Я, ты, он, она… Путевые заметки

Наталия Честнова

Вся жизнь – это дорога. Часто мы идем и не задумываемся, а оглянешься – вот оно было то, настоящее. Кто мы? Как мы прошли этот путь? Кто повстречался на нем? Те, о ком нужно помнить, потому что они живы, пока мы их помним.

Бабушка Аня

Бабушка Аня воспитывала меня с самого первого дня, ради нас с братом ушла на пенсию, хотя никак не хотела этого делать. Она родилась в 1898 году, на «Воле». На самом деле это был город Ровно на Западной Украине. Все евреи жили в местечке, а они — на «Воле», в пригороде. В семье было пять человек детей, бабушка старшая. Звали ее Ханна-Голда, но я об этом узнала только на похоронах, когда мама заказывала надпись на памятнике. Мы с братом звали ее просто бабушка.

Они жили двумя семьями: бабушкина мама и ее сестра с четырьмя детьми. Бабушкин отец был бухгалтером, он заставлял выносить все цветы на ночь на веранду, чтобы ночью не было душно, спать на досках и приносить чай, налитый в стакан с подстаканником до самого верха. А когда немного чая проливалось, велел идти обратно и доливать чай. Он был маленького роста, а бабушкина мама — высокая, статная.

Сливы закупались возами, варили повидло. Бабушкиной обязанностью было намазывать булку вареньем. Пока она намазывала всем по очереди, первые уже съедали и подходили к ней повторно. Они сторожили фруктовый сад, ходили на бахчу, брали с собой кусок булки и обедали, выбрав приглянувшийся арбуз.

В начальную школу она пошла здесь, в Ровно, в вот в гимназию не прошла процентной нормы, 4%, ей пришлось уехать в Конотоп, жить у тетки. Тетка была богатая: каждый день меняла постельное белье, выстиранное складывала стопочкой сверху, а брала снизу, но и не очень счастливая. Когда в саду в тазах варилось варенье, все внимание было сосредоточено на варке, ее шаловливый сын обварился и умер. Так мне был преподан урок: не в богатстве счастье, внимание — детям.

Бабушка очень хотела учиться, женская гимназия была семилеткой, а в университет принимали после восьмого класса мужской гимназии. Она окончила восьмой класс экстерном, причем должна была сдать еще латынь и греческий, которые не преподавались в женской гимназии, получила золотую медаль и была без экзаменов принята на отделение естественных наук в Варшавский университет, эвакуированный, впрочем, к тому времени из-за начала Первой мировой войны в Ростов-на Дону, куда вся семья бежала от немцев. Она постоянно подрабатывала, давая уроки нерадивым гимназистам.

В 13 лет наступает совершеннолетие по еврейским канонам. Семья была очень религиозная, бабушка держала очень строгий пост и на базаре упала. Говорит, все кружилось, потемнело, она решила, что умирает. Ее спасла русская женщина, вложившая ей в рот кусочек сахара. С тех пор бабушка порвала с религией и никогда к этому не возвращалась.

В Ростове-на-Дону все они жили в доме на высоком берегу. Держали кур, часто рождались цыплята с разными отклонениями: то четыре ноги, то две головы. Бабушка носила их своему профессору, который спиртовал их для коллекции.

Город несколько раз переходил из рук в руки. Я спрашивала, кто лучше были, белые или красные. Она мялась, времена были еще страшные, потом сказала, белые вели себя лучше, красноармейцы же раскурили все книги на самокрутки, гадили, где попало. А кур конфисковывали и те и те.

На время войны университет был закрыт, бабушка была безработной, стояла на бирже труда, потом работала в библиотеке далеко от дома. Она была маленького роста, в Ростове ночи черные, темнеет рано, идти страшно, вдруг слышит, чье-то дыхание около уха: огромная немецкая овчарка положила свои лапы ей на плечи. С тех пор дед встречал ее по вечерам.

Они поженились на первом курсе. Он сам был из многодетной семьи, двенадцатый, из Житомирской области. Его отправили учиться к аптекарю. До 14 лет он не говорил по-русски. Во время Первой мировой попал в плен, там не кормили вообще.

В библиотеку как-то пришел Маяковский. Бабушка говорит, что очень его испугалась: огромный, громогласный, требовал, чтобы она показала ему формуляры рабочих. А потом долго отчитывал, почему они его не читают.

Дед учился на врача, бабушка стала биологом. Он учился очень долго, никогда не подрабатывал, стал глазным хирургом. После окончания университета их послали работать в черкесский аул под Армавиром. Как раз тогда родилась мама, и бабушка с двухнедельной малышкой отправилась вдогонку за дедом, который уже был там. Мальчишка вел ее по доске, перекинутой через реку, и подпрыгивал, как они не свалились…

Приняли их хорошо: врачей уважали. Поселили в семью, где у хозяина было 12 дочек, старшей было 12 лет. Все красивые, щечки-яблочки. Потом хозяин отправил жену к родителям, как не оправдавшую доверия — мальчиков нет! А к бабушке подошел один человек и попросил вывести старшую девочку за околицу. Бабушка отказалась, но девочку все равно потом украли.

По улице ходили только мужчины, женщины — огородами, сеяли русские, украинцы ходили коробейниками, мужчины сидели у ворот, как в «Белом солнце пустыни». Огородов никто не держал. Бабушка посадила огурцы: почва благодатная, палку воткни — растет, и дала попробовать хозяйке. Утром ни одного огурца! Но сама сажать не стала. Все ждала новую поросль.

Во дворе постоянно варился чай — баран в молоке с заваркой, за костром наблюдала старая бабка, которая великолепно скакала на лошади и мою двухлетнюю маму тоже посадила на лошадь, перепугав до смерти бабушку.

Как-то привезли шестнадцатилетнюю девочку, от рождения слепую. Дед должен был делать операцию. Избу окружили всадники с ружьями наперевес. Бабушку с мамой заперли дома. Бабушка говорит, что не так давно в соседнем селе зарезали семью доктора, что-то не так сделавшего. Было очень напряженно, но операция прошла удачно. Девушка прозрела. Деда носили после этого на руках. Но все равно при первой возможности они уехали в Ленинград. Бабушка говорила, что освободилась комната. Это был 1929-й год. Намного позднее я узнала, что тогда бабушкины родители с неженатыми сыновьями уехали в Америку, связь восстановилась только при Хрущеве. Как они попали в Ленинград, теперь некого спросить, но факт: на Загородном, 17 снова жили семьи двух сестер. Квартира была большая, четырехкомнатная. В самой большой комнате, метров сорока, устроили папиросный цех, все там работали, руководил бабушкин брат Абрам, как старший и самый толковый. В 1929 году под предлогом отсутствия кошерной пищи они уехали в Америку. Тогда и освободилась комната…

Трудности с квартирами привели к тому, что мы постоянно переезжали. В школу номер 104 я пошла на К. Маркса. Проучилась там четыре года, и мы переехали на М. Тореза. Перевели меня в 121-ю школу, что на Большой Спасской улице. Потом построили новую школу, на Тореза — 124-ю, и нас всем составом перевели туда. Но она была восьмилетка, так что потом я пошла учиться в 121-ю школу, которая к тому времени переехала на 2-й Муринский и стала математической, где были только девятые и десятые классы.

Этот район был и есть академический. Рядом Политехнический институт, Институт телевидения, знаменитый Физтех им. Иоффе, Котлотурбинный им. Ползунова, завод «Феррит», «Позитрон», Радиевый институт, Агротехнический и «Гипроникель».

Так что в нашем классе все время учились дети ученых и научных работников. Не все, конечно: после восьмого класса ровно половина ребят пошли работать, Лариса Мамонова — токарем на завод, Наташа Шорохова — в пошивочное ателье, Толя Серов, Женя Изюмов и Валера Бублеев — поварами. Вторая половина перешла в 121-ю школу. Витя Кадеев и Эдик Туровкий попали в колонию. Я потом часто их встречала около кинотеатра «Выборгский», куда мы ходили, толпились кучкой, меня звали. А я их страшно боялась. С Эдиком Туровским мы разбили стекло в школьной библиотеке. Точнее, он мной разбил стекло… Рядом был кабинет директора, он тут же вышел: «Кто разбил стекло»? «Я», — сказала я, что было чистой правдой. Папа потом несколько раз звонил родителям Эдика, чтобы вместе вставить стекло, но они не реагировали. Эдик был стиляга, брюки дудочки, 22 см внизу, были только у него. Рядом была гостиница «Спутник», там жили финны. Многие чуть не лишились благонадежности, принеся в школу жвачку, выпрошенную или выменянную на пионерские значки. В парикмахерской при гостинице работала Таня Калутина. Их было две сестры, Таня и Галя, одна вышла замуж за Витю Кадеева, другая — за профессорского сына, забыла фамилию.

В 124-й школе был французский язык. Папа все хотел перевести меня в другую, где английский, например, в 103-ю, но ничего не вышло, все было строго. Мы потом встретились с ребятами из 103-й школы, которые тоже пошли в нашу, знаменитую 121-ю математическую, там были все языки, и это не стало препятствием.