-за стола, сказал:

— Господин полковник, прошу вас прибыть к полковнику Кузнецову в штаб армии. Он сообщит вам ваше новое назначение. Заодно, не в службу, а в дружбу, передайте полковнику этот пакет.

Ротмистр протянул Азарову небольшой конверт из плотной серовато-желтой бумаги. На конверте не было указано назначения или адреса, была только крупная, дважды подчеркнутая красным надпись: «Совершенно секретно».

— Курьеры все разосланы, — извиняющимся тоном пояснил ротмистр, — а передать срочно нужно… Вы уж, господин полковник, передайте, с соблюдением возможной осторожности. Пакет наиважнейший.

Азаров удивленно взглянул на ротмистра, расписался в какой-то подсунутой тем книге и спрятал конверт в полевую сумку.

— Доставлю, конечно… А что за назначение, не знаете?

Ротмистр пожал плечами и ответил:

— Владимир Зенонович распорядился… Кажется, составляют новую мобильную часть из кавалерии и конной артиллерии.

Азаров поднял руку к козырьку и отправился в штаб командующего Добрармии генерала Май-Маевского, размещавшийся в другом конце Ценска. Там он довольно долго искал полковника Кузнецова — штаб недавно переехал в Ценск, и в здании царила неразбериха, как на вокзале. Наконец какой-то ушлый штабс-капитан указал Азарову нужную дверь.

За столом в кабинете сидел невысокий полноватый офицер, вполне отвечавший представлениям Азарова о штабных крысах. Азаров представился штабному и протянул ему пакет. Кузнецов как-то странно посмотрел на новоприбывшего и быстро спрятал конверт в верхний ящик стола. Затем он предложил Азарову сесть и сообщил:

— Вам предписано принять вновь образованную седьмую батарею конной артиллерии в составе двухбатарейного дивизиона. Начальник дивизиона — полковник Орловский. Старший офицер вашей батареи — штабс-капитан Нефедов. Он уже принял орудия и введет вас в курс дела.

Азаров уточнил, где расквартирована его новая батарея, и, откозырнув штабному, облегченно вздохнул. Тыловая жизнь утомляла и нервировала его. Ему хотелось вернуться к опасной, но размеренной и привычной жизни батареи, к той определенности и ясности, которая есть на войне, в мужском военном братстве, где каждый на виду и нельзя спрятаться за чужой спиной.

Есаул Бережной шел в слободу, где находилась в обозе второй категории его гнедая кобыла Красотка. Квартира, где стоял есаул, совершенно не была приспособлена к тому, чтобы держать лошадь при себе, вот и пришлось сдать ее обозному коноводу, но есаул отлично знал, как скверно ходят в обозе за лошадьми — и не почистят толком, и не покормят, поэтому он каждую свободную минуту старался проведать свою любимицу. Навстречу ему попался знакомый драгунский ротмистр.

— Бережной! — окликнул он есаула. — Вы ведь мимо штаба армии пойдете, так Христом-Богом молю — занесите пакет в штаб, полковнику Кузнецову. Меня срочно на станцию послали, там снаряды подвезли, а пакет тоже срочный… И как назло, никого нет, кому доверить можно — письмо-то наиважнейшее.

Ротмистр протянул небольшой сероватый конверт из плотной бумаги с круглой надписью поверху «Совершенно секретно». Больше на конверте ничего написано не было — ни назначения, ни адреса. Бережной нехотя взял конверт и кивнул ротмистру: передам, мол, невелик труд.

— Только умоляю, есаул, — ротмистр сделал большие глаза, — будьте осторожны, пакет крайне важный и очень секретный.

— Ладно-ладно, — проворчал Бережной, подумав при этом, что коли уж такой важный пакет, так и доставлял бы его ротмистр сам.

Ротмистра, однако, уже и след простыл — видно, и правда он очень торопился на станцию.

В штабе Добрармии Бережному долго пришлось разыскивать полковника Кузнецова — никто такого не знал, и есаул хотел было развернуться и уйти, но тут нужная дверь прямо-таки сама оказалась перед ним, и невысокий полноватый офицер совершенно штатского вида подтвердил, что он полковник Кузнецов и ждет означенного пакета как манны небесной. Бережной протянул штабному полковнику конверт, тот взглянул на есаула как-то странно и убрал конверт в стол. Есаул отдал честь и, облегченно вздохнув, отправился к своей гнедой Красотке. Как он и подозревал, мерзавец коновод не почистил толком лошадь и в кормушке у нее было только старое сухое сено. Бережной обругал коновода последними словами, засыпал в кормушку ячменя и как следует скребком вычистил Красотку. Лошадь благодарно вздыхала, смотрела на хозяина ласковым коричневым глазом и тихим ржанием выражала ему свою любовь.

Поручика Осоргина срочно вызвали к командиру Ахтырского гусарского полка. Самого генерала на месте не было, вместо него Осоргин увидел какого-то драгунского ротмистра.

— Поручик, — ротмистр выглядел озабоченно, — доставьте срочно в штаб армии полковнику Кузнецову пакет. — Ротмистр протянул какой-то небольшой серовато-желтый конверт с крупной надписью «Совершенно секретно». — Будьте осторожны, конверт чрезвычайно важный!

Осоргин по склонности характера хотел было огрызнуться, что он не унтер какой-нибудь с пакетами бегать, но военная дисциплина взяла верх над скверной натурой, и поручик, откозырнув и щелкнув каблуками, отправился в штаб.

В штабе армии, как и ожидал Осоргин, творился форменный бардак, никто ничего не знал, найти полковника Кузнецова удалось с огромным трудом. Полковник этот оказался типичным штафиркой, тыловым прихлебалой — низенький, рыхлый, с гнусной штатской физиономией. Осоргин протянул полковнику пакет, полковник посмотрел как-то странно и сунул пакет в стол, как будто никакой важности в нем не было. Осоргин внутренне кипел и очень хотел штабному нахамить, но дисциплина опять взяла верх. Поручик развернулся и вышел на воздух, где отвел душу, обругав какого-то не в добрый час подвернувшегося штатского.

Борис, отоспавшись после карточной игры и обильных возлияний накануне, отправился к княгине. Сказали, что их сиятельство только что отбыли на прогулку, а Софье Павловне нездоровится, так что не принимают.

— Так-таки и не примет меня? — Борис нарочно говорил громко, чтобы его услышали наверху.

— Кто там, Федор? — раздался слабый голос. — Это вы, Борис Андреевич? Я спущусь.

Софья Павловна была бледна и казалась похудевшей от того, что под глазами ее залегли темные тени.

— Вы и вправду нездоровы? — удивился Борис. — А как поживает наш Ромео? С ним все в порядке? И чем увенчалась ваша миссия?

— Присядьте. — Она слабо кивнула на кресло. — Должна сообщить вам кое-что.

Спокойно и сухо она пересказала ему всю вчерашнюю исповедь полковника Азарова.

— Сын-идиот? — Борис даже вскочил с кресла. — И вы думаете, что я в это поверю?

— Придется. — Она устало прикоснулась к вискам. — Сегодня утром я выяснила кое-что у княгини. Она знала, что у Азарова был больной сын и что жена умерла при родах, но вот куда он потом делся, никто не знал. Но вы ведь можете это проверить.

— Да-да, — рассеянно согласился Борис.

— На этом, как я полагаю, моя миссия заканчивается? Больше я вам ничем не обязана? — рассерженно спрашивала Софи. — Не думайте, что вчерашний вечер достался мне так просто.

— Я и не думаю, — согласился Борис, — но, дорогая моя, согласитесь, что провести вечер с влюбленным в вас мужчиной — это не самое страшное.

— Да, конечно. — Фиалковые глаза дразняще заблестели, и Борис, представив, что с ней было вчера, почувствовал укол ревности.

— Как бы я хотел вчера быть на месте полковника! — непритворно вздохнул он и взял Софи за руку.

В таком положении и застала их вернувшаяся с прогулки княгиня Анна Евлампиевна.

— Воркуете, голубки? — ничуть не удивившись, пропела она. — Гляди, Борис Андреевич, как бы тебя полковник-то на дуэль не вызвал.

— Да он не увидит, он сегодня с утра в штаб пошел, я знаю, — не подумавши, брякнул Борис.

Софи бросила на него взгляд украдкой и упорхнула к себе. Борис тоже думал, как бы половчее откланяться, но княгиня усадила его подле себя с намерением поговорить.

— Что сегодня невеселы, Анна Евлампиевна? — рассеянно спросил Борис, так, для разговора.

— Грустно что-то нынче, тоска заела, — пожаловалась старуха.

Такая хандра была несвойственна бодрой княгине, и Борис учтиво осведомился о ее здоровье.

— Да здорова я, милый мой, здорова, насколько в семьдесят лет можно быть здоровой! — отмахнулась она. — Да только тошно здесь, в чужом доме-то, век доживать… Домой хочется, а домой, в Москву-то, попадем ли теперь?

Борис вспомнил опасения полковника Горецкого насчет успешного наступления на Москву и честно ответил:

— Не могу знать, Анна Евлампиевна, чин у меня не тот, чтобы такие вещи знать.

— Неужто придется за границу уезжать? — вздыхала старуха. — Давеча беседовала я с одним умным человеком, так он очень советовал.

— А почему бы вам и не уехать, хотя бы временно? — рискнул спросить Борис. — Возможно, здесь все утрясется, тогда и вернулись бы.

— Думаю я про это, — неохотно начала старуха, — только вот какое дело… Не могу я уехать, не побывав в имении своем, в «Дубовой роще». От Ценска оно в семидесяти верстах. Место там глухое, ехать боюсь одна, потому как, сам знаешь, очень хулиганят атаманы разные, да и мужички нынче осмелели.

— Да уж, теперь порядок только в городах и на железной дороге кое-как поддерживают, да и то поезда все время грабят, — поддакнул Борис. — Так что навряд ли в имение свое попадете, да и зачем вам туда?

— Детство мое там прошло, не могу уехать, те места не повидавши. — Старуха отвела взгляд.

Борис подумал про себя, что никогда он не замечал в княгине этакой сентиментальности, на редкость здравомыслящая была старуха, и нет ли иной какой причины для того, чтобы побывать ей в своем имении, но тут же засобирался уходить, отговорившись делами, и выбросил из головы мысли об имении княгини Задунайской.

Он не знал, что Софья Павловна, покинув так поспешно их с княгиней, не сразу поднялась к себе, а постояла немножко в маленьком темном коридорчике возле двери в гостиную. Разговор княгини с Борисом она слышала очень хорошо, потому что княгиня была глуховата и говорила громко. Когда старуха сама начала разговор про имение «Дубовая роща», глаза Софи заинтересованно блеснули. Но Борис разговора не поддержал, так что Софи пришлось поскорее отскочить от двери, чтобы ее не заметили. Поднявшись к себе, она заперла дверь комнаты изнутри, потом подошла к платяному шкафу и пошарила за полкой с бельем. Вытащив оттуда маленькую кожаную папочку, Софи наскоро перебрала ее содержимое — это все были какие-то бумаги — и наконец обнаружила старую, потершуюся на сгибах вырезку из журнала «Старая усадьба». Внимательно перечитав вырезку, Софья Павловна надолго задумалась.

Опять поздним вечером Борис явился домой, где ждал его Горецкий.

— Что-то у нас с вами, Аркадий Петрович, день с ночью поменялись местами. Все наши беседы происходят исключительно ночью, будто это мы с вами заговорщики, а не тот, кого мы ищем.

— Сегодня, голубчик, — с довольной улыбкой ответил полковник, — темнота крайне необходима для нашей работы. Без темноты ничего у нас с вами не выйдет.

— Что же — куда-то нужно проникнуть незамеченными?

— Нет, Борис Андреевич. Никуда мы с вами не пойдем, кроме этого чулана, где темнота особенно полная.

— Ну, Аркадий Петрович, вы меня заинтриговали. — Борис пожал плечами и устремился вслед за Горецким в маленькую кладовочку, где раньше у хозяев сложена была всякая рухлядь, а сегодня с утра Саенко все выбросил и вымел сор.

Горецкий зажег керосиновую лампу и надел на нее колпак из тусклого красного стекла, так что свет в чулане стал таинственно-багровым, каким он бывает изредка на закате или перед надвигающейся грозой.

— Я вижу, Борис, что вы удивлены, — начал Горецкий, одновременно вынимая из шкафчика какие-то склянки и пакетики и устанавливая на низеньком столе плоский тазик с водой, — вы же знаете, что я проводил проверку всех пятерых офицеров, подозреваемых в предательстве.

— Все же пятерых? И Коновалова проверяли, хоть у него и алиби?

— Не раз бывало, что самое лучшее алиби при хорошей проверке лопалось как мыльный пузырь. Так вот, относительно проверки. Каждому из пятерых офицеров мы под разными предлогами дали в руки конверт с якобы совершенно секретными документами. Весьма вероятно, что предатель захотел бы ознакомиться с содержимым конверта. Конечно, вероятность тут не стопроцентная — предатель может быть осторожен, он может заподозрить ловушку и не открыть пакета, но некоторый шанс у нас все же имеется. Если один из конвертов вскрыт — тот, кто держал его в руках, почти наверняка и есть предатель.

— А как мы узнаем, что конверт вскрывали? — недоверчиво спросил Борис.

— Вот для этого нам и понадобится темнота. Когда я жил в Петербурге, в нашем доме на первом этаже была фотография Шумахера. Интересный тип был этот Шумахер, мастер своего дела! Всерьез утверждал, что с развитием фотографии искусство живописи отомрет. Зачем, дескать, писать портреты, когда можно сделать снимок. Дешевле — и сходство лучше. Так вот, он даже преподал мне несколько уроков фотографического дела.

Говоря так, Горецкий подсыпал в тазик с водой порошок из одного пакетика, из другого, налил жидкость из склянки, перемешал все это лопаточкой, затем взял в руки один из пяти одинаковых конвертов из плотной серовато-желтой бумаги. В уголке конверта карандашом была написана маленькая буква «А».

— Вот конверт, который побывал в руках у полковника Азарова. — Горецкий осторожно вскрыл ножом край конверта и вытряхнул из него листок с убористым машинописным текстом, а также маленький квадратик плотной глянцевой бумаги.

— Вот это фальшивый приказ по армии, который надо было срочно передать полковнику Кузнецову, а это… — Горецкий аккуратно поднял пинцетом глянцевый квадратик, — это листок фотографической бумаги. Конверты сделаны очень плотными, не пропускающими свет, поэтому, если фотографическая бумага окажется засвеченной — значит, господин Азаров вскрывал пакет.

Горецкий осторожно опустил листок в воду с химикалиями и поболтал его пинцетом. Борис в волнении смотрел через его плечо. Ему никогда не приходилось видеть работу фотографа, и хотя теоретически он представлял себе, какие химические процессы сейчас происходят, действия Горецкого казались ему граничащими с колдовством.

Время шло, но в тазике ничего не происходило, бумага оставалась такой же светлой, как была. Горецкий скосил глаза на часы и произнес:

— Ну что ж, можно с уверенностью сказать, что полковник Азаров свой конверт не вскрывал.

— Да я примерно так и думал, — пробормотал Борис. — У полковника свои проблемы, но он не предатель.

Горецкий вынул бумагу из ванночки и бросил ее на стол. Затем взял второй конверт, на котором стояла пометка «М».

— Это конверт ротмистра Мальцева, — пояснил полковник и вскрыл конверт ножом. Он опустил квадратик фотографической бумаги в ванночку.

Борис с волнением наблюдал за происходящим. Время шло, но бумага, как и в первый раз, не изменила своего цвета.

Горецкий достал листок из проявителя и сказал:

— Мальцев тоже не вскрывал свой конверт.

Следующим был пакет Осоргина. Его листок также не изменил свой цвет в проявителе.

Вскрывая следующий конверт, на котором стояла буква «К» — Коновалов, Аркадий Петрович заметил в некотором смущении:

— Если все пять бумажек не изменят цвет, мы останемся там, где были: все пятеро офицеров остаются одинаково подозрительны. То, что никто из них не вскрыл конверт, не говорит нам ровно ни о чем, разве что об осторожности и подозрительности предателя. Наш эксперимент с фотобумагой может оказаться полезен только в том случае, если один из оставшихся листков будет засвечен.

С этими словами Горецкий опустил в ванночку листок штабс-капитана Коновалова.

Драматичность происходящего притупилась от повторения. Борис смотрел на проявляющуюся фотобумагу без прежнего интереса. У него шевельнулось даже смутное подозрение, что Горецкий устроил для него маленький спектакль, нарезав на пять кусочков лист обыкновенной плотной бумаги. Но он одернул себя, сообразив, что полковник Горецкий — человек серьезный, ему некогда забавляться. Время шло, четвертый листок тоже не хотел изменять свой цвет.

— Что ж, — Горецкий взял последний листок с буквой «Б» в уголке, — проверяем последнюю кандидатуру — есаула Бережного.

Борису окончательно надоели фотографические опыты полковника, он отвернулся от ванночки с проявителем, поэтому возглас Горецкого заставил его вздрогнуть:

— Смотрите, Борис Андреевич! Эксперимент увенчался успехом!

На глазах Бориса листок в ванночке постепенно темнел. Прошло полминуты, и из белой бумага превратилась в черную.

— Итак, — торжествующе произнес полковник, — итак, это есаул Бережной!

— Что же, вы его немедленно арестуете?

— Ни в коем случае! Он не может действовать в одиночку. У него наверняка есть сообщники, связные… Мы должны помочь контрразведке раскрыть всю сеть. За Бережным немедленно будет установлено наблюдение, очень осторожно, чтобы он, не дай Бог, ничего не заметил. Кроме того, нужно тщательно проверить прошлое есаула, его связи, послужной список… Должна же где-то крыться причина его предательства, должен быть мотив…

В доме на одной из главных улиц города Ценска, занимаемом контрразведкой, на рассвете было тихо. Дежурный офицер дремал за столом у телефонного аппарата. Солдат снаружи у входа пялил закрывающиеся глаза. Внезапно послышался стук колес, фырканье лошади и грубый голос соскочившего с пролетки офицера:

— Почему на посту спишь, сволочь? Так у тебя всю контрразведку из-под носа уведут!

Солдат неразборчиво что-то забормотал, протопали сапоги, дверь распахнулась, и на пороге появился усатый подполковник.

— Сейчас срочно солдат и машину! — отрывисто приказал он. — Есть сведения, что в городе появился Блюмкин.

— Вы уверены, господин подполковник? — Дежурный офицер сбросил остатки предрассветного дремотного оцепенения и встрепенулся, как охотничий пес, почуявший свежий след.

— Сообщил один из моих лучших информаторов.

Дежурный офицер штабс-капитан Полуэктов поднял по тревоге всю подчиненную команду. Солдаты, стряхивая сон и передергивая затворы винтовок, погрузились в грузовик «фиат», и машина помчалась по улицам спящего Ценска. В этот предрассветный час страшный рев автомобильного мотора был слышен всему городу, поэтому Полуэктов приказал шоферу остановиться задолго до нужного места.

Штабс-капитан с отвращением покосился на свою команду. Сам он попал в контрразведку из пехоты, он был кадровым боевым офицером и поэтому сверху вниз смотрел на своих подчиненных, в основной массе бывших полицейских и жандармов. В глубине души он считал, что в военной контрразведке должны служить только настоящие кадровые военные, а весь этот полицейский сброд совершенно ни на что не годен.

Вот и сейчас его подчиненные пыхтели и топали, как стадо слонов, держались толпой, хотя он четко приказал им рассыпаться цепью… Обычных армейских команд они просто не понимали. Мало того, эти «контрразведчики» постоянно клацали затворами винтовок, словно старались произвести как можно больше шума.

«Как с такими людьми можно задержать террориста, да еще такого опытного, как Блюмкин? — думал Полуэктов, с тяжелым вздохом наблюдая за продвижением своего отряда. — Да они не то что Блюмкина, они весь город сейчас перебудят!»

Единственное, что успокаивало штабс-капитана, — это сильнейшие сомнения в достоверности полученной информации. В самом деле, что делать знаменитому эсеру, прославившемуся в свое время покушением на немецкого посла Мирбаха, позже работавшему в ЧК, — что делать этому человеку в Ценске? Конечно, здесь размещается в настоящее время штаб Добрармии, но все высшее руководство Вооруженных сил Юга России, Особое совещание, Осваг и сам Антон Иванович Деникин — все находятся в Екатеринодаре.

Контрразведчики наконец подошли к дому, на который указал информатор. С грехом пополам Полуэктову удалось произвести оцепление здания, поставить своих людей у всех входов и выходов, у всех дверей и окон. Убедившись, что все входы перекрыты, штабс-капитан сильным ударом приклада вышиб дверь и ворвался в дом с яростным криком:

— Военная контрразведка! Всем оставаться на местах!

За спиной штабс-капитана стояли двое наиболее толковых его сотрудников. К своему ужасу, Полуэктов услышал, как один из них передергивает затвор винтовки.

«Вот ведь кретин! — подумал штабс-капитан. — Заранее не мог дослать патрон! Ведь всю дорогу только и щелкали затворами, а в критический момент он к стрельбе не готов! Из-за такого нас всех тут как баранов перестреляют!»

Однако опасения Полуэктова были напрасны. В комнате, на пороге которой он стоял с «маузером» в руках, спали на разнообразных матрасах, топчанах и лежанках многочисленные дети самых различных возрастов. От крика контрразведчика большая их часть проснулась, самые маленькие подняли рев, семи-восьмилетние смотрели на военного с любопытством. Изо всех углов сверкали черные блестящие глаза. Стрелять никто из них по-видимому не собирался.

Наконец среди всего этого детского дома Полуэктов разглядел одно взрослое лицо: на сундуке в углу лежала тощая старуха, совершенная ведьма по внешности. Поднявшись на локте, она уставилась на штабс-капитана тусклыми белесыми глазами, один из них был закрыт бельмом, и неожиданно гулким басом произнесла:

— Я так и знала!

Полуэктов и без того уверенный в том, что вызвали их зря, окончательно в этом удостоверился, но на всякий случай сурово гаркнул:

— Где Блюмкин?!

Старуха еще раз повторила с гораздо большим трагизмом в голосе:

— Я так и знала! Таки этот шлимазл влез в политику! — Затем она крикнула куда-то в глубину дома: — Исаак! Исаак! Ты таки доигрался! За тобой пришли из контрразведки!

Удивленный Полуэктов махнул рукой своим подручным и бросился к занавеске, закрывающей дверь в соседнюю комнату. Навстречу ему уже выходил тощий немолодой еврей в длинной рубахе и шлепанцах на босу ногу.

— Что такое? — уставился он на Полуэктова. — Что за содом творится у меня в доме? Кому понадобился таки Блюмкин?

— Блюмкин?! — переспросил штабс-капитан, начиная догадываться, что произошло. — Где Блюмкин?

— Ну я Блюмкин. А что вам нужно от Блюмкина?

— Это вы — Блюмкин? Вы хозяин дома?

— Ну я хозяин этого сумасшедшего дома. А что — это уже нельзя?

— А зовут вас как? — с подозрительной ноткой в голосе спросил Полуэктов.

— Исаак. — ответил хозяин. — А что — это тоже запрещается?

— А никакого другого Блюмкина здесь нет?

— Чего-чего, а этого добра здесь достаточно. Мотл, Хаим, Шлом…

— А Яков есть? — прервал Полуэктов хозяина, опасаясь, что тот будет перечислять до вечера.

— А как же! Есть и Яков, чтоб он был здоров! Эй, Яша, покажись!

Штабс-капитан обернулся, на всякий случай подняв «маузер», но на крик Исаака из-под кровати вылез шустрый чумазый мальчуган лет шести. Ковыряя пальцем в носу, он с любопытством уставился на военных.

— Вот он — Яков Блюмкин! — с заметной гордостью произнес Исаак.

— Это что — все ваши дети? — ужаснулся Полуэктов.

— А что — теперь уже и это нельзя?! — Теперь в голосе Исаака послышался настоящий ужас.

— Можно-можно, — отмахнулся Полуэктов. — А посторонних у вас в доме нет?

— Он сам ведет себя так, как будто он здесь посторонний! — пробасила старуха со своего сундука.

— Теща моя. — Исаак сделал такой жест, как будто представлял бразильского посланника президенту Эквадора. — Не обращайте внимания, она всегда говорит разные странные слова.

— Это ты сам, мишуген, говоришь странные слова, а я пока что из ума не выжила! — пробасила теща.

Штабс-капитан поморщился и повторил вопрос:

— Посторонних у вас в доме нет?

— Что вы, ваше благородие! Никак нет! Какие у нас в доме могут быть посторонние? Бедный портной, его жена с мамашей и немножечко детей — вот и все! Какие посторонние? Упаси Боже!

И в это время над головой у них раздался выстрел.

— Что?! Что такое?! — вскрикнул Полуэктов. — Кто у вас там? А вы говорите — нет посторонних! Быстро, наверх! — махнул он рукой своим помощникам, а потом схватил тщедушного портного за ворот рубахи. — Ты, скотина, ты что же это творишь? Ты ведь сказал — никого нет?

— Посторонних нет, — жалобно запричитал Исаак, — а наверху у нас квартирует господин офицер, так разве же я могу господина офицера считать посторонним? Да уж это скорее я сам в своем доме посторонний, как выразилась эта грубая женщина, моя, извиняюсь, теща, чем господин офицер! Ваше благородие, очень вас умоляю, пустите ворот, а то вы меня скоро совсем задушите!

Штабс-капитан Полуэктов опомнился. Он отпустил Исаака, несколько раз глубоко вздохнул и, покосившись на бесчисленных Блюмкиных, пошел наверх следом за своими подчиненными.

На втором этаже было чище и просторнее, чем внизу. Расторопные контрразведчики уже ворвались в комнату, дверь была широко распахнута, и штабс-капитан Полуэктов увидел сидящего за столом человека, только внимательно присмотревшись, он понял, что человек этот мертв. В руке его был пистолет, хорошее немецкое оружие. Висок прострелен, крови было немного.

Один из подчиненных повернулся к Полуэктову и проговорил сиплым голосом:

— Разрешите доложить, как есть они застрелившись! Аккурат, когда мы внизу стояли!

— Да уж, — произнес штабс-капитан растерянно. Он обошел комнату, машинально отметил обстановку, брал что-то в руки и ставил обратно. В комнате были два окна, оба закрыты. Полуэктов выглянул на улицу. Внизу стоял унтер из его команды. Услышав скрип отворяемой створки окна, унтер посмотрел наверх и, встретившись взглядом с Полуэктовым, успокоенно отвернулся.

«Самоубийство, — думал Полуэктов. — Что я ищу? Обычное самоубийство. Здесь больше никого не было, иначе как бы он ушел? Окна закрыты, внизу — мои люди. Пистолет — вот он пистолет, в руке трупа. Чего мне еще надо? Почему он застрелился именно сейчас, когда мы находились в доме? Да кто же его знает почему. Так его судьба сложилась. Да нет, самое обыкновенное самоубийство. Такими делами контрразведка не занимается, это работа полиции, а у меня и своих забот хватает, нечего даже раздумывать на эту тему».

Тем не менее, сам не зная почему, Полуэктов внимательно рассмотрел края раны на виске мертвого офицера, отметил про себя их слегка опаленную порохом поверхность, внимательно обследовал ствол пистолета, проверил патроны в магазине. Все было совершенно обычно, с ума от безделья сходят господа офицеры, меньше отдыхать им давать нужно, всех на фронт…

Конец ознакомительного фрагмента.