Орешек для трёх Золушек

Наталия Миронина, 2017

Чтобы помогать дочери воспитывать детей, Ольга Лопахина отказалась от любви к итальянцу, который звал её замуж… И вот теперь малышки стали подрастать – и в услугах бабушки перестали нуждаться. Ольга, ещё такая молодая, красивая, оказалась ненужной… Встретившись с подругами, одной из которых все двадцать с лишним лет брака изменял муж, а другую гнал в бесконечные путешествия страх одиночества, она решила круто изменить жизнь. Бросив всё, три подруги поселяются в дальнем Подмосковье. Тишина, природа, покой. Правда, на работу в столицу ездить весьма непросто. Так что оправдано ли это бегство? Может, пора прислушаться к просьбам родни и вернуться? Но проблемы молодого бизнесмена, сдавшего дамам жильё, заставляют их ещё раз перевернуть всё с ног на голову – что они и делают с азартом и удовольствием…

Глава третья

Через три часа мизансцена практически не поменялась. Только было тихо, и в этой тишине звучал мягкий голос Ольги Евгеньевны.

— И представляете, я иду из ванной комнаты и слышу, как он ей говорит: «Давай возьмем няню! Лучше будет. Когда за услуги платишь деньги, проще требовать! Думай, Лена, думай. В доме обстановка нервозная». А дочь ему отвечает как ни в чем не бывало. Словно она согласна с ним. Словно тоже считает меня неспособной справиться с подрастающими девочками. «Знаю, — говорит Лена. — Я сама не понимаю, откуда идет это вселенское раздражение. Вроде бы мама отлично справляется с девочками: они всегда веселы, сыты, ухожены». А зять выскакивает в прихожую с бутербродом в руке — он вечно на ходу что-то дожевывает, внучки пытаются его копировать, к сожалению. Так вот, выскакивает и таким раздраженным тоном продолжает: «И что она там им рассказывает по-итальянски? Я давно заметил, если они начинают плакать, она что-то говорит по-итальянски, и девочки сразу затихают. Нет, это, конечно, хорошо, что она может справиться с их капризами, но все же, все же, что она им говорит?! Что им, пятилетним, она может рассказывать?»

Вяземская перевела дух, глотнула вина и продолжила:

— Слышу, дочь отвечает: «Я тоже удивлялась, а потом взяла и спросила напрямую. Представляешь, это обычная скороговорка. Как у нас. Ну, например, про Карла и кораллы. Мама им сказала, что это секретное заклинание. Оно не дает злости стать большой. Девочки поверили». И что, вы думаете, ей ответил зять? Он крикнул: «Ты с ума сошла! Они же все это будут рассказывать. Их засмеют». Ну, дочка успокаивать его стала, мол, ерунда, не волнуйся. Дети отлично чувствуют, что можно говорить, а что нельзя. Но в конце вдруг так серьезно говорит: «Няню надо искать. Ты прав. И чем раньше мы этим займемся, тем безболезненнее все пройдет!» Потом Лена подошла к мужу, поцеловала его, проводила до двери. Зять ушел. А я и не знаю что делать. До этого раза ни одного слова про няню я не слышала. А вот теперь оказывается, они эти разговоры вели за моей спиной. И им не нравится, как я с девочками общаюсь.

— А они не заметили, что ты подслушиваешь? — по-деловому осведомилась Софья Леопольдовна.

— Нет, я в такой нише спряталась, — ответила Вяземская, — у нас там всякий хлам лежит типа раскладных стульчиков, старых удочек и прочего. Лена с мужем меня не заметили, я потом проскользнула к себе в комнату и все думала, думала об услышанном. А потом не выдержала, подошла к дочери. Мне хотелось узнать, что их как родителей не устраивает. Но я же не могла признаться, что слышала разговор, поэтому издалека начала. О том, о сем, о кружках, куда надо записать девочек, об отпуске предстоящем… Лена охотно на разговор откликнулась, но я по лицу видела, что она боится мне про няню сказать. Только когда я упомянула о занятиях английским и итальянским, она вдруг перебила меня:

— Мама, мне не нравится, что ты все время играешь с детьми. Понимаешь, ты все время изображаешь что-то. Как будто у вас цирк, а не серьезные дела. Девочки ведь должны понимать, что все, чему их учат, очень важно.

И я вдруг поняла, ее раздражали и эти «непонятные» итальянские слова, и вечный смех в детской, и песенки, и театральный налет на всех повседневных делах.

— Мама, это перебор. Это уже не воспитание, а потакание капризам и инфантильности, — сказала она мне.

— Лена, твоим дочерям всего по пять лет, — напомнила я. Но она отмахнулась. И я поняла, что дочери хочется, чтобы дети себя вели как взрослые, осознанно подавляя собственные желания.

Лена еще долго говорила, упрекала меня, так, что я даже устала слушать. Я просто кивала головой, стараясь делать вид, что меня это вовсе не обижает. Что это просто разговор о мелочах, которые надо обсудить. И что отношения с дочерью совсем не поменяются после нашего разговора. Я делала вид и понимала, что это совершенно напрасно. Не будут отношения такими же.

— Успеется. Не волнуйся. Пока им всего по пять лет, — повторила я, пытаясь успокоить ее, и вызвала еще большее недовольство. После этого она в открытую обвинила меня в том, что я недостаточно серьезно отношусь в процессу воспитания.

Еще я поняла, что Лене неудобно перед мужем. Анатолий — человек математического склада. Душа его тоже математическая. Он не понимает, как можно отклоняться от планов, графиков, распорядков. «Ольга Евгеньевна, если вы решили с девочками идти гулять — надо обязательно идти. Неважно, что они сейчас играют или читают», — не раз говорил он мне.

— Толя, а если они заняты очень важным делом? Например, лечат больную куклу? Или рисуют? На прогулку можно выйти и через полчаса, — пыталась объяснить я.

— В пять лет важных дел не бывает, — снисходительно отвечал тридцатилетний Анатолий.

Я не придавала значения всем подобным его замечаниям. Думала, это просто разговоры. А вот оказалось, что все более серьезно.

Ольга Евгеньевна помолчала, а потом призналась:

— Неделю назад впервые Лена честно сказала, что девочкам нужна няня и что она как раз сейчас ищет подходящую кандидатуру. Я все-таки думала, что не услышу этого. Надеялась, что дочь просто поддакивала мужу, что пройдет время, и вопрос сам по себе исчезнет, как исчезнут нелепые придирки ко мне. Однако Лена завела об этом разговор, и мне стало ясно, что вопрос почти решен. Я чуть не задохнулась от боли и обиды, но уже через пять минут как ни в чем не бывало улыбнулась.

— Дочка, я разве не справляюсь? — не выдержав, спросила я.

— Мама, спасибо тебе большое. Ты сделала самое трудное. Ты вырастила их. Но сейчас им нужно больше, чем песенки и сказки. Им необходимо серьезное обучение. Мы хотим, чтобы они рано пошли в школу. Надо развивать способности. Ты не справишься. Это должен делать профессионал.

— А няня? Где вы ее возьмете? Где она станет жить? И вообще, как это все будет выглядеть?

— Мам, да сейчас вообще проблем никаких с поиском няни нет. А места у нас вдоволь! — отмахнулась Лена.

Оказывается, любая перемена в моем возрасте — болезненная штука. Я тогда вдруг испугалась, что лишусь привычной и такой милой жизни с внучками. Больше на эту тему мы не разговаривали.

— И что? Что сейчас? Они нашли няню? Ты видела ее? — Софья Леопольдовна с жалостью посмотрела на подругу.

— Нет, они не стали мне говорить, кто это. Только рассказали, что у нее много отличных рекомендаций. Ну что ж, познакомимся, когда она выйдет на работу.

— А дочь все-таки что сказала?

— Что сказала? Она сказала, что теперь я смогу отдохнуть, заняться своими делами. Что буду чаще видеться с подругами. Что она видит, как мне скучно без них.

— Но, Леля, это же правда! Ты не можешь всю себя отдавать детям и внучкам! Это неправильно! — воскликнула Кнор и опять закурила.

— Софа, все было неожиданно для меня. И еще я вдруг подумала, что дочь близорука. Она не понимает меня или не хочет понять. Не понимает, что лишает меня смысла жизни, что с кровью отрывает от сердца самое дорогое, сокровенное. Я подумала, что да, скучаю я по подругам. Но у них всех свои дела. Вот как у меня внучки. Как у меня были внучки, а теперь что? Два репетиторских урока в неделю. И… Все. Больше у меня ничего нет. Ну, книжки, парк, магазин. Соседки. Я их терпеть не могу. Что еще? Может, кино? Ну, да. Мультфильмы. Но уже без девочек. Господи! Девочки! Да зачем им эта няня?! Я же человек с высшим образованием, знаю два иностранных языка, школу с золотой медалью окончила. Я астрономию за девятый класс помню как таблицу умножения! Зачем им няня?!

Вяземская замолчала. В глазах у нее стояли слезы.

— Перестань сейчас же! Перестань плакать! Ну, подумаешь, няня! Разве она заменит бабушку родную! Что за глупости! — Софья Леопольдовна вдруг вскочила и бросилась обнимать подругу. От этой открытой поддержки, этого участия Вяземская раскисла совсем и уже заплакала, не сдерживаясь, причитая сквозь всхлипы:

— У меня же ничего… абсолютно ничего не осталось. У меня нет никого, с кем бы я могла пойти в кино, погулять, поделиться чем-то! Я же все свое время отдала им. Лене и внучкам. Но я не жалуюсь, я просто не хочу это терять!

— Успокойся! Успокойся! — Теперь Лопахина, на лице которой еще не высохли слезы, бросилась утешать Вяземскую. — Вот будет у тебя свободное время, и появятся те, с кем можно и гулять, и в кино…

— Да не надо мне это, понимаешь, не надо! Мне нужны они… Я думала, к школе их подготовлю, по музеям водить буду, на экскурсии поеду…

— Да поедешь, поведешь, но чуть позже…

— Нет, они заберут у меня их!

Вяземская не могла успокоиться, в ее голосе уже слышалась истерика, та, которая нередко заканчивается сердечным приступом.

— Замолчи! — вдруг проорала над ее ухом Софья Леопольдовна. — Замолчи! О чем ты плачешь?! На что жалуешься?! У тебя есть внучки! Понимаешь, они уже у тебя есть! И они знают, что у них есть бабушка. И дочь тебя любит! Только по молодости и глупости обижает! Но вы все равно одна семья, один дом. А ты попробуй, как я, на птичьих правах, когда точно знаешь, что тебя еле терпят. Когда знаешь, что дочери из-за тебя все время мозг выедают. Когда следят за каждым твоим шагом и все время делают замечания: «У нас так не принято!», «Мы не привыкли», «Это у вас там можно было, а у нас здесь порядок!» Я слышать не могу этот его скрипучий голос! Голос человека, гортань которого словно от древности высохла. А ведь он молод!

— Подожди, Софа, ты о чем? О ком?! — Вяземская изумилась горечи и страданию, которые слышались в голосе Кнор.

— О себе, о себе. О них. Вернее, о нем, а она не может заступиться! Ну, то есть я ее понимаю, любит его, старается и с ним отношения сохранить, и со мной не поссориться. Мне жаль ее, но бывает так обидно, так обидно…

— Господи, Софа, да объясни же, наконец! — в один голос вскричали Лопахина и Вяземская.

— Ну, что вам объяснить? От хорошей жизни я езжу черт знает по каким захолустьям? На столицы Европы, видите ли, у меня не всегда есть деньги.

Подруги переглянулись.

— Ты всегда была активной, энергичной, ты вообще никогда не сидела на месте.

— Да, но сейчас бы согласилась посидеть. Не мотаться по экскурсиям, а ходить на работу, обычную, рутинную. Возвращаться вечером домой, ужинать и валяться с ногами на диване, щелкая пультом телевизора. Впрочем, последним я занимаюсь часто, только не у себя дома, а в мотелях или частных пансионах.

— Софа, в чем дело?

— В Хайнрихе. В нем. Зануда злобный, не оставляет Аню ни на минуту. Он ее пилит, пилит… Выговаривает за все, включая мое поведение. Якобы очень вызывающее. За то, что покупаю не то, что надо. За то, что трачу деньги, вступаю в беседы с незнакомыми людьми. Да за все… Я ему мешаю…

— Ты ничего не говорила, — растерянно проговорили подруги чуть ли не разом.

— А зачем? Вы обе такие… Такие… У вас все хорошо, все по-человечески! А у меня там… Ни старых друзей, ни новых, ни семьи, в которой чувствовала бы себя свободно. Нет, жаловаться я не могла! И, знаешь, Зина, я так рада, что ты нас пригласила сюда и что твой муж устроил этот безумный шум, благодаря которому мы наконец честно смогли признаться друг другу во всем, что с нами происходит. А то играем, как актрисы провинциальной антрепризы.

— Послушай, если у тебя такие сложные отношения с зятем, поживи отдельно! Ты же столько денег тратишь на поездки, что вполне можешь снять квартиру! — воскликнула Лопахина.

— Я пробовала. Даже нашла маленькую, почти рядом с ними.

— И что? Почему не переехала?

— Аня попросила остаться. Она у меня не очень многословна, лишнего не скажет. Значит, есть причины на то…

— Но ты же все равно уезжаешь? Ты практически не живешь с ними…

— Наверное, психологически ощущается мое присутствие. Я все равно возвращаюсь…

— Ты темнишь…

— Нет же. Просто это такое банальное объяснение, что кажется, будто я что-то скрываю.

В комнате повисло молчание. Вяземская тихо вытерла слезы, с которыми так и не сумела справиться, Лопахина шумно высморкалась.

— Понимаете, я там не прижилась. Может, и этот Хайнрих не так уж плох. Просто живет по своим привычным правилам. Как все они там. Но я…

Я не могу, мне там тошно, — тихо сказала Софья Леопольдовна. — Девочки, я элементарно не прижилась в другой стране. Да, у меня есть знакомые, хорошие, неглупые люди, но разговаривать с ними — все равно что говорить с теми, кто потерял обоняние. Понимаете, мы совсем разные. И стать такой, как они, я не смогу. Мне плохо, очень плохо… Я путешествую, уезжаю, чтобы отвлечься от этого состояния, от тоски. Чтобы обмануть себя, заставить себя поверить, что я живу. Чтобы движение вокруг меня было, перемены… Ох, я никогда ничего не говорила, но вы себе представить не можете, как тяжело.

— Да, и в голову не приходило, глядя на тебя, такую энергичную, самоуверенную, что у тебя такое на душе!

— Ах! — махнула рукой Софья Леопольдовна и залилась слезами.

Лопахина растерянно оглядела стол:

— Да, погуляли. Повеселились. А все Лопахин с этим чертовым перфоратором. Все он с его мстительностью! Девочки, я ненавижу его. Иногда кажется, что убила бы!

— Как же так? Он ведь тебе помогал с домом, у вас двое сыновей! — все это в один голос, всхлипывая, прокричали Вяземская и Кнор.

— А-а! — отмахнулась Лопухина. — Я, как и вы, пыль в глаза пускала. Нет у нас нормальной жизни. Живем назло другу другу. И делаем все назло другу другу, и, что, самое ужасное, остановиться не можем. Бедные мальчишки…

— Они уже большие, — заметила Софья Леопольдовна.

— Твоя Аня тоже не маленькая, а ты жалеешь ее.

— Конечно, конечно… Извини. Слушай, а почему, почему так у вас?

Лопахина залпом осушила свой бокал.

— О, история длинная, скучная, банальная. — Зинаида Алексеевна, оглядев накрытый стол, вздохнула при виде белоснежного торта и рассказала то, что так упорно скрывала от подруг.

В трудные времена в семье Лопахиных не хватало многого, в том числе и преданности. Именно с этим Зинаиде Алексеевне не повезло. Пока она боролась с нуждой, муж, сохраняя внешнюю лояльность, завел любовницу. Лопахина прознала об этом быстро, но ни разу не устроила скандала — подрастали сыновья. Отца они любили, и Зинаиде Алексеевне приходилось совсем туго — она изображала если не счастье, то покой. Муж это очень быстро обнаружил и теперь вовсю пользовался безнаказанностью. Связи, сменявшие одна другую, длительные командировки, отпуска врозь и, наконец, раздельные спальни. Зинаида Алексеевна уже была не рада собственной самоотверженности — муж со своими бабами надоел до чертиков. И сыновья уже выросли, а ей все не хватало духу развестись. «Ну, сейчас затею я это все, и что? Дом, только что выстроенный, придется делить, мальчишки, хоть и взрослые, переживать будут, мать старенькая покой совсем потеряет. Да и некогда на это время и силы тратить, надо дело расширять, а тут…» — эти мысли посещали ее неоднократно. Так она и лавировала между злостью, презрением, усталостью и каким-то щемящим чувством, которое, судя по всему, называлось привычкой. Привыкла она к своему беспутному Лопахину, даже не всегда злилась на него за похождения, больше ей досаждали его неожиданные выходки, которые она объясняла его вредностью и невоспитанностью. Именно история с перфоратором была отличной иллюстрацией манер и повадок мужа. Он отлично знал, что приедут гости, видел, как жена готовится к этому, и не удержался, чтобы не испортить ей настроение. Иногда Лопахиной казалось, что он мстит ей. Мстит за то, что она более удачливая в делах, что всегда в хорошем настроении, что легко относится к проблемам. Действительно, трудности Зинаида Алексеевна встречала с улыбкой, в то время как муж злился, матерился и готов был кричать: «Все пропало!» Лопахина же все делала молча, споро и быстро выбиралась из проблем.

Жизнь в семье всегда была сложной — спасала работа и мечта о доме. А еще Лопахина очень боялась, что об этих ее домашних стыдных неурядицах узнают подруги. Ей казалось, что ее терпимость ко всему, что привнес в их семью муж, сродни безволию, зависимости и отсутствию гордости. Поэтому в дружеском кругу Зинаида Алексеевна отзывалась о муже неизменно тепло, превозносила его деловые качества и ни намеком не обнаруживала истинное положение дел. Даже сегодня утром, почти случайно заглянув в компьютер мужа и обнаружив там множество снимков с эффектной блондинкой, она сначала только усмехнулась про себя. Но уже через мгновение поняла, что настроение испорчено. «И чего я полезла туда?! Пусть все это исчезнет!» — бормотала она, уже стоя в душе и пытаясь отрегулировать горячую воду. Душевая кабина вскоре наполнилась шумом воды и плачем. Зинаида Алексеевна плакала не из-за измены мужа, не из-за этой блондинки с соблазнительным бюстом. Она плакала, жалея себя, свою жизнь, сыновей и свой малюсенький домик. Ей очень хотелось счастья, такого же маленького, но окончательного, точного, верного. А его на горизонте и не предвиделось.

В глубине души поселились разочарование и усталость. «Надо было развестись. Давно. А теперь у меня нет сил! И я чувствую себя просто дурой!» — эта мысль не давала ей покоя все то время, пока она добиралась до Москвы, чтобы забрать подруг.

— Мне даже и в голову не могло прийти, что у вас такие отношения, — произнесла Софья Леопольдовна, когда Лопахина закончила свой рассказ. — Ну, ладно, гуляет. Ну, ладно, характер. Но, Зина, объясни про сегодняшний шум. Что это было? Зачем?

— Я же объясняю, это и был весь Лопахин. Он знал, что вы придете в гости, а потому назло мне привел рабочих.

— Господи, и не поленился… — Вяземская, несмотря на некоторую трагичность ситуации, не могла не улыбнуться.

— Да, а вот попроси его что-нибудь сделать, пройдет три года, прежде чем соберется. И сделает не так, как надо…

— Ну, понеслось! — Софья Леопольдовна закатила глаза. — Зина, будь благоразумна. Не все так ужасно, ты просто не можешь простить измену.

— Да, — согласилась Лопахина и добавила: — Вы не поверите, я так мечтала об этом доме, так представляла жизнь в нем. А сейчас… Сейчас иногда я хочу сбежать отсюда. И постоянно задаю себе вопрос: а зачем я все это затеяла? Для кого? Для каких таких времен, ведь мне уже столько лет!

— Сколько?! Ты, матушка, с ума сошла! Пятьдесят лет — это не возраст! — Софья Леопольдовна возмущенно запыхтела. Ольга Евгеньевна только вздохнула:

— А я тоже считаю, что нам уже много лет…

— Это потому что ты на голове свой пучок дурацкий носишь!

— При чем тут пучок?! — изумилась Вяземская.

— Да при том, что человек не имеет права себя старить! Ни одеждой, ни походкой, ни отношением к жизни. А твой кукиш в виде блина — это все сразу: и прическа, и отношение к жизни.

— И походка, еще скажи! — Лопахина фыркнула.

— А если хочешь, и походка. С другой головой и ходят по-другому.

— Девочки, оставьте в покое мой пучок. Софа, обещаю, я отрежу волосы и сделаю короткую модную стрижку. Но… потом…

— Когда? — Софья Леопольдовна готова была вцепиться в нее, как клещ.

— Потом… Сначала мне нужно привыкнуть, что жизнь изменится… Дома все эти разговоры, но не явные, а за моей спиной, и няню будут смотреть без меня, дабы я не расстроилась. Дураки, не понимают, что я уже расстроилась, мне уже плохо. Ох, я даже не хочу возвращаться домой. И деться некуда.

— Не выдумывай. Хотя… я ведь тоже понимаю, что мне нет места там, рядом с молодыми… Я готова остаться здесь и жить в нашей крохотной, заставленной вещами квартире. Но там даже ногу некуда поставить…

Вяземская только вздохнула. Сетования подруги казались ей надуманными. Велика беда, зять, с которым общий язык найти сложно… Но как только Ольга Евгеньевна произнесла про себя слово «зять», она тут же поняла, что проблемы всех троих не только в конфликте с окружающими. Дело в другом. В том, что некоторые назовут жизненными ошибками или стечением обстоятельств, а на самом деле это их собственная боязнь, их страх перед будущим и неумение сделать решительный шаг. Словно читая ее мысли, поднялась Лопахина и произнесла:

— Все, больше не могу. Да, не могу с ним жить!

Вяземская и Кнор замерли на месте.

— Господи, давай без трагедий, Зиночка! Все будет нормально, ну, подумаешь, чего не случается в семейной жизни. Еще внуков будете воспитывать, — Софья Леопольдовна осеклась, бросив взгляд на зареванную Вяземскую.

— Господи, да не про это я! Если я с ним не развелась раньше, потому что жалела и себя, и его, потому что надеялась, то сейчас у меня нет времени на все эти тяжбы и хлопоты. Я просто хочу пожить одна. Без него, без семьи! Все! Я тяну эту лямку с девяностых годов. Хватит, все они люди взрослые, без меня проживут!

— Ты о чем?

— Девочки, давайте сбежим куда-нибудь! Все равно куда! Ну хоть на некоторое время!

— Куда мы сбежим? — недоуменно подняла плечи Кнор. — Это раньше сбегали на курорты. Во времена Антона Павловича Чехова. А сейчас?! О чем ты говоришь?!

— Я знаю, что говорю. Только слова не очень верные подбираю, — огрызнулась Лопахина. — Вот, например, давайте снимем дом один на троих! И попробуем пожить в нем. Немного. Насколько хватит сил и терпения. Мы поставим себе цель жить так, как мечталось в молодости. Ну, я имею в виду вещи возможные. Реальные.

— Ты с ума сошла! — покачала головой Вяземская. — Куда мы пойдем?! Как это будет выглядеть? А как родным объясним?

— Так и объясним: «Достали вы нас! Мы на год-другой самостоятельные стали», — воинственно заявила Софья Леопольдовна. — Заодно пусть и они от нас отдохнут. Зина, я — за! Я готова! Леля! Решайся!

Вяземская в растерянности смотрела на подруг. Она даже представить себе не могла, что уедет хоть на день из дома. От дочери, от того самого зятя, который «отодвигал» ее от воспитательного и педагогического процессов. И самое главное, она и помыслить боялась о том, что может хоть на какое-то время покинуть внучек. Нет, она не хочет никуда ехать. Ведь только она исчезнет, ее место займут. В сердцах маленьких девочек поселится другая, чужая женщина и станет родной, близкой. Это в лучшем случае! А если она будет плохо обращаться с ними? И никто не проследит, никто не заметит этого — родители вечно заняты. Нет, Ольга Евгеньевна не хотела никуда уезжать, хоть и все перемены, которые надвигались, разрывали ее душу.

— Я — не могу! Я просто не могу себе этого позволить! Вы представляете, к нам в дом придет посторонний человек, как я оставлю без присмотра девочек?!

— Господи! Леля! Дай же дочери и зятю отдохнуть от тебя! Пойми, они ведь тоже устали от твоей деятельности. Они имеют право на свои желания, свои планы. Не спорю, могли бы сначала с тобой поговорить, но, в конце концов, они — родители твоих внучек, им решать. Что же ты вцепилась в этот свой статус «воспитательницы наследников»?! Леля, подумай сама, когда еще тебе удастся пожить вот так: одной, в полной свободе, наедине со своими желаниями. Слушай, надо дать себе отдых, надо хоть раз в жизни совершить что-то, что совсем не укладывается в привычные рамки.

— А ты? Ты что, не будешь переживать за Аню? Она сама просила тебя не переезжать…

— Буду переживать, но ничего не поделаешь, я приняла решение. Мне, по сути, возвращаться некуда, — Софья Леопольдовна улыбнулась и, обращаясь к Лопахиной, произнесла: — Зина, ты просто гений! Как славно, что тебе в голову пришла эта идея.

— Я — не гений, просто надо что-то делать с нашими жизнями.

— Девочки, а… Ну, надо же посчитать, во сколько нам все обойдется? Для этого деньги нужны! — деликатная Вяземская старалась охладить пыл подруг.

— Втроем осилим. Я уверена, — отрубила Лопахина. — Завтра же я начну собирать информацию, что, где сдается и сколько это стоит. Потом мы будем смотреть — только надо быстро реагировать, хорошие варианты долго не ждут. Вы готовы?!

— Готовы, готовы! Что ты спрашиваешь! — Софья Леопольдовна решительно махнула рукой.

— Я даже не знаю! — Ольга Евгеньевна покачала головой. — И как об этом сказать Лене?

— Так и сказать. Ты имеешь право на собственную жизнь?

— Имею. Наверное. — Ольга Евгеньевна даже подумать не могла, как она заведет разговор об отъезде и вообще об этой идее.

— Девочки, решено. Давайте по-деловому подойдем к этому вопросу, а потому поставим сроки. На поиски отведем недели две. На переезд — три дня.

— Почему так мало? — удивилась Вяземская.

— Потому что запал нужно сохранить. А то все в разговорах и обсуждениях потонет. Ну, думаю, близким скажем, как только найдем дом и отдадим предоплату. Кстати, о деньгах. Если у кого-то проблемы, не волнуйтесь. Я могу на первое время одолжить. У меня на закупку отложено, но что-то пока ничего подходящего не нашла.

— Все будет зависеть от аренды. Но, конечно, и другие траты посчитать надо.

— Тогда сбор через два дня. Я прикину расходы, проживание и все остальное. Вот и обсудим.

— Отлично. Решили. А теперь я могу с чистой совестью взять второй кусок торта. Он у тебя замечательный. — Софья Леопольдовна улыбнулась и добавила, глядя на Вяземскую: — Леля, у нас начинается новая жизнь. Это, черт возьми, так приятно.

Летний вечер выдался дождливый и ветреный. Прохожих на улицах не было. Глядя на бесконечные лужи, сорванные с веток листья и мокрые фасады, мечталось о теплом пледе, горячем чае и символе уюта — камине. Вяземская, промокшая и уже деликатно проклинавшая в душе их затею, приехала первой. Она вцепилась обеими руками в большую чашку какао, которую ей принесла официантка, и стала обдумывать речь. «Ситуация не проста, что и говорить. Скажу, денег нет — Лопахина предложит. Скажу, внучки не отпускают — Кнор засмеет, да еще выведет на чистую воду. Она обожает уличать. Ну, можно сказать, плохо себя чувствую, хочу подлечиться, буду ходить на процедуры. Или что в санаторий должна поехать. Точно!» — как только она все это подумала, сзади раздался бодрый голос Софьи Леопольдовны:

— Ну, я уже предвкушаю, как встретят эту новость мои! Ничего, ничего, давно надо было что-то такое предпринять. Но, понимаешь, я хоть и решительная дама, это все знают, а в одиночку все же как-то страшно. А тут… Тут все просто… Да?

— Да, — растерявшись, согласилась Вяземская.

— Ну, очень хорошо, что наконец решилась. А то сама понимаешь, все время держаться за кого-то, даже пусть это и близкие родственники, не очень дальновидно.

Вяземская еще больше растерялась — она поняла, что все, придуманное до этого, как-то стало очень неубедительным. В санаторий можно и позже поехать, жить они, судя по всему, собираются за городом, а там самое место о здоровье заботиться.

Конец ознакомительного фрагмента.