Индульгенция на любовь

Наталья Авдушева

Моя любовь – запретный плод, сладкий, сочный и… невозможный. Я купила у небес эту любовь, заплатив за неё невыносимой болью своей души, изорвав её в клочья. Я вымолила тебя… Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЭМИН

— Так ты уже нашёл, какую берём? Давай «Ауди», брат! Крутую такую! Мощную!

— Я понимаю, что ты хочешь покрасоваться, но нам на ней ездить по всему побережью, да вообще по всей Черногории, да ещё и в Боснию на визаран гонять. Сейчас надо думать, как фирму открыть и ВНЖ получить, а не о крутизне тачки. Не крутая она должна быть, а надëжная, чтоб работала, а не на ремонте стояла. И чтоб не вокруг заправки на ней ездить. За сезон надо на ВНЖ заработать. Вот это должно быть в твоей голове, братишка! Взрослей уже, Керим, очень тебя прошу!

— О, ну, снова ты эти песни запел, брат! Всё, я убегаю! Дай мне денег тогда — я друзьям пообещал проставу за выигрыш.

— Керим, полтос дам, больше не дам. И определись уже — если ты со мной работаешь, то работай — клиентов ищи, рекламу давай, договаривайся! А проставы твои подождут до вечера.

— О-о, не нуди, брат! Сегодня давай без меня, сегодня я друзьям уже пообещал. Сам же говоришь всегда — мужчина слово своё должен держать!

— Слушай, мужчина! Ты так слово можешь дать — бухать каждый день и шмаль курить, и что?

— О, так это идея, брат! Как я сам до этого не догадался! Зато такое слово и держать легко — кайфуй каждый день, и все тебя уважают — настоящий мужчина, слово своё держит!

Такие разговоры у нас с Керимом случались чуть ли не каждый день. Даже представить не могу, что будет с ним без меня! Почему он никак не вырастет, не осознает, что уже не подросток, а взрослый мужчина? К тридцати годам уже семьи, детей имеют, а Керим сам как дитë малолетнее. Что его ждёт дальше? Не знаю. Не знаю, но чувствую огромную ответственность перед его родителями. Особенно перед его матерью.

Тëтя Валида была и мне как мать. Потому что своей матери я был не нужен. В детстве я понять не мог, почему моя мама, моя такая любимая мама буквально не замечает меня, отмахивается. Очень часто я слышал: «Отстань! Надоел! Иди к своему отцу!». Иногда я даже замечал, как мама смотрит на меня злым, сердитым взглядом, хотя я ни в чëм не провинился, ни в чëм не был виноват. Никогда она не ласкала меня, как матери ласкают детей, не прижимала меня к себе, не обнимала, не разговаривала со мной ласково, участливо — больше молчала или говорила раздражëнно.

Я быстро научился не задавать лишних вопросов, быть послушным, старался хорошо учится, не совершать плохих поступков, не участвовать в мальчишеских забавах, за которые обычно прилетает — я хотел хоть как-то заслужить одобрение матери. Но она всë равно оставалась холодной и равнодушной со мной. Отдушиной для меня, ребёнка, была тëтя Валида — она со мной обращалась именно так, чего я всегда ждал от матери — и обнимала, и гладила по голове, и хвалила, и любила как родного сына…

Долго я не понимал, не мог понять своим детским умом — чем же я виноват так перед матерью, что она меня не любит — это я тоже понял очень рано. Пока однажды случайно не подслушал разговор матери и тëтушки Валиды. Мне было тринадцать тогда. Почти совсем взрослый. Во всяком случае, я уже многое понимал.

Это было вечером, уже стемнело. Тётя Валида с мамой сидели на террасе и не видели, что я вернулся с улицы. Я тихо прошёл в свою комнату. Они разговаривали совсем в полный голос, думая, что меня нет дома. Не дойдя до комнаты, я остановился и уже не мог идти дальше. Фраза тёти Валиды пригвоздила меня к полу, в этот момент, кажется, я слушал уже не только ушами — я слушал всей душой.

— Почему ты так не любишь Эмишика, Фари? — мягко-вопросительно прозвучал голос тëтушки — она всегда говорила мягко и ласково, боясь обидеть.

Ох, как же я хотел знать ответ на этот вопрос! Всю свою жизнь я искал на него ответ. И вот сейчас я мог услышать мамины слова, понять, почему она действительно меня так не любит — своего родного, единственного, такого послушного, такого любящего еë сына.

Мама не торопилась отвечать на вопрос. Я ждал, замерев в одной позе, весь обратившись в слух. Видимо, мама раздумывала, что ответить, подбирала слова.

— Это так заметно? — наконец услышал я, и горький вздох вырвался из моей груди.

— Заметно, Фари! Как такое не заметить? И он тоже это видит, чувствует. Ты понимаешь, как ему больно, Фари? Что ты делаешь с мальчиком? Хороший же он у тебя!

— А что я могу сделать с собой, Валида? Разве ты не помнишь? Разве ты забыла всё? А я не забыла и не забуду никогда! Никогда не забуду, как разлучили меня с любимым, как силой взял меня Ибрагим, как родители меня отдали ему, как вещь. И как он насиловал меня каждую ночь, пока не начал живот расти. Я всё это помню, сестра, помню, как будто это было вчера. И Эмин для меня — живое напоминание Ибрагима. Пусть он давно не живёт со мной — одна радость. Но глядя на Эмина, я каждый раз вспоминаю всё. Всё, что творил со мной Ибрагим. А ещё я вспоминаю своего любимого Амира и каждый раз понимаю, что не буду с ним никогда. Иногда я думаю — лучше бы я умерла тогда, когда рожала Эмина. Лучше бы я умерла тогда…

— Да что ж ты такое говоришь, Фари! Что ж ты такое говоришь, побойся Аллаха! Молись, милая, молись, Аллах милостив, он ещё пошлёт тебе счастье!

— О каком счастье ты говоришь, Валида? Если бы Ибрагим развёлся со мной, может, кто-то и решился бы женится на мне. Да только Ибрагим не станет разводится. Его всё устраивает. Формально он женат и при этом живёт как ему вздумается. Нет, этому я очень рада, что больше он не приходит в мою постель и не насилует. Но мне бы хотелось полностью освободится от него.

— Фари, Аллах всемогущий и милостивый, молись, родная! И я за тебя молится буду. А Эмишика всё же не обижай, прошу тебя! В чëм же он перед тобой виноват? Может, и похож он внешне на Ибрагима, да только он ведь совсем другой — такой мягкий, такой хороший мальчишка! Послушай, Фари, а давай я заберу Эмишика в свою семью? Нет, я правду говорю — пусть с моими мальчиками растëт. И тебе легче будет, и ему. Подумай, ладно?

— Да что думать, Валида! Хочешь — забирай. Он и так все дни у тебя проводит. Не смогу я изменится и полюбить его. Если раньше, пока малыш был, не полюбила, то уж сейчас и подавно. Он чем дальше, тем ещё больше становится на Ибрагима похож. Пусть с твоими живёт мальчишками. Только ты уж сама с ним поговори, придумай причину какую-нибудь.

— Хорошо, Фари, я придумаю, что сказать Эмишику. Ох, засиделись мы, надо мне уже домой спешить! Побегу, а завтра уже поговорю с Эмишиком.

Я облегчил задачу матери и тëте Валиде, им не пришлось выдумывать причину, по которой я уйду из своего дома жить в дом к тëтушке Валиде.

Утром, выйдя в столовую, я застал маму за чашкой кофе. Она, как всегда, даже не подняла взгляда на меня и на моё — «Доброе утро!» — ответила просто кивком головы.

Сегодняшней ночью я уснул только под утро. Я много думал. Мне безумно было жаль маму, безумно стыдно за отца, за то, что он творил с мамой. И я ничем не мог помочь ей, даже пожалеть не мог — не думаю, что маму бы утешила моя жалость.

Отец ушёл от нас окончательно, когда мне было лет восемь или девять. Сначала он стал пропадать на неделю, на две, приходил, проводил с нами выходные и снова исчезал на неделю или две. Когда я спрашивал, почему папа не приходит домой ночевать, мама сказала, что отцу приходится далеко уезжать по работе.

Потом он стал приходить раз в месяц, а потом и вовсе стал появляться на какие-то праздники, увозил меня к своим родителям — моим дедушке и бабушке, проводил там время со мной, а потом возвращал меня обратно домой. С мамой отец практически не общался, они лишь обменивались какими-то бытовыми фразами, и было видно, что и это им делать неприятно. Они не смотрели друг другу в глаза. Ни разу я не видел, чтобы они обнимались, тем более целовались. Теперь я понимал почему. Они оба не любили друг друга. И скорее всего оба не любили и меня. Если отец ещё какие-то чувства проявлял ко мне малому, то с возрастом мы стали намного реже видиться, и отец стал очень сдержанным по отношению ко мне. Он мог похлопать по плечу, сказать, как я вырос, что становлюсь мужчиной и спрашивал, как мои успехи в школе. На этом обычно и заканчивалось наше общение.

Зато дед и бабушка меня очень любили и баловали. Жаль, что они жили далеко, в селе, я очень редко бывал у них. А потом они умерли, и у меня осталась только тëтушка Валида — единственный человек, который всегда проявлял ко мне любовь, заботу и сочувствие. Как после этого я мог предать её доверие и бросить её сына, моего двоюродного брата Керима, на произвол судьбы? Да, Керима я никак не мог оставить и перестать заботится о нём. И не только из-за тëтушки Валиды.

Когда я пришёл жить в их семью, Кериму только исполнилось четыре. Старшие его братья были погодками, одному было восемь, другому девять, и они терпеть не могли, когда тëтя, их мама, заставляла их гулять с малым. Да и понятно, у старших братьев уже была своя интересная компания и свои дела — они сбегали из дома при первой же возможности. И Керим оставался на меня, что меня совсем не расстраивало. Я водился с Керимом даже с радостью. Во-первых, потому что давно мечтал о младшем брате, а во-вторых, Керим был ужасно забавным и смешным, с ним было классно. Мы нашли общий язык и в самом деле были друзьями, несмотря на разницу в возрасте.

Я единственный мог повлиять на Керима, когда он капризничал или упрямился, я единственный, кто умел с ним договариваться и единственный, кого Керим слушался. Тëтя Валида, конечно, была в восторге от этого и без устали хвалила меня, что для меня было настоящим бальзамом на душу после долгих лет рядом с равнодушной, холодной по отношению ко мне матерью.

Не удивительно, что именно я научил Керима читать и считать, а потом проверял его школьные уроки. А ещё я всё время разгребал проблемы Керима, когда он стал постарше и начал пихать свою башку во всякие неприятности. Этого добра, конечно, было с лихвой! В этом Керим был в подростковом возрасте крайне способный малый. Слава богу, со временем он всё-таки стал более сознательным, но повзрослеть у него так и не получилось, сколько бы я над этим не бился.

Радует, что он всё же добрый парень, в нём практически нет злости, но упрямства, эгоизма, какой-то детской взбалмошности и избалованности — хоть отбавляй. С трудом представляю, что он когда-то создаст семью, возмëт на себя ответственность за свою жену, за детей — это что-то из разряда фантастики!

Ну, что ж, отставим пока фантастические истории в сторону и вернёмся в реальность. Керим сбежал проставляться друзьям за выигрыш, значит, сегодня явится ночью или под утро, а у меня ещё масса дел — пролистать кучу предложений по машинам, найти специалиста для консультации с ним по этому вопросу, да и клиентов по обмену никто не отменял — нужно всё время мониторить новые сообщения в «телеге», вотсапе, вайбере, во всех соцсетях. У меня же, как у Керима, нет такого старшего брата, который позаботится обо всём и всё порешает. А жаль…