Похожая на человека и удивительная

Наталия Терентьева, 2013

Успешная столичная журналистка Лика Борга привыкла сама справляться и с трудностями, и с одиночеством. Но в результате аварии она приобретает удивительный дар, начинающий неуловимо менять ее жизнь. Как не потеряться в огромном равнодушном мегаполисе? Судьба предлагает Лике очень неожиданный рецепт: не хочешь быть одиноким – услышь другого. И дальше – вмешайся, помоги, возьми на себя часть его боли и проблем. И твой мир наполнится теплом, светом… и любовью! Увлекательный роман московской писательницы Наталии Терентьевой – удача для всех, кто выбирает хорошую прозу, ценит легкий и ироничный стиль, меткий психологизм и завораживающие повороты сюжета. В нем есть интрига, надежда, тайна… Книга издана в авторской редакции, орфографии и пунктуации.

Глава 13

Дома вечером я открыла электронную почту. Мне так хотелось ответить на чье-то письмо, на обычные слова «Как ты?».

Как я? Нормально. То есть, если честно, я как-то не очень. Может быть, даже совсем не очень после встречи с Алексеем Сутягиным. Но я бы написала, что я вполне нормально… Только никто меня не спрашивал, как я. За весь день ни один человек не спросил, как я.

О чем только не спрашивали, особенно на радио. О том, почему раньше любительская колбаса не была такой жирной, как сегодня. О том, почему одним делают концерты в Кремлевском дворце, а другим не делают, и вообще, откуда у людей такие деньги. О том, как просыпаться рано, если просыпаться рано невозможно — природа протестует, организм не хочет ни есть, ни пить, ни разговаривать, он спит и ему плохо. И я старательно отшучивалась, пытаясь избегать общих мест и банальностей, а также не грузить дорогих радиослушателей и не слишком уж лукавить. Поговорили обо всем. Даже я не поняла, какова же была тема нашего эфира. Только вот как я — не спросил никто.

А как я? Бывают такие моменты — после встреч с одноклассниками, или в день рождения, или, у меня лично, в преддверии Нового года, когда вдруг вся твоя жизнь проносится перед глазами, причем за вычетом всего того хорошего, что наверняка в ней было.

Вот и сегодня вечером, после неожиданной встречи с прошлым, вся моя жизнь как будто развернулась передо мной. Пишу я статьи. И что? Что меняется к лучшему в этом мире от моих слов? Пишу честно? И что? Тем более, «честно» в нашем жанре — очень приблизительное понятие. Если писать честно об успешных людях, об их пути к успеху, компромиссах с совестью и с близкими, об их унижениях, провалах, всемогущих покровителях — мир взорвется. Не будет почти ни одного кумира с простой симпатичной улыбкой, вырабатывавшейся годами, с честным добрым взглядом, с приятной, обаятельной и очень понятной историей. «Veni, vidi, vici» — «пришел, увидел, победил». Точнее, его увидели и сразу полюбили. И не было годов бедности, и не было мучительного ожидания чуда и успеха, и не было того дня, когда нужно было выбирать…

Почему людей так тянет читать о знаменитостях, даже о тех, кого не любят? Интересен прыжок наверх, сам процесс этого прыжка — кто и как помог, кто мешал? Интересна звезда без маски — хотя мне, если честно, кажется, что для того чтобы оправдать ожидания читателей, под маской должна оказаться другая маска — ни в коем случае не простое, уставшее, обыкновенное лицо самой заурядной личности.

А вот теперь я еще веду передачи на радио. Тоже пытаюсь быть честной, изо всех сил. А в глубине души давно уже знаю — всем нужны вовсе не «честные» слова, а шутки, каламбуры, веселье… Человеку хочется неожиданно засмеяться и почувствовать легкость бытия и необязательность всего своего бремени, которое он тащит и тащит, пока не прервется в один день дыхание…

Да что со мной такое? Я услышала, что у Алексея теперь трое детей, хоть и в разных местах, и будет еще четвертый, и сменилось еще две жены? А у меня как никого не было, так и нет. Ни мужа, ни детей… Была строманта, которую я привыкла считать живым существом в моем доме и совершенно напрасно. Не понимала моих слов строманта, а я разговаривала с ней, как с живой.

Интересно, разрешат ли мне взять на воспитание ребенка, если я найду такого малыша? Дают ли теперь приемных детей одиноким обеспеченным женщинам? Раньше одиноким не давали, когда еще обеспеченных не было, я сама об этом писала. Если теперь дают, то это, наверно, гуманно. Хотя может ли ребенок скрасить одиночество? Не знаю, не пробовала. Могу только рассуждать со стороны. Мне кажется, он сам будет одиноким рядом с не очень счастливой мамой. Мама будет плакать в Новый год оттого, что нечего загадать, когда бьют куранты, оттого, что не верится больше в чудеса, оттого, что растущий рядом человечек приносит больше горестей, чем радости.

Как просто и жестоко устроен мир. Много ли надо, чтобы почувствовать себя счастливой? Не может принести счастья ни работа, пусть даже успешная, ни деньги — на что мне их тратить? Если в доме холодно и пусто… Пусто и холодно…

Почему-то мне совсем не хочется брать собаку, совсем. И кошку не хочется. Я не хочу признаваться самой себе: вот у других есть мужья и дети, а у меня собака с кошкой, другого не получилось. Пусть лучше у меня не будет ничего.

Я легла спать совершенно истерзанной собственными мыслями и, уже засыпая, как будто услышала: «Просто надо отвернуться от самой себя. Найди того, кому нужна твоя помощь, и помоги. Сразу станет легче. Разорвутся прочные и мучительные путы одиночества». Я зажгла свет и села на кровати. Кому в половине двенадцатого ночи может понадобиться моя помощь?

Мне самой нужна помощь. Мне плохо, мне одиноко. Мне вдруг показалась бессмысленной вся жизнь. Как же я помогу другим? Поделюсь с ними своим одиночеством и пустотой и вопреки всем физическим законам из ничего получится что-то? Нет. Я в это не верю.

Вот как на меня повлиял Алеша Сутягин — гладкий, сытый, довольный жизнью, живущий в прекрасной, просто великолепной квартире. Не знаю, какая теперь у него жена, но наверняка красивая и милая. Как все удачно и хорошо. Мог ли он поступить по-другому, узнав — от меня лично, — что у меня никогда не будет детей? Нет, наверно. Ведь у него тоже одна жизнь. У него к тому времени уже был ребенок. Он расстался с первой женой то ли из-за меня — так думали все, то ли из-за того, что ему надоело жить, мирясь с условностями семьи, захотелось свободы — так казалось мне.

Я тогда чуть не умерла — не хотела ни есть, ни пить, ни дышать без него. Но потом, со временем, боль сначала притупилась, а потом забылась вовсе. Так что теперь, глядя на Верочку, я даже думаю — хорошо, что я так не любила. А как же любила я, если, расставшись с Алешей, две недели вообще не выходила на улицу, ничего не ела, не поднимала трубку, не открывала дверь маме с отчимом и отцу, которого по такому поводу мама вызвала на помощь. Не ходила на свою работу в школу. Меня после этого выгнали из школы, потому что я прогуляла две рабочих недели без уважительной причины, да и еще многие думали, что у меня запой — кто-то видел меня стоящей у окна с безумным взглядом и красным, опухшим от слез лицом…

Но я все это забыла. Я стала ироничная, сильная, самодостаточная. Я не люблю мужчин, они мне все кажутся тупыми, самодовольными, ограниченными существами, от большинства из них плохо пахнет, они живут скотскими инстинктами… И они не любят меня. Говорят изредка комплименты и не любят. Даже поглядывают заинтересованными, «мужскими» глазами, если я вдруг добавляю что-то женское к своей обычной спартанской одежде. Но не любят. И ведь я живу, совершенно не страдая без этого. Жила…

Неужели… Неужели же мне, как обычной женщине, нужно мужское внимание? Неужели эта случайная встреча показала мне, что я… я — одинока? И никому не нужна? Что я некрасива, неухожена, неинтересна? Во мне есть только оригинальный ум, за него меня держат и ценят на работе, а как человек, как женщина я никому нисколько не нужна?

Ну и что? Что? Разве я этого раньше не знала? Нет. Пока не увидела ироничный, равнодушный взгляд Сутягина вчера — не знала. Не думала об этом. Пока не услышала его мысли — о том жалком эпизоде наших отношений, когда я не смогла выполнить его желания, не сумела, не решилась… Я никогда и никому не рассказывала об этом. Но сама часто думала — а не это ли было причиной нашего разрыва — моя старозаветность, несмелость в интимных вопросах? А вовсе не то, что я не могу родить ребенка…

Почему он вспомнил именно об этом сегодня? Разве больше не о чем было вспомнить?

И почему мне так больно? Чья это боль? Может, я слышу через стенку чьи-то мысли? Кто там живет? Я ведь еще не познакомилась толком с соседями… У меня самой давно ничего не болит, я прекрасно живу и всем довольна в жизни. Я встала и подошла к зеркалу. У меня — НЕ БОЛИТ НИЧЕГО! И уже не заболит. Благодаря Алексею Сутягину я получила прививку от безумной любви, больше ею не заболею и уж плакать об ушедшей к нему любви точно не буду.

Надо же, прочно женат на сей раз… И по-прежнему хорош, легок в общении, удачлив в жизни — ему всегда везло и все давалось без труда — и наверняка так же, как раньше, притягателен для женщин. Я видела, что даже Верочка, потрясенная своими событиями с Еликом, повеселела от общения с Сутягиным.

Я заставила себя выключить в голове собрание своих собственных мыслей. Мысли, звучавшие на разные голоса, перебивавшие друг друга, терявшиеся, мешавшие одна другой, с трудом улеглись и успокоились.

Нет, нет и еще раз нет! У меня одна, очень короткая жизнь. Половина уже точно пройдена, по крайней мере, бодрой и активной жизни. Вряд ли в восемьдесят лет я буду бегать с диктофоном и камерой и с живым интересом спрашивать других людей, довольны ли они своей судьбой.

Не стану я искать новых встреч с Сутягиным — а ведь именно такая предательская мысль заползла мне сегодня в голову, когда мы спускались с Верочкой в лифте. Я вдруг подумала — не сделать ли мне с ним еще раз интервью, потому что сейчас не получилось, и не написать ли о нем по-настоящему хорошую статью, наверняка найдется у него в жизни много интересного. Ведь шеф говорил о каком-то экстремальном увлечении Сутягина… Нет! Не написать!

И я не буду размышлять о своем одиночестве!

Я не одинока. Я просто живу одна. Одиночество — это состояние души. А не отсутствие рядом другого человека.

Иначе бы мамочки, имеющие маленьких беспомощных деток, не выбрасывались в канун Нового года в окошко. Я как раз писала об одной такой мамочке, не выдержавшей своего одиночества, замученной одиноким материнством и болезнями своей дочки, капризной от постоянного недомогания. «Ты запомнишь этот Новый год на всю жизнь!» — сказала та мамочка своей дочке, которой еле-еле исполнилось восемь лет, и выпрыгнула в окошко с шестого этажа. А меня в связи с этой историей просили написать умную статью об одиноких матерях. А что тут напишешь? Разводы разрешены, никто не осуждает. Вместе в горе и тяготах и просто в ежедневной рутине никто жить не хочет. Кто может развестись, кому есть куда уехать и на что жить без второго супруга — разводятся. А любовь проходила и у наших прадедушек и прабабушек, которым развестись мешали законы. И они жили чем-то другим, находили — чем, не искали вновь и вновь горячей страстной любви в тридцать пять, в сорок пять, в пятьдесят пять лет…

Одинокой ведь можно быть и замужем, и в большой семье. Много одиноких детей и подростков, родители которых видят их реже, чем своих коллег по работе. Много одиноких стариков, к которым не приезжают дети, даже живущие в одном городе…

А я — не одинока. Только я не люблю праздники. В праздники мне иногда кажется, что я живу не свою жизнь. Моя же идет где-то в другом месте. Я даже часто вижу одну и ту же комнату — просторную, необычной формы, с зеркальным шкафом и нишей, и себя — в длинном шелковом синем платье. Я никогда не была в той комнате и той жизни. Там у меня большая семья, там много, может быть, слишком много народа, голосов, шума, бегают дети. И я там — совсем другая. Я слышу собственный смех, вижу свои отросшие, сильно накрученные волосы — я никогда не носила такой прически в стиле английской королевы…

И тогда мне становится больно — ведь мне никак не попасть в ту жизнь. Я не знаю туда дороги. Мне уже не найти ее — нет времени. Даже если бы я могла, я бы уже не родила, скажем, четверых детей. Я не знаю, как туда попасть. Но там я — настоящая, а здесь — уж как получилось.

Потом проходят праздники, я мчусь с диктофоном и фотоаппаратом на интересное задание, пишу статью, и все праздничные унылые ощущения проходят. С некоторых пор я предпочитаю брать задания на праздники, чтобы не ехать в пустую квартиру, невольно смотря на чужие окна и представляя, как там весело и людно.

В праздники можно наблюдать за тем, как другие люди проводят праздники. Это тоже очень интересно.

— Лика?

Не сразу понимая, кто звонит мне среди ночи, я взглянула на часы на телефоне. Да нет, всего лишь половина первого, время детское, просто я что-то уснула рано сегодня.

— Это я, привет.

Он мог бы не продолжать. Не мозг, не память, нет, — душа и все мое существо встрепенулось на давно забытую интонацию этого голоса. «Это я», — сказал человек, совершенно уверенный, что ему не надо представляться по имени.

— Мне в редакции дали телефон. Как ты живешь? Ты ведь ничего о себе не рассказала…

— Тебе интересно, как я живу?

— Интересно, конечно.

Я села на кровати, потом встала на холодный пол и подошла к окну, в котором был виден ночной город. Я смотрела на ровный поток машин по новому мосту. Даже ночью столько машин… Красные и белые огни, как сверкающая огнями фантастическая река с течением в обе стороны…

— Да-да, я слушаю. — От ощущения холодка под ногами или еще от чего-то мне стало зябко и как-то не по себе.

— Лика… Что ж ты так строго со мной? Я был рад тебя видеть. Ты совсем пропала из виду. Да, мне интересно, как у тебя сложилась жизнь. Ты замужем? У тебя есть дети? То есть я хотел сказать… — замялся мой нежданный собеседник.

— Я хорошо живу, у меня прекрасная работа, я купила новую квартиру с очень красивым видом. Детей у меня нет. Извини, Алексей, мне завтра рано вставать, — я быстро положила трубку, не дожидаясь его ответа, и перевела дух.

Нет, вот этого точно не надо! «Пустые хлопоты» — так, кажется, называются подобные переживания в карточном гадании. Не возвращайся в прошлое, в котором было очень больно. Будут болеть даже те зубы, которых уже давно нет.

Хотя… Не я ли сегодня в задумчивости стояла перед витриной с красиво одетым манекеном, представляя, что мне очень пойдет такая одежда — короткое платье в стиле «татьянка» с плотными обтягивающими брючками… Если от встречи с Сутягиным во мне проснется давно уснувшая женщина — разве это плохо? А разве хорошо? И что она будет делать, эта проснувшаяся женщина? Страдать в отсутствие Сутягина? Или писать о брошенных девушках со всей страстью неразделенной любви? Нет уж. Журналистскому перу нужна точность, ирония и изящество, а не задыхающаяся страсть.

А вдруг ему нужна моя помощь? Я же не знаю обстоятельств его жизни… Я отмахнулась от этой мысли, чужой и предательской. Как будто какая-то часть меня самой решила предать свою суть. Какая помощь? Какие обстоятельства?! Человек третий раз женат, ждет четвертого ребенка, владеет преуспевающим банком, живет в элитном доме вместе с замминистрами и другими персонами из самого верхнего эшелона власти…

Какая помощь! Ложись спать, дорогая Лика. И подумай лучше, как распорядиться собственным необыкновенным даром, — может, поискать себе подобных или поехать, скажем, на Тибет, в Индию, на Шри-Ланку, поговорить там с мудрецами… Куда угодно — только не барахтаться беспомощно в лужице соплей, былых переживаний и жалости к себе.

Алеша оказался настойчив. Он и раньше всегда настаивал на своем, чего бы ему это ни стоило.

— Мне нужна твоя помощь, — заявил он, позвонив мне в тот же день вечером, таким тоном, что отказаться было бы странно и нехорошо.

— Я слушаю тебя.

— Давай не по телефону. Встретимся завтра в пять. Пойдет?

Я даже не могла сообразить, что´ у меня завтра в пять, как он уже побыстрее попрощался, чтобы я не сказала «нет».

Я подумывала — а не взять ли мне с собой Верочку? И ей развлечение, и мне какое-никакое отвлечение от Сутягина… Но дозвониться ей не смогла. Она, видимо, опять не поднимала трубку или ходила с Еликом по магазинам и ресторанам, смотрела, как живут домохозяйки.

Мысль о Верочке не давала мне покоя, слишком уж молода и глупа она оказалась. И еще мне не давал покоя ребенок, который, невзирая на все обстоятельства Верочкиной жизни, тихонько рос себе в ее животе. Какое это, наверно, удивительное чувство! Генная память бабушек и прабабушек подсказывала мне, что ничего важнее и прекраснее для женщины быть просто не может.

Я остановила себя. Не стоит поощрять собственные размышления в эту сторону. Это лукавство природы, вот и все. Какие только механизмы не задействованы, чтобы жизнь на Земле продолжалась! А я вот напрямую не могу в этом участвовать. И что же мне теперь — думать, что как раз самого прекрасного я лишена, и страдать от этого?

Думать — да. Страдать — нет. Пытаться не думать совсем — не получается. Так или иначе обстоятельства и люди возвращают меня к этой мысли. Я к ней привыкла. Но поскольку это — уродство, как слепота, глухота, хромота и всякое разное другое, то заложенное в нас вечное и вездесущее стремление к гармонии протестует. Я нарушаю гармонию мироздания тем, что не участвую в продлении жизни. Так может, мне поучаствовать в нем как-то по-другому?